Химия нравов

      Чего у Рина в достатке — так это вспышек ревности. Они неуклонно следуют одна за другой: сначала Бачира как-то не так потрепал Исаги по макушке, потом — Наги непозволительно долго смотрел на него, хотя Исаги был убежден, что друг просто спал на ходу и выбрал его точкой сосредоточия по случайности; затем — ухмылка Чигири была чрезмерно широкой и многозначительной, когда он в очередной раз пообещал одолеть Исаги на поле.       А когда на Исаги обратил внимание самодовольный король команды «Bastard Munchen», то начался сущий ад. И назвать это адом — вовсе не значит приукрасить или преувеличить. Ад и Рин Итоши в одном предложении — не гребаная метафора.       Исаги был бы рад, будь это игра или розыгрыш. Но Рин был слишком серьезным и неприступным для игр и розыгрышей. За все время, проведенное в синей тюрьме, Исаги ни разу не видел его смеющимся или беззаботным.       Разве что изредка, когда они оставались наедине, Рин — с ума сойти! — позволял себе какую-нибудь шалость или своеобразное проявление заботы: упрекал за развязанные шнурки, находил на его лице признаки недосыпа или усталости, незамеченные им самим, гнал в постель иной раз раньше положенного срока и целовал затылок, покусывал плечо, поднимая ворох мурашек по коже Исаги.       Ему нравилось до нехарактерной дрожи в коленях, что таким одомашненным, таким ласковым Рин был только с ним. С остальными — колючка обыкновенная. Как куриная ножка, застрявшая в горле. Вечно бубнил, разбрасывался пафосными формулировками в духе: «Я всех вас уничтожу» или «Вы никогда не догоните меня — глотайте пыль, неженки».       С тех пор, как у них завязались романтические отношения, немногое изменилось. Они остались соперниками. И это было так странно — слышать по утрам «я тебя сделаю, Йоичи» и вдохновленно идти на тренировку, думая: «это мы еще посмотрим, кто кого», а по вечерам трактовать эту фразу совсем на другой лад. И не отвечать вызовом на вызов.       Исаги и сам дивился себе: он не прочь быть покладистой зверушкой в руках Рина. Растворяться в его объятиях, как морская соль в океане.       Рин любил укусы, но оставлял засосы на незаметных местах — там, где ни одна живая душа не прознает о том, что Исаги Йоичи принадлежит ему одному. Грудь, живот и ниже — поясница, бедро и ягодица.       Голова кружилась от восторга: Исаги нравилось разделять с возлюбленным этот маленький секрет. Не то чтобы их сокомандники не видели страсти, вспыхнувшей между ними — она была почти физически осязаемой. Хоть на ломтики режь, да в тарелки накладывай.       Бачира, к слову, первый отведал бы плод их страсти, еще бы и добавки попросил. Негласный лучший друг часто стрелял говорящими взглядами в сторону Исаги — и взгляды эти пробирали до костей. «Если он заметит…»       А в следующую секунду резко становилось плевать. Это же Бачира! Родной, дружелюбный и безобидный. Опасаться его стоит только на поле, а не за его пределами. Своих он ни за что не выдаст. А Исаги давно посчастливилось стать «своим».       Если так подумать, он и вправду благодарен блю локу за то, что этот проект помог обрести ему близких друзей и восхитительного парня. Это было меньшее, на что он рассчитывал по прибытии в общежитие пятого корпуса. Стать лучшим нападающим в мире — вот цель, волновавшая его душу, заставляющая заниматься непосильными тренировками и включать мозги на максимум.       Цель осталась неизменной, но она обросла иными ценностями — Исаги познал возбуждение первого поцелуя, разделил веселье от потрясающих голов — своих и товарищеских, выучился давать отпор и отстаивать свои интересы.       Он столкнулся со множеством характеров — и научился с ними уживаться; столкнулся и со множеством техник ведения игры — и впитал их в себя как губка. Может и не техники, но знание и понимание того, как они устроены.       Объяснение с Рином вышло рваным, никудышным, неуклюжим. Они пересекались слишком часто — в душе, в коридорах и в тренажерных — чтобы назвать это просто совпадением. Рин нечаянно толкнул Исаги — он больно впечатался в стену и прошипел проклятия. Рин навис над ним, как скала — боги, какой он высокий, аж дух захватывает! — и потребовал объяснений.       Сначала Исаги не сообразил: объяснений, собственно, в чем?       Но Рин, выхаркивая накипевшее, как пожар, поведал ему обо всем: о своей безграничной, всеобъемлющей ненависти, которая является для него и стимулом, и преградой одновременно. О том, как жалок и недостоин Исаги своего места под солнцем. Исаги невовремя вспомнил Каина и Авеля и насмешливо протянул:       — Рин-чан, а ты в курсе, что зависть — очень плохое чувство? Рано или поздно оно тебя сожрет.       О, как Рин разозлился! Даже воздух сгустился. Стоило видеть искры и молнии в его глазах. Он стиснул зубы настолько сильно, что Исаги был готов поклясться, что услышал скрежет; он забеспокоился, что Рин ненароком прикусил себе язык или щеку, ведь молчать в ответ на издевку — совсем не в его характере.       Но затем Рин выпалил:       — Глупость какая. Завидовать неудачнику вроде тебя? Я не настолько…       Исаги не дал ему договорить. Заткнул поцелуем. Лучший способ заткнуть человека — поцеловать. Исаги взял на заметку: следует чаще им пользоваться. Но то, с каким собственническим пылом Рин сгреб его в охапку и зарылся пальцами в его волосы, не оставляло сомнений в том, что если Исаги попробует заткнуть поцелуем кого-то, кроме Рина, то очень сильно пожалеет.       Таким образом Исаги не оставил ему ни малейшего шанса. Рин Итоши был раздавлен. Унижен. И совершенно опьянен.       Это странно, ведь в блю локе была запрещена выпивка. Тогда Эго Джинпачи следует выставить Исаги Йоичи на порог — ходит тут и соблазняет юных футболистов. Непростительная провокация. «Но я ведусь», — думал Рин, угрюмо отстранившись. Он нарочито вытер губы рукавом, сплюнул на пол и рыкнул, что это ошибка. Пусть Исаги не тешит тщеславие мыслью о собственной неотразимости. Но Исаги и не думал тешить тщеславие. И обижаться — тем более.       Он выкинул это недоразумение из головы на добрую неделю. Ну, поцеловались и поцеловались, с кем не бывает? Если ненависть можно построить на обожании, то почему поцелуй — нет? В противоположном смысле, то есть, — поправил себя Исаги. Просто Рин так сильно ненавидит Исаги, а он с таким рвением принимает его вызов, что их взаимные чувства друг к другу вылились в интимное действие. Ну, ничего страшного. Мир не рухнул балластом.       Правда, проблема все-таки была. И не одна. Исаги понравилось. И Рину, похоже, тоже, раз он начал избегать Йоичи.       А потом они не сдержались и повторили, почти одновременно прижавшись друг к другу. Рин отстранился, словно опомнился. В глазах Исаги вспыхнули смешинки.       — Что, и на этот раз вытрешь рот?       Парень не ответил, а Исаги продолжал потеху, ведь он впервые увидел подобие смущения на вечно каменном, безапелляционном лице.       — Почему ты избегал меня?       — Я не…       Рин досадливо прикусил нижнюю губу, поняв, что начал оправдываться. Как мерзко и сопливо на душе. Оправдываться — не его стиль.       — Ты не… — подталкивал Исаги, и Рин на удивление сдался:       — Я боялся своих чувств.       Наверное, первое честное признание выбило Исаги из колеи.       — Значит, чувства все-таки были?       Рин раздраженно выплюнул:       — И не у меня одного.       У Исаги испарилось всякое желание шутить.       — Ты прав, — совершенно серьезно, почти сурово.       Это стало отправной точкой их странной, необузданной страсти. Целовать соперника — это все равно что целовать врага. Исаги не мог отделаться от мысли, что в их отношениях ненависть и любовь перекликались. Но это не казалось чем-то неправильным. Такова химия их нравов — таких разных, противоборствующих, но неизменно тянущихся друг к другу.       До встречи с Рином Исаги никогда не задумывался о своей ориентации. Он засматривался в средней школе на ляжки и оголенные бедра девушек, когда подол коротких юбок приподнимал порыв ветра из открытого окна. Но и парней он находил привлекательными. Их шеи, плечи, пресс. Впрочем, важно ли это? Он — человек, нашедший свою любовь, вот и все. А пол, цвет волос и прочая ерунда — дело десятое. Когда любишь человека по-настоящему, не то чтобы не обращаешь на все это внимание, просто принимаешь его таким, какой он есть.       Но после двухнедельных каникул в Рай нагрянули неприятности. Разлученные командами разных стран, Рин и Исаги лишь списывались, и то под ночь, оба утомленные бесчисленными тренировками. Но когда Михаэль Кайзер стал позволять себе «лишнее», Рин не мог остаться в стороне.       — Рин… — шепнул Исаги почти беззвучно, до того не ожидавший увидеть парня, выйдя из душа, что разинул рот, точно призрака увидел, — как ты сюда попал? Разве ты не должен…       — Заткнись. Куда важнее, какого черта этот белобрысый хмырь распускает руки?       — Это ты о ком? А, Кайзер. Просто долбанутый, не обращай внимания. И, Рин, ты поэтому пришел? Это, конечно, очень трогательно, но тебе следует вернуться, пока тебя не хватились.       Восторженные аплодисменты. В одной пижаме из полумрачного коридора выглянула знакомая фигура.       — О, вы это обо мне? — Кайзер широко улыбнулся и так же широко раскрыл руки для объятий. — Как лестно быть предметом обсуждения двух подающих надежды футболистов.       Рин цыкнул. Исаги боялся, как бы их романтическая драма на почве ревности не переросла во что-то большее. Кайзер подошел сзади, пристроился почти вплотную, явно забавляясь помрачневшим лицом Рина, а затем отошел в сторону и оглядел его с ног до головы оценивающим взглядом.       — Какое тело, какое личико. Это твой парень, Йоичи? Повезло тебе, однако. Ну, бывайте. Долго не засиживайтесь, детишки.       И, помахав на прощание, Кайзер скрылся восвояси. Немецкий был грубым, несколько шершавым и глухим языком по мнению Исаги.       — Ты что-нибудь понял? — поинтересовался он у Рина.       — Что-то про тело и детишек.       — Я же говорю, извращенец какой-то.       На том и, пожав плечами, порешили. Обошлось без заверений типа «ты единственный, кто мне нужен». С Михаэлем Кайзерем все и так понятно. Мутный хрен и не более.