***
— Я даю отсчёт, и вы начинаете. Готовы? Павел Алексеевич Воля стоит чуть поодаль от центра испытательной лаборатории, в которой принимается экзамен по Пространственно-временным перемещениям. Антон и Арсений, старательно избегая глядеть друг на друга, кивают преподавателю. Их задача предельно проста: они должны попасть в нужный им момент прошлого, координаты которого им необходимо было рассчитать в первый день экзамена (без этого этапа студенты не допускались к сдаче), а после вернуться назад. Сама суть экзамена заключается в том, что в билете указана деталь того времени-места в прошлом, которую студенты должны передать преподавателю в виде рапорта. Это может быть цвет занавесок, количество окон в избе, цвет запряжённых в карету лошадей и так далее до бесконечности. Преподаватель сверяет данные студентов со своими и выставляет оценку на основе скорости, точности и правильности выполнения задания. И всё бы ничего, только Антон физически ощущает напряжение Арсения, которое волей-неволей, но передаётся и ему самому. Самого Шастуна тоже слегка потряхивает от нервов, но одно дело — переживать из-за экзамена как такового, и совсем другое — дискомфорт, который капсом на лбу Арсения напечатан. Ну и — Антон не хочет признаваться, но правда — немного ёкает. — Поехали тогда. Павел Алексеевич поправляет идеально белый пиджак и нажимает на кнопку записи на интерактивном экране. — Экзамен по Пространственно-временным перемещениям, двадцать третье июня две тысячи семьдесят седьмого года. Группа вторая, студенты Шастун Антон Андреевич и Попов Арсений Сергеевич, экзаменатор Павел Алексеевич Воля. Билет номер два. Время два часа шестнадцать минут по Москве. Допустимая задержка отправления в пределах десяти дополнительных единиц отсчёта. Начинаю отсчёт до начала пространственно-временного путешествия. Шестьдесят, пятьдесят девять... Антон выверенным движением выставляет на устройстве четырёхмерного проецирования, напоминающем часы с широким серебряным ремнём, просчитанные ранее координаты, пока Попов отмечает курс на станции пространственно-временных перемещений, на платформе которой они сейчас и стоят. Оба они строго озвучивают свои действия в нужной очерёдности. — Сорок пять, сорок четыре, сорок три... Антон, как и предполагает регламент, перепроверяет курс Арсения на станции, пока сам Попов вводит координаты в свой УЧП. — Тридцать один, тридцать... Антон диктует координаты слишком поспешно, дважды запинаясь в длинных цифрах, Арсений сверяет их со своими. — Первая готовность, двенадцать, одиннадцать... Они проделывают ту же процедуру, но наоборот. — Три, два, один. Антон и Арсений проворачивают друг другу УЧП и зажмуриваются от резко ударившего в глаза света. В следующую же секунду, почувствовав толчок меж лопаток, они налетают друг на друга, столкнувшись лбами. Антон шипит и трёт кожу, а Арсений издаёт тихое «блин!». Они осматриваются по сторонам и видят типичную квартиру до-измеренческого периода. Антон подходит к окну и видит вечерний Санкт-Петербург, самый исторический центр, подозрительно опустевший. Арсений, чтобы удостовериться в правильности их расчётов, берёт неудобный чёрный пульт и включает старенький плазменный телевизор на стене. Тут же на экране появляются новости о росте заболеваемости и возможном увеличении срока локдауна. Антон радостно кивает Арсению — точно в цель. Арс тут же выключает телевизор, чтобы не дай бог не вызвать подозрений у жильцов, которых, судя по полной тишине, могло и не быть вовсе (что наиболее вероятно, ведь парадоксы, возникающие при взаимодействии невидимых для людей путешественников во времени с видимыми им вещами, могут быть крайне опасны). Уже буквально через десять минут они, следуя заданию их билета, находят все медицинские маски в квартире и готовятся к обратному отправлению, как Арсений вдруг начинает сомневаться. — Может, ещё раз осмотрим? — Да ты с ума сошёл, мы тут всё облазили по десять раз, — не понимает Антон и тут же повышает тон голоса. — Но мы могли что-то упустить, — напирает Арсений и тут же хмурится от полукрика. — Лучше точнее, чем быстрее. — Арс, мы всрём лишнее время из-за тебя. Не дури и проверяй координаты. — Нет. Мы могли ошибиться, один раз пробежаться по квартире не смертельно, — кривится Арсений как-то брезгливо. — Блять, ты угараешь, что ли? — завывает Антон и возводит глаза к потолку. — Иди, осматривайся. — А ты? — Тебе надо, ты и иди. Ты же всегда за двоих решал, — едко выплёвывает Антон, даже не подумав. Не то чтобы его действительно цепляет та история спустя шесть лет, но... Теперь, в непосредственной близости, да ещё и в общем эмоциональном напряжении, старая обида неожиданно расщеперилась и выдала ядовитые иглы через толщу панциря безразличия. Арсений открывает рот и гневно сдвигает брови у переносицы, но пытается выдохнуть. — Хорошо, — сквозь стиснутые зубы говорит Арсений. — Сейчас вернусь. Несколько долгих минут Антон разглядывает вид за окном, где нечасто проезжали машины и проходили люди в масках. Антон вздыхает, вспоминая лекции Слепакова, и с лёгким недоумением пытается представить, какого это — жить в этом времени, думая, что пандемия — это самое страшное и тяжёлое, что будет в ближайшей истории мира и России в частности, и даже не подозревать о величайших открытиях, которые рухнут как снег на голову через какие-то шестнадцать лет. Арсений возвращается в гостиную чернее тучи. — Ну как? — интересуется Антон как можно сдержанней, хотя вид одногруппника говорит сам за себя. — Всё так же. — Ясно, — отвечает Шаст, пытаясь удержаться от злорадства. Они начинают сверять координаты и уже берутся за УЧП друг друга, чтобы прокрутить, как вдруг Арсений восклицает: — Постой, кажется, там... Он дёргается, пытаясь разорвать контакт с УЧП, но Антон, перепугавшись неожиданного действия Арсения, рефлекторно прокручивает устройство на запястье Арса. В тот же момент их со всей силы бьёт меж лопаток. Антон валится на Арсения, и вдвоём они падают на землю. Антон больно ударяется, проехавшись коленом о какую-то щебёнку. Арс под ним стонет от резко прострелившей поясницы и боли в боку из-за впившегося в кожу обломка здания. — Бля-я-ять... Антон ошалело таращится по сторонам. Вокруг отовсюду валит дым, слышится пальба и крики. Небо застлано серой завесой. — Ты чё натворил, долбоёбище? — сипит Антон, сползая с Арсения на землю. — Я натворил?! — вскрикивает Попов. — Ты нахера мой УЧП дёрнул, идиот? — Да оно само, по инерции, — тут же оправдывается Антон. — Если б ты не полез в самый последний момент, всё бы нормально было. — Отсчёт же мы не производили! — заводится Арсений. — Пока он не начат, можно хоть на стены лезть! — Ну кто же знал-то, что ты дохуя человек паук, — всплёскивает руками Антон. — Мы где вообще? Земля неожиданно содрогается, звучит грохот и свист. Антон и Арсений резко пригибаются к земле, обхватив головы. Арсений вылавливает взглядом обрывок афиши на немецком языке. — Ёбан бобан, — выдыхает он и медленно привстаёт, оборачиваясь. За их спиной вырастает полуразрушенное здание, похожее на театр. Арсений хватает Антона за запястье и тащит по обломкам к отверстию в пробитой снарядом стене, заводя его в укрытие между обвалов. Там, между бархатными сидениями, ткань которых набита белой пылью, он находит обрывки программок и пытается вчитаться в прыгающие буквы. — Мы, походу, в Берлине, — хрипит Арсений моментально севшим голосом. Антон хлопает глазами и нервно хихикает. — Ладно, это уже не важно. Тут вроде относительно безопасно... Гремит где-то снаружи новый танковый залп и дрожит воздух от очереди автомата. — Выставим курс и вернёмся домой, — чуть вздрогнув, закачивает Арсений. Антон послушно кивает и пытается набрать координаты, но вспотевшие и грязные от пыли ладони дрожат, и касания не считываются дисплеем УЧП. — Арс... Не могу... Арсений недоуменно вскидывает бровь, но, взглянув на по-детски растерянного Шастуна, сменяет гнев на милость и начинает собственноручно вводить координаты в его устройство. — Сверяй меня. Метрика Минковского, альфа: два-ноль-семь-семь, три-семь-пять-семь, бета; два-один-один... — Эй! Внезапно их грубо прерывает мужской голос. Антон и Арсений, побледневшие от животного ужаса, оборачиваются к военному. Солдат в форме Красной Армии с винтовкой в руках смотрит определённо точно на них. — Он нас видит? — одними губами шепчет Антон, не отрывая взгляда от мужчины. — Он нас видит, — обречённо отвечает Арсений, у которого земля из-под ног уходит. — Вы немцы? Что это на вас за... Антон едва удерживает смешок: их яркая, светлая и слишком лёгкая повседневная одежда, которая ничем не удивляет их своим фасоном и материалом, лишь слегка запачканная в момент перемещения, наверняка кажется для солдата чем-то инопланетным. — Похуй на координаты, давай отсчёт. Арсений заглядывает в зелёные, подёрнутые испугом радужки — голубизна его собственных, замечает Антон в этот момент, словно становится ярче и даже светится в тени чёрных ресниц. Шастун кивает чуть запоздало, засмотревшись на густую синеву карандаша для глаз Арсения. Арс подкрашивал их так ещё в школе; многие так ходили, но не всем так шло, как ему. Мода прошла, а Арсений всё равно временами красит слизистую нижнего века. — Экстренная готовность, четыре... Антон кивает в такт словам Арсения и вдруг замечает движение на периферии. — Три... Шаст поворачивает голову и видит, как солдат направляет на них дуло своей винтовки, явно намереваясь пристрелить странно разодетых существ. — Два... — Арс, ложись! Раздаётся выстрел — это уже потом Антон вспоминает, что если слышишь выстрел — значит мимо, но в тот момент у него все внутренности сжимаются до одного крохотного атома. Арсений, падая от неожиданного толчка, проворачивает УЧП Антона, и вместе они проваливаются в белоснежную слепящую бездну. Сила удара в спину почти такая же, как и в прошлый раз, но теперь под ними оказывается не жёсткая земля, а что-то мягкое и почти что воздушное. Антон тут же привстаёт на руках и всматривается в напряжённое и искривлённое лицо Арсения. — О боже... Нет, нет, он не мог тебя ранить... Арс, пожалуйста... Антон начинает ощупывать парня на предмет повреждений, но Арс тяжело мотает головой и пытается перехватить шарящие по нему ладони. — Нормально всё, — кряхтит он и нехотя разлепляет глаза. Первое, что видит Арсений, это лицо Антона, находящееся слишком близко к его собственному. Шастун пыхтит прямо на него, перепуганный до усрачки и совершенно не сконфуженный их положением. Он расставил руки и ноги вокруг Арсения и пытливо вглядывался в его порозовевшее лицо. — Точно всё нормально? Первичный осмотр нужен? — Нет, Шаст, всё хорошо... — Ты уверен? — напирает Антон и испуганно, и твёрдо одновременно. — Это может быть болевой шок? — Антон, всё хорошо, я цел! — чуть прикрикивает Арсений и упирает ладони в его плечи. У Арсения в голове отдаётся странным рефлексом, давно забытой привычкой, мысль провести руками по широким плечам Антона и, пройдясь вдоль шеи, обхватить голову, забравшись пальцами меж кудрявых русых волос, большими пальцами погладить щёки и вызвать разморенное урчание. Однако мысль забивается обратно на подкорку сознания, в самый уёбищный её угол, напуганная оравшим во всё горло внутренним голосом Арсения. Так делать нельзя, нельзя, блять, вообще ни в коем разе нельзя! Старые, запиханные куда подальше привычки вылезают совсем не вовремя: Арсений списывает это на большой стресс в критической ситуации и немного выдыхает носом. — Успокойся, — говорит наконец Арсений, чувствуя, что Антон всё ещё слабо верит его словам и будто бы боится, что прямо сейчас под ним растекается кровавая лужа от выстрела. Антон выдыхает сквозь зубы, обессиленно роняет голову и упирается лбом в ключицы Арсения, выбивая у того воздух из лёгких. Но Шаст почти сразу отстраняется и перекатывается на спину. Теперь они оба смотрят в потолок, а точнее — в узорчатый фисташковый балдахин, немного напоминающий ковёр. — Блять. Где мы. Антон хлопает глазами и залипает на цветочный узор, не желая больше думать. Из него не вылетает даже вопросительная интонация. — Надеюсь, в музее, — отвечает Арсений, точно так же обездвиженно глядящий вверх. Где-то раздаются шаркающие шаги. — Настасья, ты конюха не видала? — звучит приглушённый голос как бы из-за двери. Антон и Арсений задерживают дыхание, притаившись, и коротко стреляют друг в друга взглядами. — Налакался вчера, скотина, так, наверное, и лежит в сарайке, — ворчит женский голос в ещё большем отдалении. — Барин будет сердит, просил к его пробуждению лошадей готовить. — Да ты не боись, этот гуляка ещё до полудня не встанет, — отмахивается Настасья, и диалог заканчивается на неопределённой ноте. Шаги удаляются от двери, и Антон с Арсением выдыхают. Тут же они вскакивают с постели и подбегают к окну. Там простиралась широкая полоса газона и ровный ряд кипарисов вдоль вымощенной дорожки. Правее начинался каменистый крутой спуск, но ниже него из окна видно ничего не было. Солнце палило белым светом через распахнутые окна, и до слуха долетало странное шипение, смешанное с шумом листвы. — Ну и жара... Юг, что ли? — чешет макушку Антон. — Наверное, Крым. — Ты как понял? — Да наугад ляпнул, — отмахивается Арсений. — Это, наверное, гостевая спальня. Надо одеться во что-то... подобающее. И бежать. — Что? Бежать? — недоумевает Антон. — Это уже третье перемещение подряд, следующее уже не выдержит либо техника, либо мы. Арсений открывает высокую дверь и обнаруживает там сквозную ванную комнату. Через неё Антон с Арсением попадают в ещё одну гостиную, только выдержанную не в зелёных тонах, как первая, а в красных. Случайно они чуть не открывают дверь в коридор, но быстро ориентируются и находят туалетную комнату с кучей костюмов и платьев. Наспех они меняют свою одежду на костюмы-тройки (Арсений напяливает какой-то идиотский фрак, но времени перемерять одежду у них нет) и подыскивают обувь: Арсению она оказывается лишь слегка маловата, а вот Антону жмёт нещадно. Арсений хватает из туалетного столика все драгоценности, которые видит, распихивает их по своим карманам и часть отдаёт Антону, после чего они пытаются как можно тише выбраться из особняка на улицу. Они выскальзывают в коридор и спускаются по скрипучей лестнице на первый этаж, несколько раз ошибаются дверьми и чуть не сталкиваются со слугами. Еле-еле они выбираются на задний двор и тут же забегают в кривенький сарай, где на сене для лошадей спал конюх и сопел. — Что дальше? — Надо лошадь взять, — решительно говорит Арсений. — Ты внатуре? Ты хоть раз на лошади ездил? — недоверчиво спрашивает Антон, уперев руки в бока. — Ну был на ипподроме лет в восемь... — Браво, Арс. Просто браво, Вдруг конюх, до этого беспокойно ворочавшийся, резко садится, распахнув карие глаза. Его странная причёска похожа на нечто современное, волосы собраны в небольшую кичку, а на веках залегли тени. Он во все глаза смотрит на незнакомцев и икает. — Простите, ради бога, господа... Нижайше кланяюсь... Конюх силится поклониться, но чуть не клюёт носом в отсыревший дощатый пол. — Не докладывайте только барину... В ноги брошусь... Только уберегите раба божьего... Барин будет бить... Конюх бормочет ужасно неразборчиво, то ли ещё сонно, то ли слегка пьяно. — Не доложим, коли нас до города довезёшь. Арсений говорит уверенно, и Антон в изумлении на него уставляется, вскинув брови вверх. — Я? Да как я, я ж конюх, не ямщик... — Ты ещё князьям перечишь, холоп? — повышает голос Арсений. — Да я бы рад, так не могу ж я, барин, — путается конюх, мигнув глазами-бусинами. — Твоё дело слушаться, так что запрягай лошадей. Иначе мы барину о твоих пьянствах доложим, и Настасья всё подтвердит. Экой он тебя выпорет! — Как барину? Как Настасья? Так вы знаете что ж? Батюшки!.. Конюх бросается Арсению в ноги и обнимает его под коленями, прижавшись к ним лбом. Арсений ошарашенно смотрит на мужчину, как и Антон, которого начинает распирать от приступа смеха. — Довольно. Ступай. Арсений встряхивает одной ногой, стараясь не задеть бедного конюха, но то стенает и только ближе липнет. — Да блять, — шепчет в сердцах Арсений, и Антон начинает громко смеяться, тут же пытаясь скрыть смех за кашлем. — Ступай, кому сказано! Чтобы через пять минут подал лошадей. — Будет вам, барин, ну как же я за пять... — И ни минутой больше! — прикрикивает Арсений. Конюх вскакивает с колен и торопится запрячь лошадей. — Кого-то он мне напоминает. Тебе нет? Антон отрицательно мотает головой, сдерживая смешки. Совсем скоро конюх увозит их из имения неизвестного дворянина в город, действительно в отдалении напоминающий Ялту, только совсем уж крохотную. Уже по прибытии в город они находят ломбард и сдают туда половину украшений, которые своровали в имении, и расспрашивают у местных про ближайшие гостиницы. Они забредают в первый попавшийся постоялый двор и выбирают там самый дорогой номер, стоящий, в сущности, абсолютные гроши: той суммы, которую они выручили за драгоценности, хватило бы на месяц проживания. Постояльцы гостиницы немного их сторонятся, так как и выглядят они статней и дороже, в хороших костюмах и при деньгах, но при этом ещё и чудаковатые: и говор у них странный, и словечки какие-то иностранные, неясные, и часы на руках диковинные, и причёски не по моде совершенно, и вещей с собой нет никаких, а у одного вообще глаза какие-то жуткие, синие. В общем, оказываются они в тесном номере с двумя узкими койками и засаленными шторами, одним тёмным шифоньером и таким же тёмным шатающимся столом у окна с неудобным стулом. Антон ходит по улицам в поисках пишущих принадлежностей, чтобы произвести более точные расчёты ввиду их усложнённых обстоятельств, а Арсений осматривает город в поисках обувных лавок, чтобы найти Антону подходящие по размеру туфли, и покупает у дородного лабазника вместе с ними ещё и две белые рубашки на смену украденным. Они встречаются в номере через несколько часов. На столе стоит порция арсовых щей, тарелка Антона уже пуста. Арсений быстро расправляется с едой, чувствуя внезапно дикий голод, что сворачивался в животе чёрной дырой, и падает на скрипучую койку, обессилев. — Я тебе туфли купил. Примерь, — едва ворочая языком, говорит он и закрывает глаза. Слышится возня и скрип половиц. — Офигенски. В самый раз. — Здорово, — выдыхает Арсений. — Спасибо большое, Арс, — шепчет Антон. — И прости меня, пожалуйста. Ответом ему служит молчание. — Арс? Грудь Арсения равномерно вздымается. Антон понимает, что он спит, и ложится на свою кровать, повернувшись лицом к стене. Не пролившиеся слёзы застывают в уголках глаз и скатываются к носу уже после того, как Антон засыпает. Несколько дней они живут в Ялте девятнадцатого века, слабо соображая, что с ними происходит и что теперь с этим делать. Антон сидит над повторными расчётами и то и дело крутит УЧП на столе. На желтоватой бумаге растекаются кляксы чернил — Антон совершенно не умеет ими писать, но с этим приходится мириться, стиснув зубы. Он решает просчитать весь их путь заново, просто чтобы избежать ещё одного пространственно-временного промаха, иногда засиживаясь над вычислениями дольше необходимого. Арсений же больше времени проводит на улице, шатаясь между питейными заведениями и лавками. Ему нравится смотреть на дам в красивых платьях и мужчин в дорогих костюмах, слушать цокот лошадей по брусчатке, но в той же мере ему противен запах нечистот у бедных домов, красные рожи пьяниц и грубые неотёсанные моряки. Он выхаживает вдоль береговой линии, заведя руки за спину, и даже находит там одно красивое место, которое отчего-то безумно хочется показать Антону. У них складываются приятные рабоче-приятельские отношения. Паника от двух неудачных перемещений отступает, когда они оседают в одном месте без особой спешки. Время в современной им реальности ушло уже далеко, но не критично: на экзамене принято рассчитывать соотношение одной минуты в прошлом к одной секунде в настоящем, но в их случае это соотношение меняется на часы к минутам. Естественно, там, в две тысячи семьдесят седьмом году, все уже поняли, что всё пошло пиздец не по плану, но вмешательство в пространственно-временное перемещение чревато серьёзными последствиями. Конечно, есть варианты выхода из этой проблемы извне, однако риски велики, а положение студентов никому не известно, поэтому пока не пройдёт четыре часа, что в их искажённом эквиваленте равняется десяти суткам, искусственное прекращение пространственно-временного путешествия осуществляться не будет. Правда, предполагалось, что студенты будут в безопасности в эти десять дней в прошлом, ведь они могут воздействовать лишь на некоторые физические объекты, для людей остаются невидимыми, а все естественные потребности у них притуплены — однако в случае Антона и Арсения всё оказывается абсолютно не так. Очко сжимается, план разрабатывается — так они описывают их времяпрепровождение. Над всеми расчётами сидит исключительно Антон. Тот заверяет Арсения, что всё хорошо, и умственная деятельность его успокаивает, а не напрягает, но Арсению всё равно немного стыдно. Всё равно он ничего не может поделать: мысли путаются, цифры мешаются и слепляются в какую-то липкую кашу, координаты не поддаются логике. Ему проще сосредоточиться на исследовании данной эпохи в культурно-историческом плане, а не заниматься технической стороной работы. Попов мысленно представляет себе работу в РГИЦПВП — Российском Гуманитарно-Исследовательском Центре Пространственно-Временных Перемещений — приблизительно так же. Он гуляет по улицам города, отмечает исторически значимые места и моменты, изучает особенности культуры народа и образ жизни высшего общества в данный период времени в этой конкретной точке земного шара, записывает всё в журнал исследования, методично распределяет полученные сведения, оформляет рапорты, отчёты, таблицы, форматирует по стандартам центра, и всё это так его успокаивает, даже в мыслях, и ему хочется верить, что однажды так и случится. Но пока он бродит по Ялте, пытаясь заткнуть дыру паники в груди. У Антона свой метод успокоения. Ему приятно видеть логику, точность, расчёты, цифры, правильные закономерности, вспоминать семинары по Релятивистской механике и писать-писать-писать, пересчитывать, перепроверять результаты, исписывать лист за листом, вычерчивая кривые графики с ещё более кривыми символами. В упорядочивании он видел контроль, а в контроле — символ спокойствия. Они с Арсом удачно разделились в этом плане и были очень этому рады. В бытовом же плане всё было немного иначе. Они друг друга смущались, и с каждым днём это смущение лишь разгоралось, опаляя щёки. Арсений смотрел на то, как Антон спит до обеда и иногда одёргивал себя, заметив, что слишком долго пялится на его родинку на носу и голую ногу, вылезшую из-под одеяла. Антон же исписывал листы формулами при свете одной лампадки, когда вдруг замирал, прислушиваясь к тихому сопению кнопчатого носа. Перед его глазами всё ещё временами встаёт направленное на них чернеющее дуло винтовки, и при воспоминании об этом тело Антона пробивает морозная дрожь. Липкий страх за их жизни поселился в его душе и иногда облизывает Антону загривок. Обедали и ужинали они всегда вместе, один раз попробовали крымское вино, и совсем скоро, неожиданно для них самих, сухие и скомканные разговоры начали перерастать в долгие, стремящиеся, почти как какая-нибудь переменная икс, к бесконечности, беседы, наполненные шутками, смехом, какими-то профессиональными подколами, бурными обсуждениями теорий и даже редкими воспоминаниями о школьных годах, без затрагивания темы их тесной близости в то время. Им было друг с другом приятно, и они этого боялись. На четвёртый день, после ужина, Арсений всё-таки вытаскивает Антона на то место у моря, а Шастун берёт с собой бутылку вина, купленную в трактире из-под полы. Они сидят на камнях у воды и слушают надрывные крики стаи чаек, кружащих над темнеющей водой. Тёмный розовеющий закат облизывает слабым светом волны, стены домов и мелкую гальку. С запада тянет рыбой и чем-то горелым, но когда ветер затихает, в небольшой бухте, где кроме Антона и Арсения нет ни души, устанавливается солёный запах моря и пыли. До них доносятся чьи-то голоса и редкие выкрики, то радостные, то злые. Здесь в основном жили небогатые дворяне, местечко было тихим и спокойным. Море пересчитывает гальку на береговой линии и пенится у камней. Антон и Арсений говорят об институте и планах на будущее, потягивая приторное вино из горла. Арсений внимательно слушает сомнения Антона о том, идти ли ему работать в техотдел и заниматься разработками курсов, или всё же попробовать себя в качестве путешественника, как хотел когда-то в детстве. Предрасположенность его проявилась вполне явно, чтобы делать выбор, однако детская мечта дёргает в это таинственное путешествие во времени, про которое когда-то снимали фильмы, а теперь оно — реальность. Сам Арсений уже давно оставил свою детскую мечту и, наверное, не жалеет. Разве что немного... иногда. Арсений запоздало понимает, что слова пролетают, как через вату, и то ли вино и жара делают своё дело, то ли нечто другое внутри него подаёт признаки жизни, но Попов ловит каждый звук, вылетающий изо рта Антона и мечтательно заглядывает в его лицо, разглаженное персиковыми лучами. В его кудрявой чёлке запутался закат, и Арсу хочется протянуть к кудряшкам руки, чтобы потрогать на ощупь — горячее солнце или нет? Антон нежно улыбается и замолкает, вдруг посерьёзнев. — Почему ты бросил меня тогда? Арсений хмурится и отстраняется чуть назад, осознав, как близко он находился к Антону. Он заводит руки за спину и упирается ладонями в остывший камень. Внезапно эта прохлада слегка приводит в чувство, и та невыносимая далёкая обида, из-за которой Арсений прорыдал с целый месяц в своей комнате, режет по плохо зажившему шраму. — Ты сам знаешь. Антон долго вглядывается в мягкие сиреневые тени на арсовом лице. Особенно красивые были на правой щеке, от дрожащих ресниц. Рубашку треплет ветер, а покрасневшие чувствительные глаза заслезились, и Антон с лёгким уколом в груди это замечает. — Я бы не спрашивал, если знал. Арсений касается языком уголка губ и уводит взгляд к горизонту, после чего вновь смотрит на Антона в упор, словно с вызовом. — Ты мне изменил. Лицо Антона медленно вытягивается, и Арсений ставит мысленный плюсик за чудесные актёрские таланты. — Я тебе не изменял!.. — ошарашенно говорит Антон. — Никогда, ты чего, я же... Я бы никогда... — Можешь не оправдываться, я всё и так знаю, — холодно прерывает Арсений, и заходящее солнце резко перестаёт его греть. — С чего ты взял? — Мне Эд фотку скинул, где ты… Где ты целуешься с… Дашей Мартыненко. Ну или… там не особо видно было. Вроде. — А, — лицо Антона резко принимает постное выражение. — И это тот самый Эд, который с самого начала наших отношений к тебе шары катил, я правильно понимаю? Арсений нахмуривается и скрещивает руки на груди. — Какое это имеет... — А потом, после нашего расставания, он начал подкатывать к тебе ещё сильнее, я прав? — Да что ты... — И дальше, когда ты ему мягко, в своей манере, отказал, он попытался ещё пару раз, после чего назвал пидорасом и кинул в чс? Правильно? — Антон, я не понимаю!.. — Правильно? — давит Шастун, заводясь всё сильнее. — Д-да, правильно, но... — Когда мы вернёмся, я его найду и отпиздошу, — грозно рычит Антон и прикладывается к бутылке. — Я так и знал, что эта сука выкинет что-то подобное, с самого начала знал. Арсений вжимает голову в плечи. — Блять, ну с ним-то я разберусь, но... — Антон поднимает на Арсения расстроенный взгляд, и у Арсения защемляет сердце. — Но ты... почему ты ему поверил? Типа, это же тупая провокация, ничего не было. Ракурс уебанский, фотошоп, я не знаю. Не было, не могло быть, но ты поверил. Арсений молчит, уперев взгляд в сложенный на коленях пиджак. — Что было не так? Почему ты не захотел меня даже слушать? — голос Антона уходит в шёпот. — Я думал, что стал меньше значить для тебя, — сипит Арсений, поджимая губы. — Тебя становилось меньше в моей жизни, меня — в твоей. Я был весь в учёбе и думал, что стал тебе не интересен. Что я больше не в твоём поле зрения, общаюсь меньше, и, значит, твоё внимание рассеивается и обращается к кому-то другому. Я так распереживался, что когда Эд скинул мне ту фотку... ну там правда очень похоже было... я сразу подумал, что был прав. В своей правоте убедиться легче, чем в чужой. А потом я разозлился, до бешенства почти. Не хотел иметь с тобой абсолютно ничего общего. И я... до сих пор не верю тебе до конца, Антон. Арсений вновь поднимает взгляд на Антона. Он больше не весёлый, даже отзвуки смеха не играют на его розовых губах. В зелени глаз плещется тоска и обида, но и ту, и другую топит тяжёлым цунами вина. Его лицо очень близко, и густой южный воздух между ними будто загустевает ещё сильнее, превращаясь в мутный малиновый кисель, о котором рассказывала когда-то бабушка. Антон прикусывает губу и вдруг не спеша, чтобы у Арса был шанс отстраниться, наклоняется вперёд, сокращая последние сантиметры между ними до критического минимума. Арсений судорожно выдыхает горячий воздух в чуть приоткрытый рот Антона и слегка дёргается навстречу, прикрыв глаза. Антон касается губ Арсения, таких же сладких от вина — и горьких от вины, как и его собственные; чуть наклоняет голову вбок и ведёт немного в сторону. Арсений только размыкает губы не то чтобы поцеловать сильнее, не то чтобы что-то сказать, как Антон отстраняется. Арсений запоздало открывает глаза, не веря в то, что сейчас произошло, и видит, как Антон пристально на него смотрит с сумасшедшей нежностью во взгляде и полуулыбкой на мягких губах. Он встаёт с камня и ступает босыми ногами на гальку, уходя в сторону каменной лестницы, ведущей на набережную и далее в город, оставляя застывшего Арсения и беспокойных чаек над пенящимся морем за спиной.***
Этот инцидент натирает в голове Арсения болезненную красную мозоль. Его тянет поцеловать Антона ещё раз с какой-то нечеловеческой силой, и это желание не унимают даже прогулки по Ялте и береговой линии, что становятся почти вдвое дольше. Он ведь так отчётливо запомнил ту фотографию, где Антон и Даша... Разве мог такой кадр быть просто подстроенной случайностью? У Арсения гудит голова от кучи невысказанных сомнений, словно переполненный улей, и хочется зарыться в песок по самую макушку, никого больше не видеть и не слышать. Антон заканчивает с вычислениями. У него исписана внушительная стопка листов, и теперь Арсений должен все эти записи проверить. При других обстоятельствах ему следовало бы пересчитать всё повторно, но у них не остаётся для этого времени: на момент, когда Арсений принимается за проверку расчётов, они проводят в так называемом четвёртом изменении (это название никогда не нравилось Арсению из-за полной своей антинаучности, но раз уж оно укрепилось в народе, то спорить нечего) уже около шести дней, что равняется двум с половиной часам в современности, а к моменту завершения проверки время переползёт и через рубеж трёх часов. Если что-то вновь пойдёт не так, у них будет не так много шансов исправить положение, однако по правилам пространственно-временных путешествий они должны выжать из себя максимум. Прошлое — это не игры: тут всё серьёзно, и лишних дней «на подумать» у путешественников нет. Конечно, правила техники безопасности не охватывают весь спектр возможного пиздеца, как когда-то не охватывали те же руководства по лётной эксплуатации самолётов, и Арсений с Антоном были в исключительной ситуации. Перед ними стоял сложный выбор, но пока Арсений внимательно вчитывался в записи Антона и пытался отмахнуться от тяжёлых мыслей, как только мог. Это безответственно, но Арс, прекрасно осознавая свою ошибку, просто не может себя перебороть. — Арс, поешь, а то остынет, — напоминает Антон, развалившись на своей кровати и читая сборник стихов, найденный в ящике стола. Арсений вяло мычит, но на похлёбку внимания не обращает. — Арс, — Антон не дожидается реакции и кладёт книгу на живот. — Арс, ну ты прикалываешься? Мне тебя с ложки кормить? Арсений вяло усмехается и откидывается на стуле назад, запрокинув голову к потолку. — Я устал. Не хочу есть. Хочу уснуть, и желательно навсегда. А ещё у тебя почерк ужасный. — Сам попробуй этой гусиной хуйнёй что-то написать, я на тебя посмотрю, — фыркает Антон. — Как расчёт? — Я немного запутался в бете по географическому полю, но потом нашёл потерявшийся лист, и всё сложилось. И... ещё мне тяжело с бустами в группе Пуанкаре, всегда херово понимал, что там к чему. Но в остальном вроде всё норм. Антон кивает и какое-то время молчит. — Поешь, пожалуйста. Арсений мотает головой и оборачивается к Антону. — Я не хочу. — Ты постоянно не хочешь, — ворчит Антон. — Что за голодовка? Арсений пристально смотрит Антону в глаза, и у того вязнет слюна во рту. — Я тебя хочу. Это плохо? Антон не отвечает с четверть минуты, подбирая слова. — Не думаю, что это хорошо, Арс. Пойми меня правильно. — Ты меня любишь? — спрашивает Попов в лоб, и Антон распахивает глаза от удивления. — Ну да. Он не видит смысла скрывать, если у него и так всё на лбу написано. Арсений неуловимо меняется в лице и глубоко вдыхает густой воздух носом. После непродолжительного молчания Арс говорит: — Почему ты не спрашиваешь у меня? — Я боюсь любого твоего ответа, — усмехается Антон как-то грустно. — Я люблю тебя и мне хватает. Тут же он спешит переменить тему, пока Арсений не успел загрузиться. — Когда я считал днём время, было ровно семь суток. Сейчас, думаю, мы подошли вплотную к трёхчасовому рубежу. — Это плохо, — неторопливо произносит Арсений, растягивая слова так, словно рассматривает каждую букву под лупой. — У нас чуть меньше трёх дней. — Я боюсь, как бы мы не открыли какой-нибудь второй парадокс близнецов или ещё какую-нибудь херню. — Парадокс близнецов не является настоящим парадоксом, — замечает Попов, положив руку на спинку стула. — Да дело не в этом. Просто вдруг мы перешагнули с тобой через границу основных постулатов СТО и всё похерили? И как в Интерстелларе наоборот, проживём тут с тобой до старости, нас вернут домой через положенные четыре часа, а мы уже иссохлись. Арсений слегка усмехается, но уголки губ дрожат и ползут всё выше. — Ты чего улыбаешься? — с точно такой же улыбкой спрашивает Антон. — Во-первых, рад, что ты посмотрел со мной Интерстеллар тогда, — ласково говорит Арсений. Антон весело фыркает, чуть зажмурившись, и вспоминает, как лет семь назад Попов с боем уломал его посмотреть какой-то допотопный фильм, и как сам Шастун в конце сопли жевал. — Да, прикольно было. А во-вторых? — А во-вторых, представил нас дедулями. — У нас не было бы денег, — отвечает Антон. — Это не так прикольно. — Мы бы что-нибудь придумали. — Конечно, — соглашается Шаст и залипает на родинку на правой щеке Арса, которая чуть приподнялась от его мягкой улыбки. — И ходили бы старой ворчащей парой вдоль моря каждый день. Кормили бы чаек и зарывали сморщенные ступни в песок. — А ещё разоряли бы местную винодельню. — И разоряли бы местную винодельню, — с тихим смехом повторяет Арсений, соглашаясь. — Ты бы хотел так? Антон задумывается и привычно чешет макушку. — Чисто как концепт — да, конечно. Но не в девятнадцатом веке. Слишком мало удобств, да и без интернета уже руки чешутся. — А мне нравится. Тут так тихо, — мечтательно тянет Арсений. — Даже в праздники и гулянья, наверное, как-то приглушённо, будто у тебя вата в ушах. Нет технического и электронного гудения, монотонного такого, который сливается с фоном и... тишиной притворяется. — Ну, это на тебя похоже, — коротко хохочет Антон и прикусывает губу. Это замечание кажется им обоим очень неуместным. Как Антон может знать Арсения, если всё, что у него есть, это уже размазанный и искажённый образ шестилетней давности, несколько коротких разговоров внутри группы и один необъяснимый поцелуй? И хоть Антон в этой фразе полностью прав — на Арса это действительно похоже, — но ему всё равно неловко за эту дурацкую мелочь. Хочется уметь управлять временем по-настоящему, отмотать назад на несколько секунд и сказать что-то, блин, другое; что-то, что не «это на тебя похоже». Антон тушуется и старается замять неловкость. — Я бы лучше выбрал начало двадцать первого века. До Измеренческой революции, когда всё чиллово, мемы придумываются, Интернет развивается. Красота. — Ага, а потом пандемия, война и... сам знаешь. — Ну я приблизительно, — беспечно пожимает плечами Антон. — Это относительно недалёкое прошлое, технологии какие-никакие есть, жизнь простая и размеренная, что-то закрывают, что-то открывают. Своим чередом, в общем. Да и люди как-то... Ближе, что ли. — Может, ты и прав, — тянет Арсений, наклонив голову набок, и вдруг признаётся: — С тобой я был бы счастлив в любом времени. — Кроме нашего, да? — грустно улыбается Антон. — Ложись спать. Отдохнёшь и, может быть, даже закончишь завтра. Антон тушит свет в номере и расправляет свою постель. Арсений какое-то время молча следит за ним, но вскоре и сам начинает готовиться ко сну. На его коже ещё осталась соль после купания в море, и она неприятно ощущается под одеялом и между пальцев, но к этому он даже успел попривыкнуть, хотя засыпать после похода в местную баню было куда приятней. Через какое-то время они лежат в кроватях, спинами друг к другу, и вслушиваются в чужое дыхание. Арсений пытается заснуть, считает овец, вырисовывает узоры на обоях, но вдох-выдох Антона постоянно сбивает его с мысли и уводит не в то русло. Он не верит Антону. Прошло слишком много времени, и все эти годы Арсений жил в твёрдой уверенности, что Антон — последняя мразь, с которой любой контакт должен быть сведён к минимуму. Он сделал Арсению больно и потому больше никогда к нему не приблизится — с этой установкой Арс просуществовал слишком долго, чтобы так легко от неё отказаться. И даже приятное потепление между ними и неожиданно родной, почти не изменившийся школьный образ, не выключает в голове Арсения сигнализацию и воющую сирену. Не подходи — убьёт. Растопчет, как сделал до этого, и даже не посмотрит на твой мокрый след на земле. Но к нему тянет, предательски тянет, и это простое признание в любви, хоть и вытянутое Арсением, лишь увеличивает силу магнита. Арсений переворачивается на другой бок, шурша одеялом. — Ты не спишь. — Ага, — тихо бурчит Антон в свою подушку. Арсений встаёт с койки. Она, тихо скрипнув, провожает его в дальний путь: два с половиной шага между кроватями, босыми ступнями по холодным половицам. Он садится на край антоновой постели и кладёт ладонь на его круглое плечо. Антон накрывает её своей и переворачивается на спину. Они смотрят друг другу в глаза, и из звуков остаётся только далёкое чириканье птиц на невысоких деревьях. Арсений медленно наклоняется к Антону, чувствуя, как всё сильнее сжимается четырёхкамерный орган при уменьшении расстояния между их лицами. Арсений задерживает дыхание за мгновение до того, как их губы соприкасаются. Антон открывает рот, и Арсения ведёт в сторону от этой странной покорности. Голова кружится, и кисельный воздух с трудом добирается до лёгких. У Антона всё такие же мягкие губы и шершавый, словно кошачий, язык. Арсений целует его всё более жадно, напирая, сталкиваясь языками и выстанывая выдохи в горячий рот. Он обхватывает лицо Антона, как хотел когда-то, и пальцы чувствуют воздушную мягкость пушистых кудрей. От этого ощущения Арсению хочется малодушно расплакаться. — Что с тобой? — тихо спрашивает Антон, проводя большим пальцем по нижней губе Арсения и чмокнув в подбородок. От этих слов Арсению только сильнее разъедает нос и щиплет глаза. — Ну-у, Арс, ты чего?.. Антон приподнимается и садится на постели, осторожно обхватив Арсения руками и положив его голову в сгиб между плечом и шеей. Арсений мужественно сдерживает всхлипы и только иногда вздрагивает. Это кажется идиотски глупым, его слёзы — неуместными. Ему уже двадцать четыре, а он ревёт из-за какой-то подростковой влюблённости, обманутой и разбитой вдребезги шесть лет назад. А самое главное, самое обидное и несправедливое — всё равно сохранившейся в нём до этого дня. — Я тоже тебя люблю, — выдыхает Арсений в антонову шею и тычется носом в напрягшуюся мышцу, ведущей от уха к ключице. Антон гладит его по голове, по пушистым чёрным волосам, по спине, по плечам, и впитывает в себя чужую дрожь, чужую боль и обиду, больше не разделяя на своих и чужих. Ощущение счастья в собственных руках больше не было эфемерным. Оно становится вполне реальным, осязаемым, воспринимаемым во всех измерениях и даже имеет свой неповторимый арктический цвет глаз. Арсений отрывается от шеи Антона и крепко целует в губы, обхватив лицо ладонями. Антон удивлённо мычит, но сразу же сдаётся, податливо открывая рот и целуя Арсения в ответ. Им солёно и липко, но луна выворачивает наизнанку оголённое чувство, заставляя об этом забыть. Соль на губах, соль в волосах, на постельном белье, соль в любви и замолчанных фразах. Она кружит им голову и вынуждает тянуться за этой подпорченной сладостью любимых губ и тела. Антон плавно опускает Арсения на кровать и нависает над ним, чувствуя, как Арс впивается в его спину пальцами, словно боясь отпустить и упасть, а под ними не твёрдый матрас, а бездна вневременной зоны. Антон гладит его бока, ощущает сокращение мышц живота под лёгкими прикосновениями пальцев, сминает бёдра мягко, размеренно, словно разминая пластилин или глину, постепенно разогревая. Арсений мажет губами по лицу Антона и путается в его волосах, сжимая кудри меж пальцев. Разморенная, тягучая нежность горяча настолько, что доводит тело Арсения до кипения. От каждого касания Антона остаются на теле невидимые раскалённые следы. Арсений судорожно вздыхает, когда Антон целует шею и проводит по ней влажным языком сначала вверх, а после и вниз, останавливаясь несколькими поцелуями на острых ключицах и двигаясь дальше, к соскам. У Арсения они не настолько чувствительные, как у Антона, но всё равно от нескольких неторопливых поцелуев и прикусываний у Арсения по позвоночнику пробегают мурашки. Попов сам заводит руки со спины Антона на грудь и сжимает его соски пальцами, вызывая довольное мычание в ответ. Антон спускается всё ниже, касается губами живота, и Арс дёргается, изгибаясь, от приятных и щекотных ощущений, сковывающих тело. Шастун берёт ноги Арса под колени и прижимается влажными губами ко внутренней стороне бедра, отчего Арсений слегка подрагивает и слабо мычит. Антон трётся о бедро носом и колючей щекой, смотрит на Арсения исподлобья, будто он лучшее, что могло с ним случится, и Арсений от этого взгляда млеет, тяжело улыбается и выстанывает что-то нечленораздельное, подкатив глаза от удовольствия в тот момент, когда Антон чуть сжал нежную кожу зубами. Арсений приподнимает таз, помогая Антону стянуть бельё. Антон снимает трусы и с себя, отбрасывая их в сторону, и обхватывает член Арсения двумя пальцами, проводя вверх-вниз с оттяжкой, заставляя Арсения заскулить и нетерпеливо повести бёдрами навстречу. Антон проводит языком по всей длине и губами обхватывает головку, неторопливо насаживая глубже, но каждое своё движение намеренно растягивая чуть ли не в два раза. Арсений постанывает, сжимая белые простыни в руках. Антон продолжает делать странно-ленивый минет и вводит палец в Арсения, отчего тот стонет чуть громче и недовольно морщится от первого неприятно-непривычного ощущения. Без смазки тяжело, но Антон методично растягивает Арсения, боясь, что не дай бог сделает ему больно. Арс свыкается с болезненными ощущениями долго и тяжело, и Антон несколько раз предлагает ему остановиться, но на каждое такое предложение получает непонятный мат-перемат. То ли да, то ли нет, поди разбери, но Арсений так крепко вцепляется в антоновы плечи, что, даже если бы Шаст пиздец как хотел отстраниться, у него ничего бы не вышло. Как только Арс привыкает и начинает самостоятельно насаживаться, Антон добавляет ещё один палец. Язык его начинает немного уставать, и тогда он чуть помогает себе свободной рукой. К тому моменту, как Арсений привыкает и к трём пальцам внутри, и к среднему темпу, его член весь блестит от слюны и естественной смазки. Антон отстраняется и приставляет головку своего члена ко входу. — Нормально всё? — удостоверяется он, и Арсений торопливо кивает несколько раз, смазанно и рассеянно. Антон входит в Арсения всё так же осторожно и неторопливо, крепко обхватив бёдра Попова. Они начинают двигаться в медленном, затянутом темпе, и тягучие, как густой мёд, стоны обтекают их тела, смывая горчащую соль. Арсений выгибается и толкается навстречу размашисто, запрокинув голову назад. Койка стучит торцом о стену с подранными обоями. Антон двигается всё сильнее и глубже, стараясь не переходить на грубость, но совсем скоро голова начинает кружиться от недостатка кислорода и вида по-блядски распростёртого Арса, смотрящего на него иногда так откровенно, что ни одна сексуальная фантазия не сравнится с интимностью этого взгляда. Перед глазами темнеет, Арсений сводит колени, Антон толкается всё жёстче и прикусывает щёки изнутри. Его грудь и лоб влажно блестят от пота, губы покраснели от поцелуев. Арсений, чтобы хоть немного приглушить свои стоны, прикусывает костяшку на сгибе указательного пальца и сильно-сильно жмурится, с каждым толчком всё сильнее сводя колени. Едва отцепив пальцы от смятой простыни, которую он сжимал уже несколько минут, он перехватывает руку Антона на своём бедре и тянет за запястье к своему лицу. Антон, как завороженный, наблюдает за тем, как Арсений проталкивает его большой палец в свой рот. Он туго обхватывает его губами и облизывает по кругу, то чуть отпуская, то всасывая сильнее. Антон проводит подушечкой пальца по неровному верхнему нёбу и гладким зубам, надавливает на нижнюю губу, размазывая по ней слюну. Он входит в Арсения уже совсем не ритмично, перед глазами встаёт пелена, ещё и духота южной ночи кружит голову в самом плохом, не прозаичном смысле, и Антон понимает, что больше не выдерживает. — Не могу, Арс, давай ты, — шепчет между стонами Антон и выходит из Арсения. Тот понятливо приподнимается, не без помощи Антона, и ждёт, пока тот ляжет на кровати, чтобы перекинуть через него ноги и сесть на бёдра. Он елозит на чужом члене, закатив глаза и задрав голову кверху, вырывая у Антона из груди тяжёлые стоны. Арс наклоняется к нему и целует, почти не двигая губами от бессилия и просто водя ими вокруг чужого приоткрытого рта. Когда он снова выпрямляется и пытается самостоятельно насадиться на член, то скоро понимает, что у него не получается. У Арса дрожат и руки, и ноги, поэтому Антон ему слегка помогает. Медленно Арсений садится на всю длину, издавая звучный глубокий стон, от которого дребезжат оконные стёкла в рамах. У Антона перед глазами сноп искр и разглаженное негой лицо Арсения. Он открывает рот в беззвучных стонах, но скоро начинает двигаться всё активней, и его завывания обретают голос. Несколько раз он сбивается с темпа, но тут же набирает скорость заново, и обязательно глубоко, до звёзд под веками, словно пытаясь наверстать упущенное. Антон сжимает его бёдра, а Арсений упирается ладонями в грудь и живот, иногда цапая ногтями нежную кожу. Его ягодицы со звонкими шлепками бьются о чужие бёдра. Арсений кончает первый, с протяжным вскриком, и двигается по инерции ещё какое-то время, но тут же торопливо слезает с Антона, не успев ещё отойти от оргазма. Антон не успевает даже понять, что произошло, касается пальцами груди, на которой осталась чужая горячая сперма, но почти сразу же чувствует, как его член в тугое кольцо обхватывают потрескавшиеся губы. Арсений насаживается горячим ртом на член всего несколько раз, и Антон почти сразу кончает. Арсений сглатывает горьковато-сладковатую сперму и пошло, слегка виновато, улыбается. — Ты бесёнок, Арс, знаешь? — тихо смеётся Антон и тянет парня на себя. Арсений кладёт голову Антону на грудь и переплетает их ноги. Антон утыкается острым кончиком носа в пушистую воронью макушку, чуть сжимает арсовы плечи. Возникает такое чувство, будто они всегда были в этом дрянном номере в постоялом дворе, лежали на одной из узких неудобных коек, ходили по пляжу и раскалённой набережной, слушали брань под окнами и обедали в трактире. Антону кажется, что он мог бы даже с этой жизнью свыкнуться — и на этой мысли он проваливается в сон, последним ощущением вспоминая лишь дыхание Арсения на своей коже.***
Следующее утро проходит лениво и разморенно. Антон едва находит силы, чтобы выпутаться из одеяла. Арсений уже сидит за столом в распахнутой рубашке и трусах, закинув одну ногу на стул. Перо неприятно скрипит по бумаге, но в руке Арсения оно всё равно смотрится правильно. Антон потягивается и широко зевает, какое-то время нежится в кровати и смотрит на сосредоточенного Арсения (парня? бывшего??). Он сверяет что-то на своём УЧП и иногда вздыхает, столкнувшись, наверное, со сложными вычислениями. Возвращение на начальную точку после нескольких последовательных перемещений усложнялось технически из-за возможных огрехов в построении мировой линии, которая до этого была неравномерно раздроблена на несколько отрезков. Построить на метрике Минковского правильный маршрут без банального калькулятора сродни самоубийству, но в МНКИ им. С.И.Бриля учат и не такому. Как минимум, студенты забурили на носу: если есть мировая точка (событие в данный момент времени в данной точке) — жить можно. Антон с Арсением, как говорится, терпят-терпят, а потом терпят-терпят. Вот и мучаются. Антон встаёт с кровати и вытягивается во весь рост, хрустит всеми суставами, которые только хрустятся, и на пробу шевелит пальцами на ногах, прилипающими к голому полу. От соседей справа через картонную стенку доносится какой-то гомон и гвалт. Шастун подходит к Арсению со спины, кладёт ладони на плечи и ныряет носом в ямку над ключицами, выдыхая тёплый воздух. Арсений вздрагивает, но через секунду расслабляется и ластится в ответ. Он пахнет чернилами и солью. — Доброе утро, — шепчет Шастун в его шею. Наклонившись через его плечо, Антон мокро целует парня, чувствуя лёгкое утреннее возбуждение, перемешивающееся с отголосками прошлой ночи. Арсений радостно отвечает, улыбается в поцелуй и прикусывает нижнюю губу Антона, мазнув по ней языком. Шастун обходит стул сбоку и тянет Арсения на себя, вынуждая подняться, чтобы не разрывать приятный поцелуй, после чего подхватывает его под бёдрами и без особых усилий усаживает на стол, тут же припадая к покрасневшим губам. Арсений смеётся и упирается руками в широкие плечи, уворачиваясь от поцелуев. — Не-ет, Шаст, ни за что. Антон кусает его за мочку уха и разводит сдвинутые колени, выцеловывает линию челюсти и хитро заглядывает в загоревшиеся озорством ледяные глаза. — Ты внезапно полюбил цифры? — усмехается Антон, водя ладонью по внутренней стороне правого бедра Арсения, отчего он покрывается мурашками и прикусывает губу. — М-м-м, не совсем, — уклончиво отвечает Арсений, запрокидывая голову назад от удовольствия из-за ощущения тёплой ладони на прохладной коже. — Мне нужно с тобой много обсудить для начала. Давай сначала дело, а потом уже всё остальное. — Ты зануда, — ворчит Антон, не прекращая ласки. — Ну и что? — беспечно отзывается Арсений, водя по голой груди парня. — Я увеличиваю наши шансы на выживание. — И уменьшаешь шансы на беззаботный утренний секс. — Я тебе хуй откушу, если продолжишь бухтеть, — грозно хмурится Арсений и щиплет Антона за сосок, отчего тот ойкает. — Ты уверен, что выстраивать мировую линию напрямую к начальной точке — хорошая идея? — Она, может, и не хорошая, но всё же лучшая, — отзывается Антон, почесав взлохмаченную макушку. — Совершая на обратном пути три остановки и простраивая заново линии из новых мировых точек, мы только увеличим шансы на ошибку. И, к тому же, наша предыдущая точка — разгар взятия Берлина. Так себе времечко-местечко. — А если мы выберем что-то более благоприятное? — Тогда смысла вообще нет, — пожимает плечами Антон. — Сам же знаешь, с уже известной координатой вузовский УЧП работает лучше, чем с новой, так что это опять лишний риск. Арсений замолкает ненадолго, засмотревшись на капающие с кончика пера чернила. — А если вообще не рисковать? — несмело предлагает он, и Антон непонимающе хмурится. — Если мы... останемся тут. Нас вытащат буквально послезавтра, а мы проведём эти дни спокойно, здесь, в Ялте. — Арс... — Антон мрачнеет. — Я знаю, что ты сейчас скажешь, — торопливо обрывает его Арсений немного нервно, словно в страхе за разбегающиеся слова. — Но ты только представь, как чудесно пройдут эти дни, пока мы не дёргаем УЧП и просто ждём помощи. Антон старается не выдать своё замешательство и грозно смотрит из-под сдвинутых бровей. Приятная перспектива провести хотя бы один лишний денёк наедине с Арсением в Крыму девятнадцатого века выглядит такой заманчивой, что, кажется, ещё одно слово, и Шаст сдастся. Но Арсений молчит, не давит, и просто смиренно ждёт решения, прекрасно понимая, что оно будет не в его пользу. — Мы не можем, Арс, — решительно отрезает Антон после заминки. — Постороннее вмешательство — это крайняя мера. Если мы можем продолжить попытки вернуться в семьдесят седьмой, значит, не имеем права их прекращать. Ты знаешь устав. — Но никто не узнает, — разгорячённо и нервно шепчет Арсений, но Антона это не берёт. — Исключено. Мы всё ещё не знаем наверняка, как течёт время в начальной точке. Надежды на чудесное спасение чужды нашей профессии. — Но ты же сам понимаешь, что что-то не так! — раздосадованно всплескивает руками Арсений. — Нас видят люди, перемещения почти неконтролируемы. Это далеко не норма, Антон. — Пока мы можем вернуться, мы обязаны пытаться, — настойчиво повторяет Шастун. — А наши ошибки в перемещениях просто совокупность глупых косяков. — Но с новыми расчётами тоже не всё в порядке! Ты видел, какую дугу выворачивает наша линия? Антон непонимающе хмурится. Арсений судорожно шарится в записях, лежащих слева от него, и выуживает исчирканный лист, тут же вручая его Антону. Шастун не помнит, чтобы рисовал нечто подобное: кривоватый чертёж нулевого конуса, гиперповерхности пространства Минковского, с отметками их контрольных точек и неровной траекторией движения сквозь время явно был сделан Арсением этим утром. Антон всматривается в рисунок немного растерянно. Вектор их движения изгибался немного неестественно и явно устремлялся к временной яме. Шастун слегка бледнеет. — Видишь? — нервно спрашивает Арсений. — Если это не совпадения, то нас буквально магнитит к этой дыре. Интервалы увеличиваются непоследовательно, и если мы продолжим идти по этой траектории, то рухнем сначала на несколько веков, а потом — и миллионов лет назад. Антон сосредоточенно вглядывается в числа, да так, что глаза начинают болеть от напряжения. Быстро он скребёт пером на оборотной стороне листа короткие вычисления, и Арсений заглядывает ему через плечо. Быстро упорядочивая и распределяя бездушные числа, Антон слегка успокаивается. Чуть погодя, он переворачивает листок обратно и осторожно говорит: — Мы можем вынырнуть. По идее, у ямы вот тут, — он обводит край листа, докуда не был доведён чертёж, — Брилев скол. Если нам реально не повезёт и утянет в яму, то через пару скачков нас завернёт до самого дна и утянет наверх. — А если мы умрём в этой проекции? Арсений пытливо смотрит в пьянящую сочную зелень глаз напротив, но она темнеет в несколько секунд. — Ты же и без меня знаешь, Антон. Это кома. Учитывая продолжительность нашего нахождения в прошлом, мы дай бог отделаемся месяцем-другим. А если ситуация усугубится из-за нового перемещения... Арсений многозначительно замолкает. — Точно так же, как и из-за вмешательства извне, — упирается Шастун. — Когда нас вытянут отсюда, мы полежим в отключке всего пару дней. Не месяцев, а дней! — Если нас вытянут, Арс! — заводится Антон. — Никогда нельзя быть уверенным на сто процентов, не попали ли мы в математический просчёт или логическую дыру. Самонадеянность — враг успешного перемещения, — Антон разводит руками в стороны, а Арсений резко отворачивается, скрестив руки на груди. — Да что с тобой? Почему ты так не хочешь вернуться назад? — Я хочу! — жарко восклицает Арсений и тут же смущается своего возгласа. — Просто я... Знаешь, забудь. К вечеру я разберусь с расчётами, вернёмся завтра утром. — Что? Нет-нет-нет, Арс, постой! Арсений предпринимает попытку слезть со стола, но Антон подтягивает его обратно на столешницу за ноги. — Скажи, что не так? — Нет. Это глупо, правда. Расслабься, я, наверное, слишком устал. — Арс, — грозно хмурит брови Антон и берёт его за подбородок, вынуждая посмотреть на себя. — Скажи, пожалуйста. Мне это важно. Арсений прикусывает губу и в очередной раз уводит взгляд. Из окна за его спиной тянет неприятным сквозняком, и он ёжится. — Я просто... Мне жесть как страшно. Я боюсь оставаться тут, в этом времени, но и пытаться снова... Я не могу. Стоит мне только подумать, что что-то пойдёт не так, и меня паника накрывает, дышать тяжело... — Это нормально, Арс, — мягко успокаивает его Антон. — Мне тоже стрёмно быть оторванным от нашего времени. Но я уверен в себе и в тебе. Антон опускает руки на его плечи и поглаживает их большими пальцами. Арсений чуть размякает и вздрагивает от холодка, лизнувшего загривок. — Это не всё... Ещё я... Я боюсь, что это всё закончится, когда мы вернёмся домой. Может, амнезия, может, искажение восприятия, а может... Вдруг ты просто... оставишь меня? — Оставлю тебя? — удивляется Антон, распахнув глаза. Арсений сжимает губы в тонкую полоску и неуверенно кивает, виновато взглянув на Антона. — Дурачина, откуда ты эти мысли вообще берёшь? — смеётся Антон и прижимает голову Арсения к своей груди, чмокая его в макушку. — Я тебя ни за что не брошу. — Потому что я хороший? — бормочет Арсений куда-то в Антона. Он хмыкает и кивает. — Потому что ты хороший. Арсений отстраняется, ослабив объятия, и тянется за неглубоким поцелуем. Антон кладёт ладони на острые колени. — Хочешь, я закажу чай с молоком в наш номер? — Хочу, но позже, — улыбается Арсений и разглаживает глубокую морщину на лбу Антона. — У нас есть незаконченное дело. Антон цокает и закатывает глаза, демонстративно поднимает руки и отворачивается, будто собираясь уходить. Арсений со спины обвивает его руками и ногами, целует в шею и всасывает покрасневшую от южного солнца кожу. Антон подставляет шею под поцелуи и слегка урчит. — Скажи честно, ты же тоже сейчас убегаешь от своих мыслей? — замерев, спрашивает вдруг Антон. — Да, — тихо выдыхает Арсений. — Наверное, не стоит, да? Антон берёт его ладони в свои и задумчиво переплетает их пальцы, следя за тем, как причудливо на них попадает солнце через занавески. — Может, и не стоит. Но какая разница? Арсений хихикает и тычется носом в шею Антона. — Перенести тебя на кровать? — Нет, давай на столе, — хитро и немного кровожадно шепчет Арсений на ухо парню. — Только надо убрать бумаги, мало ли... Антон поворачивается обратно лицом к Арсу, послушно перекладывает листы со стола в ящик, и в тот же момент Арсений притягивает его к себе, крепко обхватив ногами талию. Антон нетерпеливо расстёгивает пуговицы на хлопковой рубашке, пока Арсений массирует его голову, иногда оттягивая волосы на затылке. Шастун распахивает полы рубашки и жадно припадает губами к чувствительному животу, покрытому кучей родинок. Вчера ночью они не так бросались в глаза, но теперь Антон каждую из них припечатывает губами к бледной коже. Арсений выгибается в пояснице, когда вдобавок к поцелуям прибавляются равномерные поглаживания на внутренней стороне бёдер. Член натягивает ткань трусов. Раздаётся стук в дверь, шатающуюся на дурно смазанных петлях. Арсений фыркает и прячет улыбку в плече Антона, обречённо закатившего глаза и досадливо сжавшего бёдра Арсения. — Да? — рявкает Шастун, подаваясь к осторожным касаниям-узорам на затылке. — Антон Андреевич, батюшка, вы там? — Чего тебе, Евдоха? Говори! — в хриплом от табака голосе Антон узнаёт прислугу. — Вас, барин, со дня вчерашнего не видать, хозяин беспокоится, извольте-с, — следует приглушённый ответ. — Ваше благородие и попутчик Ваш не желают ли завтракать? — Надарил полтин на свою голову, — усмехается Арсений. — Они теперь тебе по гроб жизни обязаны. — Поди прочь, Евдоха! — кричит Антон и вновь возвращает рассеянное внимание к Арсению, теперь прижимающемуся к нему всем телом. — Но барин, хозяин послал-де... Антон открывает рот, чтобы вновь послать слугу куда подальше, но тут Арсений кладёт ладонь на его пах и ощутимо его сжимает. Антон прикусывает губу и воет в плечо Попова, толкнувшись тазом ему в ладонь. — Проваливай, говорю, — пытается крикнуть слуге Антон, но голос срывается на хрип. — Чего говорите, барин? Не слыхаю, — глухо доносится из коридора. Арсений тем временем запускает ладонь в бельё Антона и оглаживает член вдоль всей длины. Антон едва удерживается, чтобы не застонать в голос, кусает Арса в плечо и приникает к шее. — Иди с богом, Евдоха! — весело кричит Арсений слуге, продолжая вызывать у Антона лёгкую дрожь в коленях. — Выйдем мы скоро, передай хозяину, чтоб чай готовил. — Да-с, батюшка Арсений Сергеевич, — звучат грузные торопливые шаги: Евдоха уходит. Стоит слуге отойти от двери, как Антон тут же набрасывается на Арсения, прижимая его в жёстком объятии к себе настолько, что между ними не остаётся места для лишнего атома. Арс царапает широкую, чуть влажную спину, ловит чужой язык, кусает опухшие малиновые губы и беспорядочно водит своими собственными по рту Антона. Они то касаются языками, то играют одними лишь губами, а напряжение в паховой области нарастает ещё и от тесного прикосновения. Антон буквально чувствует через два слоя ткани чужую горячую плоть. Арсений сжимает бёдра и сводит колени, подтягивает Антона к себе, словно расстояние между ними ещё можно было сократить. — Антон Андреевич, — шепчет Арсений, и у Антона темнеет перед глазами. — А, Антон Андреевич? Антон оставляет засос на белоснежной шее и мельком думает о том, что, возможно, прямо сейчас на теле Арсения в семьдесят седьмом году на глазах образовывается багровое пятно под челюстью. Вот Воля охуеет. — Да, Арсений Сергеевич, — поддерживает странную игру Антон. — Давайте сзади, Ваше сиятельство, — мило улыбается Арсений и скребёт ногтями по груди, задевая соски. — Как пожелаете, — томно выдыхает Антон ему в губы. Арсений сползает со столешницы и разворачивается спиной к Антону, всем телом ложится на тёмное дерево и кладёт голову набок. Антон приспускает рубашку с его плеч до локтей, принимается выцеловывать кожу вдоль позвонков, параллельно снимая с них бельё и нетерпеливо вводя в Арсения два пальца. Арсений скулит и виляет тазом. Эта привычка отдаётся в голове Антона забытым воспоминанием: вчера не было места для ностальгии, им, так поглощённым новой-старой любовью, но вот теперь Шастун понимает, что все эти реакции ему отдалённо знакомы. И не то чтобы они успели вдоволь натрахаться к выпускному классу, скорее наоборот, но в памяти почему-то отчётливо отложились чувствительные зоны и повадки чужого тела. Антон входит грубовато, Арсений стонет протяжно и крикливо. По воспоминаниям он всегда отличался очень уж звонким голосом, что переспать на ночёвке втихую, пока родители спят, у них так ни разу и не получилось, хотя от желания зубы сводило. Так и приходилось по полночи сосаться и в туалет перед сном убегать подрочить. Но теперь бегать никуда не надо, Арсений прямо перед ним, распластался на тёмном столе, выгибается и закатывает глаза, белоснежная рубашка скомкалась и смялась, ягодицы покраснели от шлепков. И похуй теперь, кто их там слышит, кому они мешают — в этой конкретной координате они ненадолго, каждую секунду уносятся дальше по оси времени, догоняя себя в других точках четырёхмерного измерения. И если Арсений хочет кричать так, чтобы дрожали стены, раскачивать стол, чтобы он бился о подоконник и бренчал стеклянной чернильницей, — так пусть, Антон и слова не скажет, пусть наслаждается, пусть... Антон впервые чувствует себя во время секса будто не в том времени-месте. Он абсолютно точно ощущает жар, исходящий от податливого, мягкого и крикливого Арсения, видит его, слышит, но сознание будто летает где-то вдалеке, словно неспособное угнаться за такой желанной, фантастической картинкой: Арсений под ним, это не шутка и не эвфемизм, это правда, и эта реальность кажется такой идеальной, что граничит с неправдоподобностью. Ощущать Арсения так запредельно близко спустя шесть лет стерильного молчания, это как из сугроба забегать в растопленную баню на даче у деда в Воронежской области. Сучий холод сменяется обжигающим жаром — это так круто, что хочется смеяться, или плакать, или кричать, или прыгать, хуй пойми, лишь бы выразить как-то это странное чувство. Арсений весь дрожит, ноги у него подгибаются, он наваливается на стол и сжимает пальцами его край, кончая с протяжным стоном. Следом кончает и Антон, семя стекает по арсеньевским бёдрам, а в голову даёт, как от алкоголя. Антон приваливается сверху на тяжело дышащего Арсения и целует его в затылок. — Вот бы провести здесь ещё неделю, — шепчет Арсений, уводя одну руку назад, чтобы пригладить антоновы кудри. — Было бы славно, — Антон чмокает Арсения в щёку. — Но нам пора домой. Арсений разочарованно мычит и дурашливо сталкивает смеющегося Антона с себя. Они обратно надевают бельё, Арсений распахивает окно, чтобы выпустить духоту из комнаты, но тёплый южный ветерок едва ли спасает их. Антон, вспомнив про чай, торопливо натягивает рубашку, пиджак и брюки, после чего выскакивает в коридор, пока Евдоха не припёрся снова. Он спускается со второго этажа по узкой винтовой лестнице, сдержанно отвечает на восторженные и обеспокоенные речи хозяина двора и спешит зайти в трактир, где тут же наталкивается на зардевшуюся Фросю. Антон просит девочку подать чай им в номер, но та словно не слышит, глупо хлопает глазами, пока Антон не встряхивает её за узкие плечи. Она судорожно кивает, покраснев ещё сильнее, и куда-то убегает. Антон вздыхает, проводит рукой по лицу и уже хочет уйти, как его останавливает чей-то голос. — Сплошные деревенщины тут, не правда ли? Антон удивлённо смотрит на женщину в светло-голубом платье с гигантским, мать его, кринолином, что сидит на длинном диване, чинно сложив руки в кружевных перчатках на коленях. Рядом с ней сидит, кажется, её дочь, такая же темноволосая и с орлиным носом, как у её матери, в розовом платьишке с неприличным количеством рюшек. — Наверное, — размыто отвечает Антон, слегка поклонившись даме. — А говорили, лучшее заведение города, — фыркает женщина и вдруг представляется, протянув руку к Антону: — Варнава Екатерина Владимировна. Антон хмурится, не совсем понимая, чего она от него хочет, но на всякий случай целует её ладонь. Дама удовлетворённо возвращает руку на место. — Вы тоже проездом? — Э-э, да, своего рода, — отвечает Антон и замолкает, не зная, как бы аккуратно слинять. Екатерина хмурится, и Антон не понимает, что опять сказал не так. Бля. У Арса всегда как-то лучше получалось, а у Антона едва всплывают в памяти произведения Гоголя и Пушкина из школьной программы, под которые он пытается подстроить свою речь. Какие там у них правила этикета? Сплясать перед ней, что ли? — А вас, пардон, как называть? А. Блять. — Антон. Э-э, Шастун Антон Андреевич. Варнава надменно вскидывает брови, её дочь хихикает, прикрыв рот. — И куда же вы направляетесь, Антон Андреевич? — В Москву, — чуть подумав, отвечает Антон. Ну а что, почти не врёт. — Уже завтра отправляемся. — О, так вы не один? Тут дверь вновь отворяется, чуть не задев Антона, и в трактир заходит Арсений, в клетчатой жилетке и торчащим из-под ворота рубашки следом от засоса. — А, вот ты где, — говорит он, улыбнувшись, но Антон выпучивает глаза и слегка мотает головой. Арсений обращает внимание на дам и тут же принимает на себя совершенно другое, чинное выражение, и Антон в очередной раз удивляется его способности к перевоплощению. — Прошу меня простить, сударыни. Попов Арсений Сергеевич, рад встрече. — Попов? — изумляется Варнава. — Не вы ли младший сын Сергея Васильевича? Арсений неуверенно соглашается, коротко взглянув на Антона, поджавшего губы, чтобы не выдать улыбку. — Ох, надо же! Как поживает ваш брат, Василий Сергеевич? Слышала, у него три имения в Симферополе. Генерал оставил хорошее наследство, надо сказать. Вы очень похожи на отца, Арсений Сергеевич. — Мне многие это говорят, сударыня, — мягко улыбается Арсений, и Антона опять пробивает на смех. — Мы с Антоном Андреевичем как раз недавно покинули усадьбу брата. Чудесные места! — Не сомневаюсь, — вежливо соглашается Варнава. — Всё лучше Ялты. Престранное местечко. — А вы не бывали в Гурзуфе? — Нет, знаете, не случалось. Тут на Антона чуть не налетает Фрося с металлическим подносом, на котором бренчали две фарфоровые чашки, чайник и молочник с позолоченной каймой. Она ойкает и смущённо улыбается. — О, вот и наш чай. Спасибо, Фрося, — мягко говорит Антон, отчего щёки девочки становятся малиновыми. — Вынуждены откланяться, — обращается к дамам Арсений. — Сделайте одолжение, господа, посидите с нами. Мы с дочерью будем очень рады вашему обществу. Антон усмехается, сомневаясь, что говоря вашему, она имеет в виду и Антона тоже, потому что он едва может связать два слова. Арсений бросает взгляд на Антона, и тот сжимает губы и едва заметно мотает головой, мол, даже не думай. Попов смотрит то на Варнаву, то на Антона и, набрав побольше воздуха, говорит: — С удовольствием, сударыня. У Антона чуть на пол челюсть не падает. Он наступает ему на ногу, отчего Арсений морщится, но тут же силится улыбнуться. — Фрося, оставь поднос, — недовольно говорит Антон девушке, — и пусть Евдоха поменяет постель в комнате. Фрося кивает, ставит поднос на столик перед диваном и убегает. Арсений и Антон садятся в кресла рядом с Варнавой и её дочерью. Дальше тянется какой-то невыносимо скучный и непонятный Антону диалог, большую часть которого Антон молчит, отвечая лишь на заданные непосредственно ему вопросы. Время тянется так долго, что хочется застрелиться. Дочка Варнавы, как потом выясняется, Мария Павловна, Арсению в рот чуть ли не заглядывает, и Антон абсолютно нелогично ревнует. Он выпивает весь чайник в одного, пока чай в чашке Арсения остывает, а молоко остаётся им не тронутым. Это жутко бесит, а ещё расстраивает, да так, что Шаста постоянно подмывает встать и свалить отсюда к чёртовой матери, налакаться крымского вина на солнцепёке и опьянеть нахуй, чтоб лыка не вязать. Антон не помнит, когда в последний раз в его голову пробирался этот мерзкий червячок собственничества, такой назойливый и нервирующий, но неожиданно он понимает, что ни разу не ревновал Иру, с которой встречался всего ничего, или Нину, которая занимала важное место в его жизни на протяжении целых трёх лет. Нина всегда была рядом, была константой, была понятной, и не то чтобы к ней никто никогда не подкатывал, просто... это никогда не волновало Антона. С Ирой вообще всё не так было: они сошлись-то из-за того, что в какой-то момент это стало логичным, словно иначе и быть не могло, а расстались, когда поняли, что перепутали почти-семейную близость с романтической. Но Арсений... Арсений это другое. Антон ревновал его к Эду — сильно, временами нездорово; но он был пиздюком, а Эд — занозой в жопе размером с бревно, который слюни с пола собирал при виде Арсения едва ли не с самого их знакомства. И, в общем, оказался в своей ревности прав, ведь эта уёба очень тупо подговняла им шесть лет жизни. Впрочем, может, оно было и к лучшему, кто знает. Спасибо Антон говорить точно не собирается. Но что сейчас? Разве может Арс остаться в девятнадцатом веке и действительно сосвататься к Маше? И Антон понимает, что нет, конечно понимает, и он не считает себя человеком, которому чувства застилают разум в таких плёвых мелочах. Тогда в чём же дело? Антон сверлит взглядом аристократически бледную, покрытую шоколадными родинками щёку, чёрные длинные ресницы, отбрасывающие тень на ледовитую синеву глаз, и пытается унять дёргающуюся ногу. Арсений не смотрит, полностью сосредоточив внимание на разговоре с дамами, и чем дольше Арс от Антона отвёрнут, тем быстрее растёт в нём этот пустой гелиевый шарик мерзко-зелёного, флуоресцентного цвета. Он не хочет его ревновать, но шарик всё раздувается, заполняя пробелы между внутренностями, грозясь лопнуть в любой момент и оставить после себя тупую пустоту. И вдруг, когда Фрося подходит к ним, чтобы забрать поднос с посудой (чашка Арсения так и осталась нетронутой), и бренчит фарфором, путаясь в тонких ногах, Антон вдруг понимает: это не ревность — а страх. Страх за то, что Арсений поймёт свою ошибку, что Антон ему на самом деле не нужен, что вокруг люди гораздо привлекательней, умней, интересней, что у них больше общего, чем с Антоном, им есть, о чём поговорить, они не ссорятся по пустякам и не обижаются друг на друга по несколько дней. Ведь Шаст никогда не был лучшим вариантом. Антон так очкует, что по возвращении домой Арсений будет морозиться, скажет, что это всё аффект, стандартное для пространственно-временных перемещений изменение эмоционального фона, ностальгия, да всё что угодно, хоть, блять, социальный эксперимент — пранк, ёпта, — и это выражается в идиотской злости на всех вокруг, включая себя. Когда Арсений сказал, что Антон его оставит, это показалось бредом — ну разве он может это сделать, когда на него навалилось то старое, но уже совсем новое счастье, что так резко оборвалось совсем давно? Но теперь Антон понимает, что и сам недалеко в своих мыслях ушёл, просто себе как-то не признавался. Больше этого пугало лишь то, что он и сам может к Арсению остыть: влюбился в воспоминание о первой любви, закрыл гештальт с многолетним молчанием — вариантов много, но не хочется, чтобы хоть один из них оказался правдой. Антон правда влюблён, но очень боится перепутать это чувство с чем-то другим: но пока он ощущает крылья за спиной и думает об этих противоречиях, он хочет верить, что отдаёт себе правдивый отчёт. Варнава с дочерью уходят, когда их слуга докладывает о запряжённой карете, и чинно прощаются, раскланиваясь на всякий лад. Антон уже более благосклонен к ним, но всё равно сердит. Он торопится вернуться в их номер, где Евдоха застелил свежую постель и, наверное, хорошо проветрил. Антон перескакивает через ступеньку-другую и залетает в номер, не зная, зол он или раздосадован. Мозг услужливо подсказывает — напуган. — Ты чего? — спрашивает Арсений, мягко затворяя дверь и в недоумении глядя на замершего в центре комнаты Антона. — Накрутил себя, — честно признаётся он. — В сущности, ничего. Давай работать. — Может, поговорим? — настороженно предлагает Арсений, но Антон резко мотает головой и нервно сдёргивает тесный старомодный пиджак. — Нет. Мне нужна работа. Антона всегда успокаивала математика, умиротворяла точность. Арсений это знает, и поэтому не противится. Он садится за стол, достаёт бумаги из ящика, пока Антон, какое-то время походив по комнате, не садится на край стола у окна, вперив взгляд в свои расчёты. Они сидят молча с полчаса, и постепенно дыхание Антона выравнивается, а неестественно выпрямленная спина мягко сгорбливается. Арсений вновь снимает тесные брюки, в которых отчего-то было очень жарко, и расстёгивает тугой ворот рубашки. Наконец они начинают коротко переговариваться, обсуждая неоднозначные моменты. — У тебя нет ощущения, что мы работаем с УЧМ? — в один момент вдруг спрашивает Арсений, задумчиво зажевав перо. — Была такая мысль, — неохотно соглашается посерьёзневший Антон. — Но они вообще визуально не отличаются от учебных УЧП, а это невозможно. — Невозможно, чтобы устройство пространственного проецирования показывало не проекцию, а реальный объект. В УЧП просто не предусмотрена такая функция. — Да, но даже если это устройство четырёхмерного маневрирования, то на нём нет где-то трети параметров для удачного перемещения. Нас бы расщепило к едрене фене ещё в отрицательной зоне. Арсений поджимает губы и кивает, соглашаясь. — А если они... неправильно перепрошиты? Антон хмурится, задумываясь. Действительно, такая вероятность имеется: ни для кого не секрет, что учебные УЧП, которыми пользуются на практиках в вузах, это те же УЧМ, только более старых поколений, прошивка которых настроена для безопасных «гостевых» перемещений — когда физически тело остаётся в моменте настоящего, а в прошлом отображается его проекция. Но все УЧП тщательно проверяются на правильное функционирование — любая ошибка может привести к летальным последствиям, и от этого никто не застрахован. К тому же, один косяк ещё возможен, но два, да ещё и так удачно совпавших, уж слишком неправдоподобны. — Сомневаюсь, Арс, — качает головой Антон. — Думаю, проблема в нашей импульсивности. Сделаем всё точно и вернёмся домой. — Вернёмся, — эхом отзывается Арсений, утыкаясь в формулы. Они проводят за работой ещё два часа, пока Попов, взвыв, не отбрасывает листы от себя. Антон, уже улёгшийся на столешницу, с усмешкой смотрит на него, приподняв брови. — Не могу больше. Мне нужен воздух. — Я загораживаю окошко? — Ты понял, — Арсений бросает испепеляющий взгляд, и Антон смеётся. — Куда пойдём? — Просто по городу погуляем. Сегодня ярмарка. Антон пожимает плечами и лениво стекает со стола. Они неспешно одеваются и выходят из постоялого двора, сразу поворачивая на улицу, ведущую к центру города. Ялта, ещё совсем не разросшаяся (по словам Арсения, это произойдёт только к концу века), шумит, действительно, как-то приглушённо, словно шипение моря размывает голоса. Они проходят по улице мимо здания городской Думы и горного клуба, над которой развешаны разноцветные треугольные флажки и по чьей брусчатке гуляет весёлый народ. На ярмарке их сшибает неожиданное оживление. Торговцы зазывают к своим лавкам, в воздухе стоит запах свежей рыбы, овощей и трав. Какой-то купец подманивает Антона и Арсения, чтобы дать им попробовать горный мёд — Арсений вообще не любитель, но вот Антон радостно улыбается, как дитя, и даёт усатому казаку двадцать копеек в знак благодарности. Мёд на вкус горьковато-терпкий, а запах от него яркий, цветочно-фруктовый, сразу в нос даёт. Тут же, увидев расщедрившихся дворян, их утаскивают дальше крестьянские детишки в льняных рубахах в сторону других шатров. Арсений брезгливо отшатывается от лавки с рыбой, на что Антон снова хохочет, но потом его словно примагничивает к бабушке, которая на скатерти расставила лукошки, полные ягод. Попов так восторженно тянет Антона за рукав, что тот чуть не падает. Бабушка сердобольно предлагает попробовать ягоды, и они тянутся ко всем сразу: кизилу, шиповнику, землянике, ежевике. Арсений закатывает глаза от удовольствия и протягивает бабушке сразу две полтины. Та, растрогавшись чуть ли не до слёз — она брала за лукошко всего семь копеек — предлагает им взять сразу всё, но они весело отнекиваются и берут только два лукошка кизила. Тут уже среди торговцев расползается слух о щедрых и богатых молодых людях: крестьяне удивлённо шепчутся, а редко мелькающие в оживлённой толпе дворяне смотрят осуждающе. Рядом с фонтаном толпится народ, чтобы поглядеть на приезжих музыкантов. Дети разных сословий пляшут и бегают рядом с артистами, некоторые брызгаются водой из фонтана и залезают в него босыми ногами, закатав штаны до колен. Антон и Арсений заглядывают в небольшие развлекательные павильоны, пробегают мимо битком набитых людьми харчевен, глазеют на балаганы и кукольный театр, гладят привезённых с Кавказа лошадей. Всё смешалось пёстрыми красками жгучего Востока, и оторваться от шумного и буйного зрелища почти невозможно. Цыганка в красном одеянии и золотых украшениях тянется к ним, чтобы погадать, и они едва успевают увернуться и как-то неловко протараторить извинения. Они покупают невероятно вкусные сыры, каких ни Антон, ни жадный до всяких яств гурман-Арсений в жизни не ели, берут бутылку самого дорогого крымского вина, что вообще было, и всё же, после уговоров Антона, берут ещё и мёд в липовой посудине. Когда они выползают, нагруженные вином и едой, на пустую улицу, они хохочут отчего-то и всё не могут перестать. Через пятнадцать минут они добредают до набережной. К вечеру на ней осталось не так много народу, почти все ушли на вечернее представление. Антон и Арсений попытались забраться в самый укромный и незаметный уголок, но до них всё равно долетал монотонный шум города — зато не видно. Они расстилают пиджаки на сероватом песке и раскладывают мёд, ягоды и сыр, откупоривают бутылку вина, заляпав брюки, и, воровато оглядываясь по сторонам, горячо целуются, не в силах перестать улыбаться. Арсений всё так же обхватывает лицо Антона, большими пальцами поглаживая скулы и щёки, льнёт всем телом и тянет Шастуна к себе, словно желая отпечатать на себе. Ему так смешно и хорошо, что в пору разрыдаться — и он это и делает, не сумев удержать своё счастье в себе. Антон, перепуганный до смерти, принимается утирать горячие слёзы на бархатных щеках и успокаивать парня, но тот только мотает головой и пытается между всхлипами поймать нужные слова. — Я тебя... так люблю... — хохочет Арсений сквозь слёзы, и Антон, оторвав от сердца влюблённое «дурак», целует его снова. Они съедают почти весь сыр, обмакивая в жидкий и липкий мёд, и запивают бордовым вином, как обычно, из горла. Шутят, смеются, и так тепло внутри становится, что неясно, то ли солнце на розовеющем небе разогрело, то ли алкоголь, то ли пьянящее счастье. Арсений переплетает их пальцы, зарывает ступни в песок и кладёт голову на антоново плечо. Волны шипят, море гладит берег своими тёплыми языками, и это так правильно, что у Антона и Арсения не находится слов. — Что с тобой днём было? — спрашивает Попов, неожиданно вспомнив странное состояние Антона. — Я испугался. За нас с тобой, — честно признаётся Шаст. Арсений молчит и кивает, как бы призывая продолжить. Антон гладит большим пальцем его костяшку. — Боюсь, что с нами что-то случится. И в плане перемещений, и в плане... Ну, нас. Что ты, типа, найдёшь себе кого-нибудь. Или мы просто остынем друг к другу. Как взрослые люди, знаешь. Арсений хмыкает и трётся щекой о чужое плечо. — Вот и переклинило в какой-то момент. Мы ещё и не в нашем времени, и оно, конечно, крутое, но... Это давит, ты сам знаешь. — Как у пилотов — лишь бы коснуться земли, — тихо говорит Арсений, повторяя слова Павла Алексеевича. — Ага. Вот и я... так же. Хочу домой, Арс, очень хочу. И с тобой хочу быть, до безумия, правда. Арс отодвигается немного и нежно улыбается, заглядывая Антону в глаза. Одними пальцами поправляет его кудрявую чёлку, взъерошенную вечерним бризом, и вдруг прикусывает Антона за кончик носа, тут же целуя в родинку. Шаст фыркает и мягко, по-котячьи щурится. — Будем дома, — ласково говорит Арс. — Вместе и дома. Антон кладёт одну руку Арсению на затылок, а вторую — на талию, притягивает его к себе и мягко, сладко целует, чуть наклонив голову набок. Над их головами кружат и надрываются чайки.***
Арсений стоит напротив Антона и напряжённо смотрит на экран своего УЧП, на который падают утренние лучи. У него похолодели руки и взмок лоб. — Ты готов? — спрашивает Шаст и пытается поймать его взгляд. — Да. — Всё хорошо будет, — успокаивающе говорит Антон. — Ты боишься? — вдруг спрашивает Арсений, поднимая взгляд. — Тебе что хочется услышать? — Правду. Антон молчит буквально секунду. — Страшно до усрачки. — Блять, мог бы и приврать, хуйлуша. Антон смеётся, и Арсений тоже, но это скорее от нервов. — Всё, поехали, — решительно говорит Антон. Они вбивают координаты, сверяясь с расчётами, потом дважды друг друга перепроверяют, осматривают устройства на предмет повреждений, смотрят друг на друга и, взявшись за УЧП друг друга, неуверенно улыбаются, начиная отсчёт. Арсений не смотрит на УЧП, пока пять утекает к четырём, а три скатывается к двум, но в последнюю, решающую секунду, вдруг улавливает странную помеху на экране Антона. Его лицо моментально бледнеет, но уже поздно. Тут же их со всей силы бьёт в спины. Они сталкиваются и валятся на землю. И, к сожалению, буквально на землю. — Не-е-ет, — в отчаянии стонет Арсений, оглядываясь по сторонам. Антон потирает ушибленный лоб, на котором остался грязный след. Вокруг них — деревья. И больше, блять, ничего. Максимум кустарники и голодные насекомые. — Сука. Сука-сука-сука, — выдыхает Антон и в ужасе смотрит на УПМ, что показывает далеко не начальную точку, а набор неизвестных цифр. — Где мы, блять?! — В лесу, — безжизненно отвечает Арсений, не веря своим глазам. — Твою мать, ну что за хуйня... А если мы в Сибири? Это же на тысячи километров — ни души! — Вряд ли. Посмотри на деревья, это даже и не лес — пролесок. Светлые все, хвойных нет. Возможно, это даже около-Подмосковье. — Заебись. Хоть с местом попали. — Тихо. Антон замирает, а Арс прислушивается, нахмурившись. Вдруг его лицо проясняется. — Я слышу воду. Может, река? — А толку-то? — недоумевает Антон. — Будем идти по ней. Не потеряемся и можем даже наткнуться на деревню или, дай бог, город. Хоть поймём, куда и когда мы попали. — Ставлю жопу, что не туда и не тогда... Арсений пробирается сквозь кусты и острые ветки, и Антон недовольно плетётся за ним. Скоро плеск воды звучит всё явственней, и они действительно выбираются к узкому берегу. Напротив них — высокая деревянная крепость, из-за бревенчатых стен которой виднеются белые очертания строящейся церкви. Антон и Арсений не сговариваясь понимают, что они в полной жопе. Реку переходят вброд, местами переплывая, и их уносит течением в сторону, отчего им вновь приходится идти вдоль берега к городу. На улице едва-едва светает, даже петухов ещё не слышно. В туфли заливается вода, отчего их приходится снять, а набравшая речной воды одежда неприятно липнет к телу, из-за чего становится ещё и жутко холодно. Им на удивление везёт — на востоке городские стены разрушены и ещё не восстановлены, видимо, после недавнего пожара: брёвна местами почернели и обуглились. Антон и Арсений пробираются в город и идут к церкви. По пути на них взбрыкивает одна корова и рычит привязанная к забору собака, но впрочем они добираются быстро и без помех. Они осторожно ступают в церковь, оставляя на полу мокрые и грязные следы, и осматриваются по сторонам. — Странно, будто я где-то это уже видел, — шепчет Арсений, но его голос всё равно раздаётся эхом под побелёнными сводами центрального нефа. — Ага, в учебнике истории за шестой класс. — Да нет же... В фильме каком-то. — Я знал, что ты любишь старые фильмы, но чтоб настолько... Арсений шикает на Антона, услышав чьи-то шаги, но слишком поздно. Внезапно из-за угла всплывает мужская фигура. Худощавый мужчина в чёрном апостольнике и молочного цвета хитоне, с курчавой бородой и впалыми глазами, недоумённо глядит на нежданных гостей. — Кто вы? — спрашивает монах, и его голос гудит под потолком церкви. — Мы-ы, эм, странники, — неловко отвечает Арсений, перепугавшись. — Заплутали, отец. Монах смеряет их внимательным и недоверчивым взглядом. — Что ж. Коль заплутали, оставайтесь. Храм божий открыт для всех, — звучно говорит мужчина. — А как вас звать, отче? — спрашивает вдруг Арсений. Он не уверен, что это позволительный вопрос, да и вообще, святой ли это отец, и как, нахрен, к монахам надо обращаться — но делать же что-то надо. Вот Арсений и делает, что... что может. — Андрей Рублёв, — следует спокойный ответ. Антон резко закашливается, выпучив глаза. Арсений бьёт его по спине. — Проказа напала по дороге, — извиняющимся тоном лепечет Арсений, чуть пятясь назад. — Помолитесь, братья мои, — смиренно глаголет иконописец. — Вера лечит. И отогреться бы вам. — Конечно, отец. Спасибо. Андрей Рублёв вновь скрывается в глубине церкви, и Антон с Арсением обращают внимание на расписанный им алтарь. Антон тащит Арсения на улицу и приваливается к белой стене, глубоко дыша. — Рублёв? — сипит он. — Тот самый, блять, Андрей Рублёв? — Нас поджарят на праведном огне, — отчаянно шепчет Арсений, возведя глаза к белому небу. — Медиум рейр, — издаёт Антон короткий смешок. — Я не понимаю. Что пошло не так? Все расчёты точные, УЧП до сих пор показывает координаты начальной точки, только мировая теперь, очевидно, другая. Мы были далеко от ямы и могли ускользнуть, но почему-то нас всё равно тянет в неё, как в чёрную, блять, дыру. — Что-то не так в моменте самого перемещения. Я заметил в самый последний момент, у тебя экран... мигнул. Лицо Антона бледнеет и теряет краску. — Покажи свой. Арсений послушно протягивает руку с устройством пространственного проецирования Антону, и тот всматривается в выставленные числа, как вдруг кожа его лица приобретает какой-то невообразимый оттенок. Он судорожно закатывает собственный рукав и смотрит на свой УЧП, но ужас от этого проступает только сильнее. — Арс... Арс, цифры бегут. Арсений ошарашенно смотрит на экран, и координаты торопливо бегут куда-то в таком темпе, что он даже не успевает ухватиться хотя бы за одно значение. Символы слепляются в что-то нездоровое и неразличимое. К горлу подступает тошнота. Арс хватается за УЧП, но Антон перехватывает его руку. — Арс. Мы ныряем, — предупреждает Шастун, и Арсений сглатывает что-то едкое, подкатившее к горлу. Они берутся за УЧП друг друга, кивают и на счёт три проворачивают по часовой. Антон и Арсений в момент проваливаются в отрицательное пространство, идеально белое, и нет совершенно никакого понимания, что с ними происходит. Спина между лопатками немеет от нового толчка. Антон не видит Арсения напротив себя, а только чувствует жжение в каждой клеточке своего тела, и понимает в ужасе, где-то на периферии сознания, что они слишком долго находятся в этом искажённом пространстве, просто неадекватно долго. Чувство такое, словно их медленно расщепляет, хочется кричать и рыдать, но ни один мускул не дёргается, застыв в неестественном положении. Когда их со всей силы впечатывает в землю, они делают глубокие и жадные вдохи и больно хватаются друг за друга. Окружающая реальность раскатывает их по земле чудовищной осязаемостью, такой болезненной после зоны безвременья. Во все глаза они осматривают друг друга, кашляют до боли в горле и груди. Над ними густая тень, почва под руками влажная, сырая даже. Пахнет зеленью и слышны странные утробные звуки. Кряхтя и надрываясь, Арсений отодвигает странный навес над ними. Тут же они понимают, что это гигантских размеров лист какого-то растения. Им открывается вид на густые душные тропики с высоченными деревьями и яркими сочными плодами на упругих кустах. По земле пробегает цветастый жук с переливающейся спинкой и забирается на дерево, растущее рядом. Листья чуть дрожат от громкого рыка и тяжёлого топота. — Блять, это что, — сорванный голос Антона срывается на ор, — динозавры?! В другой стороне тропический лес резко обрывается, и виднеется синий океан и бродящий по берегу неповоротливый трицератопс. В самой воде по самой кромке волн бредёт пара длинношеих гигантских диплодоков, настолько огромных, что от страха скручивает живот. На идеально синем небе стайками кружат птеродактили, отбрасывая на землю угловатые тени. — Бля-я-я-я-я-ять!!! Антон в панике визжит, и Арсений буквально через секунду начинает верещать следом за ним в первородном ужасе. Они задыхаются от страха, их колотит, но они не могут ни прекратить орать, ни перестать таращиться на этих поистине поразительных, пиздец устрашающих, навечно стёртых с лица Земли, существ. Они ступают тяжело, величественно, и как будто бы видят их своим морщинистыми глазами. Арсений тянет лист, укрывающий их, назад, и прячет их в спасительной тени. Они пытаются отдышаться и успокоиться, но получается ровным счётом нихуя. Антон начинает рыдать и хохотать одновременно в безумной истерике, Арсений трясёт его за плечи и бьёт по лицу, но тот всё не может успокоиться. Тогда Арс со всей дури вмазывает ему кулаком в живот, заставляя охнуть и согнуться в три погибели на земле. — Собраться, — хрипит Арсений заученную ещё на первом курсе последовательность действий, — найти безопасное место, произвести вслух проверку техники, выставить координаты, сверить с партнёром, начать отсчёт и совершить перемещение. Антон, повторяй. Повторяй, мать твою! — срывается Арсений. — Собраться! — С-с-собрать... ся... — Есть. Найти безопасное место. — Найти... безопас... сное место... — Относительно есть. Произвести вслух проверку техники. — Произвести вслух... проверку техники. Арсений начинает вглядываться в цифры на тускло светящемся экране УЧП и нажимает на боковую кнопку. Зачитывает характеристики устройства и оценку работы систем. Везде — отлично. Антон, едва ворочая языком, проделывает тоже самое. — Выставить координаты. — Есть выставить координаты... Они дрожащими руками набирают болезненно зазубренные числа. — Сверить. — Есть сверить. Метрика Минковского, альфа: два-ноль-семь-семь, три-семь... три-семь-пять-семь... Они заканчивают перепроверку и крепко хватаются за УЧП друг друга, смотря в глаза. — Я начинаю отсчёт, — решительно говорит Арсений, а все внутренности сжимаются до атома от очередного животного клокотания со стороны океана. — Пять. Четыре. — Три, два, — шёпотом вторит ему Антон. — Один, — говорят они в унисон. Антон подаётся вперёд, припечатываясь к арсовым губам, и они одновременно проворачивают УЧП, зажмурившись до ярких клякс под веками. Тут же их наотмашь бьёт в спину, они влетают в отрицательное пространство. Их тела прошибает невыносимая жгучая боль, но они уже ничего не могут с этим поделать. Даже закричать не выйдет, хотя всё существо будто раздирает в клочья, низводя до мельчайших частиц. Арсений на периферии сознания ощущает губы Антона на своих, так и застывшие в этом положении и словно склеенные сильным ударом при входе в отрицательную зону, но силы покидают его так стремительно, что это ощущение начинает казаться сном уже через сотую долю секунды. Больше он ничего не помнит.***
Когда Арсений открывает глаза, первое, о чём он думает — как же хуёво. Всё тело ломит, пересушенное горло саднит, мышцы будто раздирает изнутри и перемешивает с внутренностями, а кости раздроблены в труху. Голова трещит, в ушах стоит монотонный звон, а картинка слегка размывается по краям бензиновыми кляксами. В комнате темно — с сильной задержкой Арс соображает, что это палата. Современная. Вынырнули-таки. Хочется завопить от радости, но на это просто нет сил. Арс водит взглядом по мебели. Всё стерильно чистое, голубовато-серое, рулонные шторы блэкаут закрыты почти до конца, и лишь из-под низа выглядывает яркая полоска солнечного света. Комната совсем небольшая, почти всё место в ней занимает массивная больничная койка, высокая спинка которой плавно перетекает в навес, а правый бортик расширен до небольшой подставки-тумбочки с несколькими сенсорными кнопками: вызов медсестры, регулирование положения и подсветка в навесе. Сбоку у стены стоят два кожаных кресла, обитые светло-серой кожей, по другую сторону — матовый белый шкаф. Прямо напротив койки висит прозрачный экран телевизора, плоский пульт от которого лежит на тумбочке, а в углу уместился небольшой белый стол с изогнутыми ножками и придвинутым к нему круглым стулом на колёсиках. Арсений пытается вглядеться в слабо горящие голубым светом цифры на выключенном экране телевизора, но не может рассмотреть ни дату, ни время, ни даже температуру на улице — картинка жутко расплывается. Он лежит какое-то время абсолютно без движения и привыкает к ощущению спокойствия и полной тишины: палата явно была звукоизолированна, отчего слух Арсения ничего не раздражало. Интересно, Антон сейчас тоже в больнице? Он уже очнулся или всё ещё лежит в отключке? Арсений чувствует, как ноет что-то между рёбер, и тяжело вздыхает. Ему очень хочется сейчас подорваться и разыскать Антона, обнять его, крепко-крепко, чтоб у самого руки заболели, прижаться к его колючей щеке своей и прошептать, что всё у них хорошо. Всё получилось, они молодцы, и хуй с ним, с экзаменом. Но Арсений слишком слаб, и все эти желания так и остаются неосуществлёнными. Он едва отрывает руку от матраса и тянется к сенсорной панели сбоку. Кружочек с символом человечка вспыхивает белым светом, и Арсений тут же роняет руку на постель. Через четверть минуты матовая дверь в палату плавно отъезжает в сторону, пропуская медсестру в больничном халате. Её светлые волосы собраны в тугой хвост, на груди пластиковый бейджик. Арсений не видит букв, пока она не подходит почти вплотную: младшая медсестра Сысоева Н.А. — Доброе утро, Арсений Сергеевич. Как вы себя чувствуете? — бодро интересуется девушка. — Воды, — хрипит вместо ответа Арсений. — Ой! Конечно, сейчас, — суетится медсестра. Она открывает шкаф и торопливо достаёт оттуда пластиковую бутылку воды и одноразовый стаканчик. Медсестра подносит почти полный стакан к губам пациента, и Арсений начинает жадно пить, медленно привыкая к неприятным ощущениям в горле. Он выпивает ещё три стакана, прежде чем заговорить с медсестрой. — Который час? — Без пяти двенадцать, — отвечает девушка, взглянув на экран. — Вы плохо видите? — Расплывается всё... — Ничего, это нормально, пройдёт буквально через пару дней. Сейчас я позову врача, он вас осмотрит. Пока я не ушла, может, вам что-нибудь нужно? — Да, пожалуйста, э-э-э... — Надя, — услужливо подсказывает медсестра, широко улыбнувшись. — Скажите, Надя, а какое сегодня... число? — Двадцать шестое июня. Вы пробыли без сознания всего пару дней, не переживайте. С вашими перегрузками это сравнимо с чудом. — А... а Антон? — севшим голосом спрашивает Арс, чувствуя, как в горле снова пересыхает. — Ваш напарник ещё не очнулся. Арс сглатывает и кивает. Липкая паника скукоживается в груди. — Я позову врача? — Да, конечно, — вяло соглашается Арсений, взглядом утыкаясь в свои колени, скрытые шершавой простынёй. Совсем скоро приходит доктор, осматривает Арсения и расспрашивает о самочувствии. Арс чувствует себя подопытным кроликом: тем более, что доктор почти не отвечает на вопросы, а только спрашивает сам — и хоть это его работа, Арсений хочет немного... ясности. Со зрением действительно какие-то проблемы: врач не заглядывает вперёд, но высказывает опасения, что это может аукнуться в дальнейшем. В остальном никаких проблем не обнаруживается, и Арс облегчённо выдыхает. Наденька — так звал медсестру доктор — говорит, что уже оповестила родных Арсения о его приходе в себя и что, возможно, они успеют навестить его в приёмные часы. Это немного радует, но всё-таки Арс как-то... не совсем хочет их видеть сейчас, да ещё и в таком состоянии. Мама распереживается, это совсем нехорошо. Да и их будто бы слишком... много. Не количественно, а в смысле... в жизни. Однако, к большому арсову удивлению, через сорок минут в палату влетает не перепуганная мама и строгий отец, а несуразно-дурацкий, родной Серёга. Халат на нём надет как-то набекрень, хвостик растрёпан, глазки бегают. Он видит Арсения, плечи его опускаются, а на губах расплывается улыбка. — Ну ты и пиздун, блять, — выдыхает Серёжа и тут же, пододвинув кресло к койке, садится рядом с Арсом. — И тебе привет, — широко улыбается Арсений. — Я бы тебя ёбнул, но тебе и так не очень. Хотел притащить чё-то вкусного тебе, но всё в приёмной изъяли, прикинь? — низко тараторит Матвиенко. — Ну вы с Шастом намутили! — Ты откуда знаешь? — удивляется Арсений. Серёга, хоть и учится в том же МНКИ, но совсем на другую специальность, и с ребятами с пространственно-временного почти не пересекается. Однако откуда-то всё и всех знает, блин — сам Арсений так не хочет, но со стороны будто бы прикольно. — Птичка напела, — закатывает глаза Матвиенко. — Ну спросил у Поза, он же из ваших, пэвэшников, да ещё и друг Антона. Он поузнавал, что смог. Говорят, там жёсткий швах был, то ли неисправность какая, то ли что. Поз сам на очке, вон, караулит, пока Шаст очнётся. Вы как очухаетесь, вас сразу в институт отправят, к Воле, отчёт писать по всей этой шняге. Да и в общем, послушать хотят, что там у вас было. — И что, прям совсем ничего не известно? — хлопает глазами Арсений. — Ну, — мнётся Серёжа, покручивая браслет на запястье, — разве что чуть-чуть. Это может быть слух, но... — Но? — настаивает Арсений, даже чуть приподнимаясь. — Но это совсем жесть. Кто-то там сказал, что УЧП похерились. Прям жёстко, со всеми вытекающими. — С чего ты взял? — мрачно спрашивает Арсений. Серёжа уводит взгляд в сторону. — Ребята, которые ждали своей очереди на сдачу, видели, как вас увозили, — неуверенно начинает Серёжа. — И вы, типа... грязные все были. В рубашках каких-то старомодных, босые. — Что? — бледнеет Арс и вцепляется пальцами в простыню. — Ага. Воля почти сразу в деканат послал, за экстренной, там такой переполох был, мама не горюй. Вот ты мне скажи сейчас, — взволнованно говорит Серёжа, — вас люди там, в прошлом, видели? — Видели, — сипит Арсений почти беззвучно. Серёжа цыкает и потирает переносицу, сжимая кожу пальцами. — Значит, правильно Поз говорил, — бормочет он и поднимает взгляд обратно на друга. — Он подумал, что у вас УЧП частично до заводских установок слетели. Они старые совсем, износились, и так коротнуло, что ли, их, не знаю, раз прошивка УЧМ вылезла. Короче, не проекции ваши в прошлом были, а вы сами. Целиковые. Но это только предположение! — тут же вскидывается Серёжа, видя, как смертельно побледнел Арсений. — Я не знаю, как там было. Если всё так, то вам пиздецки повезло выбраться самостоятельно. И это главное, в общем. Живы, целы, а за героическое возвращение ещё и автомат поставят. Одни плюсы. Серёжа слабо смеётся, и Арсений качает головой. — Ты сам как? — тихо спрашивает Серёжа, во взгляде которого проглядывается очевидное беспокойство. — Сойдёт, — шёпотом срывается с губ Арса. — Там было круто, Серёг. Я тебе потом расскажу, там... много всякого. И хорошего, и плохого. — Но хорошего больше? — ухмыляется Матвиенко. — Хорошего больше, — Арс издаёт короткий смешок и кивает. — Конюх был, жесть на тебя похож. Забавный тип. — Уверен, со мной не сравнится. — Конечно, — фыркает Арс и прищуривается. — Я ещё динозавров видел, прикинь. Серёжино лицо вытягивается неестественно сильно, а челюсть отвисает к полу. Он выпучивает глаза и откидывается на спинку кресла. — Ты шутишь, — неверяще говорит он. — Не-а, — ехидно улыбается Арсений. — Внатуре видел. Гигантские пиздец, я чуть со страха не помер. — Ебанись, — хохочет Серёжа и протирает лицо рукой. Арсений и сам начинает смеяться. Ему очень приятно, что Серёжа к нему пришёл: Арсу всегда кажется, что он недостаточно друг для кого-то, недостаточно внимательный и понимающий. Они с Серёжей уже давно общаются, где-то со второго курса, но всё же это... приятно. Просто приятно, немного трогательно и жутко тепло. Арс ему благодарен, но не знает, как вставить это в продолжающийся беспечный разговор. И он, конечно, сохранит это большое спасибо-чувство в своём сознании и обязательно, чуть позже, Серёже о нём скажет, передав почти в первозданном виде, потому что просто не может оставить его без благодарности. Когда Серёжа уходит, палата неожиданно сильно пустеет. Такая тесная до этого, она вдруг становится пустынной и огромной — стены словно отодвинулись друг от друга, оттолкнувшись, как магниты с одинаковым зарядом. Арсений даже включает телевизор, который никогда не смотрит дома, и хихикает над каким-то юмористическим импровизационным шоу. Это забавно и навевает воспоминания о том, как в детстве он хотел стать то ли актёром, то ли комиком, то ли всё сразу — в детстве тяжело выбрать между чем-то одинаково заманчивым, — пока мысли о путешествиях во времени не заполонили всё его существо. Хотя иногда Арсу кажется, что без этого было бы спокойнее и проще. Как пилотам тяжело быть оторванными от земли, так хронопутешественникам сложно быть оторванными от времени. Всегда хочется обратно. И не обязательно к своему, к нужному, лишь бы к одному конкретному, твёрдо и устойчиво. Но вот он здесь, и деваться больше некуда. — Арсюша! Арсений резко поворачивает голову в сторону материнского вздоха, и перед глазами на секунду темнеет. Мама влетает в палату и падает Арсению на грудь, пока отец степенно заходит внутрь, задвигая дверь. Арс силится её обнять, но лишь роняет руку на вздрагивающую спину. — Слава богу, живой, сыночек! — Мам, да что со мной будет, — смущённо бурчит Арсений. — Тань, ну правда, — пытается успокоить её отец. Мама отстраняется от сына и торопливо вытирает щёки от слёз. Они садятся в кресла, и мама пододвигает своё почти вплотную к койке и крепко сжимает ладонь сына обеими руками. — Ну как ты, Арсюш? Как себя чувствуешь? Что-то болит? Мы так волновались, боялись, что ты в себя не придёшь ещё долго, а ты вот как! Долго ты там пробыл? Когда очнулся? — Мам, мам, потише, — мягко останавливает её Арс, — я не знаю, на что мне отвечать. — Конечно, прости-прости, что-то я перенервничала. Мама истерично хихикает и крепче стискивает руку Арсения. Вопросы она не повторяет, и Арс не понимает, действительно ли она про них так быстро забыла, или просто изначально не хотела знать ответы. Отец кладёт широкую ладонь на её острое плечо. — Есть что-то, о чём мы должны беспокоиться? — тяжело спрашивает он. Арсений немного сжимается и едва удерживается от того, чтобы не сморщиться. Это удобная формулировка: проблемы со здоровьем или жопа с институтом и, как следствие, профессией — всё одно. Отец не уточняет, и Арсения это бесит. — Пока нет, — сдержанно отвечает в итоге он, коротко облизнув губы. — Надеюсь, так и останется? — спрашивает отец, приподняв брови. — Серёжа, — осуждающе шепчет мама, дёрнув рукой. Арсений не отвечает и просто молча смотрит на родителей, наклонив голову набок. Иногда он абсолютно не понимает, как они оказались вместе, но зато они друг друга, вроде бы, любят, а Арсению больше и не надо. И его они, безусловно, тоже любят, просто иногда немного... по-своему. — Я рад, что вы пришли, — говорит Арсений тихо. Родители улыбаются почти одинаково, и Арс зеркалит их улыбки в ответ. — Ну конечно, Арсюш! Конечно. Мама подносит его руку к губам и кладёт на свои колени, скрытые атласной синей юбкой. — Мы рады, что всё обошлось. Да, Серёж? — Иначе и быть не могло, — говорит папа и неожиданно усмехается, хитро усмехнувшись. — Да, боец? Арсений смеётся, чуть прищурившись, и кивает. Перекличка из детства заставляет расшевелиться внутри что-то тепло-ностальгическое. — Так точно, отец.***
— А-а-арс, ну ты скоро? Антон запрокидывает голову назад, упираясь затылком в спинку дивана. Из ванной доносится недовольное ворчание, и Шаст закатывает глаза и усмехается, вытягивая ноги вдоль разложенного дивана, край которого стоял впритык к стене. В его квартире не так много места, особенно если ты почти два метра ростом. Откровенно говоря, квартира пиздец тесная, но снять что-то в Москве, рядом с институтом, да ещё и недалеко от метро за подъёмную для студента цену можно только эти ебучие девятнадцать квадратных метров. Но Антон свыкся быстро, он не привередливый, а вот Арс с непривычки каждый раз, когда приходит к нему в гости, собирает все углы. Шасту нравится, как выглядит Арс в его квартире — в его доме. Пару раз он даже оставался на ночь (но почти всегда уходил домой, чтобы работать над дипломом: Шаст уже защитился, а у Арса защита только в середине июля), и тогда Антона вообще размазывало от вида сонного домашнего Арсения. Его хочется беспрерывно тискать, обнимать и зацеловывать, и Антон не любит себе в этом отказывать. — Я тут! Арсений с разбега прыгает на диван рядом с Антоном и целует парня в щёку, обняв поперёк живота. Антон ерошит его пушистые волосы и чмокает в лоб. — Что смотрим? Сегодня твоя очередь. — Да ну, тебе всё равно не нравится, — фыркает Арсений и приглаживает чёлку. — Во-первых, не всегда, а во-вторых, ты опять хочешь втюхать мне какое-то старьё под соусом великого кина? Арсений пихает Антона в бок, и он охает от неожиданности. — Не ты ли говорил мне, что хотел бы жить в двадцатых годах? — Антон неопределённо мычит и пожимает плечами. — Мне про этот фильм бабушка рассказывала. Он не супер известный был даже в то время, но вот... вот. — Блин, да что ты в очках всё таскаешься, — Антон вдруг хихикает и снимает с Арса очки в чёрной оправе. — Тебе же только вблизи плохо видно, нет? — Да привык уже, не замечаю, — Арсений морщит нос и забирает очки у Шаста, чтобы отложить их на столик. — Так тупо увидеть динозавров и посадить зрение. — Насмотрелся уже, — Антон прижимает Арсения ближе к себе, чуть задирая его лимонную футболку. — О чём твой фильм хоть? — Развод глазами ребёнка. Шаст удивлённо смотрит на Арсения, но тот уводит взгляд. — Там типа конец девяностых, Россия и Штаты, в общем, прикольно. Русский фильм. «Скажи ей» называется. Антон пожимает плечами и обращается к голосовой помощнице. Квартира погружена в приятный полумрак, и свет исходит только от экрана телевизора. Антону нравится ощущать тепло Арсения под боком и пальцами перебирать волосы на его воробьиной макушке. Фильм и правда прикольный, хотя Антону и кажется каким-то странноватым. И герои его бесят. Местами он даже слышит слова своих родителей, и от этого становится неприятно и не по себе: когда его родители развелись, он был в девятом классе, и эта тупая делёжка ребёнка не обошла стороной и его. Но, кажется, это переживают почти все дети в такой ситуации. Вечный русский менталитет, хули. Арсений же под конец вообще носом шмыгает, хотя он не из тех, кого можно так легко растрогать простеньким фильмом. Да и семья у него образцово-показательная, полная. Антон чуть хмурится озадаченно, но не отвлекает Арса, мягко поглаживая его плечи, успокаивая. Ближе к финалу Антон даже чуть взгрустнул, мысленно прокручивая воспоминания из своей жизни. Когда фильм заканчивается, они какое-то время лежат молча, погружённые в свои размышления, после чего обсуждают впечатления. Особенно их зацепила мать: Антона она бесила чисто из принципа, а Арс пытался её и оправдать, и зачмырить за уебанские поступки одновременно. Совсем скоро Антон уползает в ванную, сполоснуться в душе, почистить зубы и отрубиться наконец. Когда он возвращается в кухню-спальню-гостиную-столовую-кабинет, — словом, единственную жилую комнату в квартире, — Арсений что-то читает в своём телефоне, но тут же откладывает его в сторону и, чуть прищурившись, смотрит на Антона. Шаст падает в его объятья и подминает парня под себя — теперь уже официально его парня, прям с концами, точно-точно. Он лениво целует Арсения и щекочет только-только отросшей щетиной. Арс сдавленно хихикает и кусает его за кончик носа. Антон заглядывает в его влажно блестящие глаза, цвет которых почти не различим во мраке комнаты. — Хочешь переехать ко мне? — Чего? — прыскает Арсений, но, заметив, что Антон говорит абсолютно серьёзно, сразу же тушуется. — Антон, ты чего?.. — Хочу жить с тобой, — просто заявляет Антон. — Думаю, переезжать к твоим родителям херовая идея, а вот тебе ко мне явно легче. Да, тут тесновато для двоих, но скоро мы на работу устроимся, найдём вариант побольше и получше. А до тех пор поживём тут. — Ша-аст, — тянет Арс то ли умилённо, то ли испуганно, то ли настороженно. — Не хочешь? — чуть расстроенно спрашивает Антон, но Арсений тут же обхватывает его лицо ладонями. — Что ты! — горячо восклицает он. — Хочу, правда, очень хочу! Но это... тяжело. Съехать от них, понимаешь? — Мы решим это вместе, если хочешь. — Они не отпустят, — качает головой Арс, грустно улыбнувшись. — Ну не на привязи же они тебя держат. Тебе уже двадцать четыре. — Да не в этом дело, — нетерпеливо говорит Арсений и вздыхает. — Это же как снежный ком. Как платить, где я буду работать, как выглядит квартира, с кем я буду жить, кто ты для меня, и прочее, прочее, прочее. — Я не настаиваю, Арс, — мягко улыбается Антон, переплетая их с Арсением пальцы. — Просто подумай об этом. Арсений молчит, разглядывая спокойное лицо Антона в темноте, вздыхает и осторожно прижимается к уголку его губ своими. — Подумаю. Антон поправляет тёплое одеяло на них и обнимает Арсения, устроив подбородок на его макушке. Сердцебиение выравнивается, и в этой конкретной координате на плоскости пространства-времени ни Антона, ни Арса не беспокоит ничего, кроме настоящего. — Спокойной ночи, Арс. — Сладких снов, Шаст. Антон гладит прохладный затылок, Арсений щекочет носом широкую грудь. И пока сегодня ещё не стало вчера, они спокойно выдыхают, ведь будущее наступит только завтра.