Сны

      Это был странный праздник и странное место — древняя кимерская крепость со множеством тёмных галерей и высокими сводчатыми потолками, где глаз мог различить лишь обрывки паутины и скопище мрачных теней. Помещение было залито резким мертвенно-бледным светом лун, проникающим внутрь через амбразуры и узкие фрамуги, а от стен, источающих сырость, эхом отлетал торжественный перезвон малых колоколов. Их могучие голоса проникали в самое её существо и будили в сердце непонятные страхи.       Сколько хватало глазу, всё пространство было заполнено людьми в необычных одеяниях, вышедших из употребления много веков назад. Они переговаривались на чуждом и непонятном ей языке, но рты их не двигались. Она всматривалась в их лица, но не узнавала их. Вся обстановка, несмотря на странность места, говорила о том, что происходит брачная церемония.       На ней было белое подвенечное платье из летучей ткани, и она шла как во сне, ведомая высоким незнакомцем в золотой маске. Был ли он её суженым или посаженым отцом, она не могла сказать с уверенностью.       Им под ноги сыпались изжёлто-золотым дождём нежные лепестки канета. Невзирая на всю торжественность церемонии, она испытывала не сладкий трепет предвкушения, как полагается невесте, а смятение и всё возрастающую тревогу. В руках она нервно теребила пышный букет из лазурно-голубых цветов и мысленно проклинала чересчур густую вуаль, ниспадающую сверкающим белизной каскадом на глаза. Она страстно желала сорвать этот нелепый атрибут праздничного наряда и прервать глупый маскарад, но её пальцы будто приклеились к букету и локтю незнакомца, который увлекал её всё дальше в глубь толпы, как слепого несмышленого котёнка. У неё неприятно засосало под ложечкой от осознания, что тело ей не подчиняется.       Тем временем её спутник непринужденно шутил и смеялся, заговаривая с каждым встречным. Но ответом ему был лишь глухой шёпот безликой в своём разнообразии лиц толпы. Их отчуждённые, но пристальные взгляды были прикованы к нему и его спутнице – и от них у неё мех вставал на затылке дыбом.       Вдруг толпа отхлынула в стороны, и её взору открылись старые выщербленные ступеньки, ведущие к алтарю. Но вместо курящихся благовоний, цветов и прочих атрибутов свадьбы на нём возвышалась уродливая рогатина с кусками подвешенного зловонного мяса, испещренного гноящимися язвами. На мгновение она забыла, как дышать, и вдруг обнаружила, что грудь её вовсе не двигается, словно у трупа.       Всё её существо запротестовало. Она яростно хлестала хвостом воздух и упиралась в попытке вырваться из цепкой хватки незнакомца, который упорно тащил её к алтарю, — всё тщётно. Раздавшийся подобно грому небесному звон большого колокола вверг её в пучину всепоглощающего отчаяния.       Под этот неописуемый грохот незнакомец в золотой маске сорвал с неё вуаль, и она увидела, что окружена мертвецами. Их губы не шевелились, рты были запечатаны печатью смерти, но их шепчущие голоса оглушали её. Её взгляд непроизвольно упал на букет и она с отвращением выпустила его из рук – ампульные стручки, мерцая фосфорическим светом, рассыпались по полу и из них роем поднялись к потолку большие трупные мухи. А с потолка падали, устилая пол крупными бурыми хлопьями, корпрусные струпья.       Она обратила перекошенное страхом лицо к своему спутнику и чуть не лишилась сознания. Маска была сброшена. На месте глаз зиял огромный чёрный провал, а рот превратился в смердящее гнездо копошащихся толстых тошнотворно-белых червей.       Крик ужаса и отвращения застрял у неё в горле. Но она не могла дышать, и язык её вибрировал впустую.       Фигуры сомкнулись вокруг неё. Они склонилась над ней с шуршащим сладострастным шипением, протягивая к ней свои когтистые обтянутые дряблой кожей лапы, разрывая одежду и плоть…       Ни убежать! Ни уползти! Ни умереть!       Жуткое видение исчезло внезапно - Хагар-Ма пробудилась от собственного немого крика. Она резко села, прижимая ладонь ко рту, оглушённая биением сердца. Её всю сотрясала крупная дрожь. Руки у неё были влажные и липкие от пота, а глаза всё ещё застилал морок кошмара. Прямоугольная спальня, завешенная гобеленами с растительными узорами и заставленная предметами роскоши, освещалась одним лишь огарком свечи. Дотлевающий в серебряном подсвечнике фитиль плавал в расправленном воске и тревожно мигал, и от этого слабого трепетания гротескные тени плясали по углам комнаты в зловещем, насмешливом ритме.       Не дыша, напряжённо вслушиваясь в тишину и боясь услышать осторожную поступь незваного гостя, посла Дагот Ура, Хагар-Ма опасливо вглядывалась в щель приоткрытой двери. К её вящему облегчению, всё было спокойно. Ничто не нарушало покой обитателей поместья, кроме крысиной возни в стенах, да отдалённого, едва уловимого её чутким ухом шума прибоя. Она утомлённо закрыла глаза и обняла себя за плечи: на сей раз Дагот Ур обошёлся покушением лишь на здравость её рассудка.       Она поняла, как ошибалась, когда связывала терзавшие её кошмары исключительно с одиночеством, мраком и безмолвием пустошей, посреди которых часто приходилось коротать ночь. Напрасно она надеялась спастись от ужасных видений, окружив себя людьми и даже разделив ложе с одним из них. Ничто не могло спрятать её от всевидящего ока Дагот Ура – ни толстые стены Вивека, ни тяжелый полог чужой кровати с массивным балдахином.       Она снова ощутила острый приступ одиночества, которое неотлучно сопровождало её всюду, куда бы она ни попадала на пути к исполнению (или опровержению, — она сама ещё не знала, куда приведёт её эта авантюра) пророчества о возрожденном Нереваре.       Она кинула беглый взгляд на фигуру спящего у стены Крассиуса. Он не просыпался. Спал на редкость крепким даже для праведника, коим он отнюдь не был, сном. Этот баловень божественного вдохновения, без устали строчивший свои сомнительного содержания, но обладавшие изрядной долей странного очарования пьесы, был до смешного беззаботен. Хагар-Ма хотела обладать хотя бы частью той же беспечности, но слишком много ответственности лежало у неё на плечах, и речь шла не об успехе будущей книги и даже не о хитросплетениях политических интриг Домов, но о благополучии и будущем целой страны.       О том, чтобы снова сомкнуть веки, она даже не мечтала – слишком чудовищным было видение, слишком тревожный осадок оно оставило. Хагар-Ма решила пройтись по ночному Вивеку в надежде рассеять остатки воспоминаний о кошмарном сне, а если повезёт, то и нагнать дремоту. Но когда она спустила ноги на пол, кровать предательски заскрипела.       Крассиус на другой половине постели беспокойно зашевелился и перевернулся на другой бок, лицом к Хагар-Ма. Он видел в темноте гораздо хуже неё и не мог рассмотреть, как она взволнованно прижимает уши к макушке и как от безотчётного испуга топорщатся её усы. Но как она дрожит и зябко ёжится, будто от ледяного дыхания северных ветров Солтсхейма, он чувствовал даже на расстоянии.       Сонно моргая спросонья, он приподнялся на локте:       — Что стряслось, пышечка? Куда это ты собралась посреди ночи?       Большой, с мозолями от пера между средним и указательным пальцами, рукой он обнял её за плечи и ласково погладил по шерсти.       — Не бер-ри в голову, — с деланным легкомыслием отмахнулась она. — Ничего такого, с чем бы этот хаджит не спр-равился. — От волнения она непроизвольно перешла на диалект своего народа, который использовала обыкновенно лишь в театральных целях и для маскировки. Это насторожило Крассиуса ещё больше, и он теснее прижал её к своей груди.       Вялым движением она хотела сбросить с себя его руку, но это не возымело никакого эффекта. Она ощутила у себя на спине шершавые прикосновения его небритых щёк. Он покрывал её лопатки и позвоночник утешающими маленькими поцелуями, посылая ток и импульсы по всему её телу от кисточек ушей до кончика хвоста. Это действовало на неё умиротворяюще.       — Ты можешь обо всём рассказать дядюшке Курио, тыковка моя. И для этого вовсе не обязательно покидать тёплой уютной постели. Давай-ка ложись обратно и нашепчи мне на ушко обо всём, что так встревожило твоё впечатлительное сердечко.       Трудно было устоять перед его медовыми речами. Она прильнула к его мужественной груди с колечками тёмных волос даже с большим рвением, чем позволяла её гордость, и это немало порадовало самолюбие Крассиуса. Он накрыл её одеялом и игриво пощекотал под подбородком.       — А теперь расскажи, что тебя так взволновало, золотце.       И тут Хагар-Ма поймала себя на мысли, что не помнит в точности своего сна. Только липкое ощущение запредельного страха, всё ещё теснившееся в груди.       — Сны. Меня мучают странные сновидения. Они никогда не повторяются в точности, но необычайно схожи друг с другом…       Она с горькой злобой в словах начала рассказывать Крассиусу о Дагот Уре, его прислужниках и видениях, которые этот дьявол насылает на неё каждую ночь. А Крассиус слушал не перебивая, с участием, давая волю всем тёмным мыслям, которые роились у неё в голове и отравляли её жизнь. Он не интересовался пророчествами и к идее о вещих снах относился с чисто имперской прагматичностью, но подвергнуть сомнению слова Хагар-Ма не решался. Он видел, в каком она пребывала состоянии, а такую решительную и смелую женщину, как она, трудно напугать ничего не значащими пустяками.       Она говорила, пока опустошённая, усыплённая его мягкими поглаживаниями по спине, не провалилась в тяжелое, без всяких сновидений забытье.       Нарушить её сон было бы подлым кощунством. Поэтому Крассиус лишь запечатлел на её прелестном, по-кошачьи покатом лобике поцелуй и после велел заглянувшим слугам не тревожить их до полудня, а все деловые встречи перенести на неопределенный срок.