Бдительность

      Дождь лил так сильно, что вода уже не собиралась в лужи, а оставалась на асфальте ровным блестящим слоем, отражавшим уличные огни. Холодные капли падали на волосы и одежду, стекали на лоб, ресницы, мешая видеть, но Кацуки все равно смотрел, жадно разглядывал человека перед собой.       Деку изменился настолько, что его тяжелый властный взгляд прижимал к земле не хуже гравитации. Мрачный и бледный, под глазами круги, вместо геройского костюма лохмотья, а вместо улыбки — плотно сжатые губы. Такой он вызывал странные чувства, вроде желания залезть в кудрявую голову и узнать все мысли, или дурацкое удовлетворение оттого, что все его внимание сейчас принадлежало ему, Кацуки. Зеленые глаза не двигались, словно примагниченные, в них не было слез, но было потрясение. Деку явно не ожидал, что Кацуки извинится. Честно говоря, он и сам не ожидал от себя подобного. Вокруг столпились остальные члены класса, но это казалось неважным, было неважным, ведь задрот слышал только его, видел только его.       — Я не могу вернуться, — все же повторил тот, когда смог справиться с удивлением, — Каччан.       Кацуки зарычал от беспомощности — ему казалось, что его речь, чувства, вывернутые наизнанку, смогут вправить идиоту мозги, но даже этого оказалось мало. Деку, шатаясь, пошел вперед, хлюпая дырявыми ботинками, и сердце Кацуки, с которого только-только упал груз, снова потяжелело. Сжалось настолько сильно, что он не смог справиться с лицом, с невольно приоткрывшимся ртом, в котором застряли все жалкие «не уходи». Лишь поравнявшись, тот отвел глаза. Тогда-то Кацуки и отмер, схватил за грязное запястье, не давая больше ступить ни шагу.       — Еще как вернешься, — прошипел он, а потом зачем-то поволок прочь от остальных. Никто из ребят не сказал ни слова, те только глядели им вслед, видимо, доверяя его решению. Кто, в конце-то концов, мог лучше убедить будущего героя номер один, как не его лучший друг — Бакуго Кацуки?       Когда они оказались за зданием, он, действуя на чистом инстинкте, толкнул того к стене. Понятия не имел, что собирается с ним делать, но чертов Деку в новом облике ненормально действовал на него. Его хотелось подмять, покорить, сделать тем слабым заикающимся задротом, которым был в школе. Темная версия заставляла кожу покрываться мурашками, задевала что-то внутри, вынуждая нервничать.       — Ты будешь меня слушаться, — Кацуки зажал тушку задрота между собой и стеной так, чтобы тот не мог сдвинуться и на миллиметр. — Понял меня?       — Ты не в том положении, чтобы указывать мне, Каччан.       Это звучало довольно нелепо, учитывая, что он как раз-таки и оказался в невыгодной позиции. Хриплый невеселый смех, вырвавшийся из Деку, вибрацией прошелся по телу, заставляя кровь быстрее бежать по венам. Мягкая кудрявая прядь пощекотала вспыхнувшую от смущения щеку, когда тот повернул голову и доверчиво шепнул ему на ухо:       — Ты не можешь поспевать за мной. Никто не может.       В следующую секунду все изменилось: черные кнуты вырвались из худого тела, обхватив руки и ноги Кацуки, чтобы распять его в воздухе. Он задергался в своих путах, чувствуя себя мухой, попавшей в сеть паука, а Деку — легко вернувший себе контроль — стоял перед ним и глядел тяжелым взглядом.       Против воли Кацуки засмотрелся на него. На обнаженную, покрытую кровью и шрамами кожу в прорехах одежды, на беззащитную жилистую шею и впалые щеки. Он казался невыносимо тонким, худым, но в то же время безумно сильным. Готовым сорваться в бой в любую секунду.       — Проверь меня.       — Уже.       — Спорим, я заставлю тебя потерять бдительность?       — Маловероятно.       Потянувшись к нему настолько, насколько позволяли путы, Кацуки выдохнул в его застывшее лицо:       — А ты проверь.       Тот замешкался, увидев хорошо знакомый вызов, и в его зеленых глазах против воли блеснул ответный яркий огонек. Деку не отворачивался, также пристально разглядывая знакомые черты, и между ними вдруг заискрило нечто, чего раньше никогда не было. Какое-то напряжение, от которого все существо Кацуки потянулось навстречу, стремясь сделать хоть что-нибудь, от чего распустился бы узел в груди.       Это было странно. Еще никогда ему не приходилось испытывать подобного. Но вот оно само появилось, оплело щупальцами, похожими на дурацкие кнуты, поработило, заставив относиться иначе.       Путы вдруг ослабли, и Кацуки повело вниз, еще ближе, пока их губы не встретились. Какое-то мгновение он изумленно вглядывался в глаза напротив, чувствуя тепло и мягкость чужого рта на своем. До его слуха донесся звук, с которым Деку нервно сглотнул, а потом вдруг прижался теснее, обхватывая лицо Кацуки ладонями и целуя совсем робко и неумело.       Кацуки ответил с таким напором, которого сам от себя не ожидал. Он с отчаянной жадностью набросился на пухлые губы, сминая их и кусая, вторгаясь языком в послушно приоткрытый рот. Деку целовал его с не меньшим пылом, они не успевали даже дышать, не в силах оторваться друг от друга. Кнуты куда-то делись, и он оказался в жарких объятиях, его гладили, трогали там, где до этого его никто не касался, и Кацуки сам лихорадочно шарил руками по горячему, подрагивающему от прикосновений телу, пытался не дрожать сам и не дышать громко, но у него не выходило.       — Ты не можешь отрицать, — смог выговорить Кацуки между поцелуями, — что я выиграл, чертов Деку.       Впервые за день тот рассмеялся легко и радостно, совсем как раньше, и когда они поглядели друг на друга, в зеленых, затуманенных глазах больше не было прежних одиночества и тоски. Теперь его губы не сжимались, а были развратно покрасневшими и раскрытыми в улыбке:       — Так хочешь, чтобы я вернулся?       Вместо ответа Кацуки лишь раздраженно рыкнул и дернул Деку к себе ближе, заставляя ахнуть и затрепетать, когда их тела сместились относительно друг друга, посылая мурашки по позвоночнику.       — Ты останешься со мной, Изуку, — он жестко обхватил его за талию, — нравится тебе это или нет.       — Да, Каччан, — покорно выдохнул тот. Кацуки самодовольно ухмыльнулся: миссия прошла успешно.