Цена промаха

Когда Зефиран понимает, в какой ситуации оказался, ему целую секунду хочется малодушно сбежать, но руки, цепями прикованные к стене, не дают ему ни шанса. Тюремная камера маленькая, тесная и жутко вонючая — обычно он ненавидел спускаться сюда, оставляя это кому-нибудь менее брезгливому. Но тогда он сам был тюремщиком. А в таком положении он здесь не оказывался ни разу. Впрочем, ему, наверное, еще повезло. Куда больше, чем остальным. Эта женщина стоит у двери в камеру, скрестив руки на груди, и смотрит ему в лицо. — Очнулся? — сухо спрашивает она, заметив, как он оглядывается. Зефиран не отвечает. Он помнит ее на поле боя. Собственно, она — главная причина того, что вся Небесная Стража сейчас кормит червей, а он прикован к стене в темнице, куда раньше даже заглядывать брезговал. Не стоило ее недооценивать; больше Зефиран такой ошибки не допустит. Она снимает со спины копье — надо же, эта чужачка смогла освоить древнее ишгардское искусство драгунов, сэр Вельгин или сэр Иньяс в гробу перевернулись бы, если бы узнали — ставит в угол, прислонив к стене. Без оружия она кажется обычной хьюрской женщиной. Белобрысая, некрасивая, совершенно ничем не выделяющаяся из толпы. Одеть ее в платье служанки — и не отличить будет от сотен горничных, бегающих по поручениям хозяев по улицам Ишгарда. Эта женщина убила Его Преосвященство и уничтожила Небесную Стражу. Зефиран еще раз напоминает себе не недооценивать ее. — Знаешь, что все твои друзья мертвы? — спрашивает она, чуть склонив голову к плечу. «Меня больше интересует, почему я жив», — думает Зефиран, но не произносит этого вслух. Она подходит к нему ближе и вдруг, размахнувшись, пинает кованым сапогом прямо в лицо. Боль так сильна, что на миг ослепляет, сквозь ее пелену Зефиран слышит хруст кости. Когда перед глазами перестают плавать цветные круги, Зефиран, опустив голову, видит, что рубашка спереди залита кровью. Нос сломала, сука... — Больно? — интересуется она без малейшего выражения, так, как спрашивают о не особенно интересных новостях. Потом снова размахивается и пинает еще раз, на сей раз под дых. Зефиран сгибается пополам — насколько позволяют цепи — и целую минуту силится сделать вдох сквозь сжатое спазмом горло. Эта женщина ждет, пока он отдышится, а потом наносит третий удар — в пах. По сравнению с этой болью сломанный нос начинает казаться незначительной ерундой, и Зефиран не может удержаться от крика. — Не больно тебе, — спокойно констатирует она. — Знаешь, что больно? Умирать от раны в живот. Когда понимаешь, что уже мертв, и те, кто держат тебя на руках, понимают, что ты уже мертв — но жизнь медленно вытекает из твоего тела сквозь эту рану, когда с каждым мгновением холод все ближе и ближе подступает к сердцу. Вот это боль. А ты пока особо и не пострадал. Зефиран слышит ее слова сквозь пелену боли — и наконец начинает понимать. — Сука, — тоскливо произносит он, когда снова обретает возможность говорить. — Я даже не целился в него. Он сам прыгнул под мое копье. — Да, не целился, — легко соглашается она. — Ты в меня целился. Но промахнулся. Новый удар, а за ним еще и еще. Она бьет его по голове, по груди, в живот. Она, кажется, даже не примеряется толком — просто куда сапог прилетит, туда прилетит. Каждый новый удар по уже избитому телу приносит новые вспышки боли, и очень скоро Зефиран съеживается в углу, закрывая руками голову и пытаясь слиться со стеной. Плевать на гордость; выжить бы. Когда он выживет, он... Град ударов прекращается. Зефиран осторожно приподнимает голову: эта женщина стоит у стены, рядом со своим копьем, и задумчиво вертит в руках длинный острый кинжал. — Какое счастье, что гильдия плутов в Лимса Ломинсе научила меня пользоваться такими штуками, — произносит она. — Копьем или даже мечом несподручно проделывать... тонкую работу. Она смотрит в лицо Зефирана, у нее совершенно пустой взгляд, и это пугает его даже сильнее, чем ее предыдущая жестокость. Впервые он думает о том, что повезло, наверное, как раз всем остальным. Они погибли быстро, на поле боя, а он... — Могла бы просто убить меня вместе с остальными, — говорит он. — Промахнулась, — отвечает она, достает из кармана ключ и освобождает одну его руку — правую. И прежде, чем он понимает, что она собирается делать, кладет ее на пол и наносит удар. Боль так сильна, что все сознание Зефирана оказывается поглощено ею. Перед глазами — красная пелена, в ушах гул, голос срывается от крика. Ей не удается отрубить пальцы одним ударом, несколько секунд он смотрит на разверстую кровоточащую рану с белеющей в ее глубине костью, но не до конца понимает, что именно видит. А потом она наносит второй удар и торжествующе поднимает к его лицу палец — кажется, указательный. — А я ведь могла по одному их рубить. Цени мое милосердие. Он смотрит на руку с четырьмя обрубками, из которых на пол сочится кровь, сквозь боль понимает, что это его собственная рука — и его выворачивает желчью. — Фу, — морщится эта женщина, касается кинжалом его кожи — Зефиран дергается, но на этот раз она просто срезает его рубашку, оставляя его по пояс голым. — Всю одежду испачкал. Но так даже лучше. Она вертит в руках окровавленный кинжал, потом проводит острием по его телу, оставляя кое-где тонкие порезы. — Мужчины элезенов красивые, — говорит она. — И ты красивый, по крайней мере, именно так я подумала, когда архиепископ пригласил меня на встречу. Помнишь? Конечно, Зефиран помнит. И помнит, что не поверил тогда, что эта хьюрка — убийца Праймалов. Думал, что это слухи, слухам свойственно преувеличивать. Сейчас он уже так не думает, но это все равно ничего для него не меняет. — С радостью бы доставила тебе более... интимное удовольствие, но, к сожалению, у меня не было времени подготовиться к нашей беседе, и у меня нет ничего подходящего. А копье в тебя запихивать — копья жалко, я не для того месяц по поручениям Герольта бегала. Поэтому извини, придется обойтись менее изысканными ласками. Она садится на его ноги, прижимая их к полу. Проводит кончиком кинжала вокруг соска — из новой раны начинает течь кровь, но боли от нее Зефиран уже почти не ощущает. Он весь — боль, раной больше, раной меньше... Хорошо бы удачно дернуться да насадиться горлом на ее кинжал. Она, кажется, понимает его замысел, левой рукой хватает за волосы и наклоняет голову назад. — Куда собрался? Вечеринка еще не закончилась. Что предпочитаешь потерять дальше? Соски? Пальцы на левой руке? На ногах? Член? Зефиран смотрит ей в лицо. На миг приходит мысль разозлить ее достаточно, чтобы она зарезала его — но он понимает, что не сработает, потому что она не злится. Ее ненависть холодна, а действия обдуманы. Впервые Зефиран думает о том, как долго она планировала это — и всем сердцем жалеет, что в тот день промахнулся. — Знаю, — говорит она, и острие кинжала приближается к его глазу. Зефиран пытается вырваться, отвернуть лицо — но она все еще крепко держит его за волосы, а в следующий миг холодный металл проникает в его глазницу. Зефиран слышит — и кажется, даже ощущает — как лезвие скребет по кости, как задевает глазное яблоко, и то лопается, вытекает на щеку. Эта женщина морщится, поддевает глаз кинжалом и наконец вынимает — оставшимся глазом Зефиран видит окровавленный шарик, надетый на острие кинжала. Но он, кажется, достиг уже предела боли, которую может вынести, поэтому все это происходит будто не с ним. Будто его душа уже покинула тело, вознеслась к Халоне, и он лишь со стороны наблюдает за тем, как пытают его тело. Даже кричать больше не получается — из горла вырываются лишь хриплые стоны. — Он, может, и сам прыгнул под твое копье, — эта женщина снимает глаз с кинжала, отбрасывает в сторону. — Но и ты тоже сам проиграл. И в следующий миг вонзает кинжал ему в живот, проводит вверх, расширяя рану. Кожа и мышцы расходятся в стороны, показываются петли кишок — и именно их она подцепляет лезвием. В этот миг Зефиран молит Халоне подарить наконец-то ему смерть. Но богиня не столь милосердна.

***

Эмма возвращается наверх вскоре после того, как крики стихают. Ее руки и рубашка в крови, но в остальном она кажется такой же невозмутимой, как и всегда. — Я с ним закончила, — спокойно говорит она. — Я прошу прощения, я там немного напачкала. Если надо, дайте мне швабру... — Не беспокойтесь, — отвечает Люсия. — Это же темница, там никогда не было особенно чисто. Я так полагаю, сэра Зефирана можно... забирать? — Да, — Эмма хочет отбросить прядь волос с глаз, уже тянется к ней, но смотрит на окровавленные пальцы, морщится и опускает руку. — Ему понадобится достаточно компактный гроб. А теперь прошу меня извинить, мне нужно в гостиницу, помыться, а затем еще в мануфактуру заглянуть. Сэр Аймерик, леди Люсия — благодарю вас за предоставленную возможность. Она уже подходит к двери, когда Аймерик решается спросить. — Мисс Эмма... Что вы там с ним делали? Он орал так, что даже здесь было слышно. Она пожимает плечами. — Не больше того, что он сделал с Оршефаном. Еще раз спасибо, рада была повидаться. Когда за ней закрывается дверь, Люсия оборачивается к нему. — Лорд Аймерик... Как думаете, стоит кому-то сказать? Мистеру Альфино или князю Фортону? Он смотрит в закрывшуюся дверь и думает о том, что вопли из темницы доносились такие, что побледнела даже Люсия, а она ведь в империи военное образование получала. И о том, что Эмма выглядела слишком спокойной для женщины, которая только что запытала кого-то до смерти. И что, наверное, действительно стоило бы кому-нибудь сказать, но... Но Аймерик не может взять на себя такую ответственность. Кто, в конце концов, знает, какие именно качества позволяют ей убивать Праймалов? Может, именно эта хладнокровная жестокость — то, что до сих пор хранит Эорзеа от гнева богов? И если так, имеет ли он право самолично решать, что лучше — и для Эммы, и для всех остальных, кому повезло жить на этом материке? Он вздыхает. — Просто... Принеси компактный гроб. И швабру. Люсия коротко кланяется и не возражает.