~•~
Джеймс уверен, что его вот-вот вырвет. Он думает, что единственная причина, почему он этого еще не сделал, связана с тем, что рядом родители. Но, несмотря на все это, руки Эффи, обнимающие его лицо, все же успокаивают его. — О, любимый, — шепчет Эффи, уголки ее губ подрагивают. — Мама, — хрипит Джеймс, его глаза слезятся. Он впивается взглядом в нее и в отца, переводя глаза с одного родителя на другого. Он больше никогда их не увидит. Эффи резко сглатывает. — Не смотри так, Джеймс. Ты можешь победить. Понимаешь? Ты можешь. Она знает, о чем говорит. Эффи стала победительницей сорок четвертых Голодных игр сорок лет назад, когда ей было всего лишь тринадцать, так что она имеет некоторое представление об играх. Ее первая жатва. Легкий взмах руки — и ее имя вытянули из чаши; никто не думал, что она выживет, но ей удалось. Она никогда не говорит на эту тему, и Сириус знает о ее опыте на арене больше, чем Джеймс. В конце концов, Эффи была его ментором и помогла ему вернуться домой. Как только Сириусу исполнилось восемнадцать и он по закону смог перенять ее обязанности, он сразу занял ее должность. Джеймс прожил в Деревне Победителей всю свою жизнь. Сириус был его лучшим другом с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать. С того дня, когда Джеймс перелез через ограждающую деревню стену и скатился по склону прямо на Сириуса. Конечно, они видели друг друга и раньше до этой случайной встречи, издалека, но до того момента жили разными жизнями. У Джеймса были личные учителя — привилегия пребывания в Деревне Победителей, — а Сириус ходил в школу. Драка была первым, что они сделали, когда столкнулись (потому что оба пробрались на улицу тайком и думали, что другой доставит неприятности), но менее чем через двадцать минут пообещали друг другу стать лучшими друзьями навсегда — и это обещание никто из них не нарушил. Когда в шестнадцать лет Сириус вызвался добровольцем вместо Регулуса, Джеймс почувствовал, как что-то в нем сломалось так, что уже никогда не срастется вновь. Он помнит это — помнит, как изо всех сил боролся за то, чтобы увидеть Сириуса перед его отъездом. У него было всего несколько секунд, чтобы обнять Сириуса, прежде чем того вырвали из рук Джеймса. Последнее, что Сириус сказал ему, было отчаянной просьбой. «Джеймс, позаботься о Регулусе». Джеймс пытался, но о Регулусе было сложно заботиться и тогда, когда ему было пятнадцать, и сейчас, в двадцать пять. Он не знает почему, но отношение Регулуса к Джеймсу изменилось в негативную сторону, когда тому исполнилось пятнадцать. Джеймсу не нужно было, чтобы Регулус ему симпатизировал для того, чтобы о нем заботиться; проблема заключалась в том, что Регулус избегал его на каждом шагу. В основном он заботился о себе сам, как бы Джеймс ни старался. Правда, Джеймс действительно не мог сделать многого. Единственным исключением, когда Регулус подпускал к себе ближе, были дни, когда они собирались вместе во внутреннем дворе, чтобы посмотреть на Сириуса на арене. Джеймс помнит, как однажды Регулус протянул руку, чтобы взять его за плечо, и вцепился в него, пока они оба смотрели, как на Сириуса напали и как ему удалось убить напавшего. Когда Сириус, шестнадцатилетний, с выгравированной на костях войной и застывшими в глазах призраками вернулся с арены и они с семьей переехали в Деревню Победителей, Джеймс был единственным, кто заботился о нем. Уж точно не его родители, которые только и делали, что пренебрегали им и жестоко с ним обращались. Регулус… он не мог заботиться о Сириусе. Все было не так просто. Сириус уже не был тем же, что до попадания на арену, и именно Джеймс говорил с ним сквозь истязающие его галлюцинации; именно Джеймс заставил его впервые рассмеяться после того, как он вернулся домой; именно Джеймс следил за тем, чтобы он ел, не давал ему снова перешагнуть черту зависимости, и поддерживал его, когда он разваливался на части. Джеймс — его лучший друг, и он дал обещание. И это только одна из причин, по которой он смотрит на свою мать и грустно улыбается, прежде чем прошептать: — Я не вернусь домой, мама. — Джеймс, — хрипло говорит Монти, его глаза блестят. Отец Джеймса — тихий человек, несмотря на свой внушительный рост. Эффи называла его мягким гигантом, когда не дразнила Блохой, исключительно ради иронии. Блохи — крошечные; Флимонт Поттер — полная их противоположность. В целом он простой человек, домосед и ученый, любящий муж и лучший отец, о котором Джеймс мог бы мечтать. Сейчас же он выглядит так, будто убит горем. — Сынок, не надо, не говори так. Если ты будешь бороться… — Я буду бороться, — тихо вклинился Джеймс. — Я буду бороться. Но когда настанет конец и мы останемся вдвоем… я не буду бороться с ним. Глаза Эффи закрываются, ее губы дрожат, прежде чем она поджимает их и наклоняет голову. Убрав руки со щек Джеймса, она хватает его за плечи и крепко сжимает их. Из ее горла вырывается ужасный звук, а голос звучит надломленно, когда она шепчет: — Пожалуйста. — Мне жаль, — выдыхает Джеймс, судорожно сглатывая. Монти отводит взгляд, его челюсть напряжена, по щекам текут слезы. Грудную клетку Эффи покидает прерывистый вздох, и она поднимает голову, чтобы посмотреть на сына. Ее лицо поникло от печали. Джеймс пытается изобразить улыбку, но она неестественно дрожит на его губах. — Мама, папа, мне очень жаль. Я не могу этого сделать. Я не поступлю так с Сириусом. Я собираюсь сделать все, чтобы Регулус выбрался. Это то, за что я собираюсь бороться. — Есть бесчисленное множество способов умереть на арене, Джеймс, — хрипло говорит Эффи. — Ты хочешь сражаться, чтобы вытащить Регулуса? Хорошо, но, если… если он не выберется, если что-то случится, ты будешь бороться из последних сил, чтобы вернуться домой, понял? Твое сердце… У тебя такое большое сердце, настолько переполненное любовью… И я никогда не хотела, чтобы ты потерял его, но там? Ты не можешь позволить своему сердцу встать на пути твоего выживания. Джеймс неуверенно кивает. — Хорошо, мама. Хорошо, но этого не случится, потому что я вытащу его, даже если это убьет меня, — он делает паузу, затем слабо улыбается. — Ну, вообще-то, это точно меня убьет, так что это недалеко от правды. — Джеймс, не смей шутить сейчас, — вклинился Монти. — Я хочу, чтобы вы запомнили меня именно таким, — шепчет Джеймс, и они смотрят на него пораженно. — Здесь, в эту секунду, потому что то, что будет происходить там, прежде чем меня не станет… Я не хочу, чтобы это осталось в вашей памяти. Это будет слишком, если я попрошу вас не смотреть игры? — Да, — твердо отвечает Эффи. — Ты наш сын, Джеймс. Нет ничего, что ты мог бы сделать на этой арене и что изменило бы наше отношение к тебе или то, как сильно мы тебя любим. Мы… мы так сильно любим тебя… — Я тоже люблю тебя, мама. Я люблю вас обоих, — хрипит Джеймс, чувствуя, что объяснил недостаточно. Что слов не хватает, чтобы выразить, как он благодарен за то, что они у него есть. Эффи крепко обнимает его, а Монти подходит ближе, чтобы обхватить их обоих, и Джеймс закрывает глаза, позволяя родителям держать себя в объятьях. Большинство людей не знают, какое объятье с родителями станет последним. Джеймс знает.~•~
Сириус мечется по комнате, прислушиваясь к тихому бормотанию родителей за дверью. Он не слышит голос Регулуса, а это значит, что тот молча слушает наставления. Сириусу не нужно слышать родителей, чтобы догадаться, о чем они говорят. Просто отрывистые приказы вернуться домой или умереть смертью, которая не опозорит семью. Это мало отличается от того, что они сказали Сириусу десять лет назад. Сириус вернулся c арены, совершив постыдные поступки, чтобы снова иметь возможность переступить порог дома. Поступки, которые до сих пор живут под его ногтями и веками. Он не умер смертью, опозорившей его семью, но после возвращения проживает жизнь, которая, несомненно, ее позорит. Во всяком случае, так считают его родители. Иногда трудно быть членом семьи Победителей, но еще труднее, когда ты сам являешься им. Сириус считает это смешным, ведь Вальбурга и Орион никогда не были на арене. Только Альфард, Сигнус, Беллатриса и Нарцисса — все они были Победителями. Альфард не очень хорошо справился с последствиями игр: он устроил много публичных сцен и в конце концов покончил с собой из-за выпивки и плохого самочувствия. А вот Сигнус справился — и вырастил трех дочерей, способных справиться с подобной ситуацией. И когда Беллатрисе и Нарциссе пришлось, они доказали это. После своих игр Нарцисса уехала, чтобы выйти замуж за кого-нибудь из первого дистрикта, приближенного к Святилищу. Будучи Победительницей, она имела такую возможность, и она также могла взять своих сестер с собой. Беллатриса ушла с ней, а Андромеда нет. Она осталась и осела с мужчиной по имени Тед, которого семья совсем не одобряла. Андромеда отдалилась от родных, но не от Сириуса — он всегда тайком навещает ее и маленькую Нимфадору, самую милую малышку, которую он когда-либо видел. Вальбурга и Орион отказались от Сириуса много лет назад: они уже давно не разговаривают с ним и не признают его несмотря на то, что с радостью пользуются преимуществами, связанными с его победой. Однако они все еще контролируют Регулуса, поэтому запрещают ему видеться с Андромедой, и Регулус слушается их. Конечно, Регулус слушается, потому что последствия непослушания могут оказаться плачевными. Сириус понимает его, даже если это сводит его с ума, потому что он сам никогда не был готов прогнуться. Но ожидать того же от Регулуса бессмысленно. Регулус делает только то, что считает нужным сам. И это убьет его. Сириус чувствует, как спазм пронизывает его живот. Он помнит, как вызвался добровольцем вместо своего младшего брата, первым за несколько десятилетий, по крайней мере, в их дистрикте. Ему пришлось это сделать, потому что, как только он услышал имя Регулуса, понял, что его младший брат умрет. Регулус — в том возрасте — никогда бы не выжил на арене. Честно говоря, Сириус не был уверен, что выживет на арене сам, но он сделал это. Иногда он жалеет, что ему удалось. Иногда он ненавидит Регулуса за то, что тот настолько ему дорог, что Сириус пошел на это ради него. Но никогда — ни разу — Сириус не жалел о своем решении. Он никогда не пожалеет о том, что спас жизнь своему младшему брату. Это похоже на плевок в лицо. Как будто он просто отложил неизбежное. Потому что вот он, Регулус, его имя все еще звучит в ушах Сириуса и он не может сделать ничего, чтобы его спасти. Еще Джеймс. Джеймс окажется на арене вместе с Регулусом. Разве это справедливо? Что Сириусу вообще с этим делать? Ему хочется кричать, биться о стены, ударять кулаками по всему, что попадется под руку, пока разум не успокоится. Он не может… Он не знает, как ему справиться с этим. У него нет гребаного выбора. Сириус должен натренировать их. Подготовить. Обучить. Он должен передать им знания, советы и инструменты, чтобы выжить, а затем смотреть, как они идут навстречу смерти. За последние восемь лет Сириусу ни разу не удалось вернуть трибута домой, и теперь в его помощи нуждаются его младший брат и лучший друг. Он не знает, как сказать им, что никто не способен им помочь, что в конце концов все сводится к отчаянной потребности человека выжить. Он может вложить в их руки оружие, научить их, как не умереть от обезвоживания или голода, заставить их запомнить ядовитые растения и дать общие правила: что стоит, а чего не стоит делать, чтобы повысить свои шансы на выживание. Но правда в том, что они выживут, только если очень сильно захотят. Сириус выиграл свои игры, задушив человека до смерти голыми руками — не первое его убийство, и даже не самое ужасное, — но он был обессилен голодом, полумертв от обезвоживания и истекал кровью. У мужчины был нож, а у Сириуса — ножевая рана. У мужчины было преимущество, а у Сириуса — воля к выживанию. Этот человек должен был жить, но Сириус позаботился о том, чтобы этого не случилось. Это странно, потому что Сириус думает — и всегда думал, с самого момента победы, — что смерть на арене — это милость. Но так было ровно до тех пор, пока люди, которых он любит, не стали трибутами. Наверное, он эгоист, потому что независимо от того, является такая смерть милостью или нет, он все равно отчаянно хочет, чтобы они оба выжили. А они не могут. Не оба. Это все равно что попросить Сириуса выбрать между сердцем и легкими. Сердце перестанет биться, если легкие не будут работать, а легкие не будут работать, если сердце перестанет биться. Они должны сосуществовать; он не сможет пережить потерю одного из них. Вальбурга и Орион показываются из-за двери, и оба на мгновение замирают, глядя на него. Обрывистый приказ — это все, что говорит мать: — Верни его домой. С этим, не добавляя ничего больше, они уходят. Сделав глубокий вдох, Сириус ступает несколько шагов вперед и проскальзывает за дверь. Его сердце сжимается, когда он видит Регулуса. Он выглядит маленьким, несмотря на свои двадцать пять лет. Но, возможно, это связано с тем, что Сириус смотрит на него и видит его пятнадцатилетним. Просто его младший брат. Всегда его младший брат. Они не говорят, как раньше. Слишком разные и в то же время слишком похожие. Сириус пережил слишком многое, и за это время Регулус успел от него отдалиться. Регулус все еще живет в доме с контролирующими все родителями, и, возможно, теперь, когда они стали старше, их и не бьют, но методы воспитания Вальбурги и Ориона точно не стали лучше. Сириус не был дома с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать; с тех пор, как он по-настоящему ушел и переехал к Поттерам, живущим чуть выше по улице. Однажды он попросил Регулуса пойти с ним. Тот отказался. — Я самый большой неудачник, — сухо заявляет Регулус, и Сириус долго смотрит на него, а затем издает нервный смешок и прикрывает за собой дверь. Для любого другого человека Регулус, скорее всего, выглядел бы невозмутимым, лишь немного раздраженным, однако Сириус видит в его глазах тускло мерцающий страх. Регулус пытается скрыть его, но Сириус видел слишком много подобного в своей жизни, чтобы не заметить это сейчас, как бы они ни отдалились друг от друга. — Я имею в виду, что я буквально единственный человек в мире, которого вызвали на жатве дважды. — Да, это дерьмово, — признает Сириус. Он прислоняется спиной к двери, с глухим стуком ударяясь об нее головой. Тишина обрушивается на них, тяжелая и густая. Сириус пытается вспомнить их прощание в тот день, когда он вызвался трибутом. Регулус ждал, пока они останутся наедине, а потом прижался к нему и заплакал, умоляя его не уходить и вернуться домой. Когда Сириус вернулся, все казалось… искаженным. Весь мир был таким. Он думает, что Регулус, возможно, снова обнял его после возвращения, но Сириус не может этого вспомнить. Его воспоминания подобны калейдоскопу, рассеянному свету. Иногда их невозможно разобрать, и они всегда меняются. Воспоминания до арены нечеткие и кажутся частью какой-то другой жизни. Воспоминания, возникшие сразу после арены, даже год спустя, похожи на обрывки: он едва может различить их и не знает, что они скрывают. По меньшей мере, он не может вспомнить целый год жизни. Если бы не Джеймс, он, вероятно, жил бы так до конца своих дней. Сириус вышел на арену и так упорно боролся за то, чтобы вернуться домой, что совершенно не думал о том, что принесет с собой, когда вернется. Ты приносишь с собой часть арены, когда побеждаешь, и эта часть живет в Сириусе и по сей день. Джеймс или Регулус поймут это, если дойдут до конца. Один или другой. Никак не вместе. — Ты был у Джеймса? — небрежно бросает Регулус. — Он со своими родителями, — отвечает Сириус, концентрируясь взглядом на точке позади Регулуса. — Я хотел дать им время. Регулус усмехается. — Что ж, ты сначала пришел повидаться со мной. Какая честь. — Не надо, — твердо говорит Сириус, встречаясь с Регулусом взглядом. — Не делай этого, Регулус. Твоя обида, твоя горечь, что бы это ни было — это больше не имеет значения, понял? Здесь нет места ни для чего другого, кроме твоей воли к выживанию. Послушай меня… Нет, заткнись. — Рот Регулуса приоткрывается, несомненно, в знак протеста, но Сириус никогда не был так серьезен в своей гребаной жизни, как сейчас. — Ты оставишь все это здесь. Все, что может заставить тебя колебаться, что может помешать твоему выживанию, ты отпустишь это прямо здесь и сейчас. Этому не место на играх. — Игры еще не начались, — шепчет Регулус. — Игры начались в тот момент, когда было названо твое имя, и они не закончатся, пока ты не умрешь, — резко поправляет Сириус. — Думаешь, я умру? — спрашивает Регулус. У Сириуса перехватывает дыхание, сердце яростно сжимается в груди от одной только мысли об этом. Регулус жалит его пристальным взглядом, ожидая ответа, а Сириус не знает, что сказать. Он не знает, умрет ли его младший брат. Не знает, умрет ли его лучший друг. Не знает, как он собирается попытаться помочь им выжить, зная, что спастись сможет лишь один из них. Прерывисто выдохнув, Сириус может сказать лишь: — Шанс выжить — один к двадцати четырем, Регулус. — Твой лучший друг — один из этих двадцати четырех, — напоминает ему брат. — Ты собираешься попросить меня не убивать его? — Он снова ожидает ответа, но Сириус не знает, что на это сказать. Он не знает, что делать. — Потому что я сделаю это, если придется. Я не собираюсь щадить его жизнь и жертвовать своей только потому, что он важен для тебя. Возможно, я не буду пытаться его убить, но, если до этого дойдет, Сириус, я не буду колебаться. И если бы на месте Джеймса был кто-то другой, Сириус испытал бы облегчение, услышав эти слова; узнав, что Регулус планирует бороться, чтобы выжить. Но это Джеймс, так что легкие Сириуса сдавливает, а на желудок свинцом ложится страх. — Ты планируешь вернуться домой, Реджи? — хрипло спрашивает Сириус. — Да, — твердо отвечает Регулус. — Что ж, — шепчет Сириус, сжав зубы. Он натянуто кивает и тянется рукой к двери. — Полагаю, я должен пойти навестить его, раз уж ты так хочешь отправить его в могилу. — Ты готов отправить меня в мою ради него? — резко отвечает Регулус; мускул на скуле дергается, когда он сжимает челюсть. Его глаза холодны. В последнее время они всегда такие. Сириус разворачивается, открывает дверь и уходит. Джеймс не далеко, и Сириус прибывает как раз в тот момент, когда Эффи и Монти прощаются с ним. Очевидно, что они оба очень сильно плакали, и Сириус хочет подойти к ним, отвлечь их, найти какой-нибудь способ исправить ситуацию. Однако ничто не способно этого сделать, поэтому он просто остается в стороне и позволяет им уйти, не заметив его. Как только Джеймс поднимает глаза и видит Сириуса, он делает шаг вперед, чтобы заключить его в объятие. Сириусу требуются все силы, чтобы не разрыдаться, но он проигрывает в этой борьбе, потому что на арену собираются выбросить не его, а двух людей, которых он любит больше всего на свете. Джеймс держится за него так, словно у него никогда не будет другого шанса сделать это, а Сириус… Сириус знает, что это значит. — Нет, — хрипит Сириус, пятясь, как будто его ужалили. Он качает головой, не желая смотреть правде в глаза. — Нет, Джеймс, не смей, черт возьми. Не надо… — Прекрати, — мягко перебивает Джеймс, протягивая руку, чтобы схватить его за плечи и встретиться с ним взглядом. — Это не обсуждается, Сириус. Я собираюсь вернуть его домой, понял? Сириус слышит сорвавшийся с губ всхлип, и хуже всего то, что это совсем не удивительно. Конечно, Джеймс готов сделать это. Конечно, он сделает это, потому что он самоотверженный и золотой, потому что он хороший. Не обязательно по доброте душевной — даже если ее в нем много, — но просто потому, что он знает, с чем сможет жить, а с чем нет. Его мораль, понимание того, что правильно. Он умрет за них. На арене нет ни правильности, ни морали. Ничего, кроме выживания. Ты должен делать все, что нужно, чтобы выжить. Даже самое худшее, что ты можешь себе представить. Одна доля секунды колебаний из-за желания быть хорошим — и ты умрешь на арене. Добра там не существует, а если оно и пытается прорваться, его быстро уничтожают. Джеймс не создан для таких вещей. Он светлый и любящий, несмотря на этот дерьмовый мир, и он заботится о вещах и людях больше, чем кто-либо, кого Сириус когда-либо знал. Это приведет к тому, что его убьют. Сириус не может не думать о разнице между Джеймсом и Регулусом; о том, как один, не колеблясь, сказал, что не пожертвует собой, в то время как другой без колебаний признался в прямо противоположном. Сириус не может этого вынести. — Джеймс, — выдыхает он. — Я сказал, что это не подлежит дискуссии и не надо… — Джеймс делает глубокий вдох, затем медленно выдыхает. — Он твой младший брат. — Ты мой лучший друг. — Вот именно. Это одна из причин, по которой я принял это решение. Сириус вздрагивает. — Ты не можешь… — Я сказал: одна из причин, — перебивает Джеймс, удерживая взгляд. — Всего лишь одна из многих, Сириус. Это не твоя вина, ясно? И мы не будем это обсуждать. Ты подготовишь меня, а я пойду туда, верну Регулуса домой, и все. Ни на секунду не думай, что я пожалею об этом. Это мой выбор, и ты будешь уважать его, понял? Это все, о чем я тебя прошу. Просто уважай его. Я не могу, думает Сириус. Спасибо, думает Сириус. Я хочу, чтобы вы оба вернулись домой, думает Сириус. Я не знаю, как вынести это, думает Сириус. И в конце концов Сириус ничего не говорит. Джеймс притягивает его обратно в объятия, пока во второй раз — во время перемены ролей, к которой Сириус никак не мог себя подготовить, — его не выдергивают прямо из объятий Джеймса.