Морс Ускулли

Туман заполнял всю больницу Святого Сердца, пробираясь в большое, почти разрушенное изнутри здание, поднимаясь по ступеням выше, на второй этаж, медленно охватывая с ног до головы, невесомо сжимая, захватывая в себя, застилая взор. Дышать становилось труднее — влажный воздух с трудом проходил в легкие и будто совсем не насыщал организм кислородом. Ничего дальше вытянутой руки не видно, легкий холодок пробирает до дрожи даже несмотря на слои одежды, а тело все слабело из-за полученной ранее раны. Спина ноет, заставляя согнуться, но все еще находить остатки сил на то, чтобы с легким деревянным стуком подошвы бежать; выше, дальше, даже не зная, куда конкретно — куда угодно, лишь бы по итогу спастись. Она боится, когда видит высокую черную фигуру, вальяжно расхаживающую между, по его меркам, невысоких построек, груд мусора и сломанных поддонов; она волнуется, когда знает, что долго стоять на открытом месте, где стена отсутствовала и открывался вид только вдаль, а до пола лететь буквально полторы секунды, небезопасно; она оглядывется, будто позади мог внезапно появиться он. Былая решимость и вера в себя, в успешный побег в особняк, исчезали так же быстро, как исчезал, сливаясь с фоном и становясь частью всепоглощающего тумана, преследующий Ганджи охотник. Нет, так не может продолжаться. Энни берет в руки себя и планер, отталкивается ногой от края пола — тот осыпается мелкими крошками вниз, с глухим гулом встречаясь с редеющей травой. Катапульты давно сломаны, но об этой потере девушка не поплачет; уже вряд ли поплачет и над чужой смертью. Эти крылья — не она, но будто ее часть, раскрываются в воздухе, плавно его разрезая и позволяя медленно пикировать к земле, как можно дальше от всего этого. Ей не до спасения утопающих — Гупта обречен, когда Джек фокусировался на нем уже долгое время, и даже сильный физически человек начинал уставать, теряя кровь, что длинной прерывистой дорожкой следовала за ним по жухлой траве. Отбивающий придерживается за бок, а второй рукой тащит за собой биту — мячей больше нет и ему уже вряд ли что-то поможет, но бросить лишний груз он себе не позволяет, отчаянно хватаясь за перебинтованную ручку и преодолевая очередное окно. Последнее, кажется, во всей его жизни — он валится на сухую землю под собой, будто запнувшись, и где-то далеко над головой, даже над летевшей высоко-высоко Энни, бьют колокола. Лестер не задумывается о том, где они находятся, и кто так точно объявлял о получении удара; ей, возможно, лучше и не знать, не портя себе сон. Пролетая над постройками, на которых периодически сложно было не заметить отпечатков крови, Энни сворачивает в другую сторону, к огромной статуе, обрамленной высокими колоннами, держащей крышу. У нее мало времени, а пальцы подрагивали от резко накатившего стресса, мертвой хваткой вцепившись в ручку планера. Скрестив руки, она оказывается на земле, и уверенно стоять на ногах становится сложнее. Туман все плотнее заполнял воздух, и дальше носа разглядеть хоть что-то было сложно, и даже слабый свет фонарей от заведенных машинок не помогал ориентироваться на местности так же хорошо, как обычно. Вдалеке, кажется, уже ближе к зданию с выбитыми дверьми и окном, слезающей повсюду краской, больше напоминающему ангар, горит ярко-желтый свет лампочки от последней незадекодированной машины. Энни знает, что нет смысла и пытаться до нее добежать, и уж тем более завести. Вороны настигнут раньше, совсем скоро; чертовы птицы, чертова игра, чертов Потрошитель... Люк. Сейчас, посади Джек Ганджи на ракетный стул, где-то должен будет открыться люк — последнее, что осталось у Энни. Вороны, о которых не так давно вспоминала Лестер, начинают кружить над головой почти сразу, даже в тумане отлично находя ее, широким нимбом смерти взлетая над девушкой. Их громкое карканье сводило с ума, заставляя прикрыть уши руками, но вместе с этим быстро понять, что это не спасало вовсе, будто звук шел из ее же головы. Где-то далеко слышится громкий мужской крик, несложно понять, кому принадлежащий. Лестер винит себя, винит всю жизнь за то, что ее друг лишился жизни, а она лишилась друга — единственный, с кем во всем этом особняке она находила общий язык. Гупта всегда говорил, чтобы она не смела жертвовать своей жизнью ради него, но сам этого не придерживался; сколько раз он спасал ее шкуру, сколько раз помогал прикрыть спину, и сейчас это привело к отвратительно страшным последствиям. Энни не помогла и уже не поможет. Ни ему, ни себе. Со всех ног девушка бросается прочь, понимая, что даже близко рядом она не найдет спасительный люк. Того, как назло, не оказывается рядом, в привычном месте, и Энни раздраженно, сдерживая слезы, поджимает губы. Ей нельзя рыдать, нельзя сейчас терять последние силы и путаться в собственных мыслях, нельзя сдаваться. Она попробовала взмахнуть руками, разгоняя птиц, но им было все равно на это. Под ногами путались пустые картонные коробки, мягкая грязь на дне неглубоких луж затягивала, замедляя движение, а легкая дрожь с ознобом пробили тело. За спиной возникает мелодия, что тихо напевал под нос Джек — до боли знакомая, но последнее, о чем могла думать Энни, это то, где она уже слышала это. Даже среди шума ворон над головой и настолько громкого сердцебиения, что кровь в висках стучала, Лестер, будто отделенно от этой какофонии, слышит нарастающее по громкости пение. Но, резко обернувшись, при этом не сбавляя скорости бега, никаких силуэтов она не видит — ничего, кроме тумана и непрекращающегося мелодичного мычания, звучащего словно над ухом. Зря, очень зря. Запутавшись в мусоре, Энни теряет координацию и с грохотом падает на землю, не успевая сгруппироваться и раздирая ладони в кровь. Спина ноет, платье ободрано в районе колен, как и кожа на них самих, а голова будто раскалывается. Она не кричит, только в голове про себя вопрошает, откуда здесь столько мешающихся под ногами коробок, почему они так невовремя оказались здесь, и разве заслужила она настолько бесчестной смерти? Лестер закрывает лицо скрещенными руками, зажмуривается, но ничего не происходит. Секунда, две. Время будто встало и растянулось в целую вечность, но ничего не произошло. Ее не ударили, но пение резко прекратилось, а птицы бесследно разлетелись прочь. Может, она уже умерла? Но сердце все еще быстро стучало, пальцы рук немели, а ноги будто срослись с землей, не давая двинуться ни на дюйм. Девушка чувствует все свое тело, но будто больше не владеет им, за одну секунду напрягая все мышцы, неприятно ноющие будто от судороги. Она хнычет, уже приняв свою участь — если честно, еще когда стояла на втором этаже, глядя вниз. Но этого не случилось, и она все еще жива, и почему потрошитель медлил — одному богу известно. Открывая глаза, она опускает закостенелую руку, действуя на свой страх и риск. Лестер знает только, что сейчас, что бы она не делала, исход будет один, и толку от того, узнает ли она причину задержки, нет. Лишь утолит последний свой интерес, будто исполнив предсмертное желание — такое ничтожное. Джек присел на колено рядом с ней, и туман в небольшом радиусе рассеялся. Лишь частично, чтобы возможно было разглядеть его самого, но увидеть что-то вдалеке все равно не удавалось. Энни, впрочем, и не интересовало ничего, что было бы дальше метра от себя — все, к чему было приковано ее внимание, было сейчас прямо перед ней. Охотник выше нее даже в таком положении, и скрытое волосами лицо наводило только больше неприятных мыслей. Он улыбается, но ничего не говорит, и даже не дышит почти, пока Лестер, кажется, вот-вот задохнется или потеряет сознание, пытаясь отползти назад, когда находит в себе последние силы двигаться хотя бы частично. Она не понимает, что от нее было нужно Джеку, но догадывается, что ничего хорошего. Первая слезинка течет по ее щеке, обжигая нежную кожу, а в стеклянных светлых глазах прослеживается расплывчатый силуэт мужчины. Опершись "нормальной" рукой о колено, он тянет бритвенно-острые когти в сторону парализованной ужасом Энни, касаясь ее оголенного плеча лишь кончиком ледяного поржавевшего лезвия. Все тело девушки идет крупной дрожью, мурашки бегут вверх по спине и рукам, пока легкое касание, словно укол, почти атрофирует ее способность чувствовать часть своего тела. Тонкая кожа чудом выдерживает и не разрывается глубокой раной, пуская кровь, когда коготь ведет ниже к предплечью, словно очерчивая ее хрупкое тело. — Вы вся дрожите и холодны, как сама смерть; полно вам, — его голос такой чарующий и мягкий, что Энни не верится, что с ней говорит сам Джек Потрошитель. В полной тишине окраин больницы он звучит слишком громко, окутывая Лестер со всех сторон так же, как и вездесущий туман, и она ежится, вся сжимаясь внутри, словно надеясь и самой стать невидимой, растворившись во влажном воздухе, — Не надо так меня бояться. Но бояться, все же, определенно стоило. Энни не может так просто приказать своему телу перестать трястись, так просто успокоить свое бешено стучащее сердце, так просто остановить слезы, которые еще немного и перейдут в нервный срыв, так просто... Джеку, конечно, легко об этом говорить. — Как подло с Вашей стороны было бросать товарища, — лезвие осторожно ведет по длинным перчаткам на руках, шурша витиеватыми полупрозрачными кружевами, и те еле-еле не идут по швам; Потрошитель излишне аккуратен, — Не люк ли вы ищете, юная леди? Энни почти не слушает его и даже почти не моргает, только всхлипывая в ответ, не в силах выдавить из себя хоть слово. Она отрицательно качает головой, но в ответ Джек только смеется. Он видит ее, кажется, насквозь. Понимает ее намерения и единственное желание сейчас; понимает все людские инстинкты и Энни в них не исключение — такая же плоть с кровью и костями. Она же не видит половину лица Джека из-за вьющихся черных волос, но точно знает — глаза у него жуткие, точно поедающие или раздевающие ее одним лишь сверлящим взглядом, и оттого даже хорошо, что она не может этого разглядеть. — Ну же, спокойнее, я не причиню Вам вреда, — Потрошитель врет. И Энни, черт возьми, знает об этом. Выбор от этого, однако, у нее не появляется — вся она и ее жалкая жизнь сейчас далеко не в ее руках, и вариантов, кроме как слушать и делать, у нее не остается, — Прошу, возьмите меня за руку. Я не потребую взамен многого. Когда речь идет о Вашей жизни, думаю, любая плата за нее — это пустяк. В его заискивающих речах определенно была доля правды — жизнь стоит дороже какой-то там прогулки с самим Потрошителем, даже если эта прогулка может оказаться последней в жизни в принципе. Она действительно хочет выжить. Даже несмотря на то, что ради этого придется преступить себя и свои принципы — ей все равно нечего терять. Сейчас, когда на своих плечах она несла бремя ответственности за смерть друга, пусть и отчасти; сейчас, когда она напугана до смерти и успела уже похоронить себя, ей не верится в другой исход. Энни протягивает трясущуюся руку Джеку и он, приподнявшись с колена, осторожно сжимает ее ладонь в своей руке. Его человеческая рука с торчащими на кисти косточками и узловатыми пальцами оказалась почти вдвое больше, чем у Лестер. Наклонившись вперед, он своими ледяными губами целует ее в костяшки хрупкой кисти руки, и Энни поджимает дрожащие губы, вот-вот заходясь плачем вновь; Джек явно наслаждается если не ситуацией, то хотя бы поведением девушки. Встать Лестер удалось с трудом — ноги не держат ее, и если бы не Потрошитель, притянувший ближе и помогший не упасть вновь, Энни валялась бы в грязи еще долго. Охотник и сам до ужаса холодный, а его бледная кожа одним своим видом заставляет мурашки пробежать по загривку. Он одет как с иголочки, его одежда чиста (за исключением, конечно, ярко-розовой краски, стекающей по груди) и выглажена, ботинки начищены до блеска, драгоценный камень на жабо ярко сияет, а спиной у него красуются синие розы, пока лицо украшает улыбка — настолько противоречивый жест, что от этого у Энни живот в отвращении скручивает, и она даже не смеет поднимать голову, пытаясь рассмотреть Джека ближе. — Я соскучился за такими актами нежности, не поймите неправильно. Кажется, в последний раз женщина брала меня за руку уже очень и очень давно. А это, не поверите, одно из величайших удовольствий в мире, — точно сказать или хотя бы попытаться предположить, что действительно он чувствует об этом всем, сложно; Энни и не пытается. Ее воротит от самой себя, воротит от бархатистого голоса Потрошителя, и уж точно ей нет дела до того, за чем он скучает и чего хочет. И только волей случая именно ей сейчас приходилось оказывать ему такую услугу, наверняка теша его эго. Лестер ничего не отвечает. Колени будто закостенели, грязное платье будто облепило тело со всех сторон, шляпка и вовсе осталась лежать где-то среди груды мусора, а ссадины после падения ныли так сильно, будто были чем-то действительно серьезным; двигаться до невыносимого сложно, но она идет медленными шажками, бессознательно вцепившись в ладонь Потрошителя мертвой хваткой. Так, словно он — единственный и последний спасительный круг. Так, словно он действительно поможет. Время тянется так медленно, что импровизированная прогулка в никуда длится, кажется, целую вечность. Потрошитель больше не беспокоит ее разговорами, ведя за собой в неясном направлении вдоль высоких решеток заборов и голых деревьев, уходящих в небо и теряющихся в тумане, пока под ногами мелькает сухая трава и потрескавшаяся земля, а лодыжки сковывает прохлада влажного воздуха. Энни не заговаривает с ним и сама, словно лишенная дара речи вовсе; ей не о чем говорить с такими, как Джек. Минуя еще несколько кирпичных стен, Джек останавливается. Лестер непонимающе вертит головой и, лишь посмотрев себе под ноги, замечает тот самый люк, к которому ее так милостиво привели. Громко сглотнув, она нерешительно попыталась шагнуть к нему, но пальцы Джека сжали ее руку крепче, и она поняла, что так просто отпускать ее не собирались. Из-под открытой железной дверцы не видно ничего — зияющая черная бездна, и сколько бы Энни ни пыталась в нее вглядеться, прищуриваясь, ничего не выходило. Мнимый выход, казалось бы, так близко и так недосягаемо далеко одновременно — они только стоят и смотрят. Потрошитель вновь наклоняется к ней, будто уже препарируя в своих мыслях, и кончиком лезвия проводит у линии лица девушки. В этот момент кажется, что все может закончиться куда проще, чем она ожидала — ей перережут горло настолько быстро, что она и пискнуть не успеет. Но коготь, вопреки всем возможностям закончить эту пытку, оставляет только белый след за собой, заставляя Энни приподнять голову и взглянуть в наполовину скрытое лицо. Она громко сглатывает, сводя брови у переносицы и, должно быть, выглядит так совсем уж жалостливо. — Надеюсь, Вы не сочтете это за грубость, но я бы хотел получить от такой восхитительной леди, как Вы, лишь один поцелуй. Прошу, всего один снисходительный жест с Вашей стороны, и Ваша смерть отложится как минимум до завтрашнего дня, — Энни сложно сказать, серьезен ли Джек, но ей очень хочется верить в то, что это было всего лишь неудачной шуткой. Лестер не до смеха и она кривит губы; Потрошитель бездвижен и смотрит на нее, точно выжидая чего-то. Лестер согласилась взять его за руку, согласилась пройтись с ним, и вот теперь, когда все вот-вот должно было подойти к концу, понимает, насколько же была глупа и наивна на самом деле. Неужели она правда думала, что это все, чего потребует от нее за "спасение" Джек? Отступать сейчас, должно быть, уже поздно. Она и без того вела себя как отчаянная дурочка, соглашаясь на все без задней мысли, когда ей обещали сохранить жизнь, и сейчас ничего не поменялось — она должна. Энни, кажется, начинает мутить. От Потрошителя не пахнет ничем, а его лицо с такого расстояния кажется еще более жутким — ярко выраженные скулы, мертвенно бледная кожа, растянутые в улыбке посиневшие губы; она ни за что не приблизилась бы к ним еще ближе. Сжимая руки в неуверенные кулаки, она приподнимается на носочках и торопливо целует Джека во впалую щеку. Холод его тела моментально пробирает ее с ног до головы, а она оставляет на белоснежной коже темный след от помады. Это было сравнимо с традицией целовать в лоб лежащего в гробу мертвеца, которого вот-вот похоронят, закопав на шесть футов под землю. Когда Энни начинает думать об этом, ее пробивает холодный пот, а глаза неприятно покалывает. Хочется перестать думать и понимать в принципе. Однако, назвать это полноценным поцелуем язык не повернется — все произошло слишком быстро, но даже этого Лестер хватило, чтобы, кажется, вот-вот сойти с ума. Джек не двинулся с места, издав тихий смешок. Только девушке начинает казаться, что ожидали от нее большего, как охотник заговорил; в его голосе не изменилось ничего. — Мне будет не хватать ваших мягких губ и чудесных ладоней. Мы еще обязательно встретимся, миледи, — Потрошитель разжимает ее руку и Лестер, будто кипятком ошпаренная, отдергивает ее, пытаясь согреть в своей второй. Отступая на шаг назад от него, девушка чувствует, как ее резко накрывает осознание происходящего. Слезы моментально начинают литься рекой по щекам, и она приоткрывает рот в попытке не потерять сознание из-за слишком внезапной потери кислорода. Еще немного, и, кажется, ее слабое сердце просто не выдержит. Лестер не оглядывается, когда отступает назад, ближе к люку; даже не вглядывается в эту темноту, не желая ни задерживаться здесь, ни знать, что точно ее ждет. Выдохнув, она шагает в пустоту, и под ногами мгновенно теряется земля. Она жмурит мокрые от слез глаза, пытаясь сгруппироваться, и, как бы сильно ни хотелось, не может ничего выкрикнуть — воздух не выходит из ее легких, тяжестью оседая, а крик просто глохнет, стоит ей открыть рот. Все звуки вокруг резко затихают. Становится удушающе душно, пусто и, отчего-то, очень легко.