Блаженны чистые сердцем

      С тех самых пор, как он вылез из ямы с гадюками, таща на плечах полубеспамятного Эйемона, его не оставлял брат. Как всегда улыбчивый, с выгоревшими на солнце волосами, загорелый и обветренный — такой, каким был во время войны. Брат подставил ему плечо, помогая тащить Эйемона, тяжеленного даже без доспехов. Брат указал ему дорогу к маленькой септе, затерявшейся среди скал. Он был рядом всю дорогу до столицы, а потом последний раз коснулся губами его губ — и исчез навеки.       Дейрон был рядом с тех пор, как Бейлор себя помнил. Больше никого у них не было: у матери были её дочери, у отца — его безумие, у дяди — его дела. «Поиграйте сами!».       И они играли. Они строили замки из воздуха и придумывали себе драконов, они летали над Вестеросом и сражались с одичалыми за Стеной, они странствовали по Эссосу и на рассвете поднимались на холм, где Отец увенчал Хугора звёздной короной.       Дейрон был впереди, славный и могучий король — а Бейлор был всегда рядом, его верный Десница.       Ещё была Нейрис. Нейрис была уже взрослая и забавно суетилась, пытаясь спасти их от несуществующего одиночества. Они ходили с ней в септу, и Бейлор навсегда остался влюблён в радужный свет, льющийся из окон. Они слушали, как она читает, и Дейрон пообещал написать для неё самые лучшие в мире книги.       Когда у неё родился сын, Бейлор принёс ему своё драконье яйцо и положил в колыбель. Он знал, что дракон никогда не вылупится, но он знал, что кузен Эйгон никогда не подарит яйцо нелюбимому сыну ненавистной жены — а как же Таргариен без дракона?       — Не бойся, Нейрис, — пообещал он тогда. — Дейрон всегда тебя защитит.       Он шёл по полю боя, подбирая стрелы. Чардревным стрелам не нужны наконечники, но такие стрелы нельзя растрачивать зря. Приходилось подбирать. Вынимать из груди трупов, вылавливать в лужах крови и нечистот. Отчищать и класть в колчан. Опускаться на колени рядом с умирающими — он не мейстер, он не мог лечить, но он мог быть рядом, мог выслушать их последние слова. Мог запомнить.       — Andalhi... — простонал светлоголовый дорниец; Дейрон зовёт таких каменными.       — Neimi andalhi, kyr. Iq eimi valor(1), — валирийская речь странно звучала здесь, среди мертвецов, под палящим безжалостным солнцем.       После первого боя они с Дейроном целовались, пока голова не закружилась и они не упали на постель, теряя сознание. Это было давно, ужасно давно — три боя назад.       Он не знал, когда полюбил своего брата. Он думал, что они всегда любили друг друга, просто когда выросли они, выросла и любовь. Раньше они не размыкали рук — теперь не могли разорвать объятий, не могли отказаться от поцелуев.       — Ты не боишься греха? — чуть лукаво спрашивал Дейрон, касаясь его груди тонкими пальцами.       Он целовал эти пальцы и отвечал:       — Нет. Мы Таргариены, что грешно для других — естественно для нас. Мы кровь драконов, чудовища, которых боги послали на землю в назидание людям, — и он верил в свои слова.       Хотя он не стал Десницей, он всё равно был рядом — на войне и в мире, везде.       Он зашёл в королевский шатёр и улыбнулся, увидев брата склонившимся над исписанными листами бумаги. Плечи ссутулены, напряжены — значит, что-то не выходит. Творчество — работа тяжёлая, нервная.       Эту войну они придумали давно, ещё детьми. Ударить по Дорну раз и навсегда, пролить столько крови, что ни у кого не останется сил воевать дальше — и заключить мир, какого никогда не было. Вечный мир, который соединит Дорн и остальные королевства.       — Я поведу войска, а ты приедешь вести переговоры, — говорил Дейрон, но Бейлор возражал:       — Меня учили стрелять, брат. Я буду рядом с тобой.       — Ты всегда будешь рядом, — соглашался Дейрон.       Они придумали эту войну детьми, а воплощали её уже взрослыми, но сложнее всего было всё равно собирать стрелы и писать книгу. Воевать было просто.       Они молились вместе перед началом похода, но отправляясь назад в Дорн, Дейрон отказался стоять вечерню:       — Мне некогда, брат. Это пустячная поездка; я поговорю с ними и вернусь, новой войны не будет — мы пойдём под мирным флагом.       Бейлор так и не смог простить себя за то, что отпустил брата без благословения. Бейлор так и не смог простить себя за то, что отпустил брата. Он смутно помнил, как дядя Визерис принёс ему горькие вести — только помнил, как вдруг потемнело среди белого дня и стало холодно, как глубокой зимой. И Нейрис, Нейрис плакала рядом, потому что вести пришли не только о Дейроне — об Эйемоне тоже.       — Я верну их домой, — пообещал он.       Но Дейрон не вернулся, он оставил его одного у Речных Ворот.

* * *

      Дейрон, сын Нейрис, стоял у постели Бейлора вместе с женой, матерью и дедом, и на душе было гадко. Гадко было вот так вот просто стоять и ждать, когда человек умрёт. Дядюшка Бейлор не приходил в сознание уже который день, и на сегодня мейстеры назначили его смерть — впрочем, отец всё равно поленился прийти.       — Дейрон... — дядя открыл глаза и все вздрогнули.       — Он зовёт брата, — мать прижала к губам платок.       — Жизнь страшна, Дейрон, — сказал дядя тихо, как говорил всегда, когда пытался донести до него что-то очень важное. — Мир жесток, но боги дали нам любовь, чтобы сделать его выносимым. Береги любовь, мой король... береги, потому что потеряв любовь — потеряешь всё.       С кем он говорил — с мёртвым братом? С живым племянником?       — Береги любовь, и ты станешь хорошим королём. И береги свою мать, ведь больше у неё никого не осталось, — твёрдо закончил Бейлор.       Больше он не заговорил.