Цирк зажигает огни. Со стороны публики раздаются громкие аплодисменты и радостные крики. В воздухе витает запах яблок в карамели, попкорна, ванильного мороженого и мыльных пузырей. Рядом с родителями весело смеются дети. Звучит громкая яркая музыка. Весёлая.
Фальшь.
Свет фокусируется на крошечной фигурке, выходящей к канату. Белые волосы от света прожектора кажутся обычными желтоватыми, будто ребёнок – очень светлый блондин. И всё было бы хорошо, но кожа была почти идентична волосам по цвету, и это разбивало всю иллюзию на осколки. - Мамочка, а почему у акробата волосы белые? - Он болен? - Прокаженный…. - Уродец! - Смотри, милый, если будешь себя плохо вести – станешь таким же… Ребёнок встал на канат, расставляя руки в стороны. На нём пёстрый широкий костюм, не дающий рассмотреть фигуру канатоходца. Зал замирает. Ребёнок встаёт на руки, немного проходит на них, после чего делает колесо и вновь оказывается на ногах. Трюк. Трюк. Ещё трюк. Бессмысленный цикл, повторяющийся из раза в раз. В ушах звучит треск каната под ногами. Осечка – смерть. В мире цирка нет права на ошибку. Либо ты выполняешь трюк правильно, либо летишь вниз. И тебе повезло, если свернёшь шею. Если нет – будешь брошен, как мусор, со сломанными руками или ногами. Цирк не лечит. Ошибся – сам зализывай раны. Будешь жаловаться – познакомишься с плетью хозяина цирка. Новая ошибка. Цикл замкнулся. За ним следят сотни глаз. Явление абсолютно привычное, беспощадная рутина. Из дня в день, из месяца в месяц, из года в год. А было ли что-то иное?Есть ли мир за пределами цирка?
Выступление завершается, канатоходец сходит с линии смерти. Снова жив. Какая удача. Толпа ликует, хлопки ладоней становятся громче, кто-то свистит. Взгляды пропитаны насмешкой, чьи-то - брезгливостью. Гори оно всё огнём.Достаточно ли ты сегодня постарался?
Мир пепельный. В цирке никогда не восходит солнце. Плюс? Минус? Скорее потрескавшаяся гармония. Шаг в любую сторону - всё развалится на кусочки. Как весело. Смех сворачивается комом в горле. Жаль, что он не шут. Выбора не было. Прошлый канатоходец сломал себе шею на репетиции, лишая Арлекина его законной должности. Какая жалость. Если бы он не был ублюдком, то ребёнок бы даже расстроился. Под ногой трещит балка лестницы. Обветшалая сотню раз покрашенная древесина едва выдерживает даже вес маленького детского тела. Что же. Видно хозяин думает, что канатоходцы бесконечны. Или бессмертны. Или очень удачливы. Кто его знает. Ступенька. Ещё одна. Земля приближается. Сегодня он не умер. Жаль? Завтра начнётся новый оборот этого бесконечного колеса. Залезть - пройтись - слезть. Улыбайся чаще, никчёмный мальчишка. Солнце тебя ненавидит, так почему ты думаешь, что оно осветит твою жизнь? - Сегодня ты не заслужил еду, уродец. Неужели ты думал, что твоё кислое лицо будет радовать зрителей? Хозяин ждёт тебя перед отбоем. Твою спину снова разукрасят, никчёмность. - Злобно смеётся один из акробатов, являющийся близким другом хозяина цирка. Не заслужил, так не заслужил. Не то, чтобы это было чем-то внезапным. Пока перед глазами не темнеет от голода, а голова не начинает кружиться от любого движения, всё хорошо. Даже если желудок по ощущениям уже переваривает сам себя. Сопротивляться - себе дороже. Интересно, а он сможет улететь, как воздушный шарик, сдутый ветром? Снять костюм - надеть свою одежду (называть так эти лохмотья откровенно не хочется, но когда у него был выбор) - смыть грим. Ещё один цикл. Движения отточенные, привычные настолько, что сделать их можно даже с закрытыми чёрной плотной повязкой глазами. На него из разбитого зеркала пустыми мёртвыми глазами смотрит мертвецки бледный ребёнок. Белоснежные волосы неаккуратным ёжиком опутывают почти такого же оттенка кожу. Уродец. Радуйся, что тебя приютили хотя бы здесь, никчёмный, раз собственные родители даже не продали в цирк, а отдали даром, словно ты не человек, а сломанная игрушка, которую зажиревшие богачи решили подарить детям в приюте. Бледные губы трогает слабая улыбка. Из цикла нет выхода. И из цирка тоже. Сбежишь - найдут, а если и не найдут, как жить будешь, раз тебе даже нельзя будет выйти из тени, чтобы не умереть от солнца или не попасться на глаза циркачам? Ночью по улице никто не ходит, а бродяг ты даже не ограбишь - будто бы у тех были деньги. Им дай бутылку рома, больше ничего и не нужно. Жалкое зрелище.Хозяин зовёт.
От чужих ударов тонкая бледная кожа расходится, словно масло под горячим ножом. Один. Два. Три. Это бы было дико больно, если бы не происходило каждый день на протяжение многих лет. Точнее, в течение всей осознанной жизни. Семь. Восемь. Хозяин сегодня зол. На что? Он успешно завершил трюк. Впрочем, ребёнок и так знает ответ на этот вопрос. Он просто уродец, вот и вся причина. И этого, на самом деле, достаточно. Одного человека - хозяина, мало для статистики, но так считает каждый член цирка. И пришедшие гости тоже так считают. Так что нет смысла ни удивляться, ни злиться. В этой жизни вообще нет никакого смысла. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать. По бледной коже стекает яркая кровь, бёдра приобретают фиолетовый оттенок. Фиолетовый. Этот цвет с ним всю жизнь. Цвет его боли, единственное, что напоминает, что он живой. Он любит фиолетовый цвет. Восемнадцать. Девятнадцать. Перед глазами всё мутнеет. Всё же больно. Это настолько очевидно, что все попытки обмануть себя кажутся совсем жалкими. Из прокушенной губы тёчет кровь, красивой линией огибая подбородок. Плакать нельзя. Кричать тоже. Терпи всё молча, уродец, ведь ты заслужил. Двадцать. Хозяин отряхивает трость от крови и ставит обратно в ведро. Ребёнок встаёт, его покачивает из стороны в сторону, а шаги даются с диким трудом. На сегодня он свободен. Взгляд хозяина сочится презрением и брезгливостью, а голос слышится через плотную пелену, слова разобрать невозможно, но он и не хочет этого делать. Зачем? Ничего нового он не услышит. Надо дойти до своей комнаты. Может ему повезёт и завтра его не тронут. Впрочем, где он, а где везение? Мир пепельный. Скалл просыпается резко, судорожно вдыхает воздух, сжимая в кулаке горловину пижамы, оттягивая её вперёд, отделяя от кожи. Дышать, надо дышать. Лёгкие сжимаются от боли, а с губ срывается тихий хрип. Благо, что на столе стоит стакан воды и какие-то таблетки, в аптеке названные успокоительными. Парень пьёт, не задумываясь ни о рецепте, ни о дозе. Казалось бы, прошло столько лет, но ничего не меняется. Скалл едва находит в себе силы встать с кровати и выйти в ванную комнату. На часах три ночи. Ноги едва держат, Облако доходит до нужной комнаты на чистом упрямстве. Ледяная вода льётся на обёрнутые перчатками ладони. Скалл поднимает взгляд. На него смотрит отражение. В глаза цвета облачного пламени смотрят практически бесцветного голубого цвета. Стараешься забыть прошлое? Ты жалок, Скалл. Пламя внутри бунтует, а сам каскадёр шипит, замахивается на зеркало, но с трудом заставляет себя успокоиться. Портить имущество донны Луче было некрасиво. Скалл с трудом сглатывает слюну, касается блестящей глади, что удаётся ему с небольшим усилием - он не понимает расстояние между ним и предметом. У монокулярного зрения, к сожалению, есть свои минусы. Надо бы лечь спать обратно. Кошмары - ничто. В конце концов, это меньшая из возможных проблем. По крайней мере рядом с ним нет желающего пристрелить его Реборна. Киллер лишь подкрепляет мысль о том, что солнце пытается убить каскадёра. Иронично, на самом деле. Тот, кто должен был исцелять - ранит, то, что должно было радовать - сжигает. Возможно в прошлой жизни каскадёр был нацистом, толпами сжигающим людей в концлагерях, потому что других причин тому, почему мир так сильно ему мстит, он не представляет. Скалл иногда задумывается о том, каким бы было его имя, если бы матушка удосужилась ему его дать. Генрих? Харальд? Может быть Хильберт... Как раз соответствовало бы. Жаль, что у каскадёра имени нет, только цирковая кличка, которую не использовали даже в цирке никогда, кроме представлений, и приевшееся прозвище, полученное в байкерском клубе и которое было доработано его продюссером. Хотя, всё же не так плохо? Сейчас он не на улице, он живёт в большом богатом доме, у него есть своя комната и еда. Раньше было хуже, поэтому выпендриваться Облако не собирается. Интересно, расстроился ли продюсер, когда Скалл де Морт пропал без вести? Впрочем, незаменимых людей нет. Скалл ещё раз умывается, обливает лицо ледяной водой, после чего устало прислоняется лбом к поверхности. Мерзкая ситуация. На щеке чуть выше пластыря виднеется след от недавнего ожога. Надо будет обновить запас солнцезащитного крема, потому что пламя не всегда успевает заживить повреждённую кожу. Сказываются плохие концентрация и контроль. Сильнейшее Облако, как же. Лар подходила на эту роль куда больше, даром, что это было её побочное пламя. Надо идти лечь спать. Хотя, зачем? Собственное пламя поддерживает тело до последнего, в целом от переутомления он не умрёт, даже от мигреней, скорее всего, страдать не будет. Но сонливость не отпускает, борясь в глубинах подсознания со страхом кошмаров. Скаллу не хватает адреналина. Хочется сесть на байк и уехать куда-нибудь, где его никто не найдёт, но такого места не существует. Шахматоголовый найдёт его везде, если захочет. Надо будет узнать его имя, а то обращаться к такому существу по нелепому прозвищу...Странно, наверное? Хотя, что может говорить Скалл, у которого и вовсе нет никакого имени, кроме пары прозвищ? Каскадёр доходит до кровати, куда буквально падает. Комната встречает его полумраком, который окружает её постоянно. Ночью из-за отсутствия солнца, днём из-за того, что это самое солнце закрывают плотные тёмно-фиолетовые шторы. Завтра его ждёт новый день. Рутина его преследует. Из цикла сон - выступление - наказание - тренировки - сон он перешёл в точно такой же, но без наказаний и с отсутствующим ограничением по еде (которое ни на что не повлияло, потому что привыкший есть раз в несколько дней подросток так и не смог поменять свои привычки), а теперь в круг сон - задания - сон, который стал гораздо более скучным, чем остальные. Больше всего ему нравился второй. Тогда он и стал бессмертным каскадёром, узнал про фиолетовый огонёк и упивался постоянным адреналином в слепой надежде, что один из трюков окажется последним. А ещё белоснежные волосы и мерзкие глаза с радужками полупрозрачно голубого цвета окрасились в его любимый цвет. Тот цикл был прерван, когда к Скаллу пришёл шаман с "предложением, от которого невозможно отказаться". Кто же знал, что "невозможно отказаться" было прямым запретом. Но Шахматоголовому можно было отдать должное - он действительно попытался привлечь внимание каскадёра. Скалл никогда не был идиотом, он быстро понял, что от него мало что зависит, поэтому просто сказал условия, которые были ему наиболее удобны: круглая сумма денег, безопасное убежище, о котором будет знать только он и шаман, помощь с оформлением паспорта и уничтожение выживших в пожаре членов цирка. От последнего пункта, впрочем, он тут же отказывается - убьёт их сам, раз уж теперь он будет тесно связан с криминалом. А ещё он просит вкратце объяснить ему реалии мафиозного мира, чтобы он не сдох на первом же задании. Не то, чтобы он был против, но Скалл предпочёл бы умереть не такой жалкой смертью. На задании так десятом - сколько угодно, но не раньше. Шаман пожимает плечами. Для него требования Облака - детский лепет, когда ребёнок хочет игрушку, такие ничтожно маленькие, что он проявляет некую щедрость - налаживает систему безопасности такую, что его не найдёт даже другой Туман, рассказывает об Омерте и протягивает банковскую карточку и номер счёта в банке. Скалл хочет в своё убежище, но Шахматоголовый намекнул на то, что сейчас ему лучше посидеть в особняке с остальными мафиози. Эта идея парню не очень нравится, на самом деле, но в жизни каскадёра от его мнения зависело настолько ничтожно маленькое количество событий, что Облако просто молчит и плывёт дальше по течению событий. Собственное пламя уже не сопротивляется, лишь отвечает возмущёнными всполохами при каждом удобном случае, вызывая очередными насмешками со стороны семпаев. Семпаи... Скалл, возможно, сам виноват. Нет, он точно сам виноват. Маска весёлого дурачка, тщательно сконструированная продюсером, намертво прилипла к лицу, делая из каскадёра действительно тупого гражданского. Неудивительно, что остальных мафиози это раздражало ещё с момента первой встречи. Тогда лишь донна Луче улыбнулась слегка надломленной улыбкой, словно она знала что-то, чего не знали остальные, постаравшись пододвинуть тарелочку с пирожным ближе к Облаку. Скалл заботу оценил, даже запихнул в себя половину сладости. Остальные же мафиози встретили его взглядом, полным презрения и раздражения. На самом деле, это вызвало тогда только чувство спокойствия. Всё на своих местах. Лакей? Сколько угодно. После стольких лет жизни с исполосованной в мясо за то, что он допускал мельчайшие ошибки, спиной ему было абсолютно не сложно заварить кому-нибудь чашку кофе или чая. Шестёрка? Почему бы и нет? Где гарантия того, что они не используют на нём своё пламя, если он будет сопротивляться? Беспомощный гражданский? Конечно. В этом была доля истины, потому что Скалл был тем, кто никогда не убивал, никогда не держал в руках огнестрел и абсолютно не умел пользоваться собственным пламенем осознанно в сражениях. Все их пинки и тычки были... ничем. Буквально ничем, Скалл их попросту не ощущал - нервные окончания привыкли к куда более сильной боли, поэтому он относился к ним безразлично, не воспринимая это уже даже как унижения. Нелестные клички уже не отзывались болью в груди лет так с... семи, наверное? Может даже раньше. Скалл не помнит, чтобы в цирке когда-либо его называли иначе, как "больной" (что, в прочем, было в какой-то степени правдой - не могло у нормальных людей быть настолько хрупкой и бледной, мерзкой, кожи), "ущербный" или "уродец". Будучи ребёнком, каскадёр искренне думал, что "урод" - его имя. Поэтому сейчас все слова о шестёрках, лакеях и гражданской жизни воспринимались абсолютно нейтрально. Скалл сильнее зарывается в огромное одеяло, сбивает его в комок, сжимая источник тепла между ног, пряча в него же лицо. Надо спать. Завтра будет новый день.