***
Спасти дракона, обезвредить принцессу, точнее, патриция… Ваймс и сам не понимал, зачем и как в это ввязался. Сбежал бы, едва завидев рогатого патриция, да и дело с концом. Но нет ведь — угораздило же дать себе слово разобраться с чёртовым драконом. На свою же голову. Голова, к слову, болела нещадно. За несколько дней тщательного сыска Ваймс успел узнать о драконах больше, чем хотел бы знать за всю свою жизнь. Он даже прочёл книгу — кое-как и наискось, но сути дела это не меняло, но и разобраться не помогало, если уж совсем начистоту. Благородные драконы (а Ветинари однозначно был из этих — в этом Ваймс не сомневался ни доли секунды), будучи существами исключительно магическими, человечьим правилам не подчинялись и, если уж простолюдин дерзал призвать одного из них, развлекались на полную катушку. Насколько Ветинари всё ещё оставался Ветинари Ваймс тоже не знал. Вёл он себя не хуже обычного, но рога, когти и клыки капитана всё же смущали. И глаза — янтарно-золотые, с проблеском невидимой, но ощутимой, точно дуновение ветра, октариновой искры. Они влекли и манили, лишая воли и безмолвно подчиняя, заставляя желать вещей, которых Ваймс никогда не пожелал бы, даже будь он пьян в стельку. Треклятая магия, чёрт её дери. Ваймс потряс головой, прогоняя внезапно нахлынувшее наваждение. С этим делом надо было заканчивать да поскорее, и раз сам он ничего поделать не мог, стоило обратиться за помощью к человеку, которому все эти копания в драконьих делах как минимум доставляют удовольствие. В ответ на неловкий, скомканный вопрос Ваймса глаза Сибиллы загорелись ярким огнём любознательности и едва не детского восторга — узнать ещё больше о благородных драконах? В том, что он сделал правильный выбор, Ваймс усомнился минуте на двадцатой увлечённого рассказа Сибиллы о благородных драконах (понимать собственно о чём она говорит Ваймс перестал ещё раньше). — Сибилла, — Ваймс прочистил горло, скрывая неловкость не то от того, что он её перебивал, не то от того, что называл (как она сама требовала) по имени, — а ты знаешь что-то о драконах, превращающихся, кхм, в людей? — В людей? — удивлённо переспросила Сибилла. — Ну да, в людей- Ваймс кивнул, точно убеждая самого себя, что Хэвлок Ветинари всё же относился к числу людей, а не умертвий или каких тварей. По крайней мере, на человека он походил больше всего. До недавних событий, естественно. — В научных трудах об этом точно не упоминалось, — деловито заявила Сибилла и, поправив сбившиеся складки юбок, поднялась с диванчика, — но когда-то давно я видела что-то подобное. Бормоча себе под нос, она быстро водила пальцем по запылившимся корешкам старых книг в шкафу, пока Ваймс с холодным сердцем наблюдал за улёгшимся подле его ног болотным дракончиком. Прошлый такой «питомец», помнится, сожрал их чайник, а после плевался чем-то исключительно едким. Ваймс аккуратно отодвинул ногу — в его планы пока не входила ни откушенная нога, ни кислотный ожог. Сибилла довольно всплеснула руками: — Ага! Нашла! Она вернулась к диванчику, со всем привитым ей в институте благородных девиц изяществом подобрала юбки и с нескрываемым удовольствием плюхнулась на мягкие подушки. — Вот, — она протянула Ваймсу старую потрёпанную книжечку. Ваймс бегло осмотрел обложку. — Сборник… сказок? — он скептически посмотрел на Сибиллу. — Не сказок, а легенд, — поправила она его. — Там есть одна про дракона. Я её любила в детстве, — она смолкла, сосредоточившись на воспоминаниях. — Кажется, там было что-то о проклятье и поцелуе прекрасной принцессы, который его разрушил. Или поцелуе принца, — она снова задумалась, — драконы всегда интересовали меня куда больше поцелуев. Повисла неловкая пауза. Ваймс не знал, что следует говорить в таких случаях, и когда уровень неловкости приблизился к критическому, он резво вскочил с места и, отчеканив невнятное «спсибо-за-пмщь» поспешил скрыться, толком не попрощавшись и даже не задержавшись на предложенный Сибиллой чай. Разбуженный дракончик недовольно фыркнул капитану вслед и срыгнул облачко крайне токсичного газа, в очередной раз испортив обивку излюбленного кресла.***
Поцелуй принцессы… что за нелепица? Принцессы в Анк-Морпорке извелись лет уж триста как, вместе с королями и рыцарями, и всей прочей сказочной лабудой. Возможно, какая-нибудь захудалая принцесса в десятом колене нашлась бы где-то в Сто Лате или в Орлее, но вот только какая такая принцесса согласится целовать патриция?! То есть дракона. То есть Ветинари, что бы он из себя ни представлял. Ветинари, на вкус Ваймса, был одним из самых нецеловабельных существ на Диске. Естественно после гноллов. С гноллами ничто не шло в сравнение. И после гоблинов (уж слишком мерзкие у них привычки). И наверное троллей (кому понравится целоваться с камнем?). И гномов (это ведь надо согнуться в три погибели!). И конечно же Шнобби! Только если вы не хотите, чтобы на следующий день ваши губы покрылись сыпью всех цветов радуги (потому что сколько бы Шнобби ни уверял, что его сыпь не заразна, Ваймс ему не верил). Но патриций определённо был совсем нецеловабельный. Разве что совсем немного. Так, только прижаться губами… Ваймс одёрнул себя. Его мысли явно ушли в совсем противоположном от желаемого направлении — треклятая магия, чёрт её дери! Но даже если эта нелепая магическая загвоздка решалась не менее нелепым способом (читай: поцелуем), найти подходящего целователя будет той ещё задачкой. Не вешать же ему объявление в конце концов: «Желающих поцеловать патриция принцесс просьба явиться к 8:00 на Саторскую площадь и зарегистрироваться у младшего констебля Моркоу». И только выжидать, пока принцессы выстроятся в очередь. Или принцы. Ваймс снова одёрнул себя, не позволяя размышлениям ускользнуть к образу патриция, которого упоённо целует какой-нибудь не то, чтобы хорошенький — ну, какой-никакой, захудалый, в десятом колене — но принц. Этим Ваймс всё равно ничего не добьётся. К тому же, расколдовывать — это вовсе не по части Ваймса, он — ищейка, и свою задачу выполнил — нашёл средство. Оставалось только отрапортовать патрицию и пусть расколдовывается как хочет, а Ваймс пойдёт и, наконец, хорошенько надерётся, чтобы выбросить всю эту магическую чушь из головы. За те несколько дней, которые Ваймс усиленно выискивал средство от одраконивания, в полуразрушенном тронном зале появилась какая-никакая лежанка, подсвечник и несколько книг, сложенные аккуратной стопочкой у импровизированной постели. Насколько Ваймс был знаком с устройством дворца, жилое крыло не пострадало, и почему патриций не ночевал в своих покоях было загадкой. Загадкой со слишком очевидным ответом, чтобы Ваймс мог его игнорировать: Ветинари не был уверен, что может управлять новообретённой драконьей сущностью, и это наверняка доставляло ему — человеку, который привык контролировать все и всех — неописуемый дискомфорт. Ваймс нервно сглотнул. Перспектива озвучить патрицию настолько нелепую версию спасения от одраконивания теперь выглядела ещё более пугающей и Ваймс отнюдь не хотел попасться Ветинари под горячую… лапу. — Сэр, — патриций слегка повёл плечом, но не обернулся, продолжая рассматривать панораму города, залитого лучами предзакатного солнца. Ваймс переступил с ноги на ногу. Разговаривать с патрицием лицом к лицу было невыносимо, но разговаривать с его стройной, вытянутой спиной оказалось ещё сложнее, — я кое-что разузнал о драконах. — Я весь во внимании, Ваймс. На вкус Ваймса в голосе Ветинари не было и доли заинтересованности, но, крепко сжав кулак и затолкав зарождающееся недовольство туда, куда солнце не светит, Ваймс продолжил: — В одной… э-э-э… книжке говорилось, что это всё, ну, знаете ли, магия, — Ваймс стушевался. Слушать это было куда проще, чем говорить, — и средство не то чтобы обычное… В общем, нужен поцелуй. — Поцелуй? — Ветинари бросил взгляд через плечо. В ореоле золотисто-рыжего света, он казался совсем нереальным. Точно картинка в книжке со сказками. — Да, сэр, — Ваймс по привычке впёр взгляд в стену, лишь бы не столкнуться вновь с октариновым очарованием глаз патриция. — Поцелуй принцессы, сэр. Или принца. Последняя ремарка получилась скомканной. Ваймс неловко замолчал, продолжая сверлить взглядом стену. Ветинари повернулся и сделал несколько шагов навстречу, внимательно разглядывая капитана. — Крайне занимательно, — патриций описал вокруг Ваймса круг и замер прямо перед ним, всё такой же влекущий и нереальный. От него пахло солнцем, жаром и совсем немного раскаленным железом и, пожалуй, так и должны пахнуть драконы. Ветинари коротко хмыкнул. — А как насчет рыцаря? — Рыцаря, сэр? — Ваймс не сдержался и, понукаемый любопытством, бросил на Ветинари взгляд. Только сейчас, стоя в непосредственной близости к нему, он мог рассмотреть на его скулах мелкие, едва заметные чешуйки с переливающейся янтарно-золотистой окантовкой. — Рыцаря, — повторил патриций, глядя Ваймсу прямо в глаза, — верного королевского стража, если хотите. Когда Ваймс понял, к чему клонил Ветинари, было уже слишком поздно. Холодные тонкие губы уже накрыли его собственные, не целуя даже — просто прижимаясь. Мир на мгновение замер, а после обрушился на Ваймса всей своей тяжестью, придавливая и лишая возможности говорить, дышать, думать. Когда Ветинари отстранился, он судорожно вдохнул и захлебнулся внезапно ударившим в горло потоком воздуха. Наверняка он выглядел комично, пытаясь прокашляться, но Ветинари не смеялся. Он наблюдал за капитаном своим фирменным безразлично-насмешливым взглядом, точно не его губы только что коснулись губ Ваймса, напрочь вышибая из его лёгких воздух. — Прошу прощения, — ровно произнёс он, — не думал, что это произведёт на вас такой эффект. К тому же ваше средство оказалось совершенно бесполезным. — Бесполезным?! — едва прокашлявшись, Ваймс задохнулся от возмущения. Ветинари несомненно был тираном и самодуром, но чтобы вот так вот запросто поцеловать человека и остаться ни капельки не взволнованным этим. — Спасибо за работу, капитан, я… — Нет уж, погоди! — Ваймс яростно сжал кулаки. Не ради этого он несколько дней практически не спал, рыская по всему городу в поисках этого чертова средства от одраконивания. — Давай-ка попробуем ещё! — Я же сказал, что не нуждаюсь… — снова начал Ветинари, но фраза вновь осталась не оконченной. — А я сказал: заткнись! Возможно, не стоило делать этого так. Возможно, хватая дракона за грудки и впиваясь в его болтливый рот поцелуем, Ваймс рисковал в следующую секунду быть пропоротым насквозь когтями или сожжённым заживо. Но, похоже, это был тот самый шанс один на миллион, и Ваймс не собирался его упускать. Пленённый и очарованный, он скользил руками по спине патриция, обнимая и стискивая его бока, и целовал с напором и страстью, которых, наверное, не испытывал никогда прежде. Дело, определённо, было в треклятой магии, ведь Ваймса совершенно точно не могло настолько влечь к такому холодному и надменному засранцу как Ветинари. Но его влекло и он поддавался этому чувству со всем присущим ему пылом. Язык капитана жадно скользил по острым, выпирающим клыкам, вылизывал рот и огибал язык Ветинари, одновременно лаская и надавливая на него, заявляя своё право ведущего. И Ветинари поддавался, послушно открывая рот навстречу, и впивался когтями Ваймсу в плечи, исступлённо отвечая на поцелуи. Ваймс не понял как он оказался на той самой импровизированной лежанке, которая на поверку оказалась ещё жёстче, чем на первый взгляд (точно патриций получал какое-то извращённое удовольствие от сна на чём-то, недалеко ушедшем от голых камней), но едва ли его могла беспокоить мягкость постели, когда Ветинари, усевшись на его бёдрах, попросту распорол на себе мантию когтями и сорвал оставшиеся лохмотья, очевидно не желая возиться с бессчётным количеством мелких пуговиц. Патриций Ветинари никогда не позволял себе вольностей в виде конных прогулок нагишом (как тот рыжебородый патриций, что был за два патриция до Ветруна) или прозрачных бабьих ночнушек (в которые иногда обряжался Капканс), предпочитая появляться на публике исключительно в застёгнутых под самое горло чёрных мантиях, тем самым порождая лишь больше благодатную почву для слухов. О нём говорили разное, приписывая то уродливые шрамы и увечья, то демоническую природу (а демоны, как известно, родятся с нутром наружу), но точно назло всем сплетникам, под мантией Ветинари оказался даже слишком человечным, если не считать россыпь таких же мелких, как на скулах, чешуек под ключицами. Очарованный манящим янтарным переливом, Ваймс невольно потянулся к ним рукой, неуверенно касаясь выпирающих косточек и спускаясь ниже. Патриций тихо вздохнул и замер в его руках, сосредоточенно прикрывая глаза, точно всё ещё боялся утратить контроль. Несмотря на свой блеск, на ощупь вкрапления чешуек оказались непривычно шероховатыми, немного даже колкими, отчего резко выделялись на бледной коже Ветинари, гладкой и мягкой, так и напрашивающейся на поцелуй. И Ваймс целовал — так же жадно и упоённо, не стесняясь оставлять следы и метки на худощавой груди, вылизывая и посасывая соски, скользя языком по подтянутому животу и считая губами выступающие рёбра. Ветинари отстранил его сам, придавливая когтистой рукой к лежанке, и тут же навалился на него, вовлекая в очередной поцелуй. Он снова касался губами его губ, но вовсе не так целомудренно как в первый раз, тут же вталкивая свой язык Ваймсу в рот, прикусывая и царапая его губы клыками до крови, жадно прижимаясь к нему. Это было хорошо само по себе, но Ваймс хотел нечто куда большее, чем поцелуи, и явственно чувствовал бедром, что его желание взаимно. Когда его грубая мозолистая ладонь легла на пах патриция, поглаживая возбуждённый член через брюки, Ветинари несдержанно застонал ему в губы и, неосознанно толкнувшись Ваймсу в ладонь несколько раз, снова отпрянул, чтобы содрать с себя остатки одежды и прильнуть к Ваймсу, едва успевшему стащить штаны до колен, всем своим разгорячённым телом. Скажи Ваймсу кто прежде, что холодный патриций с ледяными глазами может быть настолько горячим, он бы поднял этого смельчака на смех и посоветовал поскорее уносить ноги, ведь патриций наверняка не одобрит подобных заявлений в свой адрес. Сейчас же этот самый холодный патриций сидел на Ваймсе верхом, беспорядочно потираясь о его член ягодицами, и смотрел на него своими совершенно нереальными октариновыми глазами. И, пожалуй, Ваймс был даже рад, что поцелуй не сработал, ведь излечись Ветинари от своего одраконивания, Ваймс бы никогда не увидел его таким: пылким, страстным, жаждущим Ваймса и обжигающе-горячим во всех смыслах. Точно услышав его мысли, Ветинари клыкасто усмехнулся и нарочито медленно провел по собственной когтистой ладони языком, вылизывая меж пальцами и задерживаясь кончиком языка на фалангах, доказывая, что может быть ещё горячее. Ваймс же, казалось, и вовсе забыл как дышать, наблюдая за тем как всё так же нарочито медленно Ветинари завёл кисть за спину, как мелко вздрогнуло и подобралось все его тело, как затрепетали ресницы на полуопущенных веках, как поджались тонкие губы прежде, чем с них слетел тихий стон. В полной мере осознал, что именно заставляло Ветинари подрагивать и дышать так тихо и сбивчиво, Ваймс тоже запоздало. Он неловко приподнялся на локте, второй рукой поглаживая низ живота Ветинари: — Может, давай я? — Нет, — тяжелая когтистая ладонь снова легла Ваймсу на грудь, пригвождая его к месту, — я в порядке. Капитан не стал перечить, попросту наблюдая за тем, как Ветинари, несколько раз проведя влажной от слюны ладонью по члену Ваймса и, чуть отклонившись назад, плавно насадился на него, принимая сразу едва не до упора. Ощущать этот затуманивающий рассудок жар и тесноту чужого тела было до того неожиданно хорошо, что Ваймс не сдержался, прикрыв глаза и низко застонав. Шершавые когтистые пальцы коснулись его лица, приподнимая подбородок. — Смотри на меня, — тихо выдохнул Ветинари, слегка приподнимаясь и вновь опускаясь на член Ваймса. Ваймс не ответил, но едва ли патриций ждал от него внятный ответ. Озарённая янтарно-золотыми лучами уходящего солнца его кожа, казалось, тоже подсвечивалась, а обычно идеально уложенные волосы совсем растрепались, падая на лицо и прилипая к влажному лбу. Ветинари прогнулся, легко и изящно (а ведь поговаривали, что на патриция без одежд и взглянуть страшно — до того он тощий да нескладный), упираясь рукой Ваймсу в бедро, и зачесал мешающиеся волосы назад, чтобы после пальцами скользнуть по рогам, прослеживая узор от основания до самых кончиков. Ваймс не торопил его, не пытался двигать бёдрами навстречу, даже, кажется, не дышал, мягко поглаживая шероховатые от проступивших чешуей бёдра и предоставляя Ветинари полную свободу действий. Патриций двигался легко и неспешно, очевидно красуясь и наслаждаясь уделяемым ему вниманием. — Коснись меня, — тихо попросил он, крепче вцепляясь в бедро Ваймса. И Ваймс коснулся, накрывая его тяжёлый, сочащийся смазкой член мозолистой ладонью. Его ласки, как и он сам, грубые и топорные, но вместе с тем такие невероятно приятные, доводили Ветинари до исступления, заставляя балансировать на лезвии обоюдоострого меча между отчаянным желанием толкнуться в ласкающую руку и рвением насадиться ещё глубже, ощутить член Ваймса настолько глубоко в себе, чтобы это приятно-тянущее ощущение не забывалось ещё несколько дней. Благородные драконы, как и все прочие, были чрезвычайными собственниками, жаждущими всё и сразу, без остатка. Некоторых драконов неизбежно влекло к золоту, некоторым нравились людские города, некоторых привлекали и сами люди, хрупкие и беззащитные пред могучей лапой дракона. Но что бы ни возжелал дракон, он овладевал этим и не отпускал до конца своих дней. Вот и Ветинари, охваченный драконьей натурой, жаждал всего Ваймса — здесь и сейчас, раз и навсегда. Целуя его губы, расписывая его плечи царапинами, сжимая его в себе, он заявлял свое право на безграничное единоличное владение им, и прахом обратится тот, кто дерзнёт его отобрать. Патриций судорожно толкнулся Ваймсу в ладонь, и, замерев, кончил с его именем на устах, окончательно утверждая свои притязания. Ваймс никогда не думал, что однажды увидит что-то такое. Справедливо говоря, он вообще никогда не думал о ряде вещей, которые случились сегодня, но это… это не шло ни в какое сравнение со всем прочим. Глухо простонав что-то неразборчивое, Ветинари замер и вытянулся, а после окружающий мир померк, заслонённый распростёртыми перед глазами Ваймса крыльями. Угольно-чёрные, покрытые россыпью переливающихся чешуек, что складывались в тонкий изящный узор, они были точно сотканы из тьмы, октарина и треклятой магии, которая похоже напрочь снесла Ваймсу крышу, ведь он кончил просто глядя на такого Ветинари — нереального, доведённого до пика, полностью отпустившего контроль и принадлежащего одному лишь Ваймсу в этот момент. Крылья исчезли точно так же, как и появились, точно их и не было никогда. То же случилось и с рогами. Хотя Ваймс готов был поклясться, что рога были (целых две пары!). Переливающиеся шероховатые чешуйки на острых лопатках тоже медленно таяли под пальцами, пока Ваймс поглаживал спящего патриция по спине. Похоже, Сибилла была права — поцелуй (и не один, и не только в губы, и после «ах, Ваймс, ещё!») таки помог, но не писать же в детской книжке о таких вещах в самом деле. Солнце уже совсем скрылось и на город опускались сумерки, и Ваймс совершенно не знал, что его ждёт утром. Он даже не знал, вспомнит ли Ветинари этот выдавшийся неожиданно бурным вечер. Может, стоило закутать патриция в покрывало и отнести в его покои, а на следующий день сделать вид, что ничего и взаправду не было — ни рогов, ни крыльев, ни страсти, вспыхнувшей между ними точно октариновое пламя — по привычке сверлить взглядом стену чуть выше его левого уха и бормотать невнятное «сэр», а там всё само как-то образуется. Да, пожалуй, в этом было зерно здравого смысла, но Ваймс совсем вымотался, а покои патриция в другом крыле… но если немножко покемарить тут, в полуразрушенном тронном зале, на отвратительно жёсткой лежанке, с Ветинари в объятиях, ничего ведь не произойдёт? Ваймс поспит совсем немного, а после проснётся, отнесёт патриция в его покои, и жизнь вернётся в прежнее русло, а вся эта история с драконом забудется как совершенно безумный сон. Засыпая под сенью луны, изредка проглядывающей сквозь густой анк-морпоркский смог, Ваймс ещё не знал, что, наткнувшись утром на ледяные глаза холодного патриция, он раз и навсегда распрощается с прежней жизнью, ведь ему так никто и не сказал правды о благородных драконах. Будучи существами исключительно магическими, благородные драконы не имели собственных помыслов и желаний, живя в чертогах человеческих грёз и воплощая лишь то, что призвавший дракона человек уже хранил на дне своей души, страшась признаться даже самому себе, — а Хэвлок Ветинари хранил в своём сердце слишком много боли и горя, чтобы разглядеть распустившийся во мраке хрупкий цветок новой любви.