Пасынки Илуватара

Вовкино невезение продолжалось. Как полено, эльф толкнул его к невысокому коренастому мужичку с хитрыми глазками. — Заберите. Это ваше. — Да не наш он, господин эльф, — торопливо заговорил староста. — У нас отродясь таких не водилось. Договаривал он уже в спину уходящему эльфу. Вовка жалобно крикнул вслед: — Куда же ты, mellon? Я же свой... Я же эльф! Его бесцеремонно толкнули в спину и коротко что-то приказали. Этот язык и вовсе был незнаком. «Они меня что — в рабство продали?! Эх, эльфы-эльфы, Дивный Народ... Я ж к ним со всей душой, а они меня сперва в кутузку, а потом в рабство. Сволочи». Деревня была большой и выглядела так, как будто ее целиком вытащили из какого-то фильма про средневековье. Крытые соломой крыши. Раздолбанные колесами и копытами улицы, где в лужах нежились свиньи, да не упитанные розовые хрюшки, а бурые поджарые твари, больше похожие на дикого кабана из зоопарка, чем на домашнюю свинью. Окна в домах забраны явно не стеклом — чем-то мутным, смотрятся бельмами. Навозом воняет. Ну и цивилизация, глаза бы не глядели... Блин, ни хрена нет, поганцы-эльфы отобранное вернуть даже не подумали, как отсюда теперь выбираться — черт лысый знает, во занесло, чтоб Лехе Вереску пусто было! Дорога кончилась возле дома, выглядевшего богаче остальных — в окнах даже стекла были, а двор огорожен не плетнем, а добротной бревенчатой оградой. Вовку-Обломиона втолкнули сначала в ворота, а потом в какой-то сарай и закрыли дверь. Снаружи лязгнула щеколда. Ну вот, опять... Вовка ожидал, что его хотя бы в дом пригласят, а его в вонючий сарай засунули. Ну и гостеприимство. Устроившись на груде соломы в углу, Вовка по уши погрузился в злую тоску и безнадегу. Впрочем, долго страдать ему не дали — дверь сарая открылась... «Ну и бульдозер!» — ошарашенно подумал Обломион. Огромная, словно трехстворчатый шкаф, тетка властно шагнула к съежившемуся Вовке и принялась что-то от него требовать, выплевывая слова с пулеметной скоростью. Вовка не понимал ничего. Может, смыться от греха, пока дверь сарая открыта? Но едва он попытался прошмыгнуть мимо бульдозероподобной бабы, как тут же получил такую оплеуху, что снова свалился на кучу соломы. Баба без всяких церемоний ухватила Вовку за одежду и поволокла к выходу. Вовка обвис в ее руках тряпкой, убедившись, что мощность у тетки соответствует внешности. Бульдозер и бульдозер. Бодаться бесполезно — сомнет и не заметит. Во дворе тетка подволокла Вовку к загородке, где толпилось стадо гусей. Ткнув пальцем сначала в гусиный загон, потом в здоровенную кипу подвядшей травы, тетка уперла руки в боки и заинтересованно воззрилась на Обломиона. Вовка был городским человеком, но отнюдь не дураком. Что хотела от него тетка, было ясно и без слов. Набрав охапку травы, он подтащил ее к загону и отодвинул засов на калитке. Проклятые птицы немедленно зашипели, гадостно заорали, забили крыльями и двинулись на него всем скопом. Вовкины нервы этого не выдержали — он уронил траву там, где стоял, и пустился от гусей в позорное бегство. Прежде, чем он влетел в знакомый уже сарай и захлопнул дверь, несколько мерзких тварей успели-таки дотянуться до него клювами — больно, блин! А противная тетка опять заперла сарай снаружи. И не сбежишь ведь, то есть теоретически можно было бы влезть на балку, разобрать солому на крыше и сделать ноги, но как миновать бродящих теперь по двору гусей, которые кусаются, как собаки, а орут хуже всякой сигнализации? Обломион начал вспоминать, кто и что писал про то, как сбегали из вражеского плена, но ничего подходящего, как назло, не вспоминалось. Вечером садистка-судьба продолжила издеваться над Обломионом. Бабища опять выволокла его из сарая. Ворота, ведущие со двора, были открыты, и Вовка уже стал прикидывать, не стрекануть ли ему сейчас — вряд ли, обладая такой комплекцией, бабища сумеет его догнать. Вывернувшись из державшей его руки, он кинулся к воротам... Как оказалось, ровно затем, чтобы вписаться в здоровенный гурт овец, некстати начавший заходить в ворота. Секунду-другую он даже продержался против напиравшей мохнатой массы, но потом чертово племя сбило его с ног. Закрывая голову от молотящих со всех сторон острых копытцев и посыпаемый навозными орешками, Вовка уже успел подумать, что вот тут-то и настал его конец, но тут овечий поток иссяк. Не успел Обломион отдышаться, как опять был ухвачен мерзкой бабищей, которая, отвесив очередную затрещину, повлекла его в коровник. Выдала деревянное ведро, тяжелое, как памятник самому себе, и, тычком отправив в сторону вонючей бурой коровы, устроилась наблюдать, перекрыв своей необъятной тушей выход. Теоретически Обломион знал, откуда берется молоко, но вот сам процесс был для него тайной за семью печатями. Подпихнув ведро под коровье вымя, он попытался потянуть за соски — и получил по уху хвостом, обильно приправленным навозом, а потом скверное животное дернулось, опрокинув ведро, и поставило свое раздвоенное копыто аккурат Вовке на ногу. Обломион не знал, что коровьи копыта — вещь довольно острая, но теперь убедился в этом воочию. Хромающего Обломиона вредная тетка зашвырнула обратно в сарай и заперла дверь. Староста, утвердив локти на столе, обсуждал с трактирщиком результаты ярмарки. — И все бы ничего, кум, и ярмарка этой весной богатая на удивление, всегда б такая была, и товары — не сглазить, да только вот лесные подгадили, Балрог их заешь. Что с них, с лесных взять — эльфы, пакостники, одно слово... — И что на этот раз? Прошлый раз, помнится, они кузнецовой жене к рыбе в качестве довеска лягуху на полфунта подсунули, крику было на всю деревню. Ну и здорова же кузнечиха вопить... А чем тебя облапошить хотели? — Да дурака они мне всучили, — староста раздраженно дернул себя за ус. — Где только найти ухитрились... — Недоумков у всех хватает... — Тут не недоумок, тут полный дурак, как заколдованный. Ни хмыря болотного не умеет, Балрог его заешь, и речи человеческой не понимает. — И плату, небось, содрали? — Да нет. Всучили как вещь ненужную, ну, как они всегда делают, забирай, говорят, это ваше. А мне такое добро и с доплатой не надобно. Слышь, кум, у тебя хозяйство большое, рук всегда не хватает, может, заберешь у меня? — Ну, давай, заберу, коли не жалко. Сколько запросишь? — Да какая дураку цена, жбан пива дашь — и ладно будет, — по правде сказать, староста готов был и от себя приплатить, но сказалась давняя привычка ничего даром не отдавать, да и куму-трактирщику, жуку навозному, следовало напомнить, кто в деревне есть кто, и что старые запасы халявы кончились, а новых не завезли. — Да смотри, кум, чтобы не сбежал, а то у меня уже пробовал. — У меня не сбежит. Ладно. Жбан пива с меня, и дурака я забираю. Полы мести всяк дурак сгодится. Так начались трудовые будни Вовки-Обломиона.