Цвета страсти

Лучи полуденного солнца лежат на мольбертах, легкая дымка пыли танцует в ярком свете. Студенты жмурятся, когда солнце падает на них, и кто-то задергивает шторы поплотнее, погружая комнату в расслабляющий полумрак. Пак Чимин входит в класс, потирая шею. Он снова не спал всю ночь, его рубашка смята, галстук неаккуратно развязан. Руки его все еще перепачканы графитом и запахом сигарет, несмотря на попытки смыть его. Он провел ночь за столом, отрабатывая натюрморт, и головная боль теперь била в голову молотком. Он был последним из прибывших учеников, и все расселись по местам у своих мольбертов. Класс погрузился в размеренный шум полушепота и тихого шороха лезвий, затачивающих карандаши. Учитель Сол подняла взгляд на класс из-за толстых очков, проверяя, что все на местах, и посмотрела на часы. — Наш натурщик должен быть тут с минуты на минуту. Сегодня мы рисуем мужскую фигуру в реализме. Отнеситесь к заданию ответственно, это непосредственная подготовка к экзамену. Дальше, до конца семестра мы будем тренироваться только на гипсовых фигурах… Ее слова прервал скрипучий звук открывшейся двери, когда в класс вошел высокий худой парень. На нем была кожаная куртка и худи, а лицо прятал капюшон. — Прошу прощения за опоздание. Учитель Сол неодобрительно посмотрела на опоздавшего, и кивнула на ширму в углу класса. Чимин перебирал свои карандаши, выбирая инструмент на сегодня, и едва бросил взгляд на натурщика. Рыжая челка упала на лоб, глаза пощипывало от усталости, но его осанка не выдавала дискомфорта — Чимин был готов погрузиться в рисование, кончики пальцев почти покалывало. Его мольберт стоял во втором ряду, чуть дальше остальных и скрывался в тени, созданной плотными шторами. Мягкое освещение придавало его лицу некую болезненность, словно он был призраком среди всех. Натурщик вернулся без футболки, в темных джинсах, и тогда Чимин бросил первый взгляд на него — темные волосы, растрепанные и явно отросшие длиннее, чем того задумывала стрижка. Худая, но мускулистая спина, и такие же сильные плечи — если присмотреться, можно проследить за лучами сухожилий и мускул, играющих под кожей, пока парень усаживался на табурет и наконец поворачивался к классу лицом. По помещению прошелся шепоток. Чимин знал, что это за парень — он несколько раз видел его, позирующего, в других аудиториях, сквозь стеклянные стены. Его имя — Чон Чонгук, и о таких, как он, шепчутся одноклассницы в женском туалете, прикрывая рот ладошкой. О таких как он ходят тысячи легенд — то ли он добрый соседский мальчик, то ли он главарь уличной банды. Он нахально красив, и в таких, как Чонгук, обычно влюбляются меньше, чем за пять секунд, а забыть не могут столетиями. Пак сжал карандаш чуть крепче, но заставил себя расслабить руку. Он не впервые работал с натурщиками, и повидал много красивых парней и девушек, которых хотелось рисовать взахлеб. Представший перед ним парень точно относился к ним — начиная с подтянутого торса и заканчивая кончиком носа — Чимин жадно впитывал его черты, и на несколько секунд мысли спутались, в голове за мгновение промелькнули десятки картин, которые можно было написать с него — мягким маслом, и язык кисти обводил бы каждый угол его тела; углем, запечатывая яркие черты и передавая в черноте теней его таинственную сущность; полупрозрачной акварелью, расставляя акценты на его алеющих щеках и загорелой коже. Он мог бы нарисовать его сотней разных техник и в тысяче разных стилистик, но сейчас в его руках простой карандаш, острый и длинный, словно лезвие, и Чимин закрыл глаза на секунду, прежде чем делать первый штрих. Чонгук принял расслабленную позу, немного опуская плечи и позволяя рукам естественно лечь на его бедра. Он сидел на краю табурета, немного запрокинув голову назад, открывая вид на изящную шею. Чимин очертил взглядом контур его лица, цепляясь за пирсинг на брови, огибая острый уголок кадыка. Его рисунок — не просто методичное исполнение геометрически и анатомически правильных фигур. У Чимина в груди поднималось что-то особое, когда он находил модель такую, как Чонгук. На него не хотелось просто смотреть, его хотелось вырезать из мира реальности и вставить на холст, чтобы иметь возможность прикоснуться к нему позже, достать из архива, когда нужно набраться вдохновения. Запечатлеть хищный блеск в его темных глазах, чтобы упиваться им одиноким вечером. Чонгук практически не двигался, но Чимин настолько впился в него взглядом, что мог представить, как сейчас Чонгук поведет плечом, как он повернет голову и посмотрит ему прямо в глаза. На его гладкую кожу упадет полоска солнечного света, проскользнувшая между плотных штор, и Чон Чонгук потянется, словно огромный кот, под его светом. Чимин сглотнул, и его рука задвигалась по мольберту немного быстрее. Волна восхищения поднималась все выше и выше, и ему пришлось разомкнуть пухлые губы, чтобы неслышно выдохнуть. — Пак Чимин, — скажет Чонгук в его воображении, и класс опустеет. В нем будут только он, Чимин, и его мольберт, разделяющий их. Темнота вокруг них станет всепоглощающей, и единственным источником цвета станет рыжая шевелюра Чимина. Без света Чонгук станет черно-белым, словно уже нарисованным чернилами, и сглотнет, приоткрывая рот, изголодавшись по цвету в черном мире. Чимин встанет со своего места, и в руках его окажется палитра и кисть. Он задумался, какими цветами хотел бы разрисовать Чонгука. Ему подойдет бежевый — мягкий и кремовый, взбитый, густой. Он растает на его шее, медленно стекая вниз крупными каплями, если Чимин сделает широкий уверенный мазок. В бежевый вплетется коричневый, смешиваясь, словно кофе с молоком. Ему также подойдет зеленый — тонкой кистью Чимин смог бы вывести хитросплетение вздутых вен на его предплечье, словно стебли диких растений поднимающихся по его руке вверх. Их можно будет спутать с ядовитыми змеями, и станет страшно прикасаться к Чонгуку — вдруг она из них оживет и ужалит, впрыскивая свой яд в самое сердце. Карандаш твердо уперся в холст на Чонгуковом остром локте, и Чимин заставил себя остановиться на секунду, переводя дух. Он отпил воды из бутылки, сравнивая рисунок с оригиналом, и вздрогнул, когда поймал на себе взгляд Чонгука. Он сидел к нему полу-боком, поэтому чтобы посмотреть на Чимина, ему пришлось скосить взгляд в сторону. Он сидел на небольшом пьедестале, поэтому смотрел снизу-вверх из-под ресниц, и у Чимина снова перехватило дыхание. Он должен запечатлеть его вот так — когда он смотрит прямо на него, и взгляд его шоколадно-медовый, ресницы чуть трепещут, словно у девочки из аниме. Он будет смотреть на Чимина, пока тот выводит на его теле узоры, и наконец довершит их финальным цветом — красным. Ярко-алыми будут цветы, которые Чимин выведет на его руках. Багряными будут кончики лепестков, подвявших под весом времени. Он будет делать широкие мазки, оставляя за собой текстуру кисти, пока Чонгук будет так же завороженно наблюдать за ним, не двигаясь, и когда у Чимина закончится краска, Чонгук наконец пошевелится… У Чимина будут перепачканы руки красной краской, когда Чонгук потянется к нему, оживая, словно столетняя мраморная фигура, и потянется к нему руками, сжимая белую форменную рубашку руками. Незасохшая краска оставит следы вокруг талии Чимина, но он будет смотреть только на лицо своего шедевра — все еще нетронутое, и ему покажется, что там тоже не хватает красного. Прижав испачканную ладонь к его щеке, оно ставит смазанный след, но не успеет посмотреть на него, ведь Чонгук уже притянет его ближе и столкнется своими губами с его, грубо впиваясь в них на несколько болезненно-долгих секунд, и отстранится, медленно открывая глаза снова. Чимин представлял его мягкую ребяческую улыбку, когда Чон поднимет руку чтобы коснуться лица Чимина, но Пак остановит его, поймав его руку своей и возвращая ее на бедро брюнета. — Ты — мой мольберт, — прошепчет Чимин в губы Чонгуку, и опустится ниже, прижимаясь губами к его шее, сначала нежно, аккуратно, почти трепетно, но не сдержится, оставляя на гладкой коже багровый засос, постепенно расцветающий под его губами и неосторожными укусами. Еще один цвет, который идет Чонгуку — пунцовый, медленно обретающий темно-фиолетовый оттенок, словно зарождающаяся вселенная. Настоящий Чимин закрыл один глаз, измеряя карандашом пропорцию кисти Чонгука. У него красивые руки — сложный узор вен, немного огрубевшая кожа. Ему приходилось работать этими руками — поднимать тяжести — может, на подработке; а может, в спортзале. Ногти аккуратно подстрижены, на левой руке плетеный браслет и крупное простое кольцо из белого металла на среднем пальце. Сознание Чимина металось между реальностью и воображением, и он почувствовал, что в штанах становится тесно, когда взгляд Чонгука снова упал на него, и тот медленно облизнул губы, едва заметно прищуриваясь. Уверенные штрихи карандаша собирали фигуру Чонгука воедино, и вот на холст Чимина уже легли тени, и он сменил карандаш на ластик, подчищая рисунок. На теле нарисованного Чонгука тоже лежала полоса яркого света, и Чимин представлял, как мог бы слизать ее языком с сильного тела, опускаясь от шеи по прямой линии медленно вниз, прямо к поясу штанов. Как он бы поймал вибрацию от дрожи тела Чонгука, и легко покусывал его кожу, расстегивая ремень на его джинсах. Чимин закусил губу, почти готовый дать себе пощечину, чтобы вывести из транса, в который его вогнал Чонгук, но за него это сделал звонок, оповещающий об окончании академического часа.

---

Чонгук выдохнул, расслабляя онемевшее тело и потягиваясь. Он скрылся за ширмой, совершенно не интересуясь своими портретами. Для него эта подработка — лишь способ быстро и без труда заработать копейку. Он быстро накинул одежду и скрылся за дверью, лишь бросая последний взгляд на рыжеволосого парня в дальней части класса. Лишь через несколько лет, выбравшись из долгов и нищеты, вдыхая стерильный воздух в дорогой галерее, Чонгук обернется к портрету, нарисованному простым карандашом. Портрет был подписан: «Цвета страсти первого взгляда». Рыжеволосый автор усмехнется, тихо подкравшись к нему из-за спины, держа в руке бокал дорого шампанского и тихо скажет: — Привет.