Fire

Сколько прошло времени? Год? Больше? Мне было настолько плевать на то, какое количество месяцев уже уплыло в пустоту, что я даже не удостоился одеть чёртову куртку, припершись в ублюдский район прямиком среди ноября в одной тонкой кофте. Чего мне стоило бояться ночью? Того, что мне проткнут ещё и печень? Это было меньшим из зол. По крайней мере, я умру там же, где и она. Да, это было отличным решением, хотя прежде у меня оставалось кое что, что я должен был закончить. Только жаль, что она умерла здесь морально, разложившись по частям на атомы, намного раньше, чем я мог бы ее спасти. Пока я, как полный кретин, пытался ее искать повсюду. Нашёл. Снова потерял. Потерял все, что мог. Я был настолько ничтожным, что приз за это должен был ждать меня. Но я упустил даже его. Словно мои руки просто не способны были удержать ничего, что могло принести мне счастье. Так какой в этом был смысл? Во мне была целая бутылка какого-то дешманского коньяка. Ее я оставил в мусорке, хоть и предпочёл бы разбить о чью-то голову. О голову того мудака, с которым нашёл ее, когда попытался забрать с этого места? Или одного из тех, кого видел тогда? Соображал я, как и запоминал лица, достаточно плохо. Я тысячу чёртовых раз задавался вопросом о том, как именно она ввязалась во все то дерьмо. Зачем ей нужно было сбегать? Зачем нужно было уничтожать себя? И всегда приходил к одному ответу — что-то должно было быть. Я не мог смириться с той мыслью, что она всегда тянулась к тьме, чтобы увязнуть в ней навсегда. Даже если это именно так и выглядело. Даже когда я видел подтверждение этого своими глазами. Я походил на сумасшедшего. Спятившего идиота, все еще пытающегося найти кусочки своей жизни. Они ушли. Ушли вместе со Славой, за ней. Ведь были неотъемлемой частью. Без неё их не могло существовать. Пустота. Лишь оболочка. Вот что осталось от меня в действительности. А все попытки жить походили на цирковое представление где я играл роль обезьянки на велосипеде. Нелепо, бессмысленно, глупо. Ноги едва держали меня, когда я наконец-то прошёл половину двора. В одном из открытых окон квартир горел свет и были слышны пьяные крики, но до меня ещё, на удивление, никто не дорвался. Но в остальном, тут было тихо и темно. Хотя, именно так и должно было быть почти в три ночи. Конечно же этот двор не освещался. А единственный работающий фонань то и дело мигал, подсказывая, что и там лампочке почти пришёл конец. Мне, кажется, тоже, только я должен был закончить начатое. На шатающихся ногах я прошёл мимо грязных подъездов, шагая к самому концу двора. Мне было сложно нести свою ношу, не говоря уже о том, что передвижение в целом, оказалось сложной задачей. Мой взгляд безучастно перемещался по деталям. Грязные сломанные качели, обшарпанные стены в трещинах, почти полностью расписанные различными рисунками, надписями и номерами телефонов. Разруха кучи пакетов, мусора, окурков, шприцов почти у каждого подъезда. Я бы предпочёл не оказываться здесь. Но единственное оставшееся во мне чувство вело сюда. Будто я был зомби из тупых фильмов, которым руководил один инстинкт. Наконец-то я подошёл к последнему подъезду. Пластиковая канистра была слишком тяжёлой, но в ней находилось то, что мне было нужно. Я открутил пластмасовую крышку, отбросив ее ко входу в подъезд. Резкий запах бензина врезался мне в нос, отчего я закашлялся. Мне пришлось почти потратить все последние деньги на то, чтобы купить ее. А остаток ушёл на коробку спичек и такси. Мною руководила злость. Отчаяние оставшееся после ухода Орловской. Я ненавидел. Ненавидел этот район, ненавидел то, что Слава потерялась здесь. Так не должно было произойти. Я должен был все остановить. Но не успел. Я довольно тихо, учитывая состояние, прошёл в подъезд. Разлив часть бензина на грязную поверхность возле сломанного лифта и возле первой лестничной площадки, медленно вышел из подъезда и продолжал вести полоску бензина от одного подъезда к другому. Медленно моя ноша становилась все легче, пока я не дошёл до того подъезда, где нашёл Славу. Розовые шарики, которые я тогда принёс, как последний идиот, сейчас возникли в голове. От отчаяния я прикусил щеку, через мгновение ощутив солоноватый привкус крови словно бы я снова потерял ее. Словно бы не успел. Но я и так не успел в последний раз. Прикрыв глаза, я сделал глубокий вдох, но тошнотворный запах перекрывал любое ощущение свежести от ночного воздуха. В канистре оставалось совсем немного жидкости. Но этого должно было хватить. Я зашёл в злощастный подъезд, продолжая выливать содержимое. Я поднялся к самой крыше. Я не был уверен, что это должно было сработать. Но, вероятно, это был единственный выход. Я должен был уничтожить то место, которое заперло Славу. Это было последним, чего я действительно хотел. Медленным, шатающимся шагом я покинул последний подъезд. Пошарившись по карманам потёртых джинс, я наконец-то нашёл коробок. Я вскоре одна из спичек оказалась заженной. Я смотрел несколько секунд на огонь. Мне казалось, словно именно в таком огне сгорела Слава. Как мотылёк, обожглась и исчезла. Горло сдавило. Я отдалённо ощутил боль от того, что огонь подобрался слишком близко к пальцам. Я выпустил спичку в лужу в нескольких метрах от меня перед самим подъездом. Она едко вспыхнула, и вскоре огонь быстро пополз к остальным разваливающимся сооружениям. Быстро захватывая пространство, он все распространялся. Я сделал всего несколько шагов назад, глядя на пламя. Это место необходимо быдо выставить из Москвы. Ведь оно больше походило на уродливую, запущенную язву. Как и люди, живущие тут. Они не заслуживали ни жалости, ни покаяния, даже если бы Бог существовал. Я развернулся, медленно идя на выход из двора. Мне уже сквозь смрад было слышно распространяющийся дым. Я искренне надеялся, что огонь распространится до того момента, как его заметят. Хотя, это было весьма вероятно, ведь вряд-ли здешние жители пребывали не под очередной дозой кайфа. Как только я покинул двор, я прошёл ещё несколько кварталов, прежде чем дошёл до ближайшего парка. Лавочка показалась мне самым удобным сиденьем, изобретенным за последние столетия. Взгляд невольно поднялся к небу. Звезды почти не были видны. Их было лишь несколько на всем небе. Но я надеялся, что одна сгоревшая в реальности звезда все же оказалась там. И что именно она светила мне сейчас. Я неожиданно ощутил влагу, которая капнула мне прямиком на сложенные руки. Слезы? Рука невольно поднялась, и я осознал, что рыдал, как младенец. Холод. Лишь сейчас я по настоящему его почувствовал. Захлебываясь в отчаянии и горе. Звезда моя. Звезда. Теперь ты можешь быть спокойна. Тебе никто не помешает гореть на небе. Ведь они сгорят в аду.