Обретя потерянное

      Большую часть своей сознательной жизни Пьетро посвятил Риму, во владениях которого ему было суждено родиться и вырасти. Он столько лет трудился на благо империи, переступал через себя и собственные желания; также многократно сокрушая всех встречавшихся на его пути врагов, что у него почти не оставалось времени на нечто более важное, нежели прихоти Папы: поиск родной сестры. Марию отняли у него много лет назад, в далёком детстве, когда они ещё жили все вместе одной большой крепкой семьёй. Родителей убили на месте, а брата с сестрой, несмотря на дикие крики и непрекращающийся поток слёз, увезли на разные невольничьи рынки. Будучи детьми, им было трудно отыскать друга друга. Со временем же каждый обрёл новую жизнь, в которой, хоть и не до конца, понемногу вытеснялись даже мысли о прежнем доме и тепле родительских объятий. Но Пьетро никогда не забывал их и сестру, и вряд ли бы смог. Даже если бы и желал, он не в состоянии похоронить пережитую им в детстве боль от потери всех близких ему людей. Пусть сейчас правитель Калимноса забросил поиски из-за бесконечных интриг против тюрков и их стремления охватить своей верой весь мир, он не переставал надеяться на скорейшее их с сестрой воссоединение.       Встретив её, Пьетро не сразу поверил проницательной интуиции, которая, практически срывая горло, пыталась донести очевидное до них обоих. С самого первого взгляда что-то зацепило его в этой девушке, и не давало покоя ни днём, ни ночью. Сколько бы они не вглядывались в глаза друг другу при любой случайной встрече, им не удалось слёту признать в них жестоко отнятое когда-то давно родственное чувство. Но, в конце концов, кто-то должен был догадаться первым. Им оказался Пьетро.       — …Это моя самая любимая песня…       Мерьем слушала такую родную, до скрежета в зубах знакомую музыку, не веря своим ушам и страшным догадкам, наперебой выскакивающим в её сознании. Это невозможно.       — …В нашем маленьком доме я играл эту мелодию на скрипке, а моя сестра пела…       Мужчина ненадолго затих, будто уйдя в дебри самых светлых, и, одновременно, самых мрачных воспоминаний, что когда-либо происходили в его жизни. Довольно тяжело снова переживать те ужасные события, пусть и всплывающие сейчас только в голове, которые привели мальчика из бедной семьи к многолетнему одиночеству. Но не только он сейчас испытывал горькую ностальгию по родной обители: картинки прошлого посетили и Мерьем. Они больно резали виски, словно норовясь выскочить наружу.       — …Но я потерял её. Мы потеряли друг друга. Много лет назад, ещё в детстве…       Это просто странная случайность. Обман, злой рок. Заговор. Всё, что угодно, кроме правды. Она не поверит ей, как бы настойчиво реальность не требовала признания.       — …Может, ты тоже жила в Риме до того, как была удочерена? Возможно, для тебя тоже кто-то играл эту музыку, и ты пела?       Девушка со страхом в мокрых глазах смотрела на римлянина напротив, не в силах разложить мысли по полочкам и остановить надвигающуюся дрожь. Возникшая прямо перед её носом действительность просто не укладывалась в голове.       — И раз уж тебя тоже связывают воспоминания с ней, не могла бы ты пропеть мне слова этой песни?       Пьетро не отрывал от неё полного надежды взгляда, и часто кивал, подначивая её таким образом на какую-нибудь ответную реакцию на его слова в испуганном ступоре Мерьем. Неосознанно, в наступающем нетерпении, он сделал шаг к ней, о чём тут же пожалел: девушка дернулась назад, но также быстро остановилась. По её состоянию было ясно, что больше оставаться здесь она не намерена.       — Я отдохну немного.       И Мерьем широкими шагами поспешила скрыться как можно быстрее из вида мужчины в отведенной ей, как пленнице гостье в его крепости, комнате. Пьетро смотрел ей вслед, в который уже раз ругая себя за свою горячность. Он удрученно прикрыл веки и слушал, как всё тише становятся шаги его Марии. Сомнений у него отныне не было.

***

      — …Твой брат сильно скучал по тебе, Мария.       Когда же и у Мерьем не осталось никаких внутренних неопределенностей, стоило ей увидеть, коснуться пальцами, сжать старые одежды убитых матери, отца и потерянного брата, Пьетро, не помня себя, со слезами на глазах кинулся в долгожданные сестринские объятья. Она до самой последней минуты не могла поверить в то, что её драгоценный брат, её Умберто, жив, и стоит сейчас перед ней, не способный выпустить сестру из своих рук, крепко сжавших девичьи плечи. Мерьем прижимала его к себе так же сильно, даже не пытаясь остановить накопленные за годы разлуки рыдания. В эту минуту им обоим, так надрывно плачущим на плечах друг друга, было не до конца ясно, что они больше не смогут позволить повториться этой потере. Слишком много воды утекло с тех самых ужасных детских пор, когда они были вынуждены волочить каждый своё существование, не имея поддержки в виде единственного оставшегося в живых близкого человека. Слишком долго они не видели, не слышали, не чувствовали друг друга. Не могли доверить кому-то свою тихую скорбь, которую никто не был в состоянии вылечить или заглушить ни собственной заботой, ни какими-либо лекарствами, ни произнесенными в искренней мольбе пустыми молитвами.       Исцеление могли дать только ласковые руки сестры, которые ещё с раннего детства путаются в мелких кудрях брата, всегда так старально пытаясь расчесать их тонкими пальцами. Прикосновения Марии подобны материнским: в них та же безотчетная любовь, вечная преданность и залегшая глубочайшими корнями привязанность. В далёком прошлом одни лишь нежные объятия сестры были способны подавить в юнном Умберто шквал нежданных и нежелательных эмоций, мешавших мальчику трезво оценивать ту или иную ситуацию. Со временем, под напором печальных обстоятельств и многочисленных попыток выживания, он выучился некоему хладнокровию; однако скрывать свои чувства в полной мере так и не научился.       Спасение от раннего горького одиночества могли подарить только поцелуи брата, коими он одаривал любимую сестру ещё будучи простым ребёнком в обычной христианской семье. Пьетро припал губами к её виску, как делал тысячу раз до этого, но чего был лишён в течение всех эти предолгих лет, задолжав Марии сверх меры. Ощущая горячее касание губ брата на своём лбу, щеке или ладони, она понимала, что её любят, и что он всегда будет нуждаться в ней, чтобы ни произошло. Впредь никто и ничто не сможет украсть у них это благословенное счастье.

***

      Как и раньше, Пьетро не прекращал верить в то, что, когда они, наконец, обретут друг друга, его сестрёнка Мария навсегда останется рядом с ним. Однако судьба решила усложнить задуманное, подготовив для обоих непредвиденную, чрезвычайную гнусность: определила брата и сестру по две вражеские стороны, что вынудило их скрывать своё родство до поры до времени. Если эта тайна попадёт не в те руки, их безопасность, благополучие, а главное, перспектива благоприятного исхода — могут стать под угрозой. Допустить этого они никак не могли.       И если для нынешнего командира Калимноса утаивание общего с сестрой секрета не составит труда, то для Мерьем это было несколько проблематично, учитывая, что сейчас она, фактически, находится на стороне злейших врагов своего брата. Ещё и со всей пылкостью молодого сердца, к неописуемому ужасу Пьетро, верует в их религию, противоположной той, которая заложена в них со дня рождения на Римской земле. Когда же ему всё-таки пришлось осознать тот факт, что его маленькую Марию никто ни к чему не принуждал и, более того, она сама захотела принять другую веру, он отказался признавать новое имя — Мерьем; пообещал всё исправить и вернуть её в прежнее душевное состояние. Мужчина просто не мог позволить своей родной сестре исповедывать религию народа, который он ненавидел и презирал всем своим существом, мечтая заполонить христианством всё Средиземное море. Он считал их учения ложными, неразумными; слишком примитивными и дикими для постоянно меняющегося с немыслимой скоростью мира.       Несмотря на все убеждения брата, Мерьем не удалось полностью вырвать из сердца Хызыра, отца дервиша и всех остальных. Они приняли её; пустили в свой дом, как полноценного члена их семьи и всегда заботились о девушке. Она любила этих людей, пусть не связанных с ней кровью, но общей благой целью. И не могла дать её Умберто даже шанса на то, чтобы навредить им. Поэтому Мерьем была вынуждена отправить Хызыру весть из крепости, дабы предотвратить надвигающуся на него и его друзей опасность. Как бы отвратительно и тягостно совесть не сдавливала ей душу из-за вранья брату, она оправдывала себя тем, что не допустила смерти близких людей. Оставшись сиротой в таком раннем возрасте, девушка не намерена была терять кого-то ещё.       — Ты хотела сбежать, чтобы помочь Хызыру, не так ли? Из-за этого человека бросила бы родного брата и ушла.       Пьетро не особо удивился, когда застал Марию за побегом из крепости для спасения так горячо любимого ею молодого воина. Он был далеко не дурак, чтобы не понять, кто именно передал сообщение его врагам. По глазам сестры мужчина читал всё, что она так старательно, но безуспешно пыталась скрыть. Это у него никто не в силах перенять, потому что только родной брат, знающий свою Марию с самого первого дня появления сестры на свет, способен видеть её насквозь. И потому его настигло непередаваемое разочарование, когда, казалось бы, именно в этот момент они должны были объединиться против всего мира ради совместного будущего, она предаёт его. Если бы Мерьем только осознавала, какую боль причиняет брату своими необдуманными поступками; как мучительно режет без кинжала его потёртое, израненное сердце, действуя таким глупым и несообразным образом. Зачем ей кто-то ещё, когда её брат здесь, готовый на всё ради неё?       — Если бы я хотела бросить тебя, то давно бы сделала это. Но я не могу сидеть, сложа руки, зная, что мои близкие в опасности.       Можно было бы сказать, что Пьетро смотрел на сестру с откровенным осуждением, если бы не его печальные, заполненные до самых краёв нескрываемой горестью, глаза. Он проделал такой большой путь, чтобы только найти её и впредь всегда быть рядом; но Мария, видимо, не оценила его стараний. Иначе она не убегала бы от собственного брата непонятно к кому и непонятно зачем.       — Людей, с которыми ты знакома так мало времени, и которых не знаешь наверняка, ты предпочитаешь родному брату, Мария?       Вместе с этой безнадёжной горечью, в лице Пьетро проскользнуло негодование. Он просто не мог представить, чтобы сестра хотя бы помыслила о сравнении своего брата, связанного с ней одной кровью, единым прошлым, настоящим и будущим, с кем-то другим. Будь это Орудж, названный отец дервиш или её обожаемый Хызыр. Марии они чужие, и будут таковыми всегда, потому что в этом и ином мире у неё есть только три близких человека, из которых вернуться к ней смог один Умберто. Пусть даже у неё остался только её старший брат, ему под силу заменить сестре всех их. Включая эту проклятую семейку Барбаросса со стариком дервишем.       — Скажи мне, Мария, что у тебя с Хызыром?       Зрачки её блестящих глаз расширились. Они ненадолго забегали, будто могли найти ответ в танцующем изливистыми языками огне. Взгляд останавливался на железных креплениях горящих факелов, в то время как Мерьем быстро подбирала слова, которые, как она думала, помогли бы ей избежать дальнейших вопросов о Хызыре.       — Это человек, с которым я сражалась плечом к плечу ради нашей общей цели. И я не хочу, чтобы ему причинили вред.       Нынешний командир Калимноса давно заметил какую-то особенную взаимную симпатию своей сестры и этого воинственного человека, что не сильно его радовало. От слова совсем. Если многолетнее присутствие одного её приёмного отца повлияло на неё столь значительно, то оставалось только догадываться, каким боком выйдет её продолжительное общение с Хызыром и его семьёй. Если она уже действует за спиной своего брата в пользу этих несчастных тюрков, то впоследствии Мария может окончательно перейти на сторону врагов под ядовитым влиянием их так называемой цели. Пьетро погибнет, но ни за что не позволит каким-то варварам с их нелепыми грёзами забрать у него сестру.       — Цели? Какой цели? Какая у тебя может быть общая цель с этими людьми, Мария? И жизнь твоего брата нисколько не волнует тебя?       — Они милосердны. Они прощают любого, кто кается в содеянном и просит пощады. Брат, тебя тоже простят.       — Меня убьют, Мария. Когда ты передашь им весть, они подстроят мне ловушку. Если не они убьют меня, то это сделают люди из Рима, так как я опять не справлюсь и окажусь совсем бесполезным для них. Мне настанет конец.       Это же как надо затуманить разум молодой девушки; как в течении всех этих лет ухищряться в воспитании малолетнего ребенка, чтобы она была столь преданна чужеземцам и их ложной вере? До такой степени, что даже ставит приоритеты этих людей выше сохранения жизни родного брата. Как его сестра может верить им? Неужели Мария и вправду надеется на помилование со стороны Хызыра и остальных? После всех побед и поражений; после всех нескончаемых воин, повлекших за собой невосполнимые потери с обеих сторон в виде тысячи человеских жизней и необходимых людям ресурсов, она рассчитывает на пощаду для него? Пьетро знал, что этому не бывать. Правитель Калимноса ни за что бы не оставил ни одного из них в живых, окажись сейчас хоть один в его власти. Слишком много он потерял, слишком много пролито крови и потрачено сил, только чтобы стереть неприятеля с лица земли на благо его империи. Все лишения христианского народа не останутся неотмщенными.       — Я либо убью, либо умру. Я сделаю всё, что нужно, даже если это расстроит тебя, Мария. Но не позволю тебе помешать мне.       Рано или поздно она поймет, что ошибалась. Его сестра увидит истинный лик своих любимых тюрков и отвернётся от них; позабудет об их существовании, оставив в прошлом опекуна дервиша вместе с Хызыром. И перейдёт, наконец, на сторону брата Умберто окончально, как и должно было быть с самого начала. Станет опорой всей его жизни и драгоценнейшей короной их родного Рима. Он сделает всё для этого.

***

      После очередной неудачной попытки разрушить все планы ненавистных братьев Барбаросса, нынешний командир Калимноса оказывается в плачевном положении. Они забрали Леонардо Барбариго, благодаря которому мог осуществиться выгодный альянс между Пьетро и значимыми представителями христианского мира. Если он не привезёт этого человека в назначенный срок, то может распрощаться с должностью главнокомандующего и собственной жизнью.       Как ни удивительно, Мария довольно быстро принимает решение в пользу брата. Она осознаёт всю безысходность ситуации, потому что лучше всех осведомлена о том, как знаменитые братья прячут своих заложников; и как ловко обводят вокруг пальца каждого, кто каким-то образом пытается выкрасть их. Мерьем достаточно находилась рядом с ними, чтобы в полной мере разглядеть всю хитрость, проницательность и неоспоримую отвагу, что так и искрятся в глазах Хызыра и Оруджа. Девушка понимает, что Умберто не сможет одолеть её друзей, даже если будет до конца дней терзать себя этой мыслью. Поэтому видит выход лишь в одном.       — Давай оставим всё это? Оставь крепость, оставь должность командира. Пойдём со мной. Начнём новую жизнь. Нам достаточно нас двоих.       Если бы всё было так легко. Пьетро с чуть насмешливым сожалением глядел на сестру, от которой шёл не потухший ещё свет несбыточной надежды. Мужчине показалось, будто перед ним стояла его маленькая Мария из прошлого, поведавшая какую-то небывалую наивную мечту. Ему не дадут уйти безнаказанным — он это прекрасно знал. К тому же сам будучи человеком, преисполненным чувством долга перед столь почитаемой им империей и нуждающимся в защите римским людом, Пьетро не мог разом всё бросить. Не мог позволить врагам его народа захватить земли, которые оберегал большую часть своего существования в этом бренном мире. Будет ли он достоин хотя бы камня на песке, или волоса на голове всякого убогого и угнетённого, если оставит без должного возмездия такое бесправие? Достоин ли он после этого называться римлянином?       Однако если Леонардо Барбариго не будет у него в руках в ближайшее время, Пьетро не сможет сделать абсолютно ничего. Ему нужен план и верный, надёжный исполнитель сего. Поэтому мужчину посещает весьма недурная собой идея. Лучшая мысль, какая только могла посетить в эти напряжённые дни его измождённый и вымотанный разум.       — Мне ни за что не удастся проникнуть к ним и спасти Леонардо. Но ты, Мария. Только ты сможешь сделать это. Ради нас двоих.       Пьетро до последнего не хотел втягивать родную сестру в эти мерзкие игры, но ничего другого ему просто не оставалось. Тюркские братья (в особенности Хызыр) доверяют Мерьем, поэтому никто не посмеет даже помыслить о её причастности к этому проишествию. Если не она, то сейчас уже никто не спасёт ни Барбариго, ни их с Марией светлую будущность. Он был уверен в этом. Тем более девушка будет под постоянным и пристальным наблюдением лучших людей правителя Калимноса, чтобы никто не посмел навредить даже мизинцу его сестры. Пьетро обеспечит ей полную безопасность, в какую бы передрягу она не попала во время осуществления этого рискованного плана.       Мария, после непродолжительного колебания, всё-таки согласилась пойти на обман близких людей ради брата. Она чувствовала себя самым подлым и ничтожным существом во всём Средиземноморье, но не нашла в себе сил отвернуться от Умберто и бросить в угрожающей его жизни обстановке. Одна мысль о том, что Мария может и вовсе никогда больше не увидеть брата, провоцировала в ней неконтролируемую тревогу и, с годами ставшую привычной, тоску по утраченной семье. Девушка крайне сомневалась, что способна перенести подобное ещё хоть раз.       Она выдвинула брату условие, согласно которому он должен будет сразу же после освобождения пленника, несмотря ни на что, покончить с прежней жизнью. Сбежать вместе с сестрой подальше отсюда и, таким образом, начать всё заново. Пусть их связь и была на редкость крепка, все эти годы они жили отдельно друг от друга, занятый каждый своими проблемами и неудачами. Выросли по-одному, не наблюдая радостей и печалей другого; не в достаточной мере сознавая все мысли и внутренние терзания потерянного когда-то родственника. За то короткое время, что они нашли друг друга, и за которое успели побыть вместе, Марии не под силу было узнать во всех подробностях своего брата. Поэтому и не могла знать наверняка обо всех благородных, патриотичных и, одновременно, эгоистичных порывах её выросшего Умберто. Не могла она также предугадать все его действия, но если бы могла, то поняла, что Пьетро после спасения Леонардо не собирался никуда с ней бежать. Он мечтал, что любимая сестрёнка останется с ним здесь, на острове. Что не придётся никуда убегать, потому что мужчина уничтожит всех врагов и сделает эти земли совершенно неопасными для христиан и его Марии в частности. Конечно, ему было очень горько от того, что приходится лгать единственному человеку, которым он дорожит в этом мире, и которого так боится потерять снова. Но Пьетро намерен всё исправить, как только сестра вернётся с выполненного поручения. Он убедит Марию, что нет места более надёжного и подходящего для их последующей жизни, чем эта крепость. Подле её брата; в качестве родной сестры, спутницы жизни и принцессы величественного острова Калимнос.

***

      К сожалению, чтобы там не пообещал или не надумал себе Пьетро, сейчас этому не представлялось возможности сбыться: Леонардо Барбариго был пойман повторно. Орудж подстроил ему ловушку. От досады хотелось выть, оглушить своим криком все моря, залить их кровью тюрков. Но нужно было собраться. Он должен что-то предпринять против Оруджа, и как можно скорее вырвать Марию из их рук. Однако как только Пьетро выпал шанс лично прийти и забрать сестру обратно на остров, она не особо обрадовалась ему. Её глаза горели пламенем ярости, в них застыли непролитые слёзы. Что же могло так расстроить его Марию? Неужели то, что он в тот раз задержался и не смог увести её отсюда раньше?       — Что ты здесь делаешь?       — Ты ушла тогда, потому что я опоздал, да? Но смотри, твой брат не бросил тебя. Несмотря на все трудности, я пришёл за тобой.       — Ты устроил массовое кровопролитие. Убил стольких матросов, стрелял в Оруджа. Приказал сжечь тела убитых.       Конечно, всё дело в этом. Кто бы сомневался, что его сестра прежде всего будет беспокоиться о чужих ей во всех отношениях людях, но никак не о своём родном брате. Господи, неужто она и впрямь мучает себя из-за кучки каких-то жалких дикарей? Видимо, Мария до сих пор не осознаёт всю серьёзность положения, в котором они оба вынуждены находиться. Не понимает, что ему приходится выживать любыми доступными способами в этом суровом противостоянии, не знающем какого-либо сострадания и человеколюбия. Если убьёт не он, то лишат жизни его.       — Это война, Мария. Я нахожусь в войне. Я пообещал своим людям победу, и не могу допустить проигрыша.       — Мне ты обещал бросить всё после спасения Леонардо. Я сдержала слово — теперь ты сдержи своё. Оставь это ради нас.       Мерьем молила его взглядом, сердцем и всей своей несчастной, истосковавшейся по тихой семейной обители, душой. Если он не остановится, если не прекратит эту провальную битву, они пропадут. Оба упустят эту хрупкую возможность быть вместе и забыть отныне о крови, стонах умерших и запахе сгоревшей мёртвой плоти. А ведь два маленьких ребёнка, проживших долгие годы без родного дома и тепла родительских рук, так нуждаются в этой возможности.       — Брат, ты хочешь захватить Митилини, но не сможешь. Орудж и Хызыр помешают тебе. Они пожертвуют всем, даже собственными жизнями, но не отдадут тебе город. Они сокрушат тебя.       — Они, они, они, они! А я, Мария? Я твой родной брат. Почему ты ни разу не думаешь обо мне? Кто тебе эти люди?       — Я говорила тебе, что они моя семья. А ты? Почему ты не хочешь перейти на мою сторону и быть заодно? Ты же не враг мне, брат, зачем так поступаешь? Столько жизней загублено, и ради чего?..       У Мерьем просто не оставалось сил выдерживать всю эту непрекращающуюся вражду между дорогими ей людьми. Он ни за что не сдатся им. Не будет молить о прощении, не попросит пощады и не пожалеет о содеянном. Его преданности своей вере, родной империи и жизненным целям Мария могла только позавидовать. Умберто с ранних лет был порой черезчур упрям и горд, но также являл удивительную целеустремленность и верность поставленным задачам. Далеко не каждый мог похвастаться такими данными, поэтому, благодаря своим недюжим способностям, будучи осиротевшим и обнищавшим мальчиком, он сумел стать известным главнокомандующим и довольно ценным человеком в Риме. Но, в связи со всем произошедшим, репутация Пьетро пошатнулась и вынудила действовать быстро, решительно и иногда не совсем разумно. Он не давал себе права на долгие раздумья, понимая, что за любую медлительную оплошность может поплатиться жизнью. Каждый выбор мог стать последним.       Поэтому Мерьем должна была что-то сделать, чтобы спасти брата. Даже если он будет против, она обязана защитить его от самого себя, иначе потом может быть слишком поздно. Девушка вынула свой меч из ножен и направила на брата. Она бы не прибегнула к таким мерам, если бы того не требовали обстоятельства. Хоть так, но зато её Умберто будет цел и невредим. Это самое главное.       — Однажды я уже потеряла свою семью, но больше никого и никогда не потеряю. Раз ты не хочешь идти со мной, я сама отведу тебя к ним. Если ты всё же покаешься, они обязательно простят и защитят тебя, брат, я обещаю тебе.       Пьетро закрыл глаза и досадно вздохнул, пытаясь справиться с нахлынувшим непониманием и немым раздражением. Было трудно принять происходящее. Родная сестра собирается сдать его самым злейшим и ненавистным врагам, которые только и ждут момента его скорейшей гибели. Зная это, как она может обещать подобное? Как она может отправлять брата на верную смерть?       — Что ты делаешь, Мария? Ты собираешься выдать им своего брата?       Всё намного хуже, чем он предполагал. Эти бесчестные тюрки успели затмить разум его Марии своей ложью настолько, что она уже не видит перед собой дорогого брата. Пусть не подозревая о родстве своей Мерьем и преданного человека Римского Папы, они настроили её против родной крови, заставляя всё так же верить в их мнимое великодушие. Но пока Пьетро способен дышать, он не позволит им и дальше отравлять сознание его маленькой сестрёнки. Пронзая её неверящим взглядом, подбирая обрывки слов и пытаясь собрать их воедино, командир Калимноса изучал лицо девушки. Мария говорила уверенно, настойчиво. Так, что у кого угодно действительно не могло остаться сомнений в собственной убежденности её доводов. Но не у Пьетро. Сквозь эту слепую веру в своих новоявленных друзей мелькало нечто противное утверждениям Мерьем. В глазах читалось неподдельное опасение. Сомнения невольно сдавливали ей разум, вопрошая о правильности действий. Так ли уж верно она поступает, направляя меч на родного брата, даже если он главный враг её названной семьи и всех верующих в этом государстве? Но ведь ей он не сделал ничего дурного, также не позволяя кому-то другому причинить вред своей сестре. Ни разу не заставил усомниться в его безмерной любви, преданности ей или их общей памяти о прошлой жизни в родительском доме. Невзирая ни на что, брат не покинул её. Хотя ради своего же блага мог уже сто раз сделать это и не беспокоиться о жизни Мерьем, продолжив кровожадную охоту на тюрков.       — Мария, они убьют меня. Разве ты не понимаешь? Что бы ты им не сказала; как бы не просила, даже стоя на коленях. Они не помилуют меня. Твоего брата не пощадят.       Она намеревалась в который раз возразить ему, говоря о доброте и милости братьев Барбаросса, но не смогла. Мерьем со всем своим врождённым упорством и решимостью продолжала стоять на раннее произнесённых ею словах, однако верила она в них не столь же сильно. Сама того не ведая, или сознательно не желая пускать хотя бы малейший намёк на сомнение в свою голову, девушка твердила брату о благих намерениях дервиша и остальных. Старательно убеждала себя в том, что они обязательно поймут и простят её Умберто, как прощали до этого всех прочих. К тому же, как Мерьем сможет взглянуть на отца дервиша или Хызыра, если оставит их? Ведь они верят ей, как верят каждому члену своей семьи. Она не вынесет боли осознания в глазах людей, которых посмела так легко предасть. Особенно живо представлялся ей взгляд Хызыра, что с таким категоричным запалом опроверг тогда её возможное участие в похищении заложников. Он всегда был так добр к ней, так внимателен. Мало кто относился к Мерьем подобным образом. Кроме него разве что приёмный отец. И родной брат.       Изнуренная внутренней борьбой, девушка не твёрдо держала рукоять холодного оружия, наставленного прямо на грудь Пьетро подрагивающей от нервного бессилия кистью. Ноги едва держали её. За всё это время Мерьем так устала метаться от одной стороны к другой, безрезультатно пытаясь предотвратить смерти многих невинных людей. Но не выходит. На войне, пусть и во имя великой цели, кому-то всё равно приходится умирать. Она не в силах спасти всех. Но брата Мария уберечь обязана. Вот только разделят ли её мнение остальные? Не казнят ли его воины Оруджа, горя желанием отомстить за погибших товарищей? Не обрушит ли Хызыр весь свой гнев на сдавшегося им Пьетро? Под внимательными, такими же воспаленными, как и у неё, глазами Умберто, Мария чувствовала непосильную ношу из сплетенных тяжёлым комом смятений на своих плечах. А сможет ли она пережить раздавленный от мук сердечной боли и кровного предательства взгляд собственного брата?       Пьетро видел, как его сестру одолевали противоречивые мысли. Как они высасывали из неё оставшиеся жизненные силы, не дававшие ей упасть прямо посреди маленького переулка. Он должен был вразумить её. Доказать всю правоту и справедливость его убеждений, чтобы Мария, наконец, поняла, что эти жалкие тюрки не стоят и самого мизерного упоминания, не то что волнения за никому не нужные жизни. Всё равно ни один из их окружения никогда не сможет как следует позаботиться о Марии, не сумеет подарить ей то домашнее тепло, что было так безжалостно отобрано в когда-то безоблачном, пусть и нищем, детстве. Ни один не в состоянии восполнить чувство нужности и защищённости в душе маленького ребёнка, томящегося во взрослой оболочке. Да и просто любить Марию всю жизнь самоотверженно и безвозмездно не способен никто, кроме её родного брата, также сильно нуждающегося в поддержке единственного близкого человека, вверенного ему их бедными родителями.       — Я никогда не откажусь от тебя. Даже если сейчас ты останешься, я приду за тобой, Мария. Чего бы мне это не стоило. Потому что ты не Мерьем из их веры — ты моя сестра.       Она слушала его, и с каждым мигом ей становилось всё хуже. Тело будто наполнялось свинцом, конечности делались ватными. Мерьем медленно опускала меч, ощущая физическую и душевную слабость, истощившую и без того утомленный нервными переживаниями организм. Во весь этот, не имеющий конца, разговор, оба не прерывали зрительного контакта. Марии надо было что-то решить, сделать хоть какой-нибудь ход. Шаг вперёд, положивший бы конец разлуке с любимым братом; или назад, что ещё больше сблизит её с Хызыром и глубоко почитаемой им религией.       Пьетро не уходил. Он стоял и ждал её, как ждал всю жизнь, проведённую порознь. Теперь, когда его сестра так близка к тому, чтобы покончить разом со своим кошмарным прошлым, ошибочной верой и этими ужасными людьми, не стоящими и пальца Марии, мужчина не мог заставить себя уйти без неё. Он обязан был забрать её отсюда как можно скорее, чтобы никто не смог помешать их побегу. Но она молчала. Уже не смотрела брату в глаза, опустив свои куда-то вниз. Могло показаться, что этот подавленный взгляд означает приближающийся обморок, что отчасти было правдой. Но, в большей степени, он указывал на глубокое погружение Мерьем в свои запутавшиеся мысли. Вырвал же её из них проникновенно-тихий голос брата, протягивающего к сестре раскрытую ладонь, что сулила избавление от всех внешних невзгод и разноречивых нравственных мучений.       — Пойдём со мной, Мария.       Пьетро достаточно было поднести к ней руку и молча пообещать избавить его Марию от многолетнего, надоевшего им обоим, одиночества, чтобы сестра решилась пожертвовать всем. Чтобы она, морально истязающая себя столько времени, бросила всех и всё ради родного брата и успокоения больной души. Несмотря на грызущее изнутри чувство вины и самопрезрение, всё же пренебрегла своей неродной верой, приёмным отцом дервишем и храбрым, достойным, таким замечательным во всех отношениях, воином из семьи Барбаросса.

***

      Со дня их прибытия на остров Калимнос прошло несколько дней. Пьетро всё так же плел интриги против тюрков и неустанно боролся с ними. Надвигалась осада крепости, поэтому требовалось приложить все возможные усилия, чтобы не дать неверным захватить её. Если он упустит и этот шанс разгромить врагов, и поставить их, наконец, на заслуженное место, то тогда ему уже точно не спастись не только от долгожданной мести Барбаросса, но и от праведного гнева Рима. Мужчина днями и ночами продумывал варианты открытого нападения или скрытых игр, которые могли оказаться полезными для победы над врагом. Отлучался командир Калимноса с острова тоже достаточно часто, либо давая наставления приёмному сыну Кладиусу для атаки и следя за её выполнением; либо лично идя в бой со всей своей безумной отвагой, показывая пример христианским воинам и наводя страх на противников.       Но, несмотря на огромную угрозу, приближающуюся к их острову, и связанную с этим постоянную занятость, Пьетро всегда находил время навестить свою сестру, где бы она не оказалась: в её покоях или любом другом месте крепости. К невероятному удивлению самой Марии, он умудрялся заходить к ней по нескольку раз в день, ещё и проводя довольно продолжительный промежуток времени в её компании. Даже если был порой черезчур уж погружен в свои дела, Пьетро всё равно каким-то образом выделял несколько часов для разговоров с любимой сестрой. Видимо, ему было жизненно необходимо видеть, слышать, чувствовать свою Марию, сознавая, что она рядом с ним и больше никогда не покинет его. Она же, в свою очередь, испытывала то же самое, но не смела требовать от брата регулярного нахождения с собой. Девушка понимала, что её Умберто ежедневно трудится не покладая рук, лишь бы обеспечить им обоим светлое и благоприятное будущее. Впрочем, ей и не нужно было что-то просить у него, потому что Пьетро хоть и находился в частом отсутствии, она просто не успевала как следует почувствовать это — так быстро брат снова возвращался к ней.       Даже не всегда находясь в крепости, Пьетро умел создавать все наилучшие условия, чтобы Мария ощущала себя здесь всё время максимально комфортно и безопасно. Он изначально распорядился насчёт всех потенциальных нужд сестры вплоть до деликатных мелочей, предварительно посоветовавшись с ней самой. Хоть она и не была особенно прихотлива, обсуждая с братом детали своего уклада жизни, Пьетро считал непозволительным подобную скромность для хозяйки их общей крепости. Поэтому помимо невзыскательных запросов девушки, правитель Калимноса окутал её со всех сторон соответствующей, как сам считал, их титулу исключительной роскошью. Он велел вызвать лучших римских портных для пошива подходящих истинной христианке нарядов, желая заменить ими тюркские одежды Марии и поскорее искоренить в ней всякий намёк на чуждую им обоим веру. Несмотря на предстоящую битву с врагами, её Умберто ничего не жалел для своей родной сестры, опоясывая ту сверху донизу мягким величественным бархатом и дорогим, вышитым золотыми и серебрянными нитями, струящимся шёлком; вместе с тем время от времени одаривая её разнообразными драгоценностями. Он также регулярно устраивал грандиозные пиры в честь принцессы Калимноса, наказывая готовить самые любимые блюда Марии. Таким же весьма недёшевым образом он тратился на всё остальное, что касалось непосредственно его прекрасной сестры.       Пусть Марии было неизмеримо ценно внимание брата, её мало интересовали эти дорогостоящие подарки. Она считала, что такие огромные траты на неё одну совсем не стоят того, тем более в предстоящую осаду крепости. Девушка постоянно напоминала об этом своему Умберто, но он был непреклонен, утверждая, что полностью контролирует ситуацию. Скорые военные затраты не пугали Пьетро, умеющего стратегически мыслить и просчитывать всё на несколько ходов вперед. Ему доставляло особое удовольствие окружать свою Марию королевским изобилием, которого она всегда была достойна, но коего в своей бедной жизни никогда не знала. Он желал дать своей сестре всё самое лучшее, пока имел такую возможность. Ведь финал этой войны неизвестен; и кто знает, сколько ещё правитель острова Калимнос сможет пользоваться данными ему привилегиями. Как бы Пьетро не был уверен в своей безоговорочной победе над тюркскими воинами, в любой момент его голова может полететь с плеч, лишив всего, что у него есть, одним молниеносным взмахом вражеского меча. Он должен быть готов ко всякому исходу.       И пускай война, как таковая, ещё не началась, неприятель уже давно обосновался в крепости. Стало известно, что здесь орудуют шпионы, о которых до этого времени не догадывался ни Кладиус, ни сам Пьетро. Требовалось срочно устранить всех предателей, пока они не принялись докладывать всё об их предвоенной подготовке. Если, конечно, уже не доложили. Как бы там ни было, ситуация вынуждала действовать незамедлительно. Иначе, вооружившись секретными сведениями, тюрки подстроят смертельную ловушку христианским воинам; и тогда уже некому будет защищать крепость. Но, несмотря на все старания римлян, поиски не приносили стоящих результатов. Слишком хорошо крысы прятались в углах, не высовываясь и ничем себя не выдавая. Варианты для их розыска и поимки безнадёжно иссякли, поэтому Пьетро, как бы сам этому не противился, всё-таки решился спросить сестру о любой известной ей информации насчёт чужеземных шпионов. Ведь она столько времени являлась доверенным человеком среди тюрков, что её должны были посветить в такие дела. Один факт их согласия на добровольное решение Марии сдаться тогда командиру Калимноса, позволив ей передавать им вести, уже свидетельствовал о чрезвычайном доверии к ней. Однако девушка отказалась говорить брату что-либо по этому поводу, не желая больше учавствовать в этих интригах во вред Хызыру и всем остальным. Пусть сестра и оставила близких ради Умберто, она не собиралась хоть каким-нибудь образом помогать ему в приближении их неминуемой смерти. Довольно с неё гибели отважных воинов. Пьетро был ужасно раздосадован таким безрассудным поведением принцессы Калимноса. Он просто не мог понять эту её опрометчивую, в корне бессмысленную при их нынешнем положении, верность совершенно чужим людям. Если Мария не поможет ему, под угрозой окажется не только честь Калимноса и жизни тысячи христианских воинов, но и благополучие её родного брата. Несмотря на это, девушка решительно отказала Пьетро, заверив его, что если ему будет грозить опасность, она сделает всё ради его спасения. Он никак не мог понять её легкомыслия. Мария будет сидеть и ждать, пока потенциальные убийцы её брата не встанут перед стенами крепости, требуя его голову? Как она может так поступать с ним, заведомо зная о последствиях? И это после того, как сестра перешла на его сторону, выбрав брата вместо этих проклятых тюрков. Почему она всё ещё печётся об их ничтожных жизнях? Во имя чего?       Правитель Калимноса понял, что так больше продолжаться не может. Пьетро должен…нет. Он обязан раз и навсегда избавить свою бедную Марию от вредительского тюркского влияния, мешающего ей рассуждать здраво и принимать правильные решения. В противном случае, не будет конца сестринским метаниям, разрывающим её хрупкое сердце пополам и заставляющим терзать свою душу бесполезными уколами совести. Ей нужно начать жить без незаслуженного чувства вины, ведь так недолго и вовсе слечь, повредив себе душевное и физическое здоровье до конца дней. Её брат сделает всё, чтобы муки Марии прекратились. Даже если для этого придется прибегнуть к кардинальным, неотвратимым мерам.

***

      Пьетро вызвал к себе известную травницу, которая славилась своими уникальными способностями в лечении людей, воздействии на их тело, разум и душу. Этой женщине было поручено изготовить специальные благовонии, помогающие изменять сознание человека и влиять таким образом на его мировоззрение. Когда всё было готово, она наказала оставлять травы в покоях постоянно, чтобы как можно скорее достичь желаемого эффекта. Будь его воля, он бы ни за что не подверг свою маленькую сестру такому испытанию. Может Мария этого не осознаёт или не задумывается об этом, но она нуждается в том, чтобы её подтолкнули в направлении верного пути. Другого выхода вычеркнуть из сердца сестры тюркскую зависимость Пьетро не видел. Тем более это было во благо Марии и их с братом будущего, которое так неистово и злостно стремятся разрушить тюрки своей напористостью и вредоносным влиянием. Он поклялся сделать всё ради победы над ними, и слово своё сдержит. Во что бы то ни стало.       Мария же сначала не заметила никаких значительных изменений. Она продолжала также жить в личных покоях и совсем не подозревала о хитроумном плане брата. Между тем благовонии, хоть и постепенно, но оказывали обещанное травницей действие на неё. Девушка едва успела обратить внимание на головные боли, внезапные головокружения и не свойственную ей частую сонливость. С каждым днём она соображала всё хуже, пребывала в заторможенном состоянии почти весь день, плохо осознавая происходящее вокруг. Пьетро же по прежнему выделял время для своей сестры, наблюдая за её изменяющейся реакцией и следя за тем, чтобы это не нанесло хозяйке Калимноса сильного вреда. Как бы он ни хотел направить её на истинный путь и получить какую-нибудь информацию, касающуюся тюркских шпионов, ничто из перечисленного не стоит жизни его Марии. Да и нет для него ничего важнее родной сестры и никогда не будет. Однако сейчас срочно требовалось найти предателей, иначе он никак не сможет уберечь её от врагов.       Как только Пьетро, судя по выражению лица и медлительным движениям девушки, увидел воздействие трав, то сразу принялся осторожно внушать той мысль об опасности, исходящей от её распрекрасных друзей тюрков. Он говорил об их бездушии, кровожадности, желании мести её любимому брату. Просил сестру помочь ему не допустить этого, не позволить пролить родную кровь и очернить земли присутствием врагов. Всё, во что верил он сам и его верные римские люди; всё, ради чего ведется эта смертельная борьба за честь, свободу и право зваться римлянином, он поведал своей Марии. Поначалу она стойко молчала, цепляясь где-то в помутневшем сознании за крошечную искорку преданности названной семье. Но искру эту Пьетро довольно быстро затушил, не прилагая особенных усилий, считая это заслугой их обоих. Ведь так естественно и верно, что его родная сестрёнка поддалась зову голоса Умберто, а не этих людей. Только брат сможет оградить Марию от всех напастей; понять её и разделить с ней хоть их общее горе, хоть весь мир. Он был в этом убеждён и сумел заставить поверить в свою точку зрения и сестру, потому что она, наконец, оказала ему долгожданное содействие в поиске неверных крыс. Пьетро довольно быстро поймал их всех, чему не мог нарадоваться. К тому же с обновлённой и неодолимой силой обрёл сестру в полной мере, вернув ей душу, заложенную ещё в детстве их родным Римом. Казалось, его мимолётное счастье могло длиться бесконечно.       И всё же случилось то, чего, собственно, и ожидал командир Калимноса: тюрки потребовали вернуть им их Мерьем. Если бы они только вбили в свои головы, что этой девушки не то что нет — её никогда не существовало впринципе — то оставили бы все попытки забрать у него сестру. Была и есть одна лишь Мария: христианская сирота, единственная любимая сестра Умберто и бесспорная хозяйка Калимноса. Прими неверные факт того, что она больше к ним не вернётся, всё могло бы быть проще и без лишних кровопотерь. Но нрав их жгуч и необуздан, иначе Хызыр, не взирая ни на что, так бесцеремонно не проник бы в крепость, предпринимая попытку забрать Марию обратно. Вопреки ожиданиям всех и вся, она не пошла с покорившим её сердце молодым храбрецом. Мало того, их верная Мерьем своими же руками ранила Хызыра, нанеся удар кинжалом в живот и тем застав врасплох ошарашенного воина. Будь у Пьетро неисчерпаемые сокровища всех морей и океанов, он, несомненно, отдал бы всё своей сестре за одну только пролитую ею каплю крови тюрка. Шире гордости за Марию была только его благодарность ей. Она не ушла, не оставила брата одного погибать в этой беспощадной войне. Ранив Хызыра, девушка доказала свою любовь и преданность её родному Умберто; показав также, что семья для неё важнее всего. И дала понять, что никуда она отсюда не уйдёт, как бы не мечтал об ином дервиш или этот бесстыдный воин Хызыр.       Когда же настал день переговоров между враждующими сторонами, главнокомандующий Калимноса ожидал увидеть в этот час кого угодно, но уж точно не его. Явился сам старик дервиш. Вместе с ним всегда приходят и проблемы, поэтому Пьетро отметил, что встреча с ним не предвещает ничего хорошего — интуиция редко подводила римлянина.       — Ты пришёл сказать, чтобы мы отдали вам крепость, да?       — Не только. Я требую, чтобы ты освободил заложников и Мерьем.       — Мерьем должна быть здесь. Забудь о ней.       Неужто они всё ещё надеются вернуть её? Даже после того, как она ранила одного из их лучших воинов? Пусть не обнадеживают себя понапрасну, ведь сама она уже к ним никогда не придёт. Пьетро позаботится об этом.       — Я должен по одному твоему слову забыть о дочери, которую растил столько лет? Мерьем должна быть рядом с нами. Ты бесчестно похитил её, так хотя бы сейчас поступи достойно и верни её.       Пьетро было его почти жалко. Он наблюдал за злостью в глазах несчастного недоотца, считающего, что Мерьем без всякого сожаления отобрали у своей семьи и сейчас удерживают в какой-нибудь темнице против воли. Мужчина чуть не усмехнулся, поражаясь наивности такого старого и, казалось бы, умудрённого опытом человека. Хорош же отец, если даже не может и подумать о возможных действиях воспитанницы. Хотя чему удивляться, если дервиш на протяжении всех этих лет растил Марию не как своего ребёнка, а как ещё одно средство, оружие против врагов с неправильной верой. Наверняка каким-то хитрым образом он заставил бедную девочку поверить в их религию и захотеть принять её. Где бы ему знать что-нибудь о ней, если в Марию в большей степени закладывалась вся эта подготовка; все учения, которые могут пригодится в нескончаемых битвах. Если она настолько была заполонена всем этим, что, окончательно запутавшись, могла поставить под угрозу жизнь собственного родного брата. Пьетро вдруг почувствовал резкую злость, пронизывающую всю его душу. Он будет ненавидеть, с неистовой силой презирать этого человека до своего последнего вздоха за всё, что сотворил этот старик с его маленькой сестрой, и из-за чего теперь ей приходится переживать своё не совсем здоровое состояние ради дальнейшего исцеления.       — Похитил? Я не похищал её — она сама пошла со мной. И она останется здесь. Разве ранение Хызыра не послужило достаточным ответом для вас? К тому же Мерьем с самого начала была моей лазутчицей.       Правитель Калимноса знал, что дервиш не собирался верить ни одному его слову. Но страх, смешанный с удивлением, явно отразился на покрытом морщинами старческом лице. Он опосался, что названная дочь всё-таки переступила черту; сошла с их праведной дороги или была сурово обманута коварным римлянином. Однако нападение на Хызыра вызывало всё больше вопросов, объяснение которым они не находили до сих пор. Она не смогла бы навредить никому из своих близких, находясь в здравом и чистом сознании. А этому славному храбрецу, так полюбившемуся её сердцу, тем более. Они знали только, что здесь явно было что-то не так. Но что?       — Мерьем не может быть лазутчицей. Я не поверю в это, пока не взгляну на неё. Глаза моей дочери не солгут мне.       Ещё изначально это была плохая идея. Но Пьетро в этот момент переполняла неподавляемая уверенность в собственной правоте насчёт чувств и мыслей сестры, что он и не думал сомневаться в её верности ему. Ему, а не какому-то старику и жалкому воину, не смеющих даже мечтать о возвращении Марии. Пускай дервиш самолично увидит девушку и познает всё могущество Римской империи, выраженное в несокрушимой преданности её народа.       Названный отец глядел на неё и не узнавал: все эти христианские одеяния, украшения; помутневший взгляд, не разбирающий дороги, и совершенно не характерная Мерьем заторможенность. Будто её чем-то опоили. Или держали, возможно, пытая, в глухой тюрьме с минимальным количеством еды и воды. У старика навернулись слёзы от увиденного. Лучше бы он лишился зрения и никогда не лицезрел сломленную во всех смыслах собственную дочь, ощущая при этом не меньшую боль за бедное дитя. Силясь поймать взгляд Мерьем, старик думал, как привлечь её внимание. Вид девушки был совсем потерянный, поэтому она не могла в таком состоянии выделить хоть кого-нибудь знакомого среди окружающих её людей. Смотря в одну точку, дочь никак не замечала отца дервиша. Он понял, что пробуждение от неведомого сна может подарить только одно.       — От одного узнай всё.       Слова, сказанные маленькой девочкой в самую первую их встречу. Именно они заставили его обратить внимание на несчастную сироту, разглядев в ней редкий ум и доброе детское сердце. После того мудрого изречения Мерьем заново обрела отца, дом и семью, кои были так бесчеловечно отобраны в её невинном детстве. И если эти священные для неё слова, проложившие дорогу к новой жизни, не откликнуться в душе когда-то всеми оставленного ребёнка, то дервиш не знал, что ещё может помочь.       Как ни удивительно, девушка услышала дервиша. Глаза её чуть как бы прозрели, и она повернула голову на источник знакомого голоса. Отыскав ими приёмного отца, по щеке Мерьем скатилось несколько капель слёз. Пусть сейчас не вполне сознавая происходящее под влиянием дурманящих благовоний, она чувствовала, что безумно скучает по нему; хоть и не надеялась больше увидеть вырастившего её старца. Ей бы так хотелось обнять его и уверить в своей бесконечной любви, несмотря на сделанный выбор в пользу родного брата. Объяснить всё, оправдаться перед ним, чтобы он не возненавидел дочь и не видел в ней подлую предательницу, пренебрегшую им и великодушной семьёй Барбаросса.       — Отец дервиш.       — Дочка.       Но пока Мерьем была в состоянии только смотреть на него и испытывать непонятные из-за проникнувших в её организм трав, режущие все внутренности, чувства. Она могла простоять так весь день, если бы главнокомандующий Калимноса не приказал своим воинам сейчас же увести её. Хватит со старика и этого. Всё равно переглядки ничего не изменят. Пьетро не доставит ему отныне удовольствия хотя бы взглянуть на девушку, не то что говорить с ней. Никто из этих тюрков её больше не увидит. Однако отец дервиш полагал иначе: он разглядел в её глазах свою Мерьем. Она всё ещё его дочь, хоть и находится во власти неверных. Старец обязательно вытащит её из крепости и вернёт туда, где ей место — рядом с ним и их верными благородными друзьями. Непременно вернёт.

***

      Спустя время после дня переговоров с Мерьем происходило то, что должно было заставить её принять какое-то важное, окончательное решение в угоду будущего, которого она действительно желала. Выбор девушки и правда был бы истинно-верным, не требующим более чужого оспаривания его или вмешательства. Однако, будучи в отравляющем разум воздействии благовоний, невозможно сделать взвешенный, продуманный вывод всего случившегося. Всё расплывалось не только перед глазами, но и в мыслях Мерьем, не позволяя здраво рассудить сложившуюся дилемму и найти соответствующий выход. Ей представлялись только образы, нечёткие лица разных людей; оборванные фразы ведомых и неведомых ей голосов. Будто девушку посадили в какую-то пустую комнату, и в этой черноте виделись только практически не связанные между собой собой картинки прошлого. Сложно было понять, кто друг, а кто враг в этих нескончаемых, необязательно правдивых изображениях, меняющихся слишком быстро и, вместе с тем, невероятно медленно и тянуче. Не представлялось возможным что-то осмыслить, сделать выбор в пользу чего-то одного. Но, несмотря на помутнённый ум девушки, старому дервишу, видимо, удалось каким-то чудом достучаться до остатков разума своей названной дочери. Мерьем часто видела его, слышала то благостное высказывание из уст отца и несчастной маленькой девочки. Они взывали к потерявшейся душе, умаляя опомниться; покончить, наконец, с непонятным внутренним раздором и духовной неясностью. Звуки этих голосов отчетливее всего прочего громыхали в ушах девушки, не давая и шанса проигнорировать их.       Так, следуя трезвонящему шуму своих видений, она не помнила, как успела выйти из собственных покоев и, сквозь череду каменных коридоров крепости, оказаться в комнате брата, приятно удивлённого её визиту. Мария сама уже давно не заходила к нему, поэтому он совсем не ожидал увидеть сестру. И девушка совершенно не помнила, что делала, говорила; и как она вдруг начала кричать на изумленного поведением сестры Пьетро. Неосознанно осыпать того угрозами, безудержными обвинениями в страданиях её тюркских друзей и всех смертных грехах. Он даже не успел как следует осознать происходящее перед его носом, как девушка приставила к горлу брата кинжал, пресекая любую готовность вырваться из её рук. Под напором крепко обхватываемого пальцами ножа и второй ладони, впившейся в плечо римлянина, Мерьем вынудила его сесть и более не шевелиться. Она нависала над ним, посаженным в своё богатое кресло для большей скованности движений, прожигая поражённого, словно громом, мужчину до невозможности злыми глазами, требующими возмездия. Сейчас на командира Калимноса смотрела не беспомощная девочка из родного Рима, не принцесса их законной крепости. И уж точно не его сестра Мария.       — Ради всего святого, Мария, что ты делаешь?       Пьетро не мог поверить в то, что видел. Он пребывал в шоке от такого резкого и никак не ожидаемого нападения девушки. В глазах её пылала месть и намерение убить. Его убить. Она намеревалась умертвить своего родного Умберто, по которому столько лет непрерывно тосковала, мечтая когда-нибудь воссоединиться с ним. Конечно, они и раньше неоднократно наставляли оружие друг на друга, находясь в ловушке печально сложившихся обстоятельств, не оставляющих в тот момент других вариантов. Однако сейчас всё было иначе. В этот раз глаза Марии непривычно горели лютой, всепоглощающей ненавистью, свидетелем которой он никогда прежде не являлся, даже не задумываясь о способности сестры злиться с такой силой. Особенно неожиданно и прискорбно для Пьетро было отметить взбешённый взор девушки, направленный именно на него. Что за причина этой остервенелой злости в его сторону? От чего сестра могла так быстро перемениться? Почему с такой жаждой отмщения смотрит на брата, когда ещё недавно была готова на всё ради него?       — Марии нет. Мерьем вернулась обратно.       Разгадка влетела в голову главнокомандующего Калимноса, подобно пуле. Так вот в чём дело. Этот проклятый дервиш всё же посеял зерно сомнения в затуманенном сознании девушки, снова натравляя на своего родного брата. Если бы Пьетро только прислушался к прозорливому голову разума, вопиющего о потенциальной опасности. Если бы не позволил старику произнести и слова Марии, рассудок её не помутился бы и ничего тогда не произошло. Теперь его сестра снова видит перед собой неприятеля и злоумышленника, покушавшегося на жизни её драгоценных друзей-тюрков. Не будет ему покоя, пока он не убьёт их всех, дабы больше они не посмели вносить разлад между братом и сестрой. Наступит ли когда-нибудь конец козням этих жестокосердных извергов?       — Ты заставил меня сделать самое ужасное зло. Заставил лично пролить кровь Хызыра! Внушил ранить его, причинить боль! Теперь этот же кинжал будет вонзён в тебя!       Безумная ярость заполнила всё её сердце, перекрывая малейшие попытки хоть как-то одуматься и прийти в себя. Опьяненный травами ум контролировал девушку с помощью перепутанных, смешанных в кучу образов, сбивая с толку и не позволяя различить болезненный бред и реальность. Пьетро было мучительно слышать источавшие столько горя, яда, неконтролируемого гнева слова от своей родной сестрёнки. Он знал, что сейчас перед ним стоит не его любимая Мария, но воспринимать такие злоречивые обвинения, незаслуженные угрозы и чувствовать яростное порицание, исходящее от неё, оказалось невыносимо тягостно. Она ведь его сестра, родная кровь. Единственная выжившая из их небольшой, но такой крепкой христианской семьи. Как после всего, что они пережили и безвозвратно потеряли, она могла позабыть о своём брате, поддаваясь влиянию этих лживых людей, мечтающих о смерти её Умберто?       — Что ты говоришь, Мария? Тебе нужно успокоиться. Я твой брат, ты не можешь ранить меня.       — Мой брат умер много лет назад в Риме, будучи ребенком. Ты лишь дьявол, принявший его обличье.       Пьетро с укором и печальной, едва различимой на безрадостном лице, усмешкой отрицательно качнул пару раз головой, демонстрируя Марии всю абсурдность её слов. Пока бы он не нашел свою сестру, пока не почувствовал, как её руки обвивают его в горячих объятьях, даже сам Дьявол не смог бы забрать его в преисподнюю. У него бы просто не хватило сил на истосковавшегося по своей родной семье бедного мальчика, вынужденного по взрослому бороться в одиночестве большую часть своей незавидной жизни. Что есть муки вечного ада по сравнению с этой брешью, прожигающей душу маленького ребёнка столько лет? Пьетро пристально смотрел на неё, мысленно твердя, что произнесенное ею не имеет никакого веса. Его сестра действует лишь под натиском смеси из ложных чувств, дурманящих благовоний той травницы и внушении отца дервиша. Чёртов старик знал, куда нужно надавить, чтобы Мария вконец помешалась с измучившими её нравственными терзаниями. Но он не добьётся того, чтобы пролилась родственная кровь. Пьетро не допустит.       — Только ради твоего спасения я обманула близких мне людей. Но ты заставил меня навредить им. Отныне тебя незачем прощать. Мой долг покончить с тобой и со всеми твоими злодеяниями.       Командир Калимноса убеждён, что она не вполне сознаёт сказанное. Его сестра никогда бы не смогла хотя бы допустить мысль о возможном нанесении вреда её Умберто. Мария ведь ушла с ним; бросила всех, только чтобы защитить родного брата и не позволить другим казнить его. Она не поступит так с ним. С кем угодно, но только не с тем, кого хотела столь отчаянно найти все эти годы; и кого, в концов концов, обрела, невзирая на встречавшиеся на пути обоих препятствия. Пьетро прожигал её взглядом, наполненным слезами, до сих пор не воспринимая всерьёз произнесенные ею в затмении злые слова. Он ни за что не поверит, что его Мария отказалась от него. Ощущая холодное, плотно придавленное к шее лезвие, мужчина сжимал подлокотники кресла и прислушивался к частому, тяжёлому дыханию своей сестры. Сколько же было безумия, непоколебимой решимости в лице её. Однако он всё равно верил в безотчетную преданность и любовь Марии, несмотря на проглядывающий страх, некую почти неуловимую обречённость в глазах римлянина. Вопреки своим смелым, подначивающим незыблемую уверенность, размышлениям, Пьетро в глубине души боялся снова потерять сестру. Боялся вновь испытать это абсолютно невосполнимое ничем горе от утраты близкого ему человека. Он клялся, что больше никому и никогда не позволит отобрать у него свою семью. Но что, если Мария сама уйдёт? Сможет ли она, в самом деле, так просто перерезать горло родному брату и бросить его труп на растерзание неверным? Между тем хватка девушки не ослабевала, неприятно сдавливая кожу всё ещё прижатым к шее Пьетро заточенным ножом. Нужно было прекращать это безумие.       — Проклятье, Мария. Брось этот кинжал.       Он с мольбой смотрел на сестру, пытаясь воззвать к её лучшей части. Той, что пела их любимую песню под скрипку старшего брата; той, что в каждую грозу пряталась в худых руках нищего мальчика Умберто, также боявшегося непогоды, но для которого важнее собственного испуга была защита родной сестры. И той, что никогда не сомневалась в самоотречённой любви и силе брата, отдававшего ей последний кусок хлеба в самые тяжёлые времена их бедного детства.       — Отдай его мне.       Разве возможно выкинуть из памяти эти воспоминания, напоминающие о доме, любящих родителях и их родном, хоть и не богатом, семейном очаге? Можно ли забыть тёплые прикосновения матери, научившие любить и совершать добрые поступки? Забыть об отце, не жалеющего ни сил, ни времени для обеспечения семьи пищей; но постаравшегося, чтобы его присутствие всегда было ощутимо? Ни один человек, даже если захочет, не сможет забыть такое.       — Брось кинжал, Мария.       Её брат надеялся, что и она не забыла. Что чужая вера и ничего не значащие слова не испепелят в ней простое желание быть со своей кровной, истинной семьёй. Стремление ощутить то забытое тепло из далёкого детства, и впредь не разлучаться с братом. Больше никогда не оставаться одной. Как бы Пьетро хотел сейчас увидеть это в её глазах, узнавая в них всё ещё горячо любящую своего родного брата Марию.       — Нет. Ты умрёшь.       — Мария!       Из последних сил и надежд выкрикнув имя сестры, он в секунду почувствовал разломившиеся осколки его горестных мечтаний, приближающих скоропостижный конец всему. Однако только девушка подняла руку в решающем жесте, занеся оружие и готовая нанести удар, как тут же и замерла. Ныне пребывающая в такой неукротимой решимости покончить с командиром Калимноса и решить таким образом целый ряд проблем тюркского народа, она вдруг останавливается. Неизвестно, что заставило её сделать это. То ли отчаянный окрик собственного брата; то ли какое-то неожиданно возникшее в воспаленном разуме воспоминание;.       «Я здесь, Мария…».       …то ли ещё что заставили девушку застыть наподобии древнеримского изваяния, более не в силах пошевелиться. Только в самый последний момент ей наконец стало ясно, что происходит. Мерьем медленно перевела взгляд на сжатый в своей ладони кинжал, смотря на него так, будто видит впервые в жизни. Она внезапно дергается, словно ужаленная змеёй, и выпускает из похолодевших пальцев оружие, отчего оно в ту же минуту с режущим слух звоном неизбежно падает на пол. Глядя на блестящее от пересекающего его луча солнца лезвие, девушка чувствует, как потихоньку проникает в помутнённую голову осознание всего произошедшего, наполняя её глаза бессознательными слезами. Что она делает? Разве это она? Могла она вообще такое сотворить? Смогла бы когда-нибудь поднять руку на родного брата, или яростно возжелать его смерти после всех пережитых общих горестей? Она знала, что самостоятельно никогда бы не дошла до такого помутнения. Складывая кусочки восстанавливающихся картинок прошлого, жуткий вывод напрашивался сам собой.       — Что же ты сделал со мной?..       Мерьем хотела верить, что всё это лишь сон. Только её воображение, потому что в реальности такого просто не может быть. Брат, её милый Умберто, использовал сестру в своих властолюбивых целях; эгоистично, без всякой жалости пренебрег чувствами, категоричным решением девушки больше не учавствовать в интригах против семьи Барбаросса и отца дервиша. Отравил любимую Марию, заставляя действовать в угоду своих стремлений, подвергая близких ей людей опасности в тайне от неё самой. Как он мог так поступить с ней? Бросил родную сестру в огонь, не заботясь о том, что с ней будет после осмысления всего совершенного ею под внушением его слов и подлого дурмана. И что она испытает, когда вспомнит о хладнокровном нападении на своего возлюбленного Хызыра. Она ведь ранила его; беспощадно заколола кинжалом, смотря прямо в глаза и наблюдая за разбивающимся сердцем всегда защищавшего её смелого воина. Какого ему сейчас, понимая, что она предала их всех? Что же теперь думает о ней дервиш, её дорогой названный отец? Всё это разом сдавило измотанную Мерьем, и она не в силах была сейчас сделать ничего, кроме как закрыть мокрое лицо обеими руками и пасть поверженной родным братом вместе с истерзанной в клочья совестью. Девушка сидела на ледянном полу, низко склонившись над своими коленями, давая проход беззвучным рыданиям в отгородивших её от правителя Калимноса и всего мира бледных ладонях. Потерянная, сломленная окончательно, она совершенно не представляла, что ей делать дальше.       Пьетро же, всё это время не сводящий глаз с сестры, успел, казалось, уже прирости к своему креслу. Теперь была его очередь выглядеть застывшей, будто вечность сидящей в неизменной позе, каменной статуей. Однако не прошло и минуты с того момента, как Мерьем в изнеможении и глухом плаче осела на пол, римлянин вдруг как бы очнулся от своего векового сна и в запоздалом озарении бросился к девушке.       — Мария!..       С тихим, дрогнувшим голосом он упал рядом с ней, прижав свою Марию к груди, и судорожно гладил её растрепанные волосы, силясь успокоить хрупкое, стократно измученное сердце бедной сестры.       — Мария, прошу, прости меня. Я никогда не хотел твоих страданий, Мария… Никогда не хотел…       Слыша, чувствуя, как на мелкие кусочки разрывается добрая и прекрасная душа его маленькой сестрёнки, у самого Пьетро трескалось тонкими трещинками его чёрствое, каменное сердце. Если бы не она, мужчина бы и не узнал о наличии хоть самой крохотной его частички. Он был уверен, что продал её Риму и, возможно, самому Дьяволу в тот миг, как его разлучили с семьёй, навеки запечатав человечность ото всех без права на свободу. Но надежда на воссоединение с Марией дарила хрустальную веру в лучшее будущее, в котором для них обоих ещё не всё кончено. В котором они вместе исцелят друг друга от мрака этого сурового мира, дав начало чему-то более светлому в их печальных судьбах. К неописуемому счастью Пьетро и не меньшей радости сестры, так и произошло. Однако командир Калимноса всё разрушил, даже не догадываясь, что сам роет им бездонную яму. Это ведь он довёл её до такого состояния; был причиной всех внутренних страданий и противоречий своей несчастной сестры. Как он мог так поступать с ней? Но ведь римлянин больше никогда не смог бы отдать Марию кому бы-то ни было, наконец обретя её после стольких лет. Качая девушку в своих объятьях, словно маленького ребенка, Пьетро всё же понемногу стал сознавать свою ошибку. Правителя Калимноса ведь совсем не заботило, что чувствует и чего хочет его сестра: он просто делал так, как сам считал нужным и самым верным для их дальнейшего благополучного существования, не спрашивая её. А она слушалась его во всём; шла за ним, переступая через всех только ради своего Умберто, просто потому что по-другому не может. Мария любит брата и не способна отказаться от него, даже если из-за этого чувство вины перед тюрками будет грызть её изнутри всю оставшуюся жизнь. Кто же он теперь, раз не видел такой самоотверженной любви, и не ценил каждый шаг сестры навстречу к нему, переступающий одновременно с этим через всё, что она любит, окромя своего брата? Как смел он упрекать Марию в неверности ему и их прошлому? Сможет ли она когда-нибудь простить неблагодарного, совсем заблудившегося, но с такой неугасающей силой любящего её одинокого римлянина?       Мерьем неистово, безудержно изливала горестный поток слёз на одежды брата, уткнувшись обхваченным собственными ладонями лицом в его грудь. Вода текла сквозь не плотно сомкнувшиеся пальцы, впитываясь в чёрную, богато расшитую золотыми узорами, куртку её Умберто. Он же всё крепче сжимал сестру в своих слегка трясущихся руках, боясь за расшатанные нервы молодой девушки; хотя сам был не в лучшей форме, судя по мелкой дрожи и тупой боли где-то в районе висков. Но Пьетро не обращал внимание на своё самочувствие: сейчас нужно хоть как-нибудь успокоить его драгоценную Марию, облегчив её страдания. Он ведь даже и не задумывался, насколько сильно влияние благовоний может отразиться на ней. Насколько сильно они могут навредить сестре, задев её и без того изрядно пошатанное здоровье. Ему оставалось только ждать и надеяться, что ей станет легче от выпущенных наконец наружу эмоций и ощущения его присутствия; пусть бы она даже и презирала брата после всех его непростительных ошибок. Всё равно это не заставит Пьетро отказаться от неё, позабыв свои обещания всегда быть рядом с сестрой. Исцеление их душевных ран заключалось друг в друге ещё в самом раннем детстве, и с тех пор ничего не поменялось. Он уверен: вместе они обязательно со всем справятся.

***

      Как бы сейчас не было плохо Мерьем от осознания столь низкого обмана родного брата, и как бы не раскалывалось от чувства вины перед ней треснутое сердце Пьетро, они оба знали, что при данных обстоятельствах не смогут обрести вдвоём то спокойствие, о котором мечтали все эти годы. Их ни за что не оставят в покое. Тюркские воины горят жгучим пламенем мести в отношении командира Калимноса и нерушимым желанием отобрать у того, как они всё ещё наивно полагают, свою преданную Мерьем. Кроме того, близится осада крепости, которую враги Пьетро также яростно мечтают прибрать к своим рукам. Тюрки намерены забрать всё, что у него есть. Даже Мария вконец оставила затею твердить о милосердии своих друзей. Ведь после убийства заложников, категоричного отказа отдавать Мерьем и крепость на их условиях, Пьетро, если бы когда-нибудь допускал хотя бы ничтожную мысль сдаться неприятелю, мог уже точно не рассчитывать на хвалённое тюркское великодушие. Он должен был придумать что-то во имя спасения сестры и совместной, жестоко отнятой много лет назад, счастливой жизни. Но они также понимали, что есть только один выход для достижения их единой цели. Каким бы он ни был тяжёлым, отчаянным, решающим для них самих и людей, окружающих этих выросших неприкаянных сирот…

***

      …Несмотря на всю мощь и отвагу христианских войск, во главе которого всё это время так преданно стоял нынешний командир Калимноса, тюрки разгромили их. Взяли власть над крепостью, не щадя её воинственных охранников, перерезая шеи и пыльный воздух холодным лезвием сметающих всё на своём пути мечей. В числе погибших оказался и Кладиус, названный сын Пьетро, коего тот, как ни пытался, не смог уберечь от когтей кровавой смерти. Его дорогому сыну распороли горло, когда на требование тюрков выдать им командира Кладиус рассмеялся, словно от рассказанной ему шутки, и без всякого стеснения плюнул Оруджу в его грязное после боя лицо. Молодой воин никогда не боялся смерти, мечтая лишь о том, что она когда-нибудь сможет послужить во благо приёмного отца, которого он любил, как родного. Мужчина приютил его, подарив дом и семью, за что Кладиус был благодарен ему до своего последнего вздоха. У сокрушённого горем Пьетро даже не было времени оплакать отважнейшего молодого римлянина, поскольку тюрки больше всего жаждали лишить жизни главнокомандующего, обезглавив таким образом остров и окончательно подавив дух его верных поданных. Но он не собирался сдаваться им. Для правителя Калимноса нет большего позора и унижения, чем быть пойманным так презираемыми им варварами. Скорее старуху с косой он примет доброжелательнее, нежели этих проклятых самонадеянных чужаков, смеющих покушаться на территорию Священной Римской империи.       Не оставив в живых ни одного из римских храбрецов, сражавшихся с не меньшей смелостью, чем сами тюрки, братья Барбаросса вместе со своими верными товарищами вошли в крепость. Пьетро проиграл, потеряв в этой войне почти всё, что имел и чем дорожил столько лет. Они убили его милого сына Кладиуса, раскромсали в клочья наипреданнейших людей Калимноса и осквернили крепость своей вражеской поступью, сравняв с землёй честь Пьетро и самой империи. Здесь его уже ничего не держит. Тюрки пустят мужчину на корм псам, а в Риме к нему едва ли будет больше сострадания. Если бы не его любимая сестра Мария, позорно побеждённый римлянин вслед за последним погибшим верным ему воином тут же бы выпил яд, извечно хранившийся в его крупном золотом перстне на пальце левой руки. Наслаждясь его вкусом, будто сладчайшим терпким мёдом, он бы злорадно посмеялся над этими недалёкими дикарями, грезившими собственноручно расправиться с врагом их государства и свести таким образом старые личные счёты. Пьетро ни за что не доставит им такой радости. Лучше достойная смерть, подобающая истинному римлянину, чем тюркский плен. Однако теперь ему было ради чего жить и бежать от дышащей в затылок погибели.       Поэтому сколько бы Пьетро не прилагал усилий, чтобы этот день никогда не наступил и тюркские воины не смогли бы получить желаемое, римлянин всё же был вынужден бежать. Они с Марией решились на побег ещё в день её прозрения, но брат уговорил обождать до дня приближающейся битвы. Он не мог бросить своих воинов, крепость, остров, оставив их без защиты и шанса на победу. До самого конца; до последней капли крови своих христианских воинов правитель Калимноса держался нерушимой горой за всё, во что верил в своей нелёгкой и не особо удачливой жизни.       Только враги успели сложить испачканные кровью христиан оружия, протереть глаза от пота и поднявшейся во время схватки пыли, как бывший правитель Калимноса быстро взял свою сестру в охапку и понёсся как можно дальше от места их уничижительного поражения. Мерьем случайно поймала лишь взгляд Хызыра перед тем, как навсегда исчезнуть из его поля зрения и самой жизни. Сначала он обрадовался ей, но даже с такого немалого расстояния заметив в лице девушки грусть и какую-то безвыходную решимость, обеспокоенно нахмурил густые брови. Воин, кажется, понял, что видит эту с такой силой запавшую ему в сердце девушку в последний раз. Он пытался предотвратить неминуемое, смотря с мольбой в её глаза, внутренне изо всех сил уговаривая Мерьем вернуться к ним, чтобы они могли все вместе и дальше нести свет их праведного пути. Но она только чуть улыбнулась сквозь плохо скрываемую печаль от их скорой разлуки и, наконец, заставила себя отвернуться, пряча от возлюбленного поступающие к горлу рыдания. Девушка раннее оставила на одной из видных каменных стен захваченной крепости небольшое послание для Хызыра, отца дервиша и всех остальных. В нём она пыталась объяснить свой побег; просила у них прощения за всё, что совершила и чего сделать не смогла. Каялась своей грешной подлой душой во всей причинённой близким людям боли от её предательских поступков. Пусть девушка и знала, что не заслуживает прощения, она, несмотря на решение покинуть эти земли, хотела уверить их всех в своей искренней к ним любви, никогда не покидавшей Мерьем. Только такими оправданиями она могла хоть как-то откупиться от своей обшарпанной совести, молясь о милости отца и её Хызыра, которых больше прочих оскорбила до глубины души их обманутым доверием. Но знала, что сама она никогда себя не простит.       И хоть Пьетро забрал, наконец, свою любимую сестру из оков тюркского влияния, он не собирался так легко спускать им всё с рук. Римлянин заранее поручил нескольким самым верным и ловким стражникам крепости окончательно стереть знаменитых братьев с лица Средиземноморья, поставив точку их злостным интригам. Христианские воины нанесли быстродействующий яд на свои оружия, надеясь каким-нибудь из них задеть главных противников и тут же покончить с ними без малейшего шанса на спасение. Бывший главнокомандующий Калимноса не был полностью уверен в успешности этого плана, учитывая, сколько раз хитрые тюрки умудрялись выживать и в более опасных ловушках. Но во имя своего бедного христианского народа и всего, что они отняли у него и самого Пьетро, попытаться он просто обязан. И то ли судьба решила стать чуть более благосклонной к своему исстрадавшемуся римскому рабу; то ли Барбаросса чем-то провинились перед ликом столь почитаемого ими Создателя; то ли ещё что послужило скоропостижному концу прославившихся когда-то на все четыре стороны храбрых тюркских воинов. Стражникам удалось попасть мечами, кинжалами и даже стрелами во всех братьев, пока те на минуту потеряли бдительность, решив, что они одолели всех в этой крепости и уже могут воздвигать своё знамя. Людям Калимноса выжить тоже не удалось, когда товарищи Хызыра, Оруджа и Ильяса прознали об их коварном нападении, и нанесли ответный роковой удар. Однако это не имело значения, потому что римские воины уже выполнили свою миссию, и могли умирать со спокойной душой перед своим господином и гражданами их родной империи.       Пьетро, узнав о благоприятном исходе его плана и не веря своей победе над тюркскими братьями, столько времени вставлявшими ему палки в колёса, тоже мог бы покойно и навсегда лечь в сырую землю. Он выполнил свой долг, свершил долгожданную месть, наконец-то одолев главную угрозу Рима в лице этих несносных воинов Барбаросса. Безусловно, Пьетро хотел бы сам полюбоваться на предсмертные агонии врагов, собственноручно вонзив отраву им под кожу. Но это уже было не столь важно. Главное, что этих людей отныне нет. Больше они не смогут вредить христианскому народу и мешать их с Марией будущему, незатемнённому различными напастями из-за присутствия посторонних. Теперь всё наконец-то закончилось. Впредь главная и единственная забота Пьетро — благополучие и счастье его родной сестрёнки.       Мерьем же, конечно, подозревала, что брат не успокоится сразу и опять попытается как-то навредить её друзьям, даже будучи не у дел. Она в достаточной мере узнала его мстительный, целеустремлённый нрав, поэтому не пыталась выведать у него хоть что-то по этому поводу, понимая, что все уговоры будут бесполезны. Её Умберто, в отличии от сестры, по самые корни привязался к родимой империи, долгие годы охраняя земли Рима от вражеского покушения. И он не сможет спокойно жить, зная, что не отомстил за все потери христианского люда, их тяжёлые испытания и собственные неудачи. Мерьем ничего не спрашивала, потому что не смогла бы вынести новость о гибели хоть кого-то из оставленной ею названной семьи, будь то Орудж, её отец или умелый воин Хызыр… Это просто сломает девушку. Как бы противно ей не было на душе, она предпочитала жить в неведении, думая, что они все живы и творят своё благородство где-то далеко от неё. Там, где ей уже давно нет места рядом с ними.       Оба знали, что не хотят больше говорить о промежутке их жизни, в котором они постоянно лгали и чуть не поубивали друг друга. Пьетро понял это по глазам сестры, когда она безмолвно старалась донести эту мысль до него. Он же был с ней полностью солидарен. Хотя и мог сказать, что её жалкому псевдоотцу всё-таки удалось выжить. Этот старик оказался проворнее лучших храбрецов Средиземного моря. Или удачливее. В любом случае дервиш остался жив, но Пьетро не стал более тратить на него свои силы и верных людей, считая его не опаснее старой крысы на утопающем корабле. Всё равно старец уже в весьма почтенном возрасте, так почему бы на закате жизни не оставить его в покое? Ради Марии проявить милосердие и сохранить жизнь хотя бы одному из злейших врагов бывшего главнокомандующего острова Калимнос. Ведь теперь у Пьетро есть более важная жизненная цель, нежели бесконечная погоня за тюрками и собственным выживанием.

***

      На протяжении последующих нескольких месяцев Мария и её Умберто обосновались в одном из самых отдалённых уголков христианских земель. Они уехали туда, где их больше никто и никогда не сможет найти. Слывший некогда правителем целого острова, мужчине удалось взять с собой достаточно золота, чтобы начать новую жизнь пусть не в былой изысканности, но и не в затхлой бедности наподобии той, что сопровождала их давно ушедшее детство. Поселившись в небольшом доме, будто являвшем собой отголосок прошлого, в котором они жили вместе со своими родителями, брат с сестрой желали почувствовать тот прежний семейный уют. Жаждали ощутить нечто знакомое, родное. Что-то нисколько не похожее на всё, происходившее в промежутке между похищением двух сирот и минуты их освобождения от цепей жестокой реальности. Они пытались вернуть себе жизнь, украденную много лет назад. Хотели вновь оказаться дома. Разве кто-то в течение всей их разлуки был в состоянии дать им это? Смог ли хоть один из тех людей заполнить пустынный сосуд, дно которого сравнимо с непроглядной пучиной семи морей? Ведь их дом всегда был только в них самих. Куда бы ни отправлялись, что бы ни делали и с кем бы не связывали свои судьбы, брат с сестрой всё время носили в себе часть того заброшенного домашнего очага; всецело, прочно и безоговорочно объединяющего их и по сей день.       Поэтому обретя, наконец, собственную семейную обитель, они погрузились в картины радостного прошлого, с помощью них всё больше находя в настоящем долгожданное спокойствие и умиротворённость. Как в прежние времена, Умберто играл на скрипке выученную им ещё будучи мальчишкой музыку, а его сестра пела всё те же слова, вызывая у обоих ностальгическую, печально-счастливую тоску по рано отобранному детству. Но они в любом случае отдали бы всё на свете за эту сладкую муку. За то, чтобы снова и снова вспоминать преждевременно отжившие мгновения их ребяческой беззаботности. Ведь в том далёком невинном мире она и не догадывалась обо всех кошмарах, таящихся за его пределами и неумолимо поджидающих бедных детей. Тогда она просто пела под скрипку старшего брата, до немого ужаса боялась грозы и просиживала вечера на коленях родного отца, который всё не мог налюбоваться своей маленькой прелестной дочерью. Точно также, как сейчас сидит на коленях Умберто, засыпая у него на руках под зачитанное вслух содержимое какой-то очередной взятой им книги. Она рассеянно слушала тихий, хрипловатый голос брата, покоясь на его медленно вздымающейся груди. В таком успокаивающем домашнем полумраке Мария мечтала оказаться, забывшись навсегда, всю свою жизнь с тех пор, как у неё отняли семью. Когда она осталась одна, вернуться в тепло родительских объятий и заботы любимого брата было для неё первостепенным желанием. Девушка осознавала невозможность первого, поэтому грезила только о том, чтобы отыскать дорогого Умберто и никогда более не расставаться с ним. После долгожданного исполнения этой простой, но самой главной в жизни несчастного ребёнка, мечты, она больше ни в чём не нуждалась.       «…Я пришёл обнять тебя и сказать, что я здесь».       Однако как бы ей не хотелось закопать в новообретённом счастье все пережитые страдания, она многое не могла выкинуть из головы. Дремля на груди Умберто, мирно сидящего в своём удобном кресле, ей становилось неспокойно. В её полусонное сознание назойливо вползали разные мысли, среди которых блуждали и фрагменты дня их воссоединения. Мария также видела обрывки этих воспоминаний в тот день, когда своими руками чуть не зарезала брата. Позже она предполагала, что они, видимо, и отрезвили её одурманенный разум в минуту приближающейся атаки. Но девушку это не особенно поразило, так как момент обретения когда-то давно потерявшегося родственника был для них обоих дороже и важнее всего прочего. Неудивительно, что это помогло ей вспомнить брата и глубокие, заложенные с самого раннего детства, чувства к нему. Ради того дня стоило пройти все заданные судьбой испытания.       «Я обязательно увезу тебя отсюда, Мария, не волнуйся… Подальше от них, ото всех… Чтобы больше никто не смог побеспокоить нас».       И Умберто сдержал своё обещание, данное за несколько часов до полного краха его войска и завоевания братьями римской крепости. Она могла быть благодарна ему уже за то, что брат не бросил её. Не оставил среди чужих ему людей, посчитав её отныне такой же. Но он и не смог бы никогда так поступить с ней, Мария точно знала: не ради этого правитель Калимноса большую часть жизни искал родную сестру, веруя в их совместное светлое будущее. Не ради этого делал всё, только чтобы вновь услышать её родной, напоминающий о родительском доме, голос. Снова ощутить теплые ладони Марии на его шее, всегда с такой любовью обнимавшие старшего брата.

***

      — Не говори плохого о солнце.       Смотря, как в угрожающе тёмном небе собираются гигантских размеров тучи, на ум сами собой пришли высеченные в сознании слова матери. Молитва, которую она с их ранних лет наказала произносить в непогоду, дабы дети смогли переждать стихию в её вынужденное отсутствие. Он помнит, как часто мама уходила на работу и не появлялась довольно долгое время. Трудилась на износ, никогда не жалея себя, лишь бы помочь мужу прокормить двух маленьких детей. Когда же родителей не стало, и они были брошены на произвол судьбы в противоположные стороны, Умберто самому приходилось повторять эти слова, веря, что они защитят его с сестрой от всех гроз и молний. Надеялся, что высшие силы не оставят оторванных друг от друга сирот, пусть и не ведавших об участи единственного выжившего родственника. И не заставят скитаться по сырой земле одним на протяжении вечности.       — Солнце не оставит нас.       Теперь же его Мария здесь, с похожей тревогой вглядывающаяся в почерневшие облака, чувствуя приближение мечущей молнии грозы и холод ветра. Сейчас, совсем как прежде, есть кому откликнуться на его не услышанную никем молитву, разделив общий безотчётный страх перед природой. Они ведь так долго шли к этому. Столько времени провели порознь, ведя непонятную им теперь борьбу с собой и всем миром; чтобы найдя, оберегать, наконец, друга друга от стихийных и людских бедствий всю оставшуюся жизнь. Облегчённо осознавая присутствие брата, Марии не хотелось более ни о чём думать или жалеть: она бы в любом случае выбрала своего родного Умберто. Бывший главнокомандующий Калимноса в который уже раз клялся себе защищать любимую сестру от ливней, молний, всевозможных невзгод, держа её в своих надёжных руках. В который раз благодарил все высшие силы за то, что его Мария сейчас рядом с ним. По-другому просто не могло быть: оба знали это совершенно точно. Как и то, что их разлука, длившаяся в течении этих многих беспросветных лет, больше никогда не повторится.       И теперь они проводили вместе почти всё время, живя в собственном мире, где нет смертельных битв, без конца льющейся горячей крови и непроглядного одиночества. Сейчас он видит лишь свою драгоценную Марию, покрывая лицо и руки сестры губами, чтобы затем, отстраняясь, провести щекой по её теплой коже, от следов поцелуев ещё не успевшей высохнуть. Она же ощущают какую-то странную радость от осознания, что они не торопятся исчезать, напоминая таким образом о неоспоримой яви происходящего. В ответ Мария улыбается, порывисто целует брата и прижимается к щеке в невообразимо крепких объятиях, что не сравнится ни с одним захваченным городом или предсмертным криком побеждённого тюрка. Чувствовать прикосновения Марии, её бесконечную любовь и знать, что она рядом — это всё, чего он хотел с того трагичного часа их разлуки. Но если бы произошло так, что сестра всё равно предала бы его; что отдала бы в руки Хызыра и Оруджа на их погибельный суд, мужчина в любом случае простил бы её. Он не смог бы злиться на свою маленькую сестру. И никогда бы не позволил Марии, несмотря на все её слова о помиловании, просить пощады за него. Ни за что не позволил бы девушке из христианской семьи унижаться перед этими варварами, пусть даже из-за кровного брата. Умберто не сомневался: если бы у него было ещё сто жизней, и во всех его бы раз за разом разлучали с сестрой, он бы всё равно прожил их все одинаково, без конца проходя через те же преграды, невзгоды и убийства, лишь бы вновь найти свою драгоценную Марию. И хотя римлянин за все эти годы достиг немалых успехов во многих жестоких воинах, воссоединение с ней было самой большой победой в его жизни.