Сегодня умерла мама

В детстве Том Риддл смеялся над сказками, что читала ему няня. Самая смешная была о зачарованном принце, что томится в замке ведьмы, безропотно повинуется ей и даже думает, что любит, но на деле это лишь морок. Мог ли он подумать, что когда-нибудь нечто подобное случится и с ним? Он помнил миг, когда, словно очнувшись от глубокого сна, увидел рядом с собой ведьму, что приворожила его. Когда он уходил, она кричала вслед, что ждет от него ребенка. Но это было неважно. Важным было то, что ее чарам настал конец. Дома его приняли с распростертыми объятиями, и вся дальнейшая жизнь Тома Риддла должна была пойти своим чередом. Но не пошла. Потому что ведьма объявилась снова. Как в зачарованном сне, он подошел к ней, выпил зелье, что она дала ему, и забыл свою настоящую жизнь. ─ Это ради нашего сына, ─ сказала ведьма. ─ Ему нужен отец. И околдованный отец повиновался жене-колдунье. *** Гарри ужасно опаздывал в класс. Хорошо еще, что первым уроком была Защита от Темных Искусств: профессор Риддл никогда не снимал баллы за опоздания. Когда Гарри забежал в класс, увидел, что все ученики выстроились кружком вдоль стен, а в центре стоял профессор Риддл и читал лекцию. — Как я уже говорил, боггарт примет облик вашего главного страха. Поэтому, прежде чем выпустить его к вам, я попрошу вас встать по периметру кабинета и установлю между вами непроницаемые стены. Я буду в центре и буду видеть каждого, а вы — только меня. Ваши одноклассники не смогут увидеть, чего вы боитесь. Таким образом, никто не получит над вами власти, которую дает знание самых потаенных страхов. Я, конечно, буду видеть всех, но мне можно, я преподаватель. Он уже поднял палочку, как вдруг раздался голос Лаванды: — Профессор, это… у вас кто-то умер? Теперь весь класс смотрел на поднятую руку профессора Риддла. Под рукавом его черной мантии на запястье была повязана широкая черная лента. — Да, — произнес профессор ровным голосом, — мама умерла сегодня. А может быть, вчера. Сегодня утром я получил сову с сообщением от отца. Это ничего не значит — может быть, вчера умерла. По классу пронесся вздох ужаса. — Это неважно, — продолжил профессор Риддл. — Я никогда ее не любил. Итак, боггарт. Когда он примет образ вашего главного страха, помните: необходимо сказать «Ридиккулюс» и представить… — Вы не любили маму? — задушенно спросила Гермиона Грейнджер. — Нисколько, — ровным голосом ответил профессор. — Я знаю, что обычно отсутствие любви к родителям считается чем-то настолько ужасным и позорным, что это нужно скрывать. С другой стороны, сами подумайте: из-за этого мы не можем знать, быть может, большая часть людей не любит родителей, но боится признаться в этом. Я не боюсь. Я не боюсь почти ничего, кроме… С этими словами он открыл стоящий рядом сундук, и весь класс увидел как перед профессором Риддлом в воздухе возник мертвый профессор Риддл. — Ридиккулюс! — вскрикнул профессор, и его мертвый двойник вдруг поднялся, засиял белым светом и, хлопая белыми крыльями, улетел в небо. — Нет ничего смешнее, чем представления людей о посмертии, — объяснил профессор. — А теперь я воздвигну между вами стенки, и вы… — Профессор, — Гермиона подняла руку, — вы говорили, что никому нельзя показывать свои страхи, но вы показали свой нам всем? — А, это как раз пустяки, — ответил он, широко улыбаясь. — Дело в том, что мой страх — корень всех остальных страхов. Боитесь ли вы пауков, инфери, не сданного экзамена или родственников — вы всегда боитесь одного. Смерти. Как я уже сказал, я не боюсь ничего, кроме нее. Поэтому, узнав это обо мне, никто не узнал ничего нового. Профессор Риддл боится смерти? Ее все боятся. — Я не боюсь, — сказал вдруг Гарри. — Уверен, что вы так и думаете сейчас, — задумчиво сказал профессор, снова отвлекаясь от возведения непроницаемых стен. — Было время, когда и я так думал. Очень давно. Мне было всего шестнадцать, и я считал себя бессмертным. А потом мои дедушка с бабушкой поехали в Лондон и погибли при бомбежке. По классу снова пронесся вздох ужаса. — Я не грустил по ним, никогда их не любил… На этот раз послышалось сдавленное хихиканье. — Не так, как маму, — пояснил профессор, — их я по-настоящему терпеть не мог. Они всегда давали понять моей матери, что они во всем лучше нее, притом что сами были магглами. Но они были живыми, а потом умерли. С тех пор я знал, что у меня есть враг, которого надо победить, — Смерть. И я победил. Теперь все смотрели на профессора во все глаза, затаив дыхание. — Как вы, конечно, знаете, я второй человек после Дамблдора и третий после Фламеля, который смог создать философский камень. И, в отличие от Дамблдора, создал его без чужой помощи. С тех пор я принимаю эликсир бессмертия. Когда вы будете учиться на седьмом курсе, вы сможете посещать мой кружок алхимиков «Победители Смерти» для продвинутых студентов. Каждый, кто решил, как я, бороться со Смертью, должен получить шанс на победу. Не все это ценят, — добавил он почти обиженно. — Я снабжал своих родителей эликсиром постоянно, но мама почему-то решила перестать его пить. Тут я ничего поделать не смог, это ее решение, нам остается только уважать его. Теперь, наконец, давайте… — А эликсир нужно принимать постоянно? — спросил Невилл. — Что будет, если пропустить прием? — Я думаю, вы уже прекрасно понимаете, что будет, — сказал профессор Риддл, снова забыв про боггарта. — И поэтому я нашел способ гораздо лучше. Хоркрукс. Класс молчал и ждал продолжения. — Хоркрукс содержит в себе часть души человека, и, чтобы расщепить душу, нужно совершить убийство. Жизнь в обмен на жизнь.И парадокс в том, что вы забираете жизнь, которая все равно должна была бы кончиться, но приобретаете почти настоящее бессмертие. — Вы же не убили человека? — удивленно спросил Гарри. — Разумеется, убил, — немного раздраженно ответил профессор. — Я же только что сказал, что создал хоркрукс. Однажды ко мне обратился Лайелл Люпин, мой бывший ученик. Он оскорбил оборотня по имени Фенрир Сивый и знал, что тот придет убить его маленького сына Римуса. Но Фенрир не успел. Я убил его и с помощью этой смерти добыл себе бессмертие. Теперь по классу пронесся вздох облегчения. — Это ведь доброе дело, — спросила Гермиона, — вы спасли от смерти ребенка, тогда почему вам удалось расколоть свою душу для хоркрукса? — О! — тут профессор просиял. — Дело в том, что я вовсе не хотел защищать ребенка. Римус Люпин еще не был моим учеником, Лайелл — уже не был. Я не испытывал к ним обоим ни любви, ни сострадания, ни желания помочь. Для них это было спасением, но для меня — убийством ради убийства. Когда директор Дамблдор говорит свои речи о важности любви, он упускает главное. Если бы я любил кого-то из спасенных мной, я потерял бы бессмертие, а не имея любви — обрел его. Так что, если услышите, что Любовь побеждает Смерть, вспомните об этом случае и позвольте себе усомниться. А теперь все же предлагаю вернуться к уроку. — Опять профессор Риддл начал свои речи толкать, — ворчал Рон по пути на урок трансфигурации. — Вечно он так, встанет в позу — и вперед, собой любоваться. Как Локхарт прямо! — Не говори так, — сказала Гермиона. — Профессор Риддл, по крайней мере, все делал сам, а не воровал чужие подвиги… Профессор Локхарт преподавал у них в прошлом году по приглашению самого Риддла. Тот увидел его в магазине на встрече с читателями, сказал, что всегда был его большим поклонником, и упросил на месяц позамещать его на посту преподавателя Защиты. За этот месяц Риддл успел объездить несколько стран, найти всех, чьи подвиги Локхарт присвоил, и вернуть им память. А потом привел их прямо в редакцию «Пророка». Вспомнив, как улыбался тогда Локхарт в общем зале, когда совы принесли утреннюю почту, Рон поежился. — Да уж, ты права, пожалуй, — признал он, — с Локхартом его не сравнить. *** Меропу Риддл провожали в последний путь всем Хогсмидом. Похороны устроили в воскресенье, чтобы ученики Хогвартса тоже могли попрощаться со старушкой. Ее многие любили — она всегда была добра ко всем, а ее счастливый долгий брак казался чудом. Многие браки в волшебном мире держались долго, но редко где между супругами сохранялась такая же яркая юная страсть. Вдовец, мистер Риддл-старший, сидел в углу «Трех метел», где проходили поминки, не отвечал на соболезнования и только иногда вздрагивал. Гарри отошел от стола, за которым сидели его родители, которые увлеченно беседовали с родителями Невилла, и решил подойти к мистеру Риддлу. Как его утешать, он не знал, но решил, что что-нибудь да придумает. Неподалеку сидели профессор Риддл и Альбус Дамблдор, и их спор становился все громче. — …говорить третьекурсникам о хоркруксах! — воскликнул Дамблдор. Гарри даже не подозревал, что тот может быть таким сердитым. — А, это не страшно, — чуть рассеянно возразил профессор Риддл. — Вы же не думаете, что кто-то из них бросится убивать, чтобы расщепить свою душу? Вы же сами не раз говорили, убийство — это совсем не так просто, как полагают невинные… — Дело не в том, что… — Я был немного не в себе, — признался профессор Риддл, — впервые за много лет смерть прошла так близко. В тот момент мне казалось, что она нанесла самый подлый удар — и я хотел противостоять ей чем мог. На свете нет ничего страшнее смерти, и если я сумею уберечь от нее достаточно людей, я смогу считать себя победителем. Впрочем, — добавил он вдруг, — если вам так не нравятся мои методы, увольте меня. Гарри моргнул. Профессор Риддл хочет уйти из Хогвартса? Он же преподавал здесь всегда, чуть ли не с начала времен, учил и маму, и папу! — Не буду я увольнять тебя, Том, — ответил Дамблдор, и у Гарри отлегло от сердца. — Ты и сам, конечно, не захочешь оставить Хогвартс. — Отчего же, меня на днях снова приглашали в Дурмштранг, а там к Темным Искусствам относятся куда доброжелательнее. Там я смогу преподавать настоящие Темные Искусства, а не защиту от них, — возразил Риддл. — Я давно ушел бы туда, но мама хотела, чтобы я работал здесь. Ей это было важно, она ведь никогда не ходила в Хогвартс. Когда я получил письмо, она так радовалась… — Ты с такой гордостью рассказывал всем, кто не увернулся, что никогда не любил Меропу, что я, пожалуй, усомнюсь в твоей сыновней преданности, — ответил Дамблдор. — Ты же не хочешь сказать, что оставался в Хогвартсе, чтобы ее порадовать? — Именно это и скажу, — Риддл нахмурился. — Ваши взгляды, Дамблдор, удивительно ограничены. Вы придумали себе какую-то сверхидею о важности любви и считаете, что без нее у человека вовсе не может быть никаких чувств, как у инфери или маггловских роботов. Вам не приходит в голову, что я могу испытывать, например, благодарность? Моя мама выполняла все мои желания, всегда была на моей стороне. Она пыталась дать мне столько радости, сколько возможно. Я не люблю ее, и это только во благо, иначе я страдал бы сегодня. А я вовсе не имею желания страдать. Но я был рад, что она у меня была. — Том, — вздохнул Дамблдор, — если бы ты знал, что ты называешь благом! Ты даже не имеешь понятия, чего лишен. — Я прекрасно знаю, чего лишен, — ответил Риддл. — Разумеется, как настоящий ученый, я пытался узнать, что такое эта любовь, о которой вы так много говорите и которой столько всего приписываете. Я принимал амортенцию дважды в жизни. Две недели страстной любви. Один раз с женщиной, второй — с мужчиной. Оба — мои давние поклонники, которых я, разумеется, предупредил заранее. Поэтому я могу сказать уверенно: в этой вашей любви нет ничего особенного — только постоянная жажда обладания, гнетущая привязанность да небольшая потеря самоуважения. — И ты правда считаешь, Том, что амортенция могла сотворить любовь? — Я считаю, что это было гораздо лучше, чем настоящая любовь. По крайней мере, я принимал зелье по своей воле. А у других любовь, как я слышал, приходит без всякого их желания и согласия и зависит больше от внешней красоты избранников — которых люди вовсе не выбирают, а просто получают, как в лотерее. Или даже от запахов весны или некстати прозвучавшей мелодии. — Надеюсь, Том, что, увлекшись своими экспериментами, ты не надумаешь завести ребенка, — произнес вдруг Дамблдор. — Не все знают, но дети, зачатые под амортенцией, не умеют любить. — Я бы сказал, что это уже не ваше дело, — оборвал его Риддл. — Но я не заводил и не собираюсь заводить детей. Мне не нужны наследники, я бессмертен. А если бы вдруг случилось так, что у меня родились дети и они не умели бы любить — я бы скорее решил, что дело в наследственности. Разговор был скучный, и Гарри направился к Сириусу, который только что вошел в бар. *** Сириус опоздал на похороны не потому, что был, как выражалась мама Гарри, «раздолбаем»: он уезжал на международную конференцию по маггловедению в Ирландии. Мама говорила, что многие волшебники приехали туда только из-за Сириуса, ведь его авторский курс имел бешеный успех далеко за пределами Хогвартса. Горестное известие о смерти Меропы Риддл передали ему с небольшим, но существенным опозданием. Несмотря на поспешное аппарирование домой, Сириус успел купить в подарок Гарри маленькую модель мотоцикла в самом настоящем маггловском магазине. В любой другой день Гарри бы обрадовался: у него был целый шкаф с маггловскими штучками от крестного отца, — но прямо сейчас он был слишком расстроен подслушанным разговором. Ему нравился профессор Риддл, его уроки всегда были невероятны. Хогвартс многое потерял бы, если бы профессор Риддл уехал в Дурмштранг. И получается, что только мать держала профессора Риддла здесь, в школе. И теперь она умерла. Навсегда. Гарри не понимал: как это, навсегда? — Что случилось? — спросил Сириус. — Ты какой-то не такой. Гарри вертел в руках модельку, мучительно подбирая слова. — Помнишь, ты говорил, что магглы воспринимают смерть иначе, нежели волшебники? Ну, что когда умирает маггл, то он не может оставить на земле слепок души, всякое такое? — Да. — Волшебник может изобрести эликсир бессмертия, и его нужно принимать всю жизнь, чтобы жить и жить. Но настоящего бессмертия не существует. Ну, чтобы жить и жить всегда и ничего для этого не делать. Так? — Ну, в общем, да, Гарри. Не существует. — А это значит… Нет, невозможно произнести такое вслух. К счастью, этого не требовалось: Сириус все понял без слов и терпеливо ждал, когда Гарри сформулирует вопрос. — Недавно на защите мы проходили боггартов. И я понял: я не боюсь смерти, но я не задумывался о том, что бывает потом, после того, как умирает человек, очень дорогой для тебя. И когда профессор Риддл сказал, что вот теперь он может покинуть Хогвартс просто потому, что здесь его держало желание мамы и больше ничего не держит… А ведь его мама могла сегодня не умирать. Сириус тяжко вздохнул: ему явно не хотелось исполнять обязанности крестного отца. — Почему бы тебе не поговорить на эту тему с Лили... мамой? — Потому что она считает, что я слишком мал. Я сегодня задал ей вопрос, и она только обняла меня, и все. А ты всегда отвечаешь. — А что ты у нее спросил? — Профессор Риддл сказал, что его мама перестала пить эликсир бессмертия и поэтому умерла. Я спросил у мамы: как думаешь, почему она так сделала? Можно ли добровольно захотеть больше не видеть своих близких? И мама меня просто обняла и сказала, что никогда бы не рассталась со мной добровольно. А на вопрос не ответила. Сириус задумался. — Ну, если дело обстояло так, как говорит профессор Риддл… то, думаю, миссис Риддл просто-напросто устала продлевать свою жизнь. Все мы знаем, как она обожала и сына, и мужа. Чтобы обречь их на такое испытание при наличии выбора, должна быть веская причина. Возможно, не все было так гладко за фасадом этого дома, как нам всем это казалось. Не знаю. Гарри выразительно смотрел на него в ожидании продолжения. Но Сириус только руками развел. — Гарри, я и правда не знаю. Чужая душа — потемки. Но я понимаю миссис Риддл. Я люблю жизнь, но я бы не хотел жить вечно. А о чем-то лучше и не знать — будешь лучше на метле летать. Гарри очень хотел продолжить разговор, но папа почему-то именно в это время отвлекся от занимательной беседы и закричал: — Бродяга, эй, ты не хочешь поздороваться с лучшим другом? Сириус помахал рукой лучшему другу и похлопал Гарри по плечу: — Извини, Гарри. Мне надо идти. Продолжим разговор завтра. — А если завтра не будет? — выпалил Гарри. Сириус улыбнулся. — Как это не будет? Не будет завтра только у умерших, а мы-то живы. Если хочешь знать точный ответ на свой вопрос, тебе нужно спросить самого мистера Риддла. Хотя он, бедняга, в таком плачевном состоянии, что я лучше как-нибудь потом подойду выразить ему свои соболезнования. А, точно. Гарри же хотел сказать несколько ободряющих слов мистеру Риддлу! Мистер Риддл-то, в отличие от сына, определенно скорбел из-за безвременной кончины любимой супруги. Гарри огляделся по сторонам: профессора Дамблдор и Риддл уже закончили тяжелую беседу и начали две новые: Дамблдор присоединился к столику, где сидели родители Гарри, а вниманием профессора Риддла полностью завладел профессор Слагхорн. Мистер Риддл так и сидел в углу и выглядел совершенно несчастным. Гарри увидел, что к столику мистера Риддла подошла Гермиона, и присоединился к ней. *** Гарри не собирался ни о чем спрашивать мистера Риддла, тем более при Гермионе: она бы сочла такой вопрос бестактным и была бы права. Однако, как оказалось, старику самому захотелось выговориться, и в лице Гарри и Гермионы он нашел внимательных и сочувствующих собеседников. — Вы, должно быть, думаете, что я подавлен из-за смерти Меропы. Это не так. Это было так, но сейчас не так. Я опечален тем, что я ничего не чувствую, и тем, что ко мне вернулась память. Нет, погодите. Выслушайте до конца. С чего начать? С того, что в детстве я смеялся над сказками о колдовстве, особенно над одной. Ведьма околдовала принца, опоила любовным зельем, и он забыл свою семью, свою невесту и всю жизнь думал, что любит ведьму. А когда она умерла, морок спал, принц очнулся от зачарованного сна и осознал, что всю жизнь прожил во лжи. Гарри и Гермиона непонимающе переглянулись. Мистер Риддл сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, и говорил, говорил. — Все это и произошло со мной. Я так любил Меропу, так ее любил. Я думал, что любил ее. Когда она умерла, я едва не ушел вслед за ней. Я умолял ее принять лекарство от смерти, которое Том нам приносил все это время. Но она сказала: «Я ухожу, Том. Я больше не могу. Если сможешь, прости меня». Я не понимал, за что она просит прощения, она была добрая, кроткая, нежная, никогда не причиняла никому вреда. Почему она это сделала? Разве мы не были счастливы? Или я обидел ее своим невниманием? Я не переставал думать об этом. А сегодня я сидел вот здесь, на этом же самом месте, где сижу сейчас, сквозь туман боли принимал соболезнования — и вдруг знаете что? Туман рассеялся. Разум вернулся ко мне, и я понял, что никогда не любил Меропу. — Вы рассуждаете о любви как профессор Риддл, — не выдержал Гарри. Мистер Риддл только печально улыбнулся. — Нет, если бы я рассуждал как Том, я бы сказал так: принято считать, что отсутствие любви к супругу считается настолько ужасным, что это нужно скрывать. Но я не Том. Если бы я был действительно огорчен, я бы не скрывал этого. Сами подумайте. Только пару дней назад я сходил с ума без Меропы и собирался уйти вслед за ней. Но я решил, что нужен Тому, я не могу так с ним поступить, он же мой сын. Он приносил свое лекарство от смерти, чтобы мы жили. Так вот, я не просто вдруг осознал, что не люблю Меропу и никогда не любил. Я вспомнил, что прежде со мной происходило ровно то же самое, что и сейчас. Сначала всепоглощающее чувство любви, а потом — полное безразличие. Не может же быть, чтобы я всю жизнь любил Меропу, а после того, как она умерла, вдруг охладел к ней? У Гарри не было ответа на этот вопрос. Нужно будет завтра спросить у Сириуса. — Я вспомнил многое. У меня была невеста, Сесилия, девушка моего круга, но я почему-то женился на Меропе, которую и видел-то всего пару раз. Тогда мне тоже казалось, что я обожаю ее, мы поженились, вскоре она рассказала о беременности. Мы были счастливы. Но через несколько дней я вдруг понял, что она мне чужая, и немедленно вернулся домой. И тогда она пришла за мной. Она… — Что она сделала? — прошептала Гермиона. Все это время она неустанно прижимала носовой платок к глазам. — Я сидел за столом и вдруг почувствовал сильное желание выйти на улицу, а там стояла Меропа. Я подошел к ней и выпил то, что она мне дала. А потом — я остался с ней. Я прожил с ней всю жизнь и даже больше, и знаете... Это так ужасно, когда тебя насильно, колдовством, заставляют прожить не свою жизнь. Он тихо зарыдал. Гарри машинально вытер слезы рукавом. — Империус, амортенция, — бормотала Гермиона. — Вы поняли, что не любили миссис… Меропу, — сказал Гарри. — Но как вы поняли, что она вас околдовала? Просто потому, что она колдунья? — Только что Том с директором разговаривали, и я услышал. Директор сказал, что дети, зачатые под амортенцией, не умеют любить. Что-то щелкнуло у меня в голове, и я… все сложилось. И эти странные речи Тома... Он же всегда так гордился неумением любить. Я не думал, что это потому что… Но ничего уже не исправить. — Все можно исправить. Кроме смерти, — твердо сказала Гермиона. — Если рассказать Дамблдору… Мистер Риддл вдруг перестал рыдать и уставился на Гермиону со странным выражением на бледном лице. — Ты же Гермиона Грейнджер, — сказал он. — Первая по всем предметам. Она кивнула. — И у тебя есть… такая шутка, которая может менять ход времени? Гарри говорил, что так ты успеваешь посещать больше уроков. Ты бы могла им воспользоваться, вернуться в прошлое и… попросить Меропу не делать этого, не заставлять меня возвращаться к ней? Я слышал, вы с Гарри умеете убедить кого угодно в чем угодно. Это действительно выход, подумал Гарри. Но Гермиона, конечно, откажется. Она обещала не использовать хроноворот не по назначению, а она не из тех, кто нарушает школьные правила. — Не знаю, — неуверенно начала Гермиона. — Это очень опасно. Может быть, спросим у Дамблдора? — Нет, мы должны все сделать сами, — сказал Гарри. — Как профессор Риддл. Он же сам совершал свои подвиги. Да и ты думаешь, Дамблдор разрешит? Да он скорее съест лимонную дольку. А если что-то пойдет не так, он все поправит. Гермиона бросила взгляд на бедного мистера Риддла. — Да, это доброе дело. Дамблдор не станет сердиться. Они переглянулись как заговорщики. — Не могу же я применить хроноворот на глазах у всех, — Гермиона понизила голос. — Нам придется выйти на улицу. Гарри просиял. — Сейчас маме скажу, что отойду ненадолго. *** Неподалеку профессор Риддл азартно спорил о чем-то с профессором Слагхорном. — Никто, — говорил Слагхорн с каким-то странным ужасом в голосе, — никто и никогда не делал больше одного! Даже один — это слишком много! — Когда-то никто не знал всех двенадцати применений драконьей крови, — возражал Риддл. — Всегда поначалу люди считают что-то невозможным, но потом приходит тот, кто думает иначе. Экспериментирует, пытается выйти за рамки, как Дамблдор, как я, как вы. На самом деле я думал о трех. Три — это ведь счастливое число, что вы скажете? *** За столом, где сидели Сириус и родители, продолжали обсуждение какой-то очень важной темы. Гарри тронул маму за плечо. — Да, сынок? — Мы с Гермионой проводим мистера Риддла, ему нужно подышать свежим воздухом. Мама погладила Гарри по голове. — Хорошо, дорогой, только недолго. Что это у тебя в руке? Гарри заметил, что все еще сжимает модельку мотоцикла. И что он слишком сильно ее сжал, пока слушал рассказ мистера Риддла, — так, что костяшки пальцев побелели. — Сириус подарил. — Профессор Блэк. — В Хогвартсе — да. Мама улыбнулась, и Гарри — тоже. Какая же у него красивая мама! Добрая, самая лучшая. Невозможно представить, что могло бы быть иначе. Чтобы мама не любила папу, чтобы кто-то из них околдовал другого. Папа потянулся к нему и взъерошил ему волосы. — Ну, пап, — буркнул Гарри и сердито поправил все, как было. — Ладно, я пошел. *** Они уже были готовы приступить, как вдруг Гермиона спросила: — Но вы не оставите профессора Риддла? Мистер Риддл помолчал. Потом сказал: — Том… хороший мальчик. Он говорит иногда странные вещи, но у него золотое сердце. — Мистер Риддл помолчал еще и добавил: — Я бы никогда, никогда не оставил своего ребенка. Только Меропу. Она хотела ребенка от меня — пусть у нее будет ребенок, я буду помогать ему, но прожить жизнь хочу с той, которую любил. Гермиона достала маховик времени. — А ты точно умеешь им пользоваться? — спросил Гарри. — Это же не два часа назад, а годы назад. — Умею. Я прочла все книги, в том числе из Запретной секции. — Дамблдор разрешил? — Конечно, не могла же я без разрешения. Ой. Так, Гарри, вставай рядом. Мистер Риддл, мы сделаем все, что в наших силах. Последним, что они запомнили, прежде чем отправиться в прошлое, была счастливая улыбка надежды на лице мистера Риддла. *** Гарри думал, Меропа не поверит им и придется долго объяснять и рассказывать, но она поверила сразу. Кажется, она была готова поверить во что угодно. — Расскажите мне о Томе. Как он… там? — Он преподает в Хогвартсе! — сказал Гарри. — Он прекрасный учитель! — добавила Гермиона, — и он создал философский камень, а еще… — Про моего Тома, — тихо сказала Меропа и сжала руки. — Вы говорите, он страдал. Но он совсем не страдал со мной, он был счастлив. Я знаю, что он будет счастлив снова. Без меня. И он сказал, что не оставит нашего сына? — Да, он так сказал. Он обещал, что никогда не бросит своего ребенка. — Ну тогда я сделаю то, что он хочет. Главное, чтобы сын не остался без отца. А уж я-то как-нибудь справлюсь. Насколько светилось счастье в глазах Тома Риддла, когда он думал, что проживет свою жизнь заново, настолько тусклыми были глаза Меропы, когда она приняла решение дать ему эту возможность. *** Когда они дошли до Хогсмида, уже начало темнеть. На стене «Трех метел» кто-то успел приклеить смешное объявление «Разыскивается» с колдографией Сириуса. Гарри решил, что в следующее воскресенье надо будет зайти в «Зонко» и купить такое же со своей колдографией: Сириус выглядел таким худым и злобным — настоящий преступник! — Смотри! — Гермиона вдруг показала на странную темную фигуру в капюшоне. — Это же дементор! Настоящий дементор! — Кто такой дементор? — Ты вообще когда-нибудь читал хоть что-то по истории магии? — возмутилась Гермиона. — Когда-то они охраняли Азкабан. Я потом тебе расскажу. Я думала, они давно покинули Англию. В пабе, как ни странно, не было ничьих родителей, ни Невилла, ни Гермионы, даже Сириус с папой куда-то ушли. Зато там был Министр магии и несколько преподавателей. И они смотрели на Гарри с большим удивлением. — Гарри! — воскликнул Фадж. — Почему ты здесь? Насколько я помню, твой дядя не подписал тебе разрешение посещать Хогсмид? Это было странно: с каких пор на посещение Хогсмида требовалось разрешение? И при чем тут вообще дядя Вернон? — Не нужно было спрашивать дядю Вернона, — сказал Гарри, — он никогда не подписал бы мне ничего такого. Он терпеть не может магию. Спросите лучше у моей мамы, она обязательно подпишет. Тут Гарри обвел взглядом паб и нахмурился: — Странно, что ее тут нет. Вы ее не видели?