Женщина с юга

Тронный зал гондорской столицы был переполнен придворными в цветастых одеждах. Королева Берутиэль чихнула и со вздохом полезла в свою сумочку за носовым платком с серебряной вышивкой, чтобы незаметно вытереть нос. Она быстро оглянулась по сторонам, но, похоже, никто не обратил на нее внимания — все взгляды были прикованы к немолодому советнику, зачитывавшему вслух донесения о погоде. Черная кружевная вуаль, усыпанная маленькими кристаллами, сверкающими, словно капельки росы, немного защищала, но Берутиэль все равно чувствовала себя плохо. Мысль о том, что никто не заметил, в каком она состоянии, и не увидел ее распухшие веки, приносила облегчение. Зная людей этой земли — они подумают, что причиной тому бессчетные часы, которые она провела, занимаясь темным колдовством, или следя за их невероятно особенными жизнями и делишками. Она ненавидела эту старую, пронизанную сквозняками башню в холодном каменном городе, такую непохожую на дворцы ее семьи на юге. Она ненавидела мужчин с колючими бородами, обжирающихся сверх меры, не имеющих понятия о чистоте тела. Она ненавидела женщин, больше заботящихся о своей внешности, чем об остроте ума. Берутиэль чихнула. А еще она ненавидела здешних кошек. К кошкам своей родины, у которых не было меха, лишь редкие клочки короткого светлого пуха, Берутиэль злых чувств не питала. Гондорские же кошки бесстыдно отращивали шерсть, густую, блестящую, длинную, линяющую и… Берутиэль шмыгнула носом, пытаясь не привлечь к себе внимание всех придворных. Она куталась в плотные ткани, закрывавшие тело целиком, чтобы защититься от шерсти, которая, казалось, витала в воздухе, будто пыльца летом. Как только эти люди умудряются дышать? Берутиэль задвинула свое кресло чуть дальше в темный угол, где оно стояло; главное достоинство в неравенстве с супругом — ей не было места на возвышении рядом с королевским троном. Она могла страдать спокойно, подальше от глаз придворных, собравшихся у подножия ступеней, что вели к трону, на котором восседал ее муж. Честно говоря, иногда она задавалась вопросом, почему ее до сих пор допускали в тронный зал. Берутиэль была одинока — чужеземка с юга, который гондорцы презирали с таким пылом. Они пугали детей сказками об ее нечестивом колдовстве и распускали слухи о ней на улицах и в чертогах своей земли. Она гадала, почему Тараннон вообще захотел взять жену из ее земель, учитывая, как его народ ненавидел южан. Только кошки составляли ей компанию, причиняя страдания и в то же время развеивая ее одиночество. Берутиэль тошнило от них, но она не пыталась прогнать кошек прочь, зная, что даже если бы ее не мучил насморк, народ Гондора все равно не полюбил бы ее. Она приехала с юга, дочь благородного рода черных нуменорцев. Она носила иные одежды, иные прически. Гондорцы были так мелочны в своей ненависти к ней, что на дух не переносили ее черно-серебряные платья, ее нелюбовь к вычурным драгоценностям и пристрастие к искусству. Она выглядела иначе, она говорила с акцентом, она не была связана ни с одной политической силой… И хуже всего — она не подарила им королевского наследника. Мальчика, потому что девочка не могла унаследовать трон «потомков Нуменора». Как будто это ее вина. Разве Берутиэль виновата, что ее муж больше интересуется рыжими розовощекими служанками, чем ею? И, признаться честно, ее это вполне устраивало — он был гордым надменным человеком, который ел слишком много говядины и слишком редко принимал ванну. Пожалуй, если бы Тараннон вымылся, умастил маслом бороду и волосы, и достойно оделся, то мог бы привлекать женские взгляды, но он предпочел бы разгуливать нагишом, чем надеть что-то похожее на одежды умбарцев. Он больше походил на ярко наряженного лысого медведя, чем на отпрыска древней благородной семьи. Когда перед Таранноном ставили тарелку недожаренного мяса, он уж точно вел себя, как дикий зверь. С их первой и единственной ночи Берутиэль знала, что ему недостает утонченности в искусстве постельных танцев, и потому не лила слез оттого, что он предпочитает зачинать королевских бастардов, а не наследников трона. Служанки оставались весьма довольны, особенно когда получали деньги от короны, чтобы растить детей — не мудрость короля следовало за то благодарить, и, уж конечно, расходы несла не его казна. Они поливали грязью королеву и ее кошек, за которыми приходилось выносить ящики с песком, но благодаря ей могли дать своим детям достойное образование. Берутиэль не слишком-то волновалась об их судьбе, но это был ее долг как жены, и она от него не отступалась. Аудиенция закончилась, и королева встала, чтобы вместе с остальными придворными проследовать за королем в пиршественный зал. Ее кошачья свита увязалась за ней, зная, что эта женщина скормит им все мясо из поданного на ужин рагу, бормоча при этом себе под нос на родном языке что-то о «глупцах, считающих, что побросать все в один котел и вскипятить — это готовка». Берутиэль уже не обращала внимания на настороженные взгляды, которые бросали на нее придворные и ее муж из-за этих жалоб — те, верно, думали, что она сплетает проклятие или что-то в этом роде. Положив в рот кусочек переваренной моркови, Берутиэль подумала, что единственным проклятием в ее жизни стало замужество. Она чихнула. И пушистые кошки.