Rub al Khali

      У него на запястьях позолоченные цепи, у него в карих глазах застыли пески Руб-эль-Хали, у него на обнажённом теле высечено имя его смерти. И мужчина зовёт его своим дьяволом, целуя кисти парня, оплетённые металлом.       «Только дьявол здесь вы», — сухо шептал Тэхён раз за разом, подставляя пухлые губы поцелуям, собственное сердце личному орудию убийства. Господин никогда его лицо от себя не скрывал, не прятал, вдавливая в перины большой кровати. Он брал Тэхёна за подбородок длинными пальцами, смотрел на него, наслаждаясь величественным видом, открывающимся лишь ему, и говорил ему в ответ, что это Тэхён здесь дьявольски красив, что только ему подходят кандалы, надетые мужчиной. Только ему подходит быть рабом, скитающимся по дворцу хозяина.       Чон Чонгук — повелитель Тэхёна, тот, в чьих руках его жизнь, его окровавленные осколки души, его плоть. Он хозяин, купивший парня на улицах старинного города, он тот, под чьими ногами Тэхён должен падать, под чьими приказами должен ломаться. Чонгуку принадлежат богатства всего города, власть над народом процветающего места Востока, люди, готовые отдать самое последнее за милость господина. Но ему не принадлежит сердце самого Тэхёна — воистину прекрасного цветка во всей пустыни. Ему не нужна роскошь, которой его одаривают каждый день, не нужны драгоценные камни, что Чон приносит ему, не нужна и любовь самого монстра. Ему бы только навсегда снять с себя золотистые цепи, сбежать из этого места, полного его боли, и обрести свободу, о которой он грезит, рыдая в объятиях мужчины. Тэхёну больше ничего не нужно, он и о большем не просит у Великого, Всемогущего.       Чонгук вновь проходится пальцами по лицу парня, вновь собирает ими его кристальные слёзы и медленно целует его. Наслаждается мягкими губами, блестящими от слюны в приглушённом свете просторной комнаты. Любуется его неповторимой красотой, что он украл себе, и только себе позволил лицезреть её. Повторяет, что ради него готов топить врагов в крови, ради него готов идти по головам. Только Тэхён глаза зажмуривает, его видеть не хочет и шепчет себе, что осталось немного, что нужно терпеть.       Мужчина развёл его ноги, оставляя большие ладони на них, проник в Тэхёна, слыша сдавленный стон. Тот зубами кусал губы до крови, только бы по всему особняку не звучала его слабость, лишал своего господина удовольствия слышать его мелодичный голос и комкал в пальцах простыни, почти разрывая их. Чонгук оказался полностью в нём, насаживая на свой член до основания, достигая чувствительных точек того. Он накрыл его ладони своими, прерывая действия своего мальчика, соединил их руки над головой Тэхёна и совершал фрикции, заставляя того сдаться ему, стонать во весь голос, до сорванных связок.       — Сколько же мне раз повторить, что я безумен от тебя, лишь бы ты открыл глаза? — произнёс Чонгук ему в губы, покрывая поцелуями уже подбородок. Он желал смотреть ему в глаза, ловить в них ненависть, что Тэхён не скрывал от него, и поражаться тому, как земля носила на себе божество, как оно само оказалось в клетке правителя величайшего города.       — Столько же, сколько мне просить свободы у вас, господин, — ответил ему Тэхён, сжимая ладони в кулаки, сдерживая себя от того, чтобы не оттолкнуть мужчину. Потому что ему не позволено, рабу не позволено обходиться так с собственным хозяином. Он Чону молвил о своей нелюбви, не боялся молить о свободе, о том, как Чонгук её перекрывал, но знал — стоило перейти границы, стоило отбросить от себя его руки, сбежать от него, и старший не оставит живого места на теле Тэхёна, сам осквернит красоту, которой молился каждую звёздную ночь.       — Ты ею одержим, — он усмехнулся, отпуская того, теперь уже скользя руками по бархатной коже парня, и вновь притягивая его к себе, чтобы войти в него.       — Как и вы мною, — не смотрел, не видел монстра, что взглядом цеплялся за пушистые ресницы, ждал, когда его мальчик распахнёт веки. — Прошу, господин, отпустите меня, — и чувствовал, как пальцы сильнее сжимали бёдра.       — Я отпущу тебя тогда, когда мой город завоюют, когда пески в пустыне исчезнут, когда на небо луна больше не взойдёт. Потому что это будет означать, что я тебя больше не люблю, Тэхён.       — Не говорите так, господин, — всхлипнул, стирая слёзы тыльной стороной ладоней, ощущая, как они скользнули вниз и запутались в тёмных прядях, рассыпавшихся по подушке. Чонгук на него смотрел, видел его боль, так тонко и ярко сочащуюся из сердца этого хрупкого мальчика, слышал, как звенели цепи от его движений и всё чаще говорил себе, что без него не сможет, что без него не дышит. — Вы меня не любите, вы меня убиваете всё больше и больше.       — Почему ты не веришь в мою любовь, Тэхён?       — Потому что вы бы отпустили, — ответил тот, наконец распахивая глаза, смотря прямо на мужчину и потянув к нему руки, что тут же коснулись щёк Чона, — потому что вы бы позволили этому дому опустеть, собственному сердцу покрыться тоской по мне, и сняли бы с меня кандалы вашей нелюбви, — холод цепей касался участков кожи Чонгука, лунный свет скользил по его лицу, подчёркивая острые черты лица, и Тэхён впервые в жизни надеялся, что его слова дошли до хозяина.       Они до него не дойдут, не пробьются сквозь, ядом пропитанную душу, дьяволом завоёванную.       — Нет, Тэхён, нет, — прошептал тому Чонгук в кровавые губы, расплываясь в хищническом оскале безумия. Он схватил парня за волосы, с силой оттягивая их и заставляя устремить стеклянный взор только на него. Исключительно на него. — Я тебя никогда от себя не отпущу, я твоим сердцем буду завтракать, а ночью любоваться тем, как ты ломаешься подо мной. Потому что ты драгоценность самого монстра, ты дар самого Великого, Всемогущего для меня.       И так будет всегда.