Сезонные сладости

Сезонные сладости

I

Матоба Сейдзи смотрит на летний сад. Его лицо спокойно, по его выражению не прочтешь ни об усталости, ни о грусти. Худая фигура застыла в позе сейдза, самой строгой, самой аскетичной. Если вдуматься, он и есть аскет. Жизнь Сейдзи мало чем отличается от монашеской, разве что его ночные бдения проходят не в умиротворяющей молитве, а в скитаниях по проклятым местам. Его юность, все эти жаркие, тягучие месяцы, когда кровь бурлит от неназванного желания и где-то между рёбрами что-то ноет и зудит, – всё это отцвело для него пустоцветом. Никто так и не коснулся его губ, никто не испытал его первую нежность тысячью способов. По меркам больших городов он еще ребенок. В двадцать два года только выпускаются из университетов, начинают работать, заводят первые серьезные отношения. Но он живет по другим законам, для членов старинных родов время до сих пор течет иначе. Еще совсем недавно, два поколения назад, женились в шестнадцать на четырнадцатилетних невестах. Беременея, молодые жены оставляли школу. К ним приходили домашние учителя, но наставляли в основном в изящных искусствах и чтении. К чему молодым хозяйкам корпеть над алгеброй и химией? Бесконечные тетушки учили их управляться с делами поместья, давать поручения слугам и угождать мужу, который еще вчера играл в камешки с ребятней. Этой осенью Сейдзи исполнится двадцать три года, и в понимании его семьи он уже давно взрослый мужчина. Учитывая то, что отец приобщил его к делам еще в старшей школе, опыта Матобе не занимать; не закончив учиться в мире людей, он начал опасную и ответственную работу в другом, куда более мрачном мире, – такую работу, где нет права на ошибку. – Мори Акико, – с расстановкой произносит Нанасэ. – Дочь Мори Такэдзая. В прошлом году вы вели с ним одно дело. У нее самой нет дара, но ее брат довольно сильный духовидец. Можно рассчитывать, что… «Нет дара», – брезгливо думает Сейдзи. – «В какое ничтожество превращаются некогда влиятельные семьи. Как это жалко». В этом году лето пришло раньше обычного. Шапки гортензий налились цветом до прихода дождей. Должно быть, и мушмула тоже поспела до срока. Где-то в далеком саду Ёрисимы истончившаяся кожура оранжевых плодов уже лопается от натуги, перезрелые плоды падают на землю. Всюду пахнет забродившим соком и жирной землей. – Их женщины хорошо рожают. У матери Мори-сан семь детей, пятеро – мальчики. – Ну да. Мои кошки тоже. Хорошо рожают, – Сейдзи кривит губы в ехидной ухмылке. – Матоба, – лицо Нанасэ остается спокойным, в голосе призвук терпеливого наставничества из его юности, которая теперь кажется далекой. – Я знаю, что вам не досуг этим заниматься. «Но вы обязаны». Ей не нужно договаривать. Сейдзи едва заметно кивает. – Простите. Спасибо, что помогаете мне и клану. Нанасэ показывает ему фотографию девушки. – Она красива, – равнодушно замечает Сейдзи. Взгляд Нанасэ становится чуть мягче, снисходительнее. Она, видимо, решает немного сменить тактику. – Пока что это просто фотография. Если вы встретитесь с ней лично, всё будет иначе. От настроя девушки тоже многое зависит. Когда между супругами есть симпатия, вести дела намного легче. Особенно это касается женщины. Мужчине, как правило, проще привыкнуть к жене, особенно если она хороша собой и учтива. – Хотите сказать, природа возьмет свое? Сейдзи снова не может удержаться от мрачноватой улыбки. У Нанасэ прекрасная выдержка, ее ничем не проймешь, но всё же заметно, что и ей эта беседа не доставляет удовольствия. Должно быть, в глубине души ей неловко говорить ему все эти вещи, она ведь даже не его кровная родственница. Но уж лучше выслушивать наставления от нее, чем от тетушек, это было бы совсем уж мерзко, так кажется Сейдзи. – Фудзисаки Харуми. Дочь Фудзисаки Кёси. Хорошо образована, увлекается поэзией. Видит с самого детства. Но я бы советовала хорошо подумать насчет ее кандидатуры, вы с ней троюродные брат и сестра со стороны вашего отца. Ее дядя женат на еще одной вашей родственнице, их старшая дочь родилась со слабоумием. Нанасэ мельком показывает ему фотографию, но Сейдзи даже не смотрит. Он чувствует легкий приступ тошноты. В такой душный летний день, как сегодня, даже мощные деревянные опоры старинного дома прогреваются до самого основания. Самый воздух давит на макушку, и бесконечные павильоны поместья, соединенные переходами – настоящими и ложными, ведущими в тупик, – представляются чем-то вроде заколдованного музея. Музея, в котором потомкам Сейдзи суждено раз за разом разыгрывать одну и ту же партию со всё меньшим количеством фигур. Выродиться в обычных людей, не способных видеть ёкай, или просто выродиться, превратившись в ущербную тень самих себя. Как-то раз старшая сестра матери, увидев его, чуть подросшего, указала на Сейдзи ручкой веера и сказала с беспокойством: – Какой красивый ребенок. Слишком красивый. Кровь ходила по кругу слишком долго, господину стоит тщательно выбирать ему невесту. Господина не стало – как и госпожи – и теперь тяжкое бремя распорядителя родословных книг легло на плечи Нанасэ. Сейдзи глядит на ее седые волосы, завивающиеся от влаги. Желала ли она кого-нибудь в своей жизни этим страшным, неизбывным желанием, так знакомым ему? Было ли это взаимно? Бредила ли эта теперешняя старуха ночами, готовая бежать по острой летней траве прочь от дома, лишь бы разделить на двоих несколько часов перед рассветом? – Велите подать сладости к чаю, – просит Сейдзи. Собирается дождь, и его шрамы начинают мучительно ныть. На лице так много нервных окончаний и мелких мышц, когти ёкая перерезали их, изувечив без возможности восстановления. Ничто и никогда не помогало Сейдзи от этой боли – ни травяные отвары семейного лекаря, ни западные микстуры. Должно быть, эта боль была не только физиологического происхождения. Сладости тоже не помогают на самом-то деле, только немного отвлекают. Слуга ставит перед ними поднос с деликатесами. В нежнейшем рисовом тесте, окрашенном соком и цветочной водой, спрятаны кусочки первых в этом году фруктов. Рот Сейдзи наполняется слюной. Сладости радуют сердце. Сладости умиротворяют сезоны, как и поэзия. Обернется ли время вспять, если Сейдзи сейчас объестся весенними моти? Попридержатся ли на ветках никем не сорванные плоды?

II

Как-то раз, будучи подростком, Натори Сюити попросил хозяина одной старой усадьбы дать попробовать мушмулу из его сада. Он просил не только для себя, но и для своего спутника – кохая, который учился на год младше. Хозяин не хотел видеть этого мальчика, но всё равно протянул Натори два оранжевых плода. Всего два, по одному на каждого, не больше и не меньше. Натори принял выпрошенный подарок и повернулся к мальчику: – Держи. Улыбаясь одними уголками губ, мальчик подставил сложенные лодочкой ладони. Теплая от солнца ноша упала ему в руки. – Спасибо. Сказав это, он, долго не раздумывая, впился зубами в добытый Натори плод. Его лицо казалось довольным. Сюити последовал его примеру и едва удержался, чтобы не выплюнуть всё на траву. Челюсть свело от кислоты, на задних зубах заныло. Мальчик прыснул со смеху, наблюдая за его страданиями, и тут же отвернулся. Он все еще не покончил с проклятой мушмулой, сок тек по его натруженным пальцам, по незажившим ранкам от постоянных упражнений с луком. Наверное, это было неприятно, но он не обращал внимая. Разве может такая незначительная деталь в действительности разобщить двух друзей? Но они с мальчиком не были друзьями, не были даже приятелями, так казалось Натори. И для него это несовпадение стало еще одним доказательством их непохожести. Они слонялись по округе, ища приключений, как и положено подросткам, но приключения эти были далеки от тех, что увлекали их сверстников. Это были опасные дела, не по возрасту им, но – по силам. Младший хотел научить старшего, сам сгорая от любопытства и предвкушения, старший – злился и не знал, чего ему хочется больше, избавиться от назойливого младшекурсника или терпеть его подначки и дальше. Один был сродни ограненному бриллианту, другой – точно необработанная порода. Один был наследником влиятельного рода, наделенным богатством и славой с пеленок, другой оказался последней яркой вспышкой былого величия. Что было между этими двоими, кроме любопытства, раздражения и юношеской гордости? Безымянный ужас перед неотвратимостью судьбы – теперь Натори мог подобрать нужные слова, но тогда до этого было далеко. Он хорошо помнил тот день, когда подошел к бездне слишком близко. Стояла июньская жара, Сейдзи и он поднимались в гору по узкой лесной тропе. Матоба шел на полшага впереди, и Сюити это бесило. От земли поднимался густой запах влажной почвы, прогретой солнцем, пахло грибами и медуницей. Что-то глядело на них из чащи – что-то более древнее и могущественное, чем ёкай. Что-то, чего не могли увидеть даже они, последние сильные заклинатели острова. По шее Натори струился пот, Сейдзи время от времени вытирал лоб тыльной стороной руки, но никто из них и словом не обмолвился о том, как невмоготу было взбираться на гору в такую погоду. Это тоже было частью игры, оттягивающей пугающую развязку, – постоянное соревнование без объявления соревнования. Почти на самой вершине, у ручья, бьющего среди камней, они останавливаются, чтобы напиться и перевести дух. Ручей указывал на близость большого разлома – бреши в земной поверхности, через которую выходила энергия. Вот почему опытные геоманты советовали обычным людям строить дома на подъеме, но не на самом верху. Как правило, на пике любого холма или горы есть вертикальный разлом, и находиться в таком месте подолгу может только очень сильный человек. Особенный человек. Например, заклинатель. Сейдзи прочитал об этом в одном трактате о Ди-ли и поделился новообретенными знаниями с Натори. – В потоке ци Земли есть определенные структуры, скажем просто – места. Эти места называются частями Дракона: Голова, Глаз, Хвост. А есть Жила Дракона, – в этом месте голос Сейдзи выдал его возбуждение. – Мощный разлом, через который хлещет энергия. В старину императоры специально искали их. Если ляжем на землю в таком месте, напитаемся энергией. И вот они идут искать Жилу Дракона, плетутся вверх по склону, распугав всех слабых духов в округе. Натори с самого начала скептически отнесся к этой затее. Он тоже успел кое-что узнать о классических законах геомантии. Не у каждой горы есть разлом, не всегда энергия циркулирует стандартно. Бывает, что разломов несколько и поток опускается или поднимается в неожиданных местах. – Это можно понять по характеру растительности, – парировал Матоба и закатил глаза. – Если деревья искривлены или есть поляна посреди густого леса, то там точно разлом. Натори ничего не оставалось, кроме как фыркнуть в ответ этому надоедливому всезнайке. Вода в ручье ледяная, от нее сводит зубы, но она придает им сил и решимости добраться до конца тропы. На вершине горы, поросшей непролазным лесом, действительно обнаруживается поляна размером с небольшой приусадебный дворик. Земля кажется выжженной, трава не поднялась выше лодыжки, хотя почва влажная. Натори понимает, что Сейдзи оказался прав. Они ложатся прямо посреди пустоши, не обращая внимания на сырость, прячут лица в сгибе локтя, тщетно пытаясь уберечься от солнца. Через некоторое время обоим начинает казаться, будто они очутились на плоте, который очень медленно, чуть покачиваясь на волнах, продвигается по спокойной и широкой реке. Что-то вибрирует под их спинами, что-то дышит им между лопаток, и они, не в силах справиться с вливающейся в них ци, двигаются навстречу друг другу. От Сейдзи пахнет травяным мылом, чистым потом и летним ветром. Он втягивает воздух глубоко и медленно, почти как взрослый мужчина, но его полуулыбка в малиновом свете полдня кажется ребячливой, даже детской. Сюити чувствует тепло его кожи, так близко сейчас его губы, весь он. Слишком притягательный, слишком желанный, слишком непонятный для него. На мгновение Натори кажется, что он подплывает к водовороту, смотрит в его страшное пустое сердце, хочет быть проглоченным им. Где-то в зарослях позади них испуганно вспархивает птица и что-то падает на землю с глухим стуком – то ли ветка, то ли прошлогодняя шишка. Они отшатываются друг от друга, хотя им ничто не угрожает. Ничто внешнее. К небу взвиваются золотисто-зеленые подёнки, воздух колеблется в неверном мареве. Всё это время Натори хотелось думать, что их движение прочь было обоюдным, синхронным. Но правда была в том, что отпрянул он, а Сейдзи остался на месте с этой своей двусмысленной улыбкой и пугающе черными глазами, в которых даже в полдень не читались границы зрачков. Всему свое время. Если сорвать плоды раньше положенного, они окажутся кислыми и набьют оскомину, а пропустишь сезон – попадают на землю и сгниют. От несобранного урожая никому нет прока. Сила весны, потраченная впустую; сила, которая ушла назад в землю. Но деревья плодоносят каждый год.

III

Конец третьей стражи. С мягким свистящим звуком Сейдзи раздвигает сёдзи в сад, чтобы впустить в павловниевую комнату немного ночной прохлады. Глаза болят от напряжения, слезятся на легком ветру. Недавно окотившаяся кошка по прозвищу Куроями с трудом запрыгивает на энгаву, в зубах у нее котенок. Сейдзи садится на пятки, чтобы заглянуть подпол. Там, в уютной тени, он собственноручно обустроил корзинку с подстилкой для молодой матери. Ночью Куроями, похоже, почувствовала себя спокойнее и решила показать своему благодетелю подрастающих котят. Сейдзи тронут этим доверием. Наблюдая за тем, как кошка перетаскивает котят на энгаву, он садится по-западному, вытягивает ноги. Он уже снял таби, дома можно позволить себе такую вольность. Без таби Сейдзи почти всегда ходит босой – настолько привык надевать вместе с обувью носки, что перемычка дзори натирает ему нежное место между пальцев. Можно и потерпеть первое время, пока не образуется мозоль, но Сейдзи не видит в этом никакой необходимости. Луна поднялась высоко и беспристрастно освещает садовые цветы. Всякий раз, когда Сейдзи приходилось любоваться лунным светом, ему казалось, что в унисон с ним должна звучать музыка – музыка, которую рождают не человеческие инструменты. Что-то нежное и тревожное. Что-то откровенное. Сейдзи берет в руки одного котенка. Всего их пятеро – четверо черно-белых и один совершенно черный, как и мать. – Еще полуслепые, – улыбается Сейдзи. – Ничего, скоро вы прозреете и станете видеть всю нечисть в округе. Я покажу вам что-то интересное. Куроями тревожно мяукает и ходит кругами, пока Сейдзи держит ее чадо. – Ты голодна? Сейчас я накормлю тебя, – обещает Сейдзи и идет за мешочком с кошачьими лакомствами. Утром он попросит прислугу принести для Куроями хорошего мяса. Кошка жадно ест прямо на энгаве, а затем так же поочередно переносит котят обратно подпол. Сейдзи остается один, и странная, тревожная музыка почти слышится ему в ночном воздухе. Он заходит назад в комнату, но оставляет открытыми сёдзи, ложится на пол, приподнимает юкату и слегка ослабляет пояс. Лунный свет падает на его обнаженные ноги, согнутые в коленях, на его худые бедра, высвечивает самые интимные места его тела, редкие родинки на незагорелой коже. Некоторые из них он и сам никогда не видел вблизи. Лунный свет соглашается любить его без всяких сомнений. Лунный свет – идеальный любовник, но даже ему никак не утешить человеческого сердца. Ветер тревожит свитки на столе. Под энгавой слышна кошачья возня. Шуршит легкая, искусно выделанная ткань дорогой юкаты. Воинственные ирисы с мечевидными листьями трутся друг о друга на распластанном подоле. Тонкий и соблазнительный звук. Где-то в далеком саду черви лакомятся подгнившими плодами мушмулы. Для сада в этом нет никакой беды, ведь деревья плодоносят каждый год. Но человек бывает молод только однажды.

IV

Натори чувствует, как теряет контроль над собственной ци, когда видит знакомый силуэт, мелькнувший меж зарослей бересклета. Длинное черное хаори, не надетое, только наброшенное на плечи, и потому словно бы нарушающее баланс этого строгого наряда. Летящий абрис, наводящий ужас на всю округу. Натори пришел сюда не по заданию, его привели слухи, личный интерес. Конечно, стоило подумать о том, что такой любопытный случай не избежит внимания самой влиятельной семьи заклинателей на острове, и всё же его сердце бьется слишком быстро, расходует энергию его тела зря. Матоба уже схватился с ёкай, каким-то духом болота или дождевой воды, собирающейся в лесных прогалинах. Натори обнаружил, что записи об этом существе обрывочны и противоречивы. Одни заклинатели считали его довольно слабым и не заслуживающим внимания, другие же писали о его исключительной способности сохранять и умножать силу, полученную от жертв – в основном от незадачливых лесных путников. Несколько дней назад недалеко от этого места нашли тело местного фермера – бедолага каким-то образом заблудился в знакомом перелеске, упал в овраг и больше не смог подняться. Полиция сообщила о том, что мужчина страдал заболеванием сердца, от испуга у него случился обширный инфаркт. Местным жителям такого объяснения было вполне достаточно, но Хиираги принесла куда более интригующие сведения от живущих здесь ёкай. Оказалось, что дух стоячей воды не брезгует и более слабыми аякаси, правда получает от них меньше энергии, чем от людей. При Матобе нет лука. Некоторые ёкай имеют способность поглощать стрелы; видимо, Сейдзи заранее узнал, что этот дух как раз из таких. Он всегда крайне прагматичен и брезгует затрачивать лишние усилия на что-либо. Сейчас он кружит по периметру небольшого болота, перепрыгивает с кочки на кочку, пытаясь поразить ёкай талисманом и собственной энергией, но листочки заговоренной бумаги мокнут и падают в воду на середине пути. Сложно представить, как такая шваль накопила столько сил. Какая-то вонючая жижа, похожая на месиво из жидкого ила, плещется в болоте и посылает в воздух ядовитые миазмы – наверняка опасные для обычных людей. Эта энергия ощущается на коже как вязкая кашица, которая налипает на конечности слой за слоем. Не слишком сильным сики здесь нечего делать – Хиираги, Урихимэ и Сасаго почти сразу оказались обездвижены. От слуг Матобы тоже никакого толку. Когда Сейдзи готовится ударить в очередной раз, Натори присоединяет и свою энергию. Талисман Матобы не долетает до цели, но его сила помогает талисману Натори. Тонкий и гибкий листок бумаги летит ровно в цель. Такого духа нет смысла запечатывать, проще просто изгнать. Сюити падает на колени, а Матоба с отвращением смотрит на свое забрызганное кимоно. – Грязная сегодня работенка, – Сейдзи произносит это с надменным вздохом и поворачивается к Натори. – Спасибо! Без тебя я бы тут еще минут пятнадцать провозился. А вместо этого можно немного прогуляться. Тут неподалеку есть ручей. Поднявшись на ноги, Натори мелко покашливает и поправляет очки. Вокруг болотца еще мерцают следы остаточной энергии. Только человек, не знакомый с Сейдзи, мог подумать, что он выписывал эти восьмерки просто так – талисманы были лишь отвлекающим маневром, всё это время он оплетал ёкай сетью заклинаний. Матоба не хвастается, через несколько минут он и впрямь покончил бы с мерзкой жижей. – Идите, дальше я сам, – тихо говорит Натори, пытаясь скрыть усталую хрипотцу в голосе, и сики послушно исчезают. Матоба в качестве ответного жеста отсылает своих уродливых слуг. Они ударили вместе, Сейдзи с большей силой, как и всегда, но не выказывает теперь никаких признаков усталости, а Натори до сих пор ощущает легкое головокружение. Гулять по лесу на июньской жаре – странная затея, но мысль о чистой воде приятна. Им обоим нужно помыть руки и ополоснуть лицо. Сейдзи идет чуть впереди, но Натори почти сразу прибавляет шаг и оказывается вровень с ним. – Давно тебя не было в поместье, – на губах Сейдзи легкая улыбка, истинное значение которой никогда нельзя угадать. Даже в самом безобидном выражении его лица чудится угроза. Его видимый глаз смотрит пытливо, почти страстно. Снова эта черная осенняя вода, в которую тянет ухнуть с головой. – Жизнь в городе так привлекательна? – Она неплоха. Сейдзи сует руку в широкий рукав и выуживает оттуда конфету в ярко-красной обертке. – Держи. Натори машинально принимает конфету и принимается бессмысленно вертеть ее в руках. Ветка дерева хлещет его по плечу. Сейдзи, не глядя на него, достает вторую конфету в такой же красной обертке. С веселенькой упаковкой он расправляется в одно мгновенье, а саму конфету кладет в рот и сразу же разгрызает. Слышно, как лакомство похрустывает у него на зубах. – Не бойся, не отравлено. Я купил их в магазине на въезде, знаешь его? Называется «Кису-кису». – «Кису-кису»? – Натори не может подавить смешок. – Серьезно? – Ага. Есть еще оранжевые, они с апельсином. Но красные вкуснее. Клубничные, – Матоба с таким серьезным лицом делится своими наблюдениями, что его легко заподозрить в издевке, но Сюити неожиданно для себя не чувствует раздражения. Он разворачивает конфету и кладет ее на язык. Как вообще можно грызть леденцы? Неужели зубов не жалко? Внутри оказывается мягкая клубничная начинка. Действительно, неплохо. Они идут к старому ручью. Это не тот ручей, у которого они однажды останавливались по пути к Жиле Дракона, но лес охвачен той же истомной духотой, уже расцвел львиный зев – любимый цветок целителей-травников, колосья мятлика налились летней силой. Натори чувствует, как головокружение отступает. Трудно сказать, что помогает больше – его странная уверенность, больше похожая на обреченность, или сахар в крови. – Ну как? – Дай теперь попробовать апельсиновую. Сейдзи кивает и молча достает для него оранжевую конфету. Теперь он смотрит на него почти в упор, спокойно, изучающе. Он ждет вердикта Натори, пока тот старается быстрее рассосать твердую оболочку. – Ты прав, клубничные вкуснее. – Видишь, – Матоба улыбается и сует вторую руку в рукав наброшенного на кимоно хаори. – Ты изменился, – говорит он, спустя некоторое время. – Ты тоже, – замечает Сюити. – Вряд ли. У меня очень стабильный тип личности. – Ты стал выше. Разница в росте почти незаметна, – Натори сейчас же испытывает стыд за этот неуместный комментарий. – Ты знаешь, что когда ты так хмуришься, это негативно влияет на печень? Плохо учил физиогномику и меридианы тела? У тебя там уже морщины, между прочим. Натори смеется в ответ и почему-то смех выходит легким, естественным, совсем не наигранным – не тем, за которым он привык скрывать свои истинные чувства. – Матоба-сан всегда был искуснее меня в науке о меридианах. И во многом другом. Сейдзи только хмыкает. Натори замечает, что подол его гербового кимоно стал чуть влажным от соприкосновения с зубчатыми листьями папоротника. Значит, близко вода. Они почти пришли. – Ты знаешь младшую дочь старика Мори? Ее зовут Акико, – вдруг спрашивает Матоба. – Видел однажды, – кивает Сюити. – И какая она? Этот вопрос ставит Натори в тупик. Он не очень понимает, что Сейдзи хочет услышать от него. Это совсем не похоже на легкомысленный разговор о девушках с кохаями за пивом и закусками. – Она хороша собой и очень предупредительна… э… почему ты спрашиваешь? Она не духовидица, если ты об этом. – А дочь Фудзисаки Кёси? Может, видел ее в деле? – Кажется, она не занимается заклинательством, хотя и обладает хорошими способностями, – Сюити снова хмурится и на этот раз замечает это за собой. В чем суть твоего интереса? – Я могу жениться на одной из них, – просто отвечает Сейдзи и слегка кривит губы. – Разве Матоба и Фудзисаки не родня? – Родня. Харуми моя троюродная сестра. Натори останавливается как вкопанный в двух шагах у ручья, но Сейдзи спокойно проходит к воде, встает на скользкие камни и наклоняется над журчащим потоком. – Ты в себе? Это отвратительно! – наконец находится Сюити. – Какой век на дворе? – А ты бы что выбрал? Гарантированную бездарность? – Сейдзи осторожно сдвигает повязку и умывается. Он стоит к Натори вполоборота, и Сюити не видит его лица за копной иссиня-черных волос. – Люди – не племенной скот. – Нет? – легко представить, как на этих словах Матоба иронично выгибает бровь. – У тебя всегда были революционные мысли. Сейдзи выпрямляется и легко спрыгивает с камней на берег. Он молча сидит на траве, пока Натори наконец берет на себя труд привести в порядок лицо и одежду. Когда он заканчивает, Сейдзи указывает ему на место рядом с собой. – Ты это всерьез? – спрашивает Сюити, опускаясь на землю – слишком близко к Матобе, как он сразу понимает. Сейдзи смотрит на свои еще влажные от воды руки. Они кажутся белыми по сравнению с загорелыми руками Сюити. Мозоли на пальцах давно загрубели, кожа в этих местах утолщилась и, должно быть, совершенно потеряла чувствительность. – Наше ремесло умирает. Иногда я завидую Нанасэ. Она прожила хорошую, интересную жизнь и последующего позора уже не увидит. Он останется мне. – Духовидцы все еще рождаются. – Слабые, жалкие и боящиеся своих способностей? Да, этих немало. Думаю, что так или иначе все может закончиться…так. Овладевая мастерством заклинателя и глядя на своих учителей, я никогда не задумывался о том, какое это счастье – научить кого-то тому, что умеешь сам. Пока не познакомился с тобой. Надеюсь, когда-нибудь ты поймешь, как глупо растрачиваешь свой талант. Натори поворачивает голову и смотрит на Сейдзи с нескрываемым удивлением. Он никогда не слышал от Матобы ничего подобного. Не то чтобы он никогда не выговаривал Сюити за его выбор, но никогда еще его слова не звучали так спокойно и так…печально? – Ты про индустрию развлечений? Сейдзи не удостаивает его ответом. – Ты можешь найти других учеников. Более сговорчивых. – Да? Где-то стоит очередь из гениальных духовидцев? Натори прикусывает язык. – Я знаю, ты думаешь о том мальчишке, – Сейдзи усмехается и слегка качает головой. – Брось, хватит так таращиться. Я не женюсь ни на Акико, ни на Харуми. Слишком рискованно. У меня вряд ли будет время на то, чтобы разводиться и искать другую жену, если что-то пойдет не так. – Ты всегда думаешь наперед, правда? – Натори невесело усмехается в ответ. – Кто-то же должен. Белоснежные таби Матобы резко выделяются на фоне ярко-зеленой прибрежной травы. Впрочем, на них тоже попало несколько капелек болотной воды. Натори морщится. В последнее время он постоянно думает о том, что то, что они видят, нет, то, как они это видят – до ужаса гротескно, нелепо. Там, где обычные люди замечают лишь дуновение ветра, они вынуждены наблюдать чудовищ. Но если даже видение заклинателей разнится, не значит ли это, что им дан всего лишь инструмент для помощи смертным и не более того. Странное порождение мозга, которое помогает делать им их работу. Тогда так ли уж важны детали? – Прямо слышу, как натужно ты думаешь, – Сейдзи поворачивается и слегка задевает его плечо рукавом своего хаори. – Что на этот раз? – Ты не думал, что то, что мы видим – просто иллюзия, которая удобна нашему сознанию? Что, если на самом деле все эти существа не выглядят… так. Сейдзи качает головой. – Видение заклинателей менялось с годами, это мы знаем наверняка. Заметно по старинным изображениям. Но какой смысл размышлять об этом… столь интенсивно. Достаточно того, что мы видим их достаточно хорошо и можем обезвредить. Кстати, всегда хотел спросить, эти дурацкие очки правда помогают? Натори снимает очки и убирает их в карман, не давая Сейдзи разглядеть их как следует. – Сами заклинатели изменились. Это волнует меня гораздо больше. Думаю, что уступаю многим великим мастерам прошлого. Но я бы потягался с ними ради интереса, – Матоба сейчас же приправляет это заявление своей самой раздражающей улыбкой. Сюити кажется, что он впервые понимает ее смысл. В сущности, чем это отличается от его актерского смеха? – На что ты надеялся сегодня? – спрашивает Сейдзи, глядя ему между бровей. Он уже не улыбается. – На свои бумажные талисманы, конечно. – Ты всегда был смелым, хоть и безрассудным. Мне это нравилось в тебе. – Не правда. Однажды я струсил. – Признать это – тоже смело, – эту фразу Сейдзи произносит на пределе слышимости, но его дыхание долетает до шеи Натори как легчайший ветерок. Его губы, горячие и податливые, касаются губ Сюити почти сразу, вслед за этим нежным дуновением. Сюити наклоняет голову и закрывает глаза. Вначале это даже не похоже на поцелуй, кажется, просто наконец случилось что-то важное, с большим и мучительным опозданием. Соприкосновение, едва ли имеющее отношение к миру телесного. И все же, они целуют друг друга, без боязливой неловкости, но с трепетом неиспытанного прежде чувственного удовольствия. Сюити прижимает ладонь к щеке Матобы, ощущая мягкую ткань его повязки. Сейдзи не отстраняется. Их первый поцелуй превращается во второй, еще более слаженный, влажный, настоящий поцелуй любовников, заставляющий пальцы ног поджиматься от возбуждения. Выпив дыхание друг друга, они сидят, мягко столкнувшись лбами, захваченные врасплох июньским полднем и тем, что им предстоит. Сейдзи поднимается на ноги первым, неспешно оправляет фамильное кимоно. – Пришли мне одну из этих твоих бумаженций.

V

В старину люди были чувствительнее, ближе к природе и к миру ёкай. В темном золоте Хэйан, в страшном сумраке великого города люди и духи жили бок о бок, и ремесло оммёдзи по праву считалось одним из самых уважаемых. Раньше, выйди человек в летнюю жару в накидке, расшитой алыми кленами, всем без слов было бы ясно, в какой душевной смуте его сердце. Либо болен, либо влюблен. В старину люди знали, что это почти одно и то же. А теперь какие-то безмозглые девицы у перехода строят Сейдзи глазки и пытаются тайком сфотографировать. Матоба поднимает лицо, и они тут же испуганно отворачиваются. Испугала ли их повязка, закрывающая глаз, или они все-таки что-то почувствовали – Сейдзи абсолютно наплевать. Он проделывает часть пути до дома Натори пешком, отпустив водителя. Это необычный опыт – как правило, Матоба брезгует передвигаться по городу таким образом, если нет особой нужды. Он понимает, что едва ли когда-нибудь гулял по Кумамото. Когда Натори открывает перед ним дверь, последние лучи солнца исчезают за фасадами высоток, город погружается во мрак. В прихожей квартиры тоже темно. – Лампочка перегорела, – извиняется Сюити. – Руки не доходят… до таких дел. Сейдзи кивает. Ему нет дела до хозяйственных трудностей Натори, едва обжитая холостяцкая квартира не смущает его, хотя он невольно размышляет о том, сколько женщин в ней побывало. Не потрудившись предложить ему выпить или располагаться поудобнее, Натори целует его, порывисто схватив за предплечья. Вряд ли так целуют женщин. Впрочем, у Сейдзи весьма смутные представления об этом. Натори ласкает его с жадностью, его язык вылизывает язык Сейдзи. Это ощущается как откровение. – Я… не знаю, что делать, – говорит Сейдзи, когда Сюити дает ему вздохнуть. Сюити тихо смеется в ответ. Он стягивает с плеч Матобы хаори, складывает фамильный шелк по швам и кладет на кресло – единственное в этом доме. – Это так смешно? – Вовсе нет. Для меня – это как получить в подарок то, чего я не заслужил. Просто ты звучишь таким радостным и любопытным. Обычно эти слова произносят другим тоном. Сейдзи хочет беспечно рассмеяться, но кажется, у него не очень получается. Осведомленность Сюити уязвляет его, хотя он не может не признать, что сейчас этот опыт будет полезен им обоим. – Научи меня. Все мои наставники говорили – я быстро учусь. – Не сомневаюсь. Всегда лучший во всем, вторая стрела раскалывает первую, попавшую точно в яблочко. Я видел, – Натори кивает, продолжая улыбаться. – Но здесь особенно нечему учиться. Просто давай вместе узнаем, что тебе нравится. Едва ли не впервые в жизни Сейдзи чувствует замешательство. Он, привыкший четко обозначать цель и добиваться ее любыми средствами, сейчас понятия не имеет, с чего начать. Все его фантазии, это страшное, не находящее выхода желание, запертое в лабиринте его тела, – Сейдзи не знает, как его трансформировать в действия, чтобы это не выглядело нелепо. Ведь, наверное, здесь тоже есть какие-то правила. Или нет. Они раздевают друг друга неторопливо, но обоих потряхивает от возбуждения. На красивом лице Сюити появляется выражение почти комичной сосредоточенности, больше он не улыбается. – Прикоснись ко мне, – шепчет Сейдзи. Это желание пульсирует в его крови, горит на коже. Оно причиняет боль. Матоба почти удивлен, что получилось наконец облечь его в слова. Сюити поднимает подол его дзюбана – его праздничного дзюбана, расшитого листьями папоротника, – сминает тонкую ткань, прежде чем наконец распахнуть полы. Ладони Натори накрывают его до боли отвердевшие соски, и от этого тепла – нет, от этого жара – они вновь становятся мягкими. – Нежные, – тихо говорит Сюити. – Чувствительные. Они ложатся на постель, сбросив одеяло, и теперь Натори берет их в рот по очереди. Сейдзи чувствует, как у него между бедер и на животе все становится мокрым. Эта липкая, тягучая влага похожа на сок мушмулы. – Я войду в тебя, – говорит Сюити. – Ты будешь моим. А я – твоим. И это нельзя будет изменить. Сейдзи кивает. Условия договора звучат справедливо – осталось скрепить его семенем и вином, как в старину. – У тебя же есть выпить? – запоздало спрашивает Матоба, не узнавая свой севший голос. – Есть, но мы выпьем после. Я хочу хорошо все запомнить. Сейдзи молчаливо соглашается. Ритм их касаний, их ладоней друг у друга между ног, движений языков, которые повторяют этот ритм, – всё теперь кажется ему понятным и естественным. Его быстрый, пытливый ум предвкушает множество других способов наслаждения. Он держит член Сюити, наслаждаясь чистой янской энергией, слегка надавливает большим пальцем на нежное отверстие. Натори хмурится как от боли, и Сейдзи вопросительно вглядывается в его лицо. – Горячо, – невнятно отзывается Сюити. – У тебя пальцы шершавые, это… Не переставая ласкать его в ответ, свободной рукой Натори тянется к лицу Сейдзи. Матоба тут же хватает его за запястье. – Не трогай повязку. Натори отпускает его, садится на постели. – Я не посмею настаивать. Но хотел бы… смотреть на тебя. Если только это не опасно для тебя. Сейдзи тоже садится, повторяя движение Сюити, медленно обводит взглядом комнату. Они так и не зажгли прикроватную лампу. Свет соседних многоэтажек и фонарей едва пробивается сквозь опущенные шторы. Ничего не отвечая, Сейдзи пробирается пальцами под волосы и ослабляет завязки; заговоренная полоска ткани ложится на подушку. Некоторое время он не открывает глаза, как будто это помогает справиться с чувством досады и стыда за собственную ошибку, которая стоила ему невыносимой боли и шести швов, наложенных семейным лекарем. – Шрамы это брешь в теле. Шрамы привлекают ёкай. Однажды раненый воин будет ранен вновь. Потеря же конечности… – Спасибо, я помню трактат о теле достаточно хорошо. Не надо цитировать, – мягко отзывается Сюити. Его губы касаются шеи Сейдзи, затем плеч и груди, пока они сидят друг напротив друга, а потом Натори целует его открытое лицо – сначала одну половину, затем другую. Принимая Сюити в себя вместе с болью и неослабевающим возбуждением, Сейдзи не может забыть этого прикосновения, оно ложится на их близость теплой и печальной тенью прошлого.

VI

Некоторые люди тебе предназначены, как стрела в сердце, как смерть – Сюити думает об этом, глядя на просыпающегося Сейдзи. В комнате царит утренний полумрак, а повязка Матобы все еще лежит на подушке. Сейдзи отлежал Натори предплечье, устроив на нем свою тяжелую умную голову. Болезненное онемение сменяется покалыванием – небольшая плата за ощущение близости, которой избегал и к которой стремился с одинаковым отчаянием. Сюити не знает, о чем говорить, но и особенной неловкости, к своему удивлению, не ощущает. Сейдзи выносит вердикт прошедшей ночи первым: – Как я и думал, это совсем не похоже на ту отвратительную муть, которую показывают в кино для взрослых. Он смеется, слегка сощурившись, и похож теперь на подростка, который попробовал что-то сладостно-запретное в тайне от родителей. – Ты смотрел кино для взрослых? – Да, посмотрел пару фильмов через VPN. – Через VPN?! Кажется, Натори сказал это слишком громко и слишком удивленно. Губы Сейдзи складываются в снисходительную улыбку. – С какой планеты я по-твоему, а? Смотрел со смартфона на каком-то дурацком сайте. – То есть у тебя и смартфон есть. – Конечно, есть. Ты всерьез думаешь, что в наши дни можно вести дела, используя только бумагу и тушечницу? Было бы неплохо, кстати говоря. Должно быть, лицо Натори приобретает совсем уж глупое выражение, потому что Сейдзи хохочет в голос, показывая ровные белые зубы. Удивительно – при его нездоровой любви к сладкому. – Просто… тяжело долго смотреть в экран, – сообщает Матоба, наконец успокоившись. – Одним-то глазом. К вечеру сосуды лопаются. – Он указывает мизинцем на слезный бугорок. – У меня есть капли, если что. – Да, у меня тоже. Всегда ношу с собой. Натори падает на подушки, пытаясь осмыслить только что полученную информацию, но Сейдзи не собирается терять время так бездарно. Его рука сейчас же проскальзывает под одеяло, мягко сжимает Сюити у основания – он и правда быстро учится, слишком быстро. Очень скоро удивление от услышанного сменяется какими-то горячечными обрывками мыслей. Натори постоянно одергивает себя и ругает – лаская Сейдзи пальцами, пронзая его собой, пытается продлить момент и не причинить лишней боли. Матоба, как кажется, не испытывает особой благодарности. – Перестань сдерживаться, – это все, что Сюити получает в ответ на свои старания. Чуть придя в себя, Натори трогает нижнюю губу Сейдзи большим пальцем, наслаждаясь тем, как она припухла от поцелуев. – Да уж, священное саке я больше делать не смогу, – Матоба закидывает руки за голову и смотрит в потолок. Сюити с какой-то затаенной нежностью разглядывает редкую поросль в его подмышечной впадине. На лице Сейдзи ни капли сожалений. Натори слышал, что в семье Матоба до сих пор делают саке по старому обычаю синтоистских священников. Молодые мальчики и девушки из семей, обладающих силой, собираются на осеннем празднике урожая, танцуют очистительные танцы в честь древних богов, а потом заготавливают кутиками-но саке – тщательно пережевывают рис и сплевывают его в чаны, которые затем запечатывают. Для этого ритуала приглашают лишь тех, кто еще никому не дарил своего первого поцелуя, – только чистая слюна угодна богам и обладает нужными свойствами. Молва гласит, что вкус этого саке бесподобен, а отведавший его может исцелиться от болезней. – Значит, это правда. Вы все еще делаете кутиками-но саке? Сейдзи кивает. – И где-то в погребе Матоба стоят чаны с твоим саке? – Примерно с того времени, как ты не поцеловал меня, я делал саке каждый год. Так что, должно быть, там накопилось достаточно. Ты хочешь попробовать? – Хочу, – ревниво отвечает Сюити. – И это еще не всё. – Не всё? – Оставь мне свой дзюбан. Сейдзи поворачивает к нему голову и, спустя мгновение, коротко кивает. Пока Матоба приводит себя в порядок в ванной комнате, Сюити оборачивает драгоценный шелк в тонкую бумагу и убирает в шкаф, как будто боится, что Сейдзи передумает по возвращении. После, уже допивая на ходу чашку кофе, он исподволь наблюдает за тем, как Сейдзи в хозяйской юкате устраивается в кресле, запрокидывает голову и подносит к каждому глазу маленький флакончик с каплями. Немного обождав и сморгнув слезы, он вытирает лицо салфетками и надевает повязку. Начинается новый день.

VII

Связь, вспыхнувшая в сезон сливовых дождей, умоется слезами, – это слова старого стихотворения, автора которого Сейдзи не помнит. Любителем поэзии его не назовешь, и все же он отчего-то хранит маленькие заговоренные послания – вершину изящного мастерства семьи Натори. Всего-то несколько строк: день, время и какая-нибудь по-мужски короткая приписка, проникнутая тревогой ожидания. Хайку новейшего времени. Так сложилось само собой – Натори первый присылает бумажное сообщение, а Сейдзи приезжает к нему в город. В этой очередности сразу два легко читаемых смысла: Сюити пытается загладить вину за упущенное время, а Сейдзи потакает нежеланию Натори наведываться в поместье. Отдавая себя этой запоздалой близости, Матоба чувствует, как часть его силы ушла, но ее место заняла другая, более зрелая. Нанасэ – Сейдзи в этом уверен – тоже замечает это, но ничего не говорит вслух. Сам он наблюдает за трансформацией своей энергии с любопытством исследователя. Пока прожорливая зелень сада напитывается новыми силами и фермеры собирают вторую волну урожая, он занят штудиями «нефритовых сокровищ». Покончив с делами, Сейдзи едет в Кумамото, в полупустую квартиру известного актера, ставит барьер и снимает повязку, принимая груз прошлого поражения. Сюити, как кажется, действительно не смущен его внешностью, и Сейдзи невольно думает – была бы его жена полна такого приятия? Он хорошо помнит, что многие описывали внешность его отца как отвратительную, но он и в молодости не обладал слишком приятной внешностью. Им же с сестрой досталась исключительная красота. Может быть, в этом тоже была насмешка судьбы. Пытаясь удержать бедра Сейдзи от слишком резких движений, Сюити тянет его голову ниже, чтобы скользнуть губами по затянувшимся рубцам. Матоба послушно наклоняется, но почти сразу выпрямляется – так член любовника входит глубже, сладко-мучительно давит на его «драгоценную жемчужину». Он едва не прыскает от смеха, думая об этом высокопарном выражении из трактатов. – Хорошо. Вот так хорошо, – он выговаривает это вслух, чтобы ободрить Сюити, стереть с его лица это вечное выражение мучительного философствования. Натори сглатывает и ослабляет хватку. Он стонет, когда Сейдзи снова начинает двигаться на нем сам – плавно и быстро. Изливаясь внутри него и позволяя продолжать, сколько потребуется, несмотря на свою обостренную чувствительность, Сюити невнятно произносит его имя – дважды. Сейдзи жалеет, что слова не оставляют следов на коже, так как оставляют их пальцы и рот. Отдышавшись, он ложится Натори на грудь, а потом нехотя сползает на постель. Ёкай медленно скользит под смуглой кожей Сюити, пока тот лежит на спине, охваченный блаженным бессилием. Выбрав момент, Сейдзи накрывает ящерицу рукой, и та срывается с места, как ошпаренная, мечется кругами, перебегает на спину Натори, быстро перебирая лапками. – Она боится меня. Не удивительно. – Она привыкнет, – нехотя отвечает Натори. В его голосе слышится беспокойство. – Я заметил, что она теперь не всегда себя так ведет. – Я знаю, о чем ты думаешь. Перестань. Сюити поднимает на него глаза. Между бровей снова залегла складка. – Почему ты так уверен, что этого не случится? Мы ничего о ней не знаем. Никто о ней ничего не знает. – Ты же спал с женщинами до меня. Твоя ящерица всё еще с тобой. – Но ты не обычный человек. Что, если ее привлечет твоя сила? – Ну, значит наконец найдется способ избавить тебя от этого ёкай! – Сейдзи одаривает его своей самой светлой улыбкой. – Ты поэтому тогда не захотел этого делать? На горе? Боялся заразить меня им? – И поэтому тоже! – резко бросает Натори. От недавней благости не остается и следа. Сейдзи прикрывает глаза. – Почему бы тебе не прийти в поместье? Я бы тебе показал свой кошачий выводок. Они презабавные. – При чем здесь это? – недовольно отзывается Сюити. – Тебе здесь не нравится? – Думаю, это будет справедливо. Справедливо отдать дань уважения и моему дому. К тому же, там есть особые возможности для исследований… – Исследований?.. По всему видно, что Натори готов разразиться гневной отповедью, но ему удается подавить этот порыв. Он поднимается с постели и набрасывает домашнюю юкату. Сейдзи следит за ним, все еще ощущая вкус его пота. В самом начале их обидно короткого соития он провел языком по шее Натори и испытал почти животное наслаждение, ощущая ход крови под нежной кожей. Прежде чем окончательно раствориться, привкус телесной соли во рту оборачивается легкой горечью, напоминающую спитой чай. И все же, это вкус Сюити. Пока Матоба одевается и пишет сообщение водителю, они не говорят друг другу ни слова, то и дело посматривая в сторону окна – прекратился ли дождь? Но в прихожей, еще до того, как Сейдзи успевает взять ложку для обуви, Натори встает на колени и просовывает его правую стопу в расшнурованный ботинок, аккуратно затягивает и завязывает шнурки, а потом то же самое проделывает с другой его ногой. Сейдзи издает какой-то невнятный звук, наблюдая за этим. Он не очень понимает, на каком сейчас свете. – Пока, – просто говорит Натори и отпирает перед ним дверь. – Пока, – повторяет Сейдзи и выходит наружу. Ему почему-то страшно оглядываться по пути к лифту, как будто он – герой старинной сказки, выполняющий обещание, данное богу. Что, если он посмотрит и его взгляд всё обратит в прах?

VIII

На первый взгляд, в словах Сейдзи не было ничего угрожающего – Натори усмехается вслух, вспоминая невинный тон любовника. Они оба – выходцы из традиционных семей и хорошо знают правила приличия: принимая гостя, нужно отплатить ему ответной любезностью. Но истолковать предложение Сейдзи таким образом мог только тот, кто ничего не знал о Матобе. Рано или поздно это должно было случиться. Можно ли было надеяться, что Сейдзи оставит свои попытки приблизить Натори к своему клану? Думая об этом, Сюити не чувствует ни злости, ни раздражения. Все это выветрилось из него, как пыль из фолиантов фамильной библиотеки, стоило только открыть окна, но когда и почему это случилось, Натори не мог бы ответить даже самому себе. Молодой глава клана, несущий бремя, оставленное ему полубезумными предками, тонкая фигура в целомудренной одежде, скрывающей тело с головы до пят – воплощенный символ старой японской деревни, косной, не меняющейся веками. Сюити казалось, что, начав новую жизнь в городе, он сумел убежать от нее. Он убежал, но она всегда была на месте, в получасе езды, все такая же тихая и таинственная, со всеми ее угольными жаровнями и рисовой бумагой фонарей, потрепанной на ветру. И теперь она звала его назад. Не дал ли он ответ, попросив на память праздничный дзюбан, расшитый листьями папоротника? Папоротник – кажется, Натори когда-то услышал это от отца – издревле символизировал обильное потомство, ведь он очень плодовит. С внутренней стороны его листья белесые и потому ассоциируются с сединой. В такие дзюбаны молодых обряжали на свадьбу, желая им обзавестись детьми и состариться вместе. Медленно продвигаясь вдоль рыночных рядов с летними сладостями, Натори сам удивляется своей жадности. Мечтая увидеть внутреннюю подкладку исподнего, он захотел оставить его себе и получил согласие. – Как думаешь, Хиираги, – тихо зовет Сюити, – дайфуку моти или сэнбэ? Или, может быть, ёкан? Хиираги возникает за его правым плечом, издалека до него доносятся голоса Сасаго и Урихимэ. Они ссорятся из-за вертушки на палочке. Всякие глупости, не стоящие внимания, кажутся ёкай важными – и наоборот. Натори слышал, что большинство духов, даже очень могущественных, абсолютно беспомощны по части детских игр и могут проиграть в камешки даже пятилетнему малышу. – Дайфуку моти с клубникой – это сезонные сладости, – резонно замечает Хиираги. – Кажется, глава клана их любит. В тоне Хиираги слышатся нотки вежливого омерзения. – Не переживай, – со смехом отвечает Сюити, – со мной всё будет в порядке. Все мои поездки в поместье заканчивались благополучно. Я просто хочу… Сюити не договаривает, рассеянным взглядом скользя по палаткам и натянутым между ними фонариками. Несколько раз отец водил его на такие рынки, покупал данго и какие-то нехитрые игрушки, но радости от этого не было. Даже это отец делал с видом молчаливого осуждения, и Сюити возвращался домой с неизменным чувством разочарования. Да, вот что его пугало в деревне больше всего – несовпадение чувств и поступков, ненависть и бесчувствие, скрываемые за старомодными церемониями. Во всех этих домах из темного дерева и бумаги вместе с сыростью всегда гнездилось одиночество. – Господин? – вежливо переспрашивает Хиираги. – Я хочу соблюсти приличия, – заканчивает Сюити и остро чувствует фальшь собственных слов. – Так что давай купим самые лучшие дайфуку. Сладости умиротворяют сезоны, не так ли? – Сезоны и стихии, – эхом отзывается Хиираги. При слове «стихии» Сюити вдруг вспоминает волосы Сейдзи, его непокрытую голову, старомодную прическу воина – длинные пряди на макушке, остриженные – у висков. Его волосы не такие, как у самого Натори, – тоньше, легче, естественно черные, а не крашеные. Даже от легкого ветерка они взмывают вверх, будто обладают собственной волей. Сколько раз Натори целовал их и пропускал между пальцев, и ему даже казалось, что они отзываются на эту ласку. Однажды ему приснилось что-то вроде кошмара об этих волосах – длинные пряди оплетали его во сне, затыкали рот и нос, давили на шею, не давали вздохнуть, а ему это было приятно. В этом сне он ночевал в поместье Матоба, в павловниевой комнате Сейдзи, которую никогда не видел изнутри. Сейдзи всегда принимал его в другой части дома, но во сне казалось, что он знает эту комнату лучше собственной. Проснувшись, он еще долго таращился в темноту, пока Сейдзи мирно посапывал на его плече, уже полностью потерявшем чувствительность. Ниточка слюны тянулась от его раскрытых губ на футболку Сюити. Маленькое сексуальное пятнышко, которое Натори находил поутру либо на своей одежде, либо на подушке. Нижний дзюбан неприятно липнет к телу даже в такси, где работает кондиционер, и Натори раз за разом оправляет складки кимоно, приподнимая с колен увесистую коробку моти. Последние мили до поместья приходятся на серпантин, и на заднем сидении Сюити испытывает легкий приступ тошноты. Когда коньки крыш самых высоких строений показываются из темной гущи деревьев, Сюити просит остановиться. – Вы не могли бы развернуться? Мне нужно обратно в город. – Хотите изменить маршрут? – флегматично уточняет таксист. – За это отдельная плата. – Нет проблем, – кивает Сюити и зевает, стараясь подавить головокружение. Всю обратную дорогу он высматривает фермерские посадки, чтобы немного отвлечься. Говорят, от укачивания помогает смотреть на дорогу. Он занимает себя тем, что пытается отыскать глазами деревья, с которых еще не собрали урожай, и ему действительно попадается одно или два.

IX

Куроями поднимается на шум первой – кто-то идет через мокрый от дождя сад, чьи-то широкие рукава собирают вечернюю влагу с отцветающих шапок гортензий. Во время цую подпол всегда заливает, и Сейдзи забрал кошек в дом. Большая плетеная корзинка с мягкой подстилкой теперь всегда стоит в углу комнаты и неизменно вызывает недовольство Нанасэ. Впрочем, у Матобы есть основания полагать, что она это не всерьез. Сейдзи не чувствует никаких нарушений барьера, значит, идет кто-то, о ком даны распоряжения. Судя по звуку шагов, нечаянного гостя провожает старый слуга, Ясуда. Сейдзи откладывает кисть. Двери на энгаву слегка приоткрыты – Матоба наслаждался свежестью сада и не ждал посетителей – так что все церемонии соблюсти всё равно не получится. – Глава Матоба, – почтительно зовет старик. – Молодой господин Натори. Сейдзи наступает на необсохшие доски энгавы и благодарит слугу кивком головы. – Вы идите отдыхать, время позднее. Ясуда с кряхтением исчезает в вечернем мраке, густо пропитанном ароматами летних трав. Вероятно, в другой семье от такой прислуги давным-давно бы избавились, посчитав никчемной, но Матоба, бессовестно обманывающие духов, держат слово, данное присягнувшим им на верность. Пока старик живет в этом доме и выполняет посильную работу, ёкай, жаждущие возмездия, не могут ему навредить. Однажды госпожа Матоба сказала, что забота о слугах и ослабевших последователях клана придает ей сил. Тогда Сейдзи почувствовал ревность и обиду – выходило так, что родные дети в этот круг не входили. Теперь он понимает мать гораздо лучше. Натори стоит внизу, примятая ливнем трава касается отяжелевшего подола его кимоно. В руках у него коробка, обмотанная фуросики. – Луна уже взошла. Только закончил с делами? – полушутливо интересуется Сейдзи, толкая створку сёдзи, когда Натори поднимается в комнату. Двери встречаются с глухим потаенным стуком. Этот звук пугает кошек и загоняет их назад в корзинку. – Я выехал на закате, но по дороге вспомнил кое о чем. Пришлось ненадолго вернуться, – Натори протягивает ему фуросики, оправляет намокшие рукава. Сейдзи обдает запахом отсыревшего шелка и молодого разгоряченного тела. Он чувствует, как от возбуждения у него начинают неметь десна. Он сам словно заговоренный фонарь, который разгорается сильнее, приближаясь к искомому. Сейдзи садится на пятки и разворачивает хлопковую ткань с неброским рисунком. В коробке оказывается набор оранжево-коричневых мандзю в виде кленовых листьев. – Какой-то кондитер сошел с ума или они прошлогодние? – Они не прошлогодние, – отзывается Натори, без зазрения совести рассматривая его рабочий стол. – Лопань? «Три оракула»? Сегодня день, убивающий мастера – измерять и делать предсказания неблагоприятно. – Мне не нужны никакие измерения и тем более предсказания – им не стоит верить. Впрочем, на днях у меня было что-то вроде видения. Думаю, моя сила возрастает. – Что, теперь готов состязаться с мастерами прошлого? – подначивает Натори. – С самим Сеймеем? – У меня в роду демонов не было, так что на его стороне явное преимущество. – Так что ты собираешься делать? Сейдзи слегка улыбается в ответ на это упрямство. – Хочу проверить один способ на твоей ящерице – после полуночи. Если ты согласен. Натори позволяет ему снять с себя хаори и верхнее кимоно, чтобы передать все это слугам, и Сейдзи более чем удовлетворен таким ответом. Он шепчет расторопной служанке внутренних покоев еще пару слов и вскоре она возвращается с подносом, на котором едва слышно позванивает донце глиняного кувшинчика и две маленькие чашечки. Сюити, оставшийся в одном исподнем, явно чувствует себя неуютно, но при виде подноса как будто приободряется. Сейдзи веселит его озадаченное лицо, на котором появляется выражение предвкушения. – Неужели?.. – Ты же хотел получить его. Так что вот, – кивает Сейдзи. – Выпей со мной саке, которое было угодно богам. Он смеется, и Натори, хоть и не понимает причин этого смеха, больше не хмурится. Складка между бровей наконец исчезает, а губы становятся мягкими, как перед улыбкой. Как перед поцелуем. – Твои таби промокли, – тихо говорит Сюити, опускаясь на пол. – Позволь… Он снимает с Сейдзи влажные носки и пару раз сжимает пальцы его ног, соединив стопы вместе. Матоба пытается вспомнить, делали ли это для него родители? Растирали ли когда-нибудь его озябшие ноги? На ум приходит только Нанасэ, выстригавшая сосновую смолу из его волос. Кажется, это было в младшей школе. Что бы Натори ни делал с ним, как бы ни касался его тела, даже самым обыденным образом, всякий раз выходит, что для Сейдзи это впервые. Матоба боится, что в каком-то смысле это может быть взаимно, и смутная догадка по поводу проклятого ёкай постоянно свербит где-то у него в затылке. – Так зачем ты возвращался? – спрашивает Сейдзи, давая себе время еще раз всё обдумать. – За мандзю. Вначале я купил клубничные дайфуку, но потом подумал, что осенние сладости будут больше к месту. Я знаю один магазин, где могут сделать мандзю на заказ, прямо при тебе, и завернул туда. Поэтому приехал так поздно, – закончив рассказ, он снова сжимает стопы Сейдзи. Матобу поражает, какие горячие у него руки. Можно подумать, он прямо сейчас занимается призывом или заговаривает талисман. – Твоя энергия тоже изменилась. Ты не чувствуешь? Сюити едва заметно кивает. Кажется, он всецело поглощен его стопами, которые держит в своих ладонях будто сокровище. Когда они ложатся на футон, и Сюити касается Сейдзи под коленями, под ребрами, его ладони все еще обжигают, кажутся напитанными нечеловеческим жаром. Матоба разводит бедра, предвкушая этот жар внутри, тянет Сюити на себя. Натори сам сдвигает повязку с искалеченной половины его лица, убирает ее вовсе, и только тогда выполняет его невысказанное желание. Чуть сгибая в нем пальцы, он целует Сейдзи в нижнюю губу – нежно, чуть втягивая ртом, и тут же отпускает. Всего через несколько минут Матоба ласково ударяет его по запястью, давая понять, что долго не выдержит, но Сюити не останавливается. Его холеная рука, незнакомая с оружием, продолжает размеренные движения до тех пор, пока Сейдзи не выгибает поясницу, пытаясь пережить это острое удовольствие не слишком громко. Сюити дает ему отдохнуть, покорно принимая вес его головы на своем плече. Во время этого затишья кошки одна за другой выбираются из корзинки, привлеченные запахом еды, и норовят залезть в коробку с мандзю. Сейдзи забавляет их непосредственность. Наблюдая за ними, он на несколько мгновений ощущает полное спокойствие.