Истории неназванного мира

      Конь подо мной был рыж, а мои буйны кудри, скрытые капюшоном, — черны, хотя матушка утверждала, что на солнце в них загораются золотые искры. Вот чего-чего, а солнца все три дня, что я в пути, почти не было, всё какое-то влажное марево в воздухе и тяжёлые тучи в небе, такие низкие, что, кажется, цепляются своими полными воды брюхами за макушки деревьев.       Припасы подошли к концу — я, непривычный к долгим переездам, не рассчитал, что в дороге, на свежем воздухе, хотеться есть будет сильнее, чем в матушкином доме, поэтому вяленого мяса и хлеба уже не осталось. Порылся в сумке, нашёл какой-то вялый огурец, зубами отделил от него горькую гузку, сплюнул её в ладонь и подставил под мягкие лошадиные губы. Конь вежливо принял угощение, я вытер ладонь о штаны и принялся грызть оставшуюся часть огурца. Хотелось, конечно, чего-то более существенного, но цель моего путешествия уже была близка.       Башня, тёмная и зловещая, возвышалась на опушке леса, оставалось только пересечь поле под противно накрапывавшим дождём. Я надвинул капюшон ещё ниже, скрывая жёлтые с вертикальными зрачками глаза, и чуть тронул каблуками бока коня, подгоняя.       Внутри оказалось ожидаемо темно. Я сделал пару шагов от порога и остановился, ожидая, когда глаза привыкнут: в темноте видел сносно, но смена освещения оказалась слишком резкой. В воздухе пахло чем-то вроде сухой пыли или сухих листьев, в целом было довольно прохладно, но всё равно теплее, чем на улице, и я снял перчатки и капюшон. На первый взгляд башня безмолвствовала, но я знал, что он здесь.       — Не думал, что у тебя тут надётся куда коня привязать да чем его накормить, — начал светскую беседу. Прислушался, даже дыхание затаил, кажется, даже сердцебиение замедлил, лишь бы стук крови в ушах не мешал услышать, как подкрадывается…       Шурх. Шурх. Едва слышный шорох, едва ощутимая вибрация поверхности пола. Но ещё слишком далеко. Пальцы безотчетно коснулись рукояти меча.       — А у тебя и доброго овса достаточно оказалось. Ждал гостей? Вот спасибо, спасибо, подготовился. Только, гляжу, свечей не зажёг. Темновато, — продолжал я, надеясь, что мой голос не слишком дрожит. Все мои чувства были напряжены до предела, я подобрался, готовясь в любой момент отражать удар, и удар последовал.       Из темноты появился длинный мощный хвост, покрытый чёрной с золотым отливом чешуёй, и едва не отбросил меня в стену. Я перекатился, быстро вскочив на ноги, даже не сбив дыхание. Хвост исчез так же стремительно, как и появился. Глаза мои худо-бедно привыкли, и удалось различить в темноте выстроенные в ряд колонны в обхват немногим больше человека, уходящие куда-то ввысь. И что он с ними делает, вместо лестницы использует?..       — Так-то ты гостей встречаешь? Мы, между прочим, не виделись уже лет пятнадцать, если не больше.       — Семнадцать, — наконец-то он подал голос, точнее, даже не голос, свистящее шипение достигло моих ушей, и облегчение, затопившее меня, едва не ослабило мою бдительность. Пока ещё неясно, чем закончится разговор, нужно быть начеку. Теперь, определив, где он находится, я медленно и осторожно двинулся в ту сторону. Нужно было ухватиться за ниточку разговора, потянуть, размотать весь клубок, мои мысли прыгали хаотично, и никак не получалось сосредоточиться.       — Прости, тебе явно виднее, ты ведь коротал их здесь в одиночестве, — глупая промашка. Не смог удержаться от язвительного комментария и получил ещё один удар хвостом; в этот раз он уже не щадил, и я увернулся только в последний миг, тяжело дыша.       — В одиночестве! После того, как вы меня прогнали! — если бы голос мог быть осязаемым, он сочился бы ядом, да так, что аж капало бы. Я с трудом подавил желание стукнуть себя по лбу. Дурак безмозглый. — Ты жил там, со всеми! Счастливой, нормальной жизнью!       Я на миг зажмурился. Счастливой, нормальной. Как же, постоянные оплеухи, постоянные драки, пока не выучился стоять за себя, «змееныш» в глаза и тем более за глаза, жуткое чувство негасимого одиночества, несмотря на то, что матушка была рядом, она не понимала, как это, что это значит.       Быть иным.       Обрывки воспоминаний нахлынули так внезапно, что будто выбили почву из-под ног. Быстро совладал с собой, но уже чуть пошатнулся. Пошатнулась уверенность, с которой ехал сюда, думал… Что ж, по крайней мере, выскажу ему всё.       — Наша матушка не виновата в том, что стала Невестой Полоза, — проговорил медленно и чётко, так, что мой голос разнёсся, кажется, по всей башне. — Я не виноват в том, что родился больше похожим на мать, а ты — на отца.       Снова шорох, будто невидимый змей расправляет кольца, готовясь к… Новому нападению? Тем не менее, я продолжал, только чуть переместился, встал так, чтобы удобнее было отскакивать в сторону. За меч даже не хватался — понимал, что не смогу им воспользоваться.       — Знаешь, когда она… Когда она не смогла тебя защитить, долгое время была безутешна. И до сих пор… Часто вспоминает тебя, когда думает, что я не вижу. Молится о тебе перед сном.       — Какая она сейчас? — еле слышный голос, тихий, на грани шёпота. Но я услышал. Сердце моё воспряло.       — Всё такая же красивая, — надеялся, он увидит мою улыбку или хотя бы услышит её в голосе. — Когда пришлось тебя… Когда тебя… Когда ты ушёл, она словно враз постарела на десять лет. Хочешь, привезу её сюда? — выпалил вдруг и тут же прикусил язык. Весь подобрался, ожидая нового удара мощного хвоста, но почему-то его не последовало. Вместо этого было долгое, показавшееся мне вечностью, молчание, и совершенно огорошивший меня вопрос:       — А как ты?       — Плохо без тебя, — слова вырвались так поспешно, будто всё это время находились у губ, ожидая, когда их уже наконец выпустят наружу. Я устыдился своей внезапной горячности, ощутил, что кровь прилила к лицу и стало жарко, несмотря на прохладу башни. Но, как говорится, слово не воробей, и ничто не воробей, кроме воробья. — Когда ты ушёл, у меня будто отрезали часть. Неотделимую часть, — пробормотал я сдавленным голосом. — Просыпался с мыслями о тебе и засыпал с мыслями о тебе. Как ты там, что с тобой, мёрзнешь ли, голодаешь ли, здоров ли. Когда вырос, искал тебя… И вот наконец нашёл.       Нашёл, чтобы ты попытался ударить меня хвостом, проклятый сын Полоза. Просто за то, что ниже пояса я тоже человек, не змей. Нашёл способным послать хотя бы весточку матери, что жив, что не сгнил где-нибудь в канаве и не попал в кибитку бродячих шарлатанов на потеху публике, — и до сих пор не сделавшим это. Я чувствовал, как в моей груди теснится столько чувств одновременно — и радость, и боль, и ярость, и надежда, и бессилие. Ведь если он сейчас меня оттолкнёт, я его совсем потеряю. Всё это время, что мы были словно отрезаны друг от друга, я жил надеждой, что ещё не всё потеряно, что рано или поздно мы встретимся. Вот, встретились. А дальше?..       Внезапно шорох чешуи по каменным плитам пола вырвал меня из омута чувств, заставил поднять голову. В луче слабого света, проникавшего из узкого оконца выше, у одной из колонн я увидел его.       Кожа стала ещё бледнее, чем раньше, видимо, от постоянного нахождения в темноте башни. Кое-где, там, где у обычных мужчин росли волосы, у него проступали чёрно-золотистые чешуйки, а волосы на голове отросли почти до пола, такие густые и тяжёлые, что больше не вились, как у меня. Он повзрослел, вырос, но это был он, его тяжёлый взгляд тёмных глаз с вертикальными полосами зрачков, его надменные губы и подбородок, так похожие на то, что я видел в зеркале каждый день все эти семнадцать лет.       Мои ноги будто одеревенели, когда я обшаривал его глазами, стремясь, если всё-таки прогонит, запомнить каждую черту, рассказать матушке, каким он стал. Большим, сильным, красивым.       Сделал несколько шагов — он безотчётно дёрнулся назад, чешуя шоркнула по камню, но всё же остался на месте, глядя на меня исподлобья, с недоверием. Взгляд быстро метнулся к мечу у пояса, я поднял обе руки ладонями вверх и сделал ещё два шага. Теперь мы были близко. Достаточно близко, чтобы он мог одним ударом мощного хвоста вышибить из меня дух. Достаточно близко, чтобы я мог, выхватив меч, пронзить его грудь.       Но я протянул ему руку раскрытой ладонью вверх. Он, мгновение поколебавшись, протянул свою и сжал мои пальцы. Его кожа сначала обожгла меня холодом, а затем я понял, что это лишь зябкость каменной стылой башни и ничего более, в его жилах бежит та же кровь, что и моя, быть может, не такая тёплая, как у обычных людей, но и не холодная.       — Брат, — произнесли мы оба одновременно.