дозволенность

боги никогда не любили людей. и эта мысль не оставляет бывшую святую ни на долю секунды, даже когда колени обвиты нежно розовыми прядями чужих волос, а девичьи руки жадно прижимают ее талию как можно ближе к себе во время сна. на следующий же день делать вид, что ничего из вышеперечисленного не было становится куда сложнее. особенно когда взгляды обеих пересекаются при каждом удобном случае, а напряженные руки жанны больше не в силах стискивать меч во время полуденной тренировки с сослуживцами. параллельно с этим росла мысль об абсолютной беспомощности перед проблеском золота из-под невзрачной накидки где-то неподалёку. привычная грубость в дёрганных движениях со временем сглаживалась согревающим дыханием, направленным на изуродованные рубцами пальцы. неоправданно долго софиэль пытется согнать весь холод с озябших в ночи костяшек, будто это могло служить достойной панацеей, словно это могло бы залатать ту неописуемо болезненную брешь, кою жанна бережно хранит под ещё способным на подобные приливы ласки сердцем. тысячу раз измаравшая свои руки в крови — жанна отыскивает спасение лишь в ее окутывающем теплом взгляде, слепо надеясь найти там своё, видимое лишь ею самой отражение; беспомощно утыкается лицом в шею богини, целует румяные щеки в надежде не выглядеть перед ней чем-то вечно отдаляющимся из-за неспособности стоять на ногах по вечерам после очередного дежурства. — поужинаем сегодня вдвоём? — смущенно укутываясь в плащ неожиданно спрашивает софиэль, не выпуская крепко сжатой чужой руки из своей. чувство тревоги, чувство того, что она в любой момент обязана взять меч следует за оставленной богами девой тенью, вот вот готовой сомкнуть когти на уровне шеи. — как-нибудь потом, обязательно, — с вымученной улыбкой и комом горле отвечает жанна, сдерживая обиду, подступившую в сомкнутых челюстях. софиэль только сочувственно вздыхает и прижимается всем телом к покрытой мурашками рябой коже воительницы. не то что бы она была против такого благородного отказа, однако в груди тягучим осадком томилось чувство незавершённости: недостающий пазл в их с ней уже переплетённой рутине. жанну всегда было сложно отогреть и услышать слова нежности, сравнимые с теми, что обычно говорят рыцари своим возлюбленным. теплота её чувств была непостоянна и заведомо обличена всеми подряд, начиная с неё самой; до дурмана больно осознавать то, что былой демонице, предавшей доверие святых, не пристало с нескрываемой ласковостью в поникших глазах провожать взглядом развеивающийся на ветру чужой кончик плаща. тоску по прошлому невозможно удовлетворить, тем более, когда речь заходит о чём-то родном, но украденном в царство мертвых. домашние обязанности стали даваться тяжелее, и если бы не софиэль, нарочито спускающаяся помочь на грядках — кто бы знал, что станет с постепенно теряющим равновесие под палящим солнцем телом жанны. это уже стало своеобразным ритуалом: просыпаться вдвоём в спёртом воздухе, а затем создавать иллюзию, что для остальных жителей поднебесья подобный образ жизни должен казаться более чем приемлемым. богиня без всяческих предрассудков ступала босиком по скрипучим доскам, бросала на плечи старую вуаль любовницы и заплетала волосы в неряшливые косы. вообще то жанне нравилось обводить взглядом подобный домашний вид софиэль, но сделать комплимент её очаровательно вьющимся локонам или румянцу на кончике носа ей не представлялось возможным. наверное именно по этой причине она обычно садится на другой край стола во время ужина, и, чувствуя себя наиболее уязвимой под угрюмым взором сапфировых глаз, вжимается плечами в стул до боли в лопатках. посудой обычно занималась софиэль, поэтому подходя к жанне, дабы забрать миску, часто встречалась с ее сдавленной улыбкой на подрагивающих губах. — я сама, спасибо, — бывшая святая еле еле встаёт из-за стола и тяжело перебирает ногами, даже не глядя в сторону софиэль. буквально через секунду на всю кухню слышится звук бьющегося фарфора, а по щекам бывшей святой неминуемо катится цепочка из слёз; жанна прикрывает ладонями лицо, пытаясь сдавить вырывающиеся наружу всхлипы. к ней тут же подбегает софиэль, в испуге пытается убрать от щёк руки, мучимые нескончаемым тремором, однако сталкивается с приглушенными писками и неразборчивой чередой из слов, после которой жанна валится на пол и начинает истошно рыдать, пытаясь собрать по кусочкам тарелку. её спутнице было невдомёк, что это самое блюдце эль когда-то с улыбкой до ушей выпросил у её возлюбленной при очередном совместном походе на рынок. софиэль готова была была принимать последующее сожаление в покрасневших карих глазах, но понятия не имела, когда всё внезапные прикосновения посреди кухни сменятся на омут из объятий, а непреклонность жанны в вопросе помощи наконец-то сменится на милость. впрочем, жанна всё-таки была легка на подъем при ласковом обращении; подобно дикому зверьку она постепенно переставала отрывать дрожащие пальцы от пухлых плечей, а софиэль была только рада: исследование чужого тела через прикосновения казалось ей прелестной человеческой слабостью. измлев под руками своей названной временной коллеги, она никогда не решалась ступить дальше, постоянно передавая эстафету жанне, ожидая, что та наконец-то осмелится зайти дальше точечных поцелуев в области ключиц. жанне же наоборот такая близость казалась вызывающей и в корне рушащей все те стены, которые боги возводили между собой и людьми. рядом с софиэль она ощущала зияющую дыру, постоянно вырисовывающуюся между ними. словно напоминание о непоколебимой разнице — вечная трещина на их с ней тщательно собранном из осколков зеркале. несомненно, лёжа на её груди после тяжёлого дня становилось так спокойно и по-детски смешливо, что сводило скулы. но стучащее по голове осознание всей неправильности ситуации опускало уголки губ, заставляя стыдливо кутаться в одеяло и скромно просить оставить её одну со своими страхами и пожирающими изнутри сомнениями. конечно, софиэль неподвижно лежит на месте; пригласительным жестом руки зазывает воительницу обратно к себе и шепчет на ухо всё то, что не могла сказать днём в требующей официальности обстановке. без всяких промедлений касается её губ своими, притягивает поближе обнаженный торс, отнимая у неё любую возможность ухватиться за очередной разрушающий их уединение принцип. в кромешной темноте полагаться на ощущения становится более чем в диковинку: жанна неловко трогает мягкий живот, бёдра, грудь, и не находит себе места, отчаянно целуя сгоревшие от прогулки под солнцем щёки софиэль. в глазах — расплывающиеся из-за расфокусированного зрения чужие черты лица, в голове — стрекот кузнечиков и поток слов любви от богини, сопровождающийся покусыванием кончика уха. жар, возникающий в груди и нарастающее давление в районе низа живота давало о себе знать характерным прикусыванием губы, после которого потихоньку приходило понимание невозможности двигаться дальше. жанна медленно отстраняется, напоследок проводя кончиками пальцев линию от подбородка софиэль до лобковой кости, после чего выдыхает десяток нелепых «прости» и «извини», а затем предательски сваливается обратно к ней в кровать, но только для того, чтобы изо всех сил свернуться в одеяло и до следующего утра не смотреть в её сторону. очевидно, они не станут обсуждать это за ленивым завтраком; безусловно — не перекинутся даже парой фраз о той ночи во время тренировки жанны среди рыцарей. софиэль будет терпеливо ждать её в тени казарм, не сводя глаз со смуглой, покрытой шрамами кожи. жанна чувствует вину и смятение: где же всё-таки истинная, заслуженная, по праву ей принадлежащая свобода отвечать на многозначительные взгляды заигрывающей улыбкой. бесконечно захлёбываясь своими мыслями и очерчивая круги вокруг прошлых видений, она бесповоротно приходила к выводу, что расплескивающееся бенгальскими огнями чувство внутри уже не могло быть срезано на корню — слишком долго она покоила свои руки на чужих щеках и чересчур много писем украдкой клала в карман женского плаща. слово, данное богам и рыцарская честь постепенно блекли рядом с молочного цвета кожей, украшенной солнечными бликами. — только не делай вид, что снова игнорируешь меня, — софиэль лениво опирается на входную дверь её дома, не давая зайти внутрь. жанна в замешательстве и расстройстве. попытки абстрагироваться на некоторое время были слишком очевидными и бескультурными: такими, как отказ от свежеиспеченного хлеба из её ладоней и обоюдное молчание по пути из дворца. — я даже не пыталась, — она стыдливо отводит глаза в пол, не находя сил глянуть на партнёршу, — ты сама говорила, что я как рыба. и софиэль не возражает; взъерошивает её хвост и оставляет едва ощутимый поцелуй на лбу, до которого успешно дотянулась. — тогда будь добра не воспринимать меня за декорации в виде водорослей. не хотелось вновь вставать на кривую дорожку разбитых обещаний, но жанна согласно кивает головой, где-то внутри размышляя о том, что софиэль сравнима разве что с какими-нибудь небесными телами, о которых она читала в королевской библиотеке и долго сокрушалась о их недосягаемости. в самый зной обычно принимается решение вооружиться изношенными шляпами из сена и в выцветшей одежде прогуляться за травами в сторону гор. софиэль неторопливо завязывает ленту головного убора под подбородком жанны, одаривая ту лучезарным взглядом. жанна напротив — само хладнокровие; от неё пахнет потом и металлом, что шло вразрез с симбиозом нагревшейся земли и цветочного поля за окном. — по какому принципу ты выбираешь дорогу? — тяжело дыша вопрошает бывшая святая, опираясь об ближайшее дерево. — я не знаю, просто иду, куда хочется? — софиэль останавливается, осматривая запыхавшуюся женщину, — но тебе в общем-то всё равно куда топать, да? просто странно, что вы с элем тут ещё всё не обошли. на имени её сына она заметно приглушает голос. с одной стороны — ей больше не хотелось делать вид, будто воспоминание о погибшем должно неизбежно ранить и забивать возлюбленную ещё дальше в пучину забвения собственной трагедии. хотелось обратного, чтобы это было естественно, с непременным уважением к почившему, но так же с принятием того, что его больше нет и не будет рядом. — с ним нет, но с тобой, чувствую, что обойду всю долину, — заключает жанна, расслабленно улыбаясь. убедив руководство на небе в том, что матери, потерявшей ребенка, просто необходимо крепкое плечо рядом, софиэль быстро выучила окрестности, дабы каждый раз пытаться подметить морщинки от улыбки у краев глаз жанны, когда та вместе с ней открывает новый для себя маршрут. за месяцы затворничества после смерти эля, её волосы из привычного пшеничного цвета превратились в светло-русые, а у корней начала появляться седина, которую софиэль с непомерной горечью разглядывала в мыслях о чём-то неотвратимом. однако в данный момент, держа жанну за руку, она не могла не остановить свой взор на развевающихся из-под шляпы золотистых прядях, кои та всё пыталась привести в порядок. и будь в сердце богини полно жизни, она всё равно не в состоянии сделать счастливым ту, кто стоит рядом с ней, бесчувственная и бессильная. тот отпечаток, оставленный смертью, несмотря ни на что ветвями обвивался вокруг волевого лица, придавая жанне ещё пару лишних лет. стоя с ней на вытоптанной опушке, софиэль без конца гадала сколько ещё печаль будет одолевать её и так сморённую отчаянием душу. прячась от палящего солнца в тени, зовя друг друга по именам, жанна постепенно отодвигала на второй план тревогу на почве того, что её не опоясывает меч, а в руке нет знамени. поглощая родниковую воду из ладоней софиэль, она думала лишь о том, чем вообще заслужила её этакое отношение; непростительно долго считая себя недостойной её общества, жанна неизбежно ловила себя на той мысли, что хотя бы ради неё стоит попытаться перестать просыпаться в слезах каждую ночь и часами сидеть у детской могилы, не реагируя ни на шум ветра, ни на просьбы пойти домой. — умоляю тебя, дай обработать раны, — надорванно восклицала богиня, стоя над сидевшей на коленях женщиной. в ответ доносилось лишь бурчание и тихий всхлип — жанна разрывала в руках охапку собранных цветков, оставляя на пальцах новые порезы от резко проскальзывающих по коже стеблей. — жанна, — софиэль опускается рядом с ней и прижимает её голову к своей груди, — пойдём домой, — она утыкается подбородком в ее макушку и поглаживает ту по вискам с ушами. несмотря на былое величие и внешнюю непоколебимость, сейчас, рыцарка, нервно царапая ногтями вырезанную ею самой фигурку коня, выглядела не иначе как оставленный посреди толпы ребёнок. она не могла засыпать без убогой обиды, не находила в себе сил принять тот факт, что больше её не оставят одну, наперекор сдавливая себя тисками из скопившегося горя. — я опять проснулась от кошмара, — коротко чеканит жанна, — слушая чужое учащённое сердцебиение, — можно сегодня лечь к тебе? божество безмолвно кивает, проводя носом по её затылку. со временем софиэль становилась новой причиной её вечерней тоски и пропущенной молитвы за едой. но сейчас, пробегая босиком по разросшейся траве и падая под деревом, жанна первым делом смотрит на её оклеймленные золотом пальцы, а затем застенчиво скрепляет их со своими в замок. крест жанны, сливающийся со впадинами грудной клетки и неизменные золотые цепочки софиэль, вечно путающиеся с бледно-лиловыми завитками волос. сплетенья рук и в коем-то веке утоление жажды беспечных касаний к друг другу. — я боюсь, что тебя хватит тепловой удар, — шепотом ворчит софиэль на ухо воительницы, ложась ближе к ней, дабы поправить съехавшую к затылку шляпу. и действительно — горяченный лоб был тому подтверждением. но для жанны неописуемо важен тот жест заботы, которого она была лишена чуть ли не с самого детства, будучи для всех исключительно свидетельницей божественного откровения, но не одинокой, запуганной девочкой. — мы не поднялись наверх, потом уже пойдём домой, — прижимая женскую ладонь к щеке проговаривает она, вставая из-под тени дерева, заодно галантно помогая сделать то же самое своей спутнице. дорога до ещё одной вершины не заняла много времени и определённо того стоила. их взору престала бесконечная в своих размерах долина, и где-то вдалеке маячила серым дымом крыша дома. жанна ни на секунду не отпускала руки софиэль, а после подъема повернулась к божеству с улыбкой до ушей и листьями в волосах. если рассуждать в таких масштабах, то по сравнению с тем, что наблюдали глаза бывшей святой — их с ней сиюминутно случившийся вновь поцелуй был очередной крупицей, улетающей от крыльев птиц, стремящихся на юг. софиэль знала об этом давно: ещё с того момента, как была свидетельницей суда над былой королевской служащей; среди толп воющих граждан и рыцарей она по наитию находила макушку цвета ржи, надеясь, что та заметит её полный сочувствия взгляд. жанна приходилась и чудом и баррикадой к нему. софиэль ровным счётом было всё равно на пророчества или откровения, всего-то требовалось, как сейчас, без зазрения совести целовать розовевшие от выступивших слез веки и обвивать руками расслабленную талию. — ты точно уверена, что ну там, — жанна украдкой тычет пальцем в небо, — за тобой и мной никто не следит? — она обеспокоено глядит на софиэль, укладывая руки ей на плечи, после чего кончиками пальцев тревожно постукивает по области чуть ниже шеи. в ответ слышится протяжный, заливной смех. — умоляю, ты правда думаешь, что им есть до нас дело? мне кажется они принесли тебе слишком много бед, чтобы иметь право хоть как-то вмешиваться в твои земные дела, — софиэль театрально закатывает глаза, перенося руки с талии к лицу жанны. она заботливо перебирает её отросшую чёлку, попутно заправляя кончики на висках за уши, — давай так: я со своим титулом в личном надсмотре не нуждаюсь, а ты просто не забиваешь себе этим голову, идёт? явной проблемой было то, что софиэль толком не знала о намерениях богов, соответственно четкого ответа дать не могла. однако и расстраивать любимейшую из людей не особо хотелось. даже если и смотрят — сейчас уже разницы лично для софиэль не было: выговор получить она всегда успеет, а вот лишний раз уткнуться носом в покрытую едва видимыми веснушками шею — возможность крайне редкая. — не идёт, вдруг они….— жанна бегает глазами вокруг, не успевая договорить, как неожиданно чувствует на себе удивительно пронизывающий взгляд софиэль. пронизывающий, скорее, в плохом смысле. — я не хочу пытаться кидать об стенку горох, мне важно, чтобы ты понимала, что находишься в безопасности, а не на мушке, — она устало вздыхает и проводит внешней стороной ладони по скуле воительницы, — мне немного тяжело пытаться тебя разубедить в чём то, ты же как баран — утыкаешься вечно своими рогами. жанна неторопливо перехватывает её руку обеими ладонями и держит в замке из пальцев на уровне груди. за этим действом на лице софиэль появляется что-то наподобие улыбки. — у меня нет причин врать тебе, нет абсолютно никакого резона делать вид, что я сейчас рядом потому что меня попросили, как ты говоришь, там, сверху, — продолжает богиня, аккуратно касаясь пальцами выпирающих ключиц. — я тебе верю, — тихо произносит воительница, оборачиваясь к красочному виду с горы. теперь жанне не жаль: камень, давно привязанный к ногам, начинал рассыпаться, а вместе с ним отступала и извечная дрожь в плечах с покусыванием щёк изнутри. жар от солнца растекается вязкостью по конечностям, руки, ступни, шея — женщина улыбается во все зубы, пока ветер играется с её волосами, а софиэль завороженно прислоняется костяшками к левой стороне её груди.