*
На Тортуге с Мораном мало кто имел близкое знакомство, и совсем никто не знал его фамилии; звали его исключительно по кличке — Тигр — полученной не благодаря особым доблестным качествам, а из-за обилия шрамов, расчерчивающих его лицо на полосы. История его была, в общем-то, вполне заурядна: происходил Моран из семьи среднего достатка и среднего имени, а потому вынужден был искать заработок; так в возрасте 11 лет он попал во Флот Его Королевского Величества, дослужился до скромного звания старшего мичмана, а затем, в очередном плавании от Лондона к Ямайке, сгинул безвестно в одном из промежуточных портов. Родные не искали его. Себастиан Моран к тому моменту не обзавёлся ни женой, ни детьми, в Англии остались живы лишь весьма дальние его родственники, которым и перешло затем его скромное имение и еще более скромный капитал. А через пять лет Моран, оставив в прошлом свое имя, объявился на Тортуге. Никем не узнанный, он начал принимать заказы, быстро заработав репутацию человека малоприятного, но обязательного. За разумную плату он устранял для заказчиков их недоброжелателей, запугивал неудачливых капитанов и отлавливал должников. В прошлом мичман флота Его Королевского Величества, ныне он работал наемником в клоаке Тортуги. Впрочем, такой образ жизни он вел недолго. Прошло еще года два, и мичман Моран, бесфамильный убийца Себастиан, стал зваться капитаном Тигром. На заработанные нечестным трудом деньги он купил старый бриг и набрал команду пиратов, которые по каким-либо причинам не прижились на других кораблях. Конечно же, затея эта изначально была обречена на провал. Но шли месяцы, а Себастиан Тигр, его команда неудачников и бриг «Меткая» все продолжали привозить раз в пару недель какую-никакую, а добычу. Они нападали на легкие торговые суденышки ночью, пока те ползли в узких проливах, и, никогда не вступая в открытый бой, старались шантажом и и угрозами получить свое. Зачастую они влезали в тишине на палубу, будили криками и лязгом оружия команду, а затем, воспользовавшись замешательством и испугом, забирали столько товара, сколько могли унести. Через полгода «Меткая» уже и не выглядела старой развалиной, в команде капитана Тигра появились матросы иного полета, которые ушли к нему с других кораблей, а сам капитан более не считался выскочкой и ходячим трупом. Тогда-то, около года назад, в этот золотой период, Себастиан Моран и познакомился с Джеймсом Мориарти. Стоит признать, «познакомился» — не слишком подходящее слово. Жизнь швырнула Джеймса Мориарти на него, словно приливной волной. В один из вечеров в порту Себастиан отпустил команду праздновать и спускать золото, оставив на борту лишь нескольких часовых, а сам заперся в каюте и намеревался уснуть. Этого ему сделать не удалось — в дверь постучался один из часовых. — К вам джентльмен, капитан. Говорит, законник, капитан. Надо сказать, то была не самая приятная минута в жизни Морана. Законники здесь, на Тортуге, были скорее сборщиками налогов: пираты платили им своеобразную дань, а те, словно мыши в нору, тащили все это в личную казну губернатора. Частью последней добычи Моран уже делился. — Пусти его, — недовольно бросил он. И в каюту ступил Джеймс Мориарти. Это был невысокий темноволосый мужчина лет тридцати. Кожа его имела тот неприятный болезненный оттенок, который отличал недавно прибывших из Англии и перенесших дальний путь с трудом. Во внешности его примечательными были лишь подвижные брови, да темные, блестящие, как ночное море, глаза. — Добрый вечер, мистер Тигр, — протянул он безжизненно и слегка высокомерно, — меня зовут Джеймс Мориарти. Имею честь представлять интересы Его Величества короля Карла в колониях. Себастиан подал ему руку. Мориарти взглянул на его ладонь, будто бы секундно сомневаясь, и наконец протянул свою, затянутую в щегольскую перчатку тончайшей кожи, в ответ. Рукопожатие у него было неожиданно уверенным, что сильно контрастировало с его вялыми, надменными манерами. — Чем обязан? — поинтересовался Себастиан. — Я прибыл совсем недавно. Можно сказать, знакомлюсь с местными достопримечательностями, мистер Тигр. Было интересно посмотреть на человека со столь бравым прозвищем. Моран осклабился, отчего сеть белесых выпуклых шрамов у него на лице вся поползла в стороны. — На Тортуге встретишь и не такие имена. С Разрушителем Городов и Томми Свиное Рыло, вы, полагаю, уже встречались? Или интерес вызвало все же не прозвище? Мориарти пропустил эту ремарку мимо ушей. — Как вы получили эти шрамы? — поинтересовался он, будто бы ведя светский разговор. — Охотился на зверя, но зверь тоже охотился на меня. Теперь я ношу его имя. — О, бросьте. Узнать следы от взрыва не составляет труда. Должно быть, много осколков вытащили из лица? Себастиан хотел ответить едко, но прикусил язык. Ссориться с королевским посланником прямо с ходу было бы неразумно, как бы сомнительны ни были его намерения.*
Ему было тогда двадцать лет. Службу он нес на прекрасном фрегате пятого ранга «Медея» и по возрасту рассчитывал в скором времени на прохождение лейтенантского экзамена. Три недели назад корабль покинул берега Британии и должен был уже проплыть две трети пути, но, как это часто случалось, дрейфовал последние шесть дней в океане, нарвавшись на полный штиль. Запасов продовольствия было в достатке, воды хватало, а потому экипаж страдал лишь от скуки и зноя. Как бы ни был строг распорядок дня, в вечерние свободные часы уже остро чувствовалась нехватка развлечений. На седьмой день мичман Моран проснулся на рассвете. Как раз пробили восемь склянок. Он спал последнее время на палубе, не желая спускаться в темную и зловонную глубину трюма без особой на то необходимости. Утро было туманное и прохладное, а башмаки Морана внутри покрылись росой: Себастиан поднялся на утренний обход с улыбкой. Впрочем, радовался он недолго — на затянутой бледным туманом палубе было слишком тихо, лишь скрипели натужно под ногами доски и мачты, да слышно было квохтание кур в трюме. И Себастиан обнаружил вскоре причину этой тишины: для безответственных матросов-мальчишек шесть дней относительного бездействия оказались непереносимы, и сейчас эти горе-караульные втроем лежали вповалку у рундуков, отчетливо пованивая перегаром. — Сукины дети! Вставайте, не то пойдете под трибунал! — зашипел Моран, не жалея для спящих пинков по ребрам. Мальчишки повскакивали, опухшие и испуганные, схватились за свои штыки, будто защищаясь. Самый бойкий из них начал вполголоса лихорадочно оправдываться; но Себастиан жестом оборвал его, прислушиваясь изо всех сил. Задул свежий бриз, после недели иссушающей жары более долгожданный, чем прикосновение ласковой любовницы; к скрипу самого корабля и куриному кудахтанью ветер донес еще кое-что, чужеродное — далекие голоса. Моран метнулся к борту и увидел, как из раздуваемого в клочья тумана в каких-то трехстах ярдах выныривает бриг со спущенными парусами. Оставалась еще надежда, что это лишь торговцы, но и она исчезла, стоило глянуть в подзорную трубу: на палубе столпились отбросы самого гнусного вида, одетые все разномастно и с саблями наголо. Насчет рода их занятий сомнений быть, увы, не могло. Себастиан бросился на корму и забил в колокол тревогу. Сонные матросы высыпали на палубу, не успел еще отзвучать гулкий звон. Из капитанской каюты выскочил Бассет, накинувший лишь сюртук поверх исподнего, но уже вооруженный мушкетом; он сразу увидел вражеский бриг и отдал команду заряжать пушки. Было решено идти прямо на пиратов. Те, видимо, не ожидали отпора со стороны фрегата и надеялись застать их в ранний час врасплох, скрытые плотной туманной пеленой. Ветер нарушил их планы, и сейчас их корабль начал разворачиваться в противоположную сторону. Казалось, опасность миновала. Но капитан отдал приказ поднять все паруса и нагнать пиратов, затем развернуться и дать по ним залп. — Ускорим этих мерзавцев, джентльмены! — крикнул он и был встречен одобряющими возгласами. Как жаль! Иной раз даже самые опытные и достойные люди поддаются воле своих чувств, и капитан Бассет исключением не стал; в нем взыграл азарт, подкрепленный боевым преимуществом пушечного оснащения. По всему выходило, что у пиратов нет никаких шансов с их шестнадцатью пушками против английских сорока четырех. И все же Бассет, положившись полностью на огневую мощь своего корабля, пренебрег фатальным: скоростью и маневренностью пиратского брига. Дистанция между кораблями стремительно сокращалась. Наконец, они подошли на опасно близкое расстояние; еще немного, и фрегат попадет в зону поражения. Бассет скомандовал развернуться, чтобы пираты оказались по правому траверзу, и приготовить залп. Но, к сожалению, как ни суетились матросы, «Медея» меняла курс куда медленнее быстроходного и легкого брига. Пираты, учуяв свой шанс, развернулись, не сбавляя скорости, вынудив Бассета ранее необходимого прокричать: — Огонь! Раздался громоподобный залп, палуба содрогнулась под ногами. Но не успели еще ядра долететь до противника, как грянул ответный огонь, к которому на «Медее» никто не был готов. Большая часть пиратских снарядов не достигла цели, упав в воду. Себастиан находился в этот момент в шлюпочном колодце, только что скомандовав матросам подняться наверх. Все было затянуто плотной пороховой завесой, едко щипавшей глаза. Наверху, оперевшись на перила, следил за происходящим судовой врач Джон Ватсон, крикнувший вдруг истошно: — Ложись! — и сам прыгнул в сторону. Моран лишь успел повалиться мешком на доски, но, замешкавшись, не опустил головы. Будто бы вдалеке, раздался невыносимый треск, и в эту секунду время замедлило свой лихорадочный бег. Ядро влетело в правый борт «Медеи» едва ли не напротив Себастиана. Все еще медленно, как во сне, полетели из пробоины деревянные и железные обломки. Себастиан сумел прикрыть рукою глаза, когда щеку ему на нечеловеческой скорости прошила первая щепка. Следующая вошла прямо в ладонь у лица. Жгучая боль запустила время вновь и заставила его бежать вдвое быстрее. Моран, оглушенный грохотом пушек и слепой от боли, на мгновение лишился чувств. Когда он вылез наконец на палубу, часть команды уже ликующе кричала. Один из мальчишек-караульных горько рыдал, то ли от испуга, то ли пришибленный упавшей реей — то было второе повреждение, нанесенное пиратами «Медее». Никто, кроме Морана, замешкавшегося в шлюпочном колодце, не пострадал, а потому вид его, с лицом, грудью и рукой, залитыми кровью и развороченными щепой и осколками, всех обескуражил. Но что же случилось с пиратским судном? Оно не слишком пострадало. Больше половины ядер пролетело по диагонали и не затронуло противника, так как «Медея» не успела еще завершить поворот; часть прошила паруса, но несколько все же попало в цель и перебило фок-мачту почти посередине. Сейчас вражеский бриг, хоть и снизив скорость, отдалялся все больше и больше. Сражение было окончено. Матросов отправили чистить палубу и пушки, а также латать боковую дыру. Она, хоть и была абсолютно неопасна, все же подлежала устранению. За Себастиана же принялся Джон Ватсон. На следующий день лицо, левая рука и ушибленные при падении ребра стали одним сплошным кровоподтеком. Хуже всего выглядела развороченная насквозь щека, превращенная в месиво плоти. И все же доктор Джон Ватсон по праву гордился собой: остальные швы на лице Морана были все как из учебника, чистые и аккуратные. Он даже в шутку стал звать Себастьяна mon ami cousu, мой сшитый друг; они и раньше были хорошими приятелями, а сейчас сдружились еще крепче. Вечерами они сидели на шканцах и разговаривали обо всем, что в голову взбредет, или же просто смотрели на заходящее солнце. Оба они принадлежали к той породе людей, что не испытывают ни малейшей неловкости при молчании и даже наслаждаются им. К тому же, будучи оба унтер-офицерами, они могли позволить себе общение, не стесненное разницей в рангах. Четыре дня Моран провел на ногах, не отлынивания от своих обязательств, и чувствовал себя все лучше и лучше. Сам капитан Бассет сказал, что гордится его боевым духом и будет сразу по прибытии в порт требовать для Морана нового звания без прохождения лейтенантского экзамена. Себастиан вытянулся струной и отчеканил «Господи, храни Англию!». Очень скоро «Медея» должна была добраться до Гаити, а уж оттуда до Ямайки были считанные дни хода. Но Себастиану Морану не суждено было ни получить офицерское звание, ни оказаться в ближайшие пару лет на Ямайке. На пятый после сражения день он не смог встать из своего гамака, а просто вывалился на палубу, ловя воздух пересохшим ртом, будто умирающая рыба. Подоспевший Джон Ватсон нашел его в лихорадке, бормочущим неразборчиво и торопливо о невыносимой головной боли и плавящихся костях. Столпившиеся вокруг матросы отнесли Себастиана в личную каюту Ватсона. Еще пару дней, пока «Медея» мучительно медленно скользила к островам, Себастиан провел под неусыпным контролем доктора, не в силах ни ворочаться, ни говорить. Тихий корабельный скрип казался ему боевым грохотом, гул океана за бортом грозился поглотить целиком. Лишь спокойный и уверенный голос Джона Ватсона, холодные компрессы и прикосновения сухих рук вытягивали его время от времени из дрейфования по лихорадочным волнам. В последующие дни на соседних койках оказались еще пятеро несчастных. Судьба их решилась, когда во время очередного осмотра Джон обнаружил на животах больных розоватую густую сыпь. Себастиан, выныривающий тогда время от времени из тяжелого забытия, помнил урывками суету, гулкий шепот «гнилая лихорадка», стоящего в проеме двери капитана Бассета, закрывающего платком рот и нос, помнил склонившегося над ним Джона Ватсона, выглядящего озабоченно и грустно. Особенно отчетливо он помнил, как Джон гневно спорил с кем-то вне каюты: «Лечение возможно, изоляция и никакой опасности для команды… Вы не понимаете, на верную смерть… я не позволю!.. пугаете трибуналом?» И многократное, отдающееся эхом в черепе: бесчеловечно, бесчеловечно… Едва способного шевелиться, слабо соображающего и со вздувшимся и перелатанным лицом, его и пятерых больных высадили в крохотном порту Анс-Руж, что на Гаити, и даже заплатили за грязную комнату в таверне. Так и закончилась история Себастиана Морана, старшего мичмана «Медеи».*
Итак, капитан Тигр следил за ходом игры. Раз за разом выпадали двойки, в гадании означающие переменчивость фортуны, и с каждым новым ходом играющие все больше мрачнели. На восьмом круге, когда вновь выпали двойки, зала крохотного трактира наполнилась возмущенным ропотом: игроки настаивали на ведьминском вмешательстве, зрители кричали о жульничестве. Назревала драка, и, не заинтересованный сегодня в развлечениях подобного рода, Себастиан покинул свое место в темном углу. Улицы уже были пусты, ставни на окнах — захлопнуты. Солнце нырнуло за горизонт моментально, и жилая часть острова почти полностью погрузилась во мрак. Мутноватый свет луны лишь позволял не врезаться в стену дома и не споткнуться о лежащего на дороге пьяницу. То была душная, влажная карибская ночь. Если на улицах население и вымерло, то пристань встретила Себастиана криками, пьяным хохотом и самым моряцким запахом из существующих — соли, подтухшей рыбы и пролитого рома. Тут и там вспыхивали огни факелов, торговцы сновали с лотками туда-сюда меж кораблей и компаний картежников и забулдыг. Проститутки, размалеванные и оголенные еще больше, чем позволяли себе при свете дня, призывно манили пальчиками и хохотали; на одну из них, крепкую и ладную мулатку в ситцевом синем платье, Себастиан невольно залюбовался, засмотрелся на копну кудрявых волос и гладкое, не тронутое ни оспой, ни сифилисом лицо. На нее не жалко было и трех шиллингов, за которые она согласилась пойти с Мораном на корабль. С такой красоткой, пусть и продажной, в удовольствие было пройти под руку по пристани. От Изабель — так она назвалась — крепко пахло духами и табаком, и еще чем-то малоуловимым, терпким, очень женским и волнующим; Себастиан ускорил шаг, весьма довольный перспективой на этот вечер. Себастиан втянул Изабель в каюту, уже стягивая с нее платье и расцеловывая шею; в пылу он не сразу понял, почему она охнула и грубо отпихнула его руки. — За двоих возьму двойную плату, милый, — хрипло и с вызовом сказала она. Себастиан, ничего не понимая, обернулся и увидел Джеймса Мориарти, сидящего в его, Себастиана, капитанском кресле, и как ни в чем ни бывало поигрывающего тростью. Вечер резко потерял привлекательность. — Придется тебе уйти, красотка, — кисло сказал Себастиан. Он дал Изабель шиллинг и шепнул напоследок, закрывая дверь каюты, что заплатит побольше, ежели найдет ее позднее сегодня вечером. Она лишь цокнула языком в ответ. Себастиан повалился в свободное кресло. В штанах было болезненно тесно и все очевидно топорщилось, но так он был недоволен, что и не пытался прикрыться. — Чем обязан столь приятному ночному визиту? — спросил он, не надеясь на ответ. — Портовые девки. Ваш уровень. — А ваш каков? Портовые леди? Мориарти промолчал, обшарил Себастиана своим внимательным взглядом с ног до головы и явно задержался на паху; тут Морану все же стало неловко за свою позу, и он закинул ногу на ногу. Во взгляде Джеймса отсутствовал тот въевшийся старосветский стыд, по отсутствию которого обычно легко можно было отличить выходца Нового Света. Он смотрел без смущения, открыто и изучающе. Как хирург на больного. — Вы недавно ограбили испанцев, капитан Тигр. Но десятины от вас не поступало. Моран мысленно застонал. — Неужто необходимо было ради этого являться в столь поздний час, сэр? Да и почему вы, английский посланник, занимаетесь французскими налогами? — Губернатор — мой близкий друг, и мне совсем не в тягость помочь ему в делах финансовых. Что же касается времени… Прошу простить мне час моего визита. Что-то тут не сходилось. Нестыковки маячили на границе сознания, но взвинченный Моран лишь отмахнулся от них. Он прошел к столу, не желая более тянуть с этим визитом, взял лист бумаги и перо, и выписал долговую расписку. Ему пришлось делать это стоя, так как Мориарти и не собирался уступать кресло за столом. — Расписка с обязательствами от пирата, — поморщился Джеймс, — Удивительный гротеск. — Вы имеете склонность к книжной напыщенности, сэр. Она подходит более лондонским салонам, чем карибскому порту. — Виноват, капитан, признаю, — Мориарти развел руками и едва вздернул уголки губ, — Старые привычки сложно отринуть. У нас, сынов Британии, некоторая возвышенность в крови, вы не находите? — Не могу знать, сэр. Я родился и вырос в Порт-Рояле, — быстро ответил Себастиан, почуяв в вопросе подвох. — В самом деле? — вскинул брови Мориарти, — у вас прекрасный для местного выговор. — Благодарю вас. — Не стоит. Впрочем, час действительно поздний, и мне пора. Джеймс поднялся, аккуратно укладывая расписку себе в карман. Пока он оправлял камзол, из-за пазухи у него вылетел тоненький лист бумаги. Этого он не заметил, а Моран не был бы пиратом, если указывал бы всем на их пропажи. Себастиан проводил Мориарти до трапа, где они церемонно раскланялись, а на обратном пути влепил подзатыльник своему караульному за то, что пропустил чужака в капитанскую каюту. Заперевшись изнутри (на сегодня достаточно было незваных гостей), Себастиан поднял с пола оброненную Мориарти бумагу; это оказалось короткое письмо, отправленное неким Майкрофтом Х. губернатору Порт-Рояла и зашифрованное тем бесхитростным кодом, которым торговцы пытались обмануть перехватчиков писем и мошенников, и на котором те самые негодяи уже читали получше, чем на английском. Себастиан даже подивился подобной наивности. Этот Майкрофт сообщал, что 24 апреля отправится на бриге «Эвр» из Элеутеры в Порт-Роял, что везет с собой значительную сумму золотом, просит о вооруженной охране в порту, и что надеется на скорую встречу. 24 апреля было два дня назад, и у Себастиана была прекрасная фора для того, чтобы созвать команду, собрать провизию и выдвинуться в путь. Все дело складывалось слишком гладко, слишком сытной казалась возможная нажива. По всему выходило, что они легко перехватят бриг на пути в Порт-Роял и вежливо избавят его от лишнего груза. Моран, вспомнив про сегодняшних игроков, вытащил из ящика стола кости и бросил их, долго не растрясывая. Выпали двойки. Нехорошее предсказание. Но, увы, вот в чем дело. Всех пиратов подстегивает неугасимая, страстная жажда; она толкает их в путь, дарит удачу; заводит их в плен, в тюрьму, в могилу, и никогда — никогда — не отпускает. Жажда наживы. Потому все было решено. Себастиан по моряцким стандартам был мало суеверен. Он кликнул своего боцмана и велел собрать к утру все необходимые припасы, а также выудить членов экипажа из борделей и таверн. Сам же Моран откинулся в кресле, загнав в дальний угол разума подозрения и предавшись приятному предчувствию скорого улова. Он все же нашел позднее этой ночью Изабель; она была уже изрядно помята. Была она темная, плавная и страстная, словно само море, охватывала Себастиана сильными ляжками и глухо гортанно стонала. Но для Себастьяна ночь все же была подпорчена. Из головы не шел незваный образ Джеймса Мориарти: бледное тонкобровое лицо и темные глаза.