Исчезни

      У Дарси длинные волосы. Они цепляются за все ветки в радиусе вытянутой руки и лезут повсюду. Ривен находит их в ножнах меча, на своем прикроватном столике и на любимой футболке. Они липнут напоминанием и почему-то не исчезают даже после того, как исчезает их владелица — Дарси сидит в тюрьме, наверное, иногда неуклюже поправляет очки и ругается со своими сёстрами. Живёт. Ривен от неё в этом отстаёт — забывает погладить костюм к праздничному балу и решает не идти, случайно прогуливает первое занятие после долгих — и вынужденных — каникул, а в итоге и вовсе получает выговор за невнимательность.       Ещё раз.       Ривен получает выговор за невнимательность, раздражённо убирает надоедливые волосы со старой одежды и никак не может понять, где же он свернул не туда. Наверное, стоило в то утро перед соревнованиями в честь Дня Роз взять на завтрак яичницу, а не бекон, или, может быть, его бы спасла любимая футболка, которая тогда валялась в стирке. Ривен разглядывает бесконечно серую стену бесконечное количество часов, отмахивается от Ская, Брендона, Тимми и других надоедливых помощников, советующих обратиться к врачу, и пропускает очередной звонок от Музы. Так глупо не понимать, почему всё пошло не так, когда остальные уверены, что всё уже наладилось.       Наступает осень. Листья приземляются на землю, окрашивая её в грязно-алый цвет. Вокруг нового Красного Фонтана снуют голодные волки, и иногда приходится отстреливать медведей, забравшихся слишком далеко. Ривен несёт четыре караула в неделю вместо одного — сам вызвался под удивлённый взгляд Кодаторты. Осень гладит лес против шерсти и приносит дурные вести. Трикс сбежали из своей — говорили, что вечной, — тюрьмы. Ривен вспоминает, как неделю назад убрал ещё один волос со старой потрёпанной формы. Потом он её выбросил.       Первая весточка от Дарси приходит через неделю после её громкого побега. В сон вмешивается ядовито-лиловое облако, портит схватку с несуществующим Скаем, который упрекает в слабости, и проникает прямиком в лёгкие, заполняет в них всё, вытесняя кислород, и царапает короткое послание в одно слово: «Встретимся?» Ривен просыпается, корчится отчего-то злобно, хватает ртом спасительный воздух и вскакивает с кровати. Тимми на соседней кровати сонно тянется за очками и почти шёпотом спрашивает: — Ты чего? — Кошмар, — выдыхает Ривен и почти что силой заставляет себя лечь обратно.       Подушка неприятным холодом зовёт назад в мир сновидений — в её мир. Дарси всегда любила непрошенной влезать в открытые окна — не только старого Красного Фонтана, но и его — Ривена — сознания. Жаль, что таких окон и сейчас, и тогда слишком много.       Уснуть не получается. На стенах дымкой рисуются руны. Закрывать глаза отчего-то страшно. Он знает значение этих рун: они совсем простенькие, да и у Ривена никогда не было проблем с памятью. «В лесу. Ты помнишь». Он помнит. Пытался вывести эти воспоминания долгих — сколько? — месяцев и каждый чёртов раз возвращался к одному и тому же — к началу.       Ривен помнит. Он помнит запах полянок неподалёку от Облачной Башни — шалфей, полынь и ещё какие-то мудрёные травы, — полнолуние, шабаши, на которые он смотрел с самых высоких деревьев, держа кулачки, чтобы его не увидела Гриффин, и попытки поймать взгляд Дарси, когда она прыгала через костёр. Они с сёстрами смеялись, как и полагается ведьмам, громко и заразительно. Варили какие-то только дьяволу известные зелья и шёпотками переговаривались о пропущенных занятиях. Потом Гриффин уходила, Ривен спускался с дерева и шёл обратно, так и не дождавшись приглашения. Ночной холод пробирался под уже потрёпанную форму и оставался на коже. Почему-то его было сложно смыть даже кипятком. Дарси потом объясняла, что это из-за Айси — в такие ночи она не совсем контролирует свои силы, и они выплёскиваются повсюду. «А как проявляются твои силы, Дарси?» Она смеялась. «Если бы ты знал, то сейчас бы со мной не говорил.» Никогда не хотелось узнать, почему.       Подушка перьями прокалывает затылок. Ривен давно уже для себя всё решил — ровно в тот момент, когда съел на обед во вторник рыбу, а не курицу и не поздоровался со Скаем. Он встаёт, переодевается за пять минут, не обращает ни малейшего внимания на Тимми и его увещевания не делать глупостей: Тимми в своей жизни вообще предпочитает ничего не делать, а Ривен всё ещё, как и бесконечный год назад, предпочитает жить, а не сомневаться. Он прокрадывается мимо караульных — сколько раз он уже это проворачивал? — скрывается от камер, петляя по служебным коридорам и выскакивает на улицу, по самодельному трапу спускаясь вниз. Потом он наврёт, что бегал на свидание с феей — все подумают, что с Музой, — и Саладин добродушно усмехнётся, прошептав про молодость и глупость. А сейчас Ривен бежит в самую гущу злого-злостного-тёмного-темнейшего-ужаснейшего-противнейшего леса и силится унять дрожь в руках — так глупо-глупо-глупо-глупо переживать, когда это ничего не значит. На самом деле нет.       Как-то запоздало догоняет мысль, что Дарси вообще-то может его убить. Отдать в холодные руки смерти и поцеловать в лоб на прощание — она всегда любила эти символические жесты. Принесёт в жертву ради глупого ритуала и обагрит новенький альтарь с рапродажи его кровью — что с неё станется? Ривен мотает головой. Если бы она хотела его убить, она бы это уже сделала. Пробралась бы в его мозг по той тоненькой ниточке, что связывает их теперь уже на жидкое долгое и противное навсегда, коснулась тонкими пальцами его разгорячённого мозга и вонзила миллиард ненастоящих острых игл, тихо хихикая в кулачок. Ривен бы умер — осталась бы только оболочка. Но Дарси так не сделала. Не воспользовалась заманчивым шансом, а вместо этого только нацарапала на стенках сознания мольбу о встрече.       Лес — ночной и тёмный — встречает непрошенного гостя клёкотом и гулом, но расступается, будто все эти неведомые звери предупреждены, что не нужно заглядываться на косточки этого человека, что он — и его кости — принадлежат кому-то пострашнее, чем все эти тени, скрывающиеся от света луны — полной и круглой. Ривен бежит сквозь непроходимые и забытые всеми живыми существами тропинки и молится, чтобы не сбиться с пути.       Та самая поляна, уходящая в овраг с сетью пещер, подкрадывается незаметно. Ривен гладит траву под ногами кончиками пальцев и носком ботинка откидывает пару камней. Он показывает, что он здесь. Луна светит так ярко, что кажется, будто сейчас день. Он слышит тихий хруст позади. Не оборачивается. Тонкий аромат — корица и апельсины — щекочет в носу. Ривен сам купил флакончик с этим парфюмом. На распродаже. Когда Айси отправила смску с напоминанием о дне рождении. Он так её и не поблагодарил. Ему не стыдно. — Пришёл.       У неё всегда был такой голос. Тихий, хриплый, немного скрипучий и отдающий почему-то болезнью. Ривен помнит, как за месяц она болела простудой по шесть раз. Повязывала себе на шею тёплый шарф, кашляла в кулак, покрепче втискивая руки в тонкие перчатки, и не пропускала ни одного занятия Гриффин по тёмным искусствам. — Как глупо, что ты всё-таки пришёл.       Ривен не оборачивается. Пусть вонзает кинжал в спину. Он привык.       Лес замирает. Дарси медленно приближается. Он слышит её тихое дыхание и — иногда — какое-то кряхтение. Опять болеет. Высокие каблуки гулко стучат, натыкаясь на камни. Цок. Цок. Цок. Ривен оборачивается — и проигрывает очередную маленькую битву. — Ну здравствуй, — его собственный голос мешается с темнотой — и тьмой — и беспомощно тонет в опустившейся мёртвой тишине.       Дарси и правда не изменилась — только волосы стали ещё длиннее, а синяки под глазами — явнее: теперь даже косметика не справляется. Она всё такая же — высокая, слишком тощая и немного подрагивает, слыша шум трассы вдалеке. Оглядывается через плечо, будто боится преследования — привычка всех беглецов, — и немного закатывает глаза. Ривен не знает, что делать. Кому он врёт. Он никогда не знал. — И что теперь? — Я останусь в лесу среди сосен и мха, а ты вернёшься обратно, в тёплую постель, — она чуть пожимает плечами и подходит ближе.       Корица и апельсин мешаются с хвоей. Ривен почти чихает. — Чего ты от меня хотела?       У неё на губах рисуется алая полуулыбка — ведьминский оскал, оставленный ей в наследство прародительницами. — Увидеть, что всё-таки не ошиблась. Ты всё ещё тот же мальчишка, что помогал нам захватить мир и, — она смеётся, — строчил мне смски. Ты не изменился. Ни капли. — Врёшь, — Ривен говорит это, воздух глупо сотрясается, Дарси заливисто смеётся, а где-то вдалеке начинается гроза — вопрос времени, когда она придёт к ним.       Деревья вторят её смеху и — Ривен поклясться готов — клонятся к земле, как гибкий конструктор. Земля под ногами становится слишком твёрдой для реальности и слишком мягкой для сна. — Подумай потом сам, кто из нас врёт — ты, я или оба.       Ветер неестественно кусает кожу под рубашкой и залетает внутрь, целуя лёгкие морозом. Кашель сам вырывается наружу. Земля — не мягкая и не твёрдая — всё кружится, но почему-то не вокруг Солнца, а просто вокруг. Ривен понимает, когда становится слишком поздно.       Что лежит между сном и реальностью?       Дарси отпечатывается на обратной стороне глазных яблок.       Ривен засыпает навсегда и просыпается на следующее утро. Тимми что-то спрашивает. Звук так глуп в своем существовании.       Ривен просыпается. Мир почему-то на месте.       Ривен просыпается. Жаль, что это уже не он.