***
Всё было хорошо до пятого дня рождения. В коридоре второго этажа появились три сияющие двери — по одной на каждого из тройняшек. За каждой из них простиралась комната — прекрасная или ужасная — в случае Бруно. Их значение и назначение не понимала даже мама. Пока над головой споткнувшейся Пеппы не начала летать серая тучка. Пока за завтраком глаза Бруно не засветились потусторонним изумрудным сиянием. Пока подгоревший блинчик Джульетты не излечил изодранные коленки соседского мальчика. Тогда-то Альма поняла, что это свеча даровала её детям магию. Уж она постарается, чтобы они использовали свои силы только во благо Энканто.***
Джульетта устала. Джульетта устала стоять у плиты, пока не начнут подгибаться ноги, и месить тесто, пока руки не начнут отниматься. Она-то может и рада принять помощь от других, может и рада, чтобы кто-то замесил это чёртово тесто за неё, но в том-то и проблема. Если это будет кто-то другой, тот же Бруно, который не раз предлагал свою помощь, Агустин, а впоследствии и её дочери, то это будут уже не волшебные арепы, в которых так нуждаются люди, а самые обыкновенные. Может быть они будут вкусные, быть может, даже вкуснее, чем у самой Джульетты, но исцелить никого не смогут, а тогда какой от них толк? Джульетта устала. Всё детство, начиная с пяти лет она училась готовить, а всю юность и последующую жизнь провела за плитой, изо дня в день выпекая всё новые и новые партии ареп. А жизнь проходила мимо. Её старые подружки ходили на танцы, гуляли, в хорошие дни купались в местной речке. Джульетту часто звали, но очередь нуждающихся в её помощи людей всегда была непомерно большой, так что совесть просто не позволяла ей бросить свой пост на кухне. Джульетта устала. Ей всегда больно. Кто бы мог подумать, что дар исцеления неотрывно связан с тягучей, ноющей болью, с которой Джульетта не расставалась с пяти лет, с тех пор, как испекла свой первый целебный блинчик. С этой болью она научилась жить, она научилась не замечать её, иногда даже почти не чувствовать. Но иногда, в те дни, когда нуждающихся в помощи особенно много, боль становится почти нестерпимой. Джульетта не может спать. Её конечности жутко тянет от непроходящей с годами боли, из-за чего удобно устроиться в кровати просто нереально. Почти каждую ночь ей снятся кошмары о людях, которых она не смогла, не успела исцелить: они или покалечены или мертвы, и все винят её. И она действительно чувствует себя виноватой. И без того хрупкий сон пропадает без следа.***
Бруно устал. Бруно устал заглядывать в будущее. Всё, что он там видел — тьма и разруха, реже — что-то хорошее. Но хорошее уже не будет так радовать, когда ты знаешь об этом заранее, — по крайней мере, Бруно считал так. Он был бы и рад перестать смотреть на предстоящие события, да вот только не мог — от дара просто так не отвертишься. Кроме тех видений, которые он вызывал намеренно, некоторые возникали сами собой и могли застать в любой момент. Бруно устал. Он устал от дара, который и даром толком нельзя назвать. К семи годам с ним уже толком никто не хотел общаться, — конечно, кому нужен друг, который в любой момент может сказать, что завтра у кого-то заболеет мама, — и всё, что он делал — это ходил по городу и раздавал предсказания желающим, от чего уже к подростковому возрасту стал нелюбим большей частью города. Его единственным другом всегда оставалась Джульетта, вечно занятая на кухне. Он неизменно предлагал ей помощь, от которой она также неизменно отказывалась. Бруно устал. У Бруно всегда болит голова. Сцены грядущего буквально разрывали его на части с того момента, как он получил свой дар. Видения будто сражались у него в голове за право быть увиденными, за право всплыть перед глазами провидца. И ничего не помогало против этой боли — даже волшебные арепы его сестры. Бруно не может спать. Видения, которые преследуют его днём, не оставляют его и ночью. Любой его сон — вещий. И будет счастьем, если ему приснится, как через неделю на празднике будет хорошая погода, или история, которую сестра решит рассказать за завтраком, но такое бывает редко, точнее — почти никогда. Обычно Бруно снится, как умирает чья-то бабушка, как кто-то ссорится, и вновь и вновь — трещины в Касите. Бруно просыпается и больше не может заснуть.***
Пеппа устала. Пеппа устала сдерживать эмоции. Ей надоело постоянно дёргаться и нервно смотреть вверх при каждой малейшей перемене настроения. Она не может долго радоваться — устроит засуху, не может грустить — будет потоп, не может злиться — случится ураган. Любая её искренняя эмоция должна быть настолько мимолётной и тихой, как шелест ветра — иначе испортится погода, а этого никто не хочет. Пеппа устала. Ей надоело вечно видеть на себе недовольные взгляды, слышать строгий голос матери вновь упрекающий за очередную непогоду. В юности она может и была популярнее чересчур замкнутого Бруно или вечно занятой Джульетты, но несмотря на это, всех её друзей можно было пересчитать по пальцам одной руки, — мало кто мог вытерпеть её взрывной характер. Вот и получалось, что почти всё своё свободное время она проводила либо в поле, поливая посевы, либо с братом и сестрой. Пеппа устала. Её синяки под глазами почти такие же огромные, как у Бруно. Она вечно дёргается, кричит, но обрывает себя на полуслове, плачет, но тут же пытается задавить печаль, смеётся и затыкает себя рот. Внутри неё клокочет ураган эмоций, которому она не может дать выхода. Её самое заветное желание — разреветься, так чтобы лицо опухло и глаза покраснели, заорать в пустоту, пока голос не охрипнет, и рассмеяться до икоты. Пеппа не может спать. Тучи, кружащие над головой, не отпускают её даже ночью. Они разражаются громом, когда ей снятся кошмары, и ярко сияют, когда снится что-то хорошее. Благословением становится ночь без сновидений. Пеппа слишком боится жутким грохотом или ливнем разбудить всю свою семью, а потому она просто не может долго спать. Сон уходит также быстро, как приходит.***
Касита разрушена, магия пропала, но вся семья снова вместе, а тройняшки Мадригаль… счастливы. Конечно, о своём преступном счастье они никогда не скажут матери и, возможно, никогда не скажут детям, но сейчас впервые за последние сорок пять лет каждый из них был действительно счастлив.***
Джульетта больше не чувствует боли. Ей пятьдесят, но сейчас она впервые ощутила себя намного моложе. Она чувствует себя такой лёгкой, как бабочка, которых так любит Мирабель, и такой спокойной. В кои-то веки на неё не давит груз чужих жизней, в кои-то веки она не та, кто должен за всех переживать. Джульетта впервые принимает помощь. Когда она уже было по привычке взялась готовить завтрак для всей семьи, её перехватили Луиза и Исабелла, настояв на том, что сегодня их очередь кормить семейство. Она ещё долгие мгновения осознаёт услышанное, после переводит взгляд на свои руки, которые больше не могут творить волшебство. Улыбка сама собой расцветает на её лице, — она больше не должна до онемения в конечностях лепить пирожки, она может заняться чем-то другим. Следующие несколько дней она не подходит к плите. Джульетта наконец-то выспалась. Не сразу, конечно — кошмары, в отличии от боли, никуда не делись, наоборот, их стало больше: рушащаяся Касита, плачущая Луиза, падающая с пропадающей лианы Исабелла и Мирабель, которая не успевает выбраться из-под завалов. Но новая вилла строится долго, дни идут, её семья рядом, и кошмары постепенно уходят. Джульетта счастлива.***
У Бруно больше не болит голова. Впервые с тех пор, как ему исполнилось пять, он не чувствует нужды рассказать кому-то его завтра только для того, чтобы голова перестала раскалываться на части. И ему это чертовски нравилось. Бруно больше не знает, что случится завтра, через неделю, месяц, год и вообще когда-либо. Он больше никогда не накличет никому беду, никогда больше никто не сможет обвинить его в колдовстве. Первым не из его семьи с кем он решается объясниться становится Падре, — Бруно долго и дёргано объяснял священнику суть своего утерянного дара и то, что он вовсе не хотел приносить кому-то беды. Или облысение. Падре, как и положено хорошему священнику, всё понял, но, к сожалению, таких понимающих людей в Энканто было меньшинство. Бруно ещё долго придётся работать над восстановлением своей репутации. Бруно выспался. Он больше не видит по ночам чьи-то смерти, не видит и праздники, он видит только свои собственные сны. Эти сны самые обыкновенные и совсем-совсем не вещие. Бруно счастлив.***
Над Пеппой больше не летают тучи. Она осознаёт это не сразу, но когда озарение всё-таки к ней приходит, то она готова задушить попавшегося под руку Феликса в самых радостных объятиях, которые у них только были после рождения Антонио. Она смеётся и плачет одновременно и чувствует такую несравнимую лёгкость даже тогда, когда замечает на себе недоумевающий взгляд матери. Но какая разница? Ведь теперь она никого не затопит! Пеппа кричит. Она делает то, что так долго хотела сделать — бежит в поле, которое ещё пару недель назад поливала бы, и кричит. В её звонком голосе все эмоции, что она накопила за эти несколько десятилетий — и гнев, и радость, и печаль. Во время стройки новой Каситы она открыта как никогда, — она ласково щебечет с Антонио, радуется взаимной любви Долорес и наконец-то искренне смеётся шуткам Камило. Пеппа наконец-то может выспаться. Она больше не боится ненароком во сне залить дождём домочадцев, не боится засыпать снегом Феликса или ударить молнией по крыше дома. Во время стройки, пока ни у кого не было своих комнат, она даже взяла на себя смелость положить Антонио спать вместе с ней и Феликсом. Ведь теперь ей нечего опасаться. Пеппа счастлива.***
Новая Касита не была такой яркой и красочной, как старая, в ней не было светящихся дверей и шевелящейся черепицы, но всё-таки она была их домом. Не идеальным, но прекрасно подходящим для теперь уже не волшебной семьи Мадригаль, которые за последние недели успели пообвыкнуться к жизни без магии. Поэтому, когда Мирабель вставила ручку, и дверь виллы засияла, это стало неожиданностью для всех. Особенно для тройняшек Мадригаль. Они были счастливы без магии. Они устали от магии.