***
Ранний бодрый щебет Медведевой и её «подъём, страна, я почти подъехала» перед сброшенным звонком застают врасплох в воскресное утро сонную Елизавету. Гостей она не ждала, а весьма конкретную гостью – тем более. С Женей они держали периодически связь – созванивались после крупных стартов Лизы, на совместных мероприятиях исхитрялись сбежать от ребят, дабы посудачить о «вечном и девичьем». И даже умудрились однажды друг другу в нетрезвых слезах растрепать о безответной любви каждой к людям, весьма небезызвестным в стезе «фигурки», о чём обоюдно, не сговариваясь, предпочли «забыть». Так, Евгения, по-свойски взлохмачивающая волосы хозяйки и резво устремившаяся на кухню с беспечным «я нам кофе притащила», – становится происшествием весьма неожиданным. – Ты чего в Петербурге? У тебя же «Ледниковый» вовсю, график бешеный. По сотрудничеству здесь? – Женя завершает свой сказ тренировочных сложностей подготовительного процесса к «Ледниковому периоду», когда Лиза, наконец, решает поинтересоваться, как московскую фигуристку занесло в северные столицы. – Вымолила выходной. Замоталась, честно. Решила рвануть. К тебе. «К тебе» повисает осторожным, дребезжащим вздохом – лишённым звенящей бодрости, пришедшей вместе с Евгенией. Мгновенно отрываясь от экзекуции над печеньем, Лиза задирает голову – врезается в распахнутые, обрамлённые тягостью трудовых будней глаза, и смятённо вглядывается. Зарыться в одеяло, «протупить» за очередным сериалом, заказать доставку – Женя была вольна предпочесть любой из способов проведения редкого выходного. Вместо этого она преодолевает семь сотен километров. И заседает здесь, аккурат перед Елизаветой, в Петербурге. Ведь она «решила рвануть к ней». – У тебя есть дела назначенные? Я даже не поинтересовалась как-то, извини. Глупо вышло. – Алексею Николаевичу в «Юбилейный» пару бумажек подвести, а так свободна, – спокойно произносит Лиза, продолжая беспрерывно всматриваться в вальсирующее в выражении Евгении неожиданное волнение. – Слушай, я могу и одна по Петербургу пошататься… – Медведева, – Лизавета вздыхает в несдержанном смешке и расходится в улыбке так трогательно, по-доброму. – Такая уверенная заявилась, и куда всё делось? Со мной поедешь. Хоть Алексея Николаевича успокоишь своим присутствием! А то он после первого эпизода «Ледникового» охал ходил всю утреннюю тренировку, что «мальчишке с улицы» позволили поддержку делать «с самой Евгенией Медведевой»! – Ну, если только ради успокоения Алексея Николаевича, – Женя смеётся, и Туктамышева мысленно радуется, что гостья, наконец, вроде как позволяет себе расслабиться. В «Юбилейном» Евгении удаётся стремительно убедить петербургского тренера, что обе её ноги целы, поясница после эпичного приземления не тревожит, и вообще её партнёр – «надёжный мальчик и усердно трудится». Так что Алексей Николаевич довольно быстро отпускает фигуристок, напоминая Лизавете, что «завтра первый лёд в одиннадцать». Увесистые тучи мраком овивают городские улицы; в угоду ветряным порывам нестерпимо колет кожу. Да ещё убористый дождь накрапывает, стремительно орошая поредевшие в желтизне газоны. Лизавета решает, что как бы Женя при ней ни храбрилась – усталость московской фигуристки красноречиво расползается в багровеющих уголках тяжёлых глаз, и возить её по Петербургу, демонстрируя архитектурные альянсы – то ещё издевательство. Посему она везёт свою гостью к себе – затарившись гастрономией и излюбленной выпечкой в «здоровом отделе». Рассекают шоссе в умиротворённой, примятой спокойствием тишине. Устройство Евгении упорно вибрирует, оповещая хозяйку о сыплющихся уведомлениях, но Женя – не реагирует ни на единое, словно вовсе не слышит многочисленных стремлений добиться её единоличного внимания. Лиза не интересуется, сосредоточенно следя за дорогой. Лишь осязает то и дело приземляющиеся на ней осторожные, внимательные глаза, в которые аккурат упирается собственными на перекрёстке. Женькины волосы рассыпаются ворохом по ткани сидения, в глазах – хрупкое удовлетворение, а с уст тихо и утверждённо сходит: «Хорошо с тобой, Лиза. Не прогадала, что приехала». Уголки рта Елизаветы приподнимаются, и она в стихийном порыве хватает Медведеву за кисть, сдавливая тонкие пальцы в своих, как бы демонстрируя – «и я рада, что ты здесь». Несмотря на умоляющие утверждения Медведевой – «да я честно не голодна», – хозяйка дома даже слушать девчонку не собирается, совершенно точно зная, что в желудке у той лишь утренний кофе плещется. Одаривает её убористой порцией салата и своим фирменным стейком – чтоб уж наверняка откормить голодающую фигуристку. – Лизавета, я так объелась, что тебе меня до дивана нести придётся! – А это я запросто, – и Медведева глотком воды давится, закашливается, а Лизавета – беззлобно смеётся над реакцией, приподнимаясь и собирая со стола опустевшую посуду. От тяжелеющих глаз, устремлённых точно в её спину, норовят ожоги появиться, – смотрит, смотрит, смотрит, – а затаённое дыхание позади лишь неосознанно нервирует, отчего пальцы Лизаветы вдруг начинают хилеть, а тарелка дважды с красноречивым грохотом приземляется в раковину – «да что же это такое». – Давай я, – Медведева материализуется рядом, мокрое запястье едва захватывает и выуживает из пальцев петербурженки «страдалицу», а глазёнками – так упорно, неотрывно глядит, что Лиза что-то совсем теряется. – Иди, я закончу здесь. Глухое мерцание экрана рассекает царящий мрак. Выбор Лизаветы пал на какую-то премьерную драму, но за сюжетом следить нет ни сил, ни особого желания – она отстранённо вспоминает дорожку шагов для короткой и мысленно делает в программе засечки для обсуждения с Алексеем Николаевичем. А вот Медведева, кажется, захвачена происходящим меж героями до той степени, что всю душу и сердце на сопереживание ставит – и всхлипывает, всхлипывает, всхлипывает. Выражения Женькиного Лиза не видит, но изрядно настораживается, когда судорожные вздохи уже хоронят реплики героев под плеядой зарождающегося плача и кашля. – Женька! Хватая за запястья, Лизавета к себе девчонку рывком обращает, – а у той уже горящие во мраке белки глаз все в рассекающих капиллярах и щёки в блестящих солёных дорожках от слёз. – Фильм не такой уж грустный, вроде, – растерянно произносит Туктамышева, «от» и «до» уже осознавая, что причина вовсе не в этом. – Рассказывай давай, чего ревёшь! Случилось что? «Бабушка болеет сильно», – достаёт из недр грудины Женя; и совсем рассыпается. На дозволительное мгновение Лиза теряется, а после – пытается собрать девчонку по кускам. Кистями, лодыжками – чем удаётся и чем успевает ухватиться за ускользающее и рвущееся до бегства. Медведеву трясёт в настигаемом горестном осознании неизбежного и грядущего. «Держи, просто держи», – как мантру Лизавета себе читает, нашёптывая Медведевой бессмысленное и бессвязное на ухо, крепче обнимает, а самой – страшно до чёртиков. Убаюкивает её, как младенца, трепетно убирая ладонями взмокшие от пота и слёз пряди с Женькиных щёк. «Совсем я расклеилась что-то», – хрипит Женя, сопровождая фразу горьким, невесёлым смешком, и Лиза усиливает сцепленные вокруг фигуристки ладони, заглядывая той в зияющие глаза. Спать Женьку в одиночестве Лизавета оставить не решается, хоть та и, как неприкаянная родственница, прибедняется и рвётся на софу в гостиной, бубня под нос «неудобно как-то». «Всё удобно!», – и Туктамышева решительно приземляет на свою кровать ещё одну подушку. Женька мнётся как-то, на пятках переминаясь, а затем всё же стягивает свитер, обращаясь к Лизе спиной. Глаза Лизаветы, как заколдованные, с новоявленной жадностью и жгучим интересом шарят по ровной цепочке позвонков, падают на очерченную аккуратными ямочками поясницу и, в окончание зрительного вояжа по Медведевой, приземляются на заднице, когда та сбрасывает с бёдер штаны. Спрятать своё исследование Лизавета не успевает, когда Медведева оглядывается и одними уголками рта усмехается. Засекла, чертовка. Но молчит. И Лиза, уже лёжа на подушке, медленно распахивает руки, как бы приглашая. И ждёт. На то они и игроки мирового спорта – пасующих среди подобных нет; играют они наотмашь и по-крупному до победного конца. «Я и не сомневалась в тебе, Медведева», – Лизавета про себя ухмыляется, поигрывая в пространстве пальцами, когда Женька приземляется тяжёлой головой на её вздымающуюся грудь. Холодным носом Евгения в заходящуюся в вальсе венку на шее утыкается, а ладонью – невзначай скользит по впалому животу, выпирающим косточкам таза и по-хозяйски, в конце концов, умещает ладонь на бедре. Пальцами Лизавета волосы сопящей ей в шею перебирает; свободной кистью успокаивающе водит вдоль позвоночника. И с клокочущим сердцем вдруг обнаруживает, что дыхание, как ей представлялось, спящей гостьи угрожающе набирает обороты. – Женька, – едва успевает Лизавета растворить обращение во мраке, как чужие губы оказываются на её собственных, тут же охотно распахивающихся на экспрессивное вторжение. Медведева целует жадно, зарываясь пальцами в растрёпанные пряди фигуристки; хнычет что-то, бесновато елозит, словно пытаясь раствориться в разгорячённой, реагирующей так рьяно Лизе; проникает ладонью под чужую футболку и обхватывает грудь. – Женька, стой, – Лизавета собирает крупицы усилий прервать происходящее и ясно к чему идущее. – Не выйдет у меня так, – сдавленно Лиза шепчет, заглядывая в чернеющие глазища гостьи. – Так – не по любви? Не нравлюсь совсем? «Ребёнка капризного включила, язвит, дёргается тут же. Но ей подобный грех простить можно – боль грядущих утрат с людьми коварные шутки играет». – «Переспали – и разошлись» – вот так. Не мой формат это, как бы многим ни представлялось. – Я-то – не многие, – палит Женька, рассекая мрачный разговор. – Не многие – это точно, – с грустью Лизавета ухмыляется, прядь с Женькиных глаз аккуратно смахивая. – Ты в Москве, я – в Санкт-Петербурге. Я, Женька, привязываюсь прочно, а люблю, если случилась любовь – ещё прочнее. А ты, как верно заметила, – «не многие». Упёршись локтями в простыню, Женя шарит глазами по серьёзному выражению, прокашливается. И приподнимает уголки рта – добро-добро и понимающе. – Выбор твой. В мыслях произошедшее не маринуй. Я дама настойчивая и желания свои знаю – но сообразительная, границы соблюдаю! Давай спать, Лизавета, – и Женька спиной обращается, умостившись на краю. – Уж такое красноречивое соблюдение границ ни к чему, – посмеивается Лиза бархатно, склоняясь и носом утыкаясь в затылок фигуристки, и Евгения, зрачками озорными сверкая, возвращается в крепкое кольцо сильных рук, обхватывая чужую оголённую поясницу.***
Арендованный в аэропорту транспорт сечёт едкими фарами мокрое от рухнувших декабрьских осадков шоссе, пока не сворачивает на требуемую фигуристке улицу. Роняя набранному адресату быстрое «я подъехала», Лизавета паркуется у ворот, через мгновение распахивающихся. Здоровается с матерью фигуристки и за уставшей женщиной попятам семенит, завершая хождение по незнакомому дому у наглухо запертой двери. «Не знаю даже, Лиза, не зря ли я тебя из Петербурга дёрнула. Но всё равно спасибо, что приехала», – и Жанна уходит, оставляя Лизавету во мраке коридора. И едва Туктамышева заносит кисть, чтобы постучаться, дверь внезапно отворяется, являя хозяйку. В отблеске тусклой настольной лампы, скудно освещающей пространство за спиной, Женя выглядит особенно болезненно – худое тело в широкой пижаме, залёгшие под глазами впадины; сухие растрескавшиеся губы, подрагивающие в попытке поздороваться с новоявленной петербургской гостьей. – Сюда иди, – Лизавета сгребает в охапку Медведеву, не позволяя ей рухнуть, разрыдаться или ещё чего похлеще; напором собственного тела заставляет Женю пятиться обратно и пяткой захлопывает дверь. – Лиза, «Чемпионат России» на носу, а ты – здесь, сдурела ты, что ли, – хрипит Медведева в ключицу фигуристки, а сама – ладошками под шубу чужую пробирается и крепче пальцами в бока впивается. – «Сдурела» – это я вчера, когда ты на звонки перестала отвечать, а потом мне позвонила Жанна, да с такой тревогой в голосе, ты бы слышала. Я уже думала, по-настоящему страшное что-то произошло. – Так оно и произошло, – и Женька замирает в тесной хватке фигуристки, цепенеет. Дышит с такой частотой яростной, что Лиза мгновенно отстраняет от себя одеревеневшую фигуру, лишь чтобы ладонями обхватить чужие щёки и заглянуть туда, где горе бездонное осело. Бабушки Женьки не стало несколько дней назад. Лиза едва выползти с утреннего льда успела раскрасневшаяся и уместиться на лавке в раздевалке, как Женя позвонила – и плакала с того конца так, что у Лизаветы волосы дыбом вставали от этого рёва, лишённого всякого человеческого. И что ни говори человеку, растворённому в собственном горе, и каким угодно образом слова ни подбирай – не услышит. Женя – не слышала. Кашляла, рыдала и заикалась до напрочь растраченных за истерию сил; бесцветно попрощалась, сухо и обессиленно поблагодарив за поддержку. А позже вовсе перестала на сообщения и звонки обращать внимание, хоть и светилась в диалоге плашечка «online». Тогда-то и позвонила Жанна, не зная даже, что Лиза уже собирала вещи в дорогу, оформив билет на ночной рейс до столицы. – Извини. Не хотела я, чтобы ты так срывалась из-за меня, график свой тренировочный ломала, – лепечет Женька, глазищами извиняющимися во мраке судорожно ухая. – Да ну тебя, Медведева, – и Лизавета прочнее горячие щёки чужие обхватывает и целует, словно кусок Женькиного горя себе забрать хочет. Из неё рвётся что-то – несвязные признания, перемежающиеся с ускоренным до сверхсветовой дыханием; слёзы, мгновенное окропляющие губы и перемешивающиеся в солоноватом поцелуе. Пальцы Лизы пробираются в хаотичные пряди, а саднящие губы – чертят цепочку от скулы к шее, к ключице. И Лизавета, наконец, заставляет себя притормозить. Во мраке комнаты – лишь их разгорячённое обоюдное дыхание и глухой стук спадающей с плеч фигуристки увесистой шубы. Медведева желает, чтобы гостья осталась – не произносит ни слова, но по зияющим во мраке глазищам и крепнущей хватке и так всё ясно как день. Лиза остаётся. А Алексею Николаевичу – ну, как-нибудь да преподнесёт своё отсутствие, хоть и закрадывается давненько мысль, что тренер характер увлечённости Лизаветы московской чемпионкой давно понял и в объяснениях потребности не пытает.***
«Юбилейный» грохочет в приветственных овациях, а Женьке – от клокочущего беспокойства жилы завязывает в узел. Костяшки стиснутых ладоней в нервозности колотят по бортику, чернеющие в сосредоточении глаза же – траекторию чужого конька выжигают до ледяного пепелища. «Чемпионат России» для Лизаветы горел знаменем заваленного трикселя в короткой программе, и на произвольную она без крови в белёсой коже выезжает. Зубцом в лёд упирается в ожидании первых аккордов. Краем глаза ловит вертлявый затылок Медведевой; Женя – резко замирающая и впивающаяся пытливыми зрачками в фигуру на арене, непоколебимо серьёзная как на собственном старте. «Удачи», – читает Лиза в изгибах рта девчонки, дёргает подбородком – «спасибо» – и возвращает внимание судьям. Взрывающийся «Юбилейный», слова благодарности Алексея Николаевича, поздравления, плеяда закулисных формальностей, снова поздравления. Тишина апартаментов благодарно принимает измотанную фигуристку, рвущуюся стянуть с себя, наконец, соревновательное обмундирование. И, укутанная в вафельный халат, Лизавета уже устремляется в ванную, как убаюкивающую тишину будоражит резвый стук в дверь. – Для Елизаветы Туктамышевой, – ровно произносит курьер, передавая в ладони обомлевшей фигуристки внушительный букет кустовых роз. – Подпись поставьте здесь, пожалуйста, – и только Лизавета собирается аккуратно поинтересоваться об адресанте, как улавливает до скрежета знакомый аромат духов, исходящий от цветов. «Ну, только не влюбись», – чеканит Лиза сама себе в мыслях, меж тем, крепко зажмурившись, носом в розы зарывается, насыщаясь досыта ароматом, ассоциирующимся теперь с единственным человеком. А на следующий день в этого «единственного человека» Лизавета едва не врезается, пересекая коридоры и спеша в подтрибунные. Медведева после произвольных так и не объявилась, – и Лиза хило убеждала себя, что не ждала её визита, – но букетом чётко и красноречиво обозначила, что она здесь. Она за неё и для неё. Она всё ещё верна своим «намерениями» – но всё ещё «границы соблюдает». Женя – разодетая в барокко с золотой диадемой в прядях для «Alegria», Лиза – в излюбленном одеянии бортпроводницы для нашумевшего «Toxic». Просто сцена из анекдота «заходят как-то в бар» – специально и не придумаешь. Обе как-то неловко мнутся в тихом приветствии, жадно разглядывая друг друга с затылка до пят, и, услышав приглушённые овации зала, устремляются по пустующему проходу к двери. Несколько шагов до двери, разделяющей пустынные переходы и ледовую арену, – и Лиза берёт Женьку за ладонь, переплетая пальцы. В подтрибунных Лиза изрядно дольше, чем того требуют настоящие обстоятельства, обнимает Женю, когда та без изъянов откатывает свою «Alegria», размещая аккуратный поцелуй возле уха. После «Toxic» Медведева бесцеремонно выхватывает Лизу во мрачной зоне закулисья; проходится ногтями по оголённым рёбрам фигуристки, размещая ладони на разгорячённой коже. Плечи обеих, соприкасающиеся на поклоне фигуристов сборной в окончании показательных прокатов; глаза, прожигающие спину через арену и заставляющие ёжиться в горячке; грудь, упирающаяся невзначай в лопатки Лизаветы, когда они гуськом выходят через узкий проход в бортике, и дыхание, оседающее на затылке. Ресурс Лизы исчерпан сопротивляться очевидному. До той степени очевидному, – что она настигает в раздевалке собирающуюся Медведеву и решительно произносит: – Ко мне поедешь? Проведённое в молчании мгновение – и краткий утвердительный кивок.