Тошнит

Тошнит. Кисло-кофейный вкус перманентно въелся в язык. Он смотрит на себя в зеркало и желание выблевать все органы утраивается. Болит всё. Буквально. От глаз до кончиков пальцев. От мозолей на ногах до плеч. От ребер до копчика. Он тупит взгляд в зеркало, пытаясь доказать себе, что «Это» — не он. Не хочется верить, что он выглядит так. Тошнит. Шань не успевает даже придумать оскорбление для себя, как живот пронзает голодным спазмом. Взгляд падает в раковину. Остатки рвоты стекают в отверстие и из-за этого мутит ещё сильнее. Рвотный рефлекс начинает рвать горло, но желудок пуст. Мо сжимает руками бортики раковины и блюёт. Желчью. Похоже, скоро будет и кровь. Тошнит. Он полощет рот, смывает остатки своего времяпровождение и идёт собирается. Его больше никто не ограничивает, он может не ходить в школу и остаться дома сколько хочет. О нем больше некому заботится, но он сжимает челюсти до скрипа зубов и одевается. Тошнит. Когда уже одетый он заходит в зал, колени начинают дрожать. Кажется, что в комнате до сих пор витает этот запах. Кажется, что её тело до сих пор весит в петле. Он не может. Не может. Не может. Рвотные рефлексы снова пытаюстся опустошить пустой желудок, но он глотает ком в горле и идёт на кухню. Ему нужен кофе. Он не спал нормально с дня её смерти. И не ел примерно столько же. Тошнит. Шань еле как успевает поднять турку до того, как от туда все вытечет. Он снова задумался. Он снова не в этом мире. Налив черную смоль и добавив в неё, где-то, полтонны сахара, он пьет, не обращая внимание на то, что кипяток разъедает ему глотку. Похуй. На все похуй. Она мертва. Теперь ничего не имеет смысла. И хочется начать рыдать. Рыдать как шавка, рыдать так, что бы слез не осталось, что бы жидкости в его ебаном теле не осталось. Тошнит. В рюкзаке какие-то книги, тетради, ручки. И он надеется, что сможет имитировать жизнь. Он закрывает дверь в пустую квартиру. Там есть что-то ценное, но нет её. Он кладет ключи в карман, надеясь, что он их потеряет, что бы не возвращается. Тошнит. Заходя в школу привычная ненависть к всему живому разливается в грудной клетке и ярко бьёт по мозгам. Но это все не то, не то, не то. Когда проходит в коридоре, он слышит шепот о себе. И впервые на него так плевать. Она мертва. На все так плевать. Он случайно сталкивается плечами с кем-то и кидает тихое: «Широкий что ли?» Просто что бы имитировать жизнь. Что бы никто не понял, что он умер вместе с ней. И он идёт дальше. Тошнит. Падает за парту. Падает в пучину. Падает в тьму. Цуньтоу говорит что-то. Кажется, что он переживает. Кажется. Шань говорит что-то. Нужно имитировать жизнь. Нужно сделать вид, что он все ещё существует. Он отвечает что-то. Что-то. Знал бы он что. Тошнит. Урок оказывается математикой и он даже забывает, что он «тупой». Смотря на пример, он пишет ответ. Мо не знает откуда эти цифры в его мозгу, но как-то же отвечает. Мысли снова и снова возвращаются к ней. Если она, она такая сильная, такая невероятная, такая. Не смогла бороться дальше, не смогла жить, как он может? Никак. Никак он, блять, не может. Тошнит. Хэ Тянь сразу понял, что со мной что-то не так. Но на все так плевать. Он закидывает руку на плечо, видимо, ожидая хоть какой-то реакции. Но на все так плевать. Я только слабо огрызаюсь. По привычке. Просто потому что так надо. Потому что так правильно. Ничего не правильно без неё. На все без неё так плевать. Тошнит. Все уроки проходят одинаково. Все дни проходят одинаково. Все без неё потеряло краски и смысл. Он слышит как учителя говорят одну и туже фразу. Все как будто заучили одно и тоже: «Примите мои соболезнования. Как вы?» Тошнит. Он пытается дышать. Кабинка туалета узкая и маленькая. Сидя на бо́чке он пытается успокоить свои руки, пытается жить, пытается не вскрыться прям тут. Хочется убиться, разбиться, сделать хоть что-то, что бы не быть собой. Мама, почему ты ушла? Тошнит. Он выходит из туалета не думая ни о чем. Ему надо на работу, надо как-то платить за квартиру и за кофе. Шань чувствует, что ноги становится будто ватными. Все, что он может сделать, завернуть в первую попавшуюся подворотню и упасть на пол. Но этот грязный, липкий и отвратительный пол. Он поднимает глаза и видит мусорное ведро. Лезвие от безопасной бритвы, зацепившись за разбухший окурок, отражает радужный, сквозь помои, солнечный луч и наводит его на морду крысы. Она оскалена, на острых зубах сукровица. Тошнит. Он хочет душевного покоя. Но душа, как взбаламученное помойное ведро- хвост селедки, дохлая крыса, огрызки, окурки. Ныряя в мутную глубину помойного ведра и этой подворотни, он хочет только чистого воздуха. Шань чувствует, что редкие лучи солнца нежно гладят его обмякшее тело. Так плохо. Но вот он. Один на один с своей гнилой душой в виде ведра. Если снять с него оболочку человека, то ни отличить. Тошнит. Он слышит шаги. Если найти в себе силы и открыть глаза, то он, возможно, даже поймет кто это. Но кто может его искать? Только мама, змей и Тянь. Мать мертва. Его снова начинает трусить. Опять забыл, опять, опять, опять. Он поднимает слабые руки, толкьо ради того, что бы вцепится в свои волосы и тянуть, тянуть, тянуть. Ему нужна боль. Тогда он сможет делать хоть что-то. Боль. Физическая. Нужно. И впервые в жизни он хочет, что бы перед ним стоял Шэ Ли. Змей всегда сделает так, что бы было больно. Тошнит. Но перед ним Тянь. Он садится на корточки и тянет руки, что бы убрать сжатые пальцы от ёжика волос. «Мо Гуань Шань…» — хрипит Хэ. Он пытается отбиться от нежных пальцев, которые аккуратно сжимает его запястья. Ему нужна боль, ему не нежна забота. Ему ничего не нужно, ему нужна лишь живая она. Тянь тянет его к себе, прижимает, окутывает ласковыми руками и лишь шепчет: «Мы со всем справимся». Его перестает тошнить.