I'm over it
Why can't we be together
Embrace it
Sleeping so long
Taking off the mask
At last, I see.
«Forsaken». Disturbed
Тяжёлые звуки антикварного рояля разлетались по просторной комнате каскадом низких басов. Несмотря на то, что за окном уже накатывала свинцовая тишина ночи, шторы не были задёрнуты, и гостиничный номер, то и дело, освещали огни от прожектора, расположенного на крыше небоскрёба напротив… Тени плясали по алому ковру, по бежевому покрывалу огромной кровати, по светлым обоям с выпуклыми витиеватыми символами. Тонкие пальцы скользили по белым клавишам вслед за этими тенями, словно старались поймать отсветы на эмали нотного стана. Дорогие лакированные ботинки топтали пушистый ворс ковра, мужчина в деловом костюме быстро мерил шагами комнату, то и дело, поглядывая через плечо в одухотворенное лицо, начиная вещать. — Лестат, пойми, мальчик нужен нам. Там совершенно сумасшедшая акустика. Его учитель говорит, что юноша безумно приятен во всех отношениях, кроме качества звука ты сможешь насладиться… — мужчина замолчал, оценив двусмысленность собственной фразы, и улыбнувшись, поспешил продолжить, — к примеру, занимательной беседой. Ответом ему послужила лишь кривая ухмылка красивых губ и полное безразличие во взгляде. Мелодия не прервалась ни на секунду, словно пианист и не предал значения словам своего пиар-менеджера. Только лишь повёл плечом, откидывая назад выбившийся на лицо тёмный локон, и чуть подался вперёд — ближе к клавишам. — Лестат — мужчина подошёл к роялю, почти нависая над своим протеже, казалось, полностью погружённым в музыку. Глубокие утробные звуки вибрировали в воздухе, заполняя его какой-то особенной густотой. — Ты только взгляни на него. Он действительно нам нужен. —Хорошо, — первый раз за вечер пианист повернулся к своему арт-директору и взгляд, которым вампир наградил мужчину, заставил того нервно сглотнуть. — Если ты настаиваешь, то я не против. Только мне нужно будет немного пообщаться с ним, проверить его… голос. Я ведь должен знать, что вы мне суёте на бек-вокал. Мужчина облегченно вздохнул, вырываясь из плена чарующих глаз. Даже работая не один год со своим необычным клиентом, он так и не смог привыкнуть к этим глазам. — Это верное решение. И да, ты прав — мальчика все-таки нужно послушать. Я думаю, вы решите этот вопрос между собой. — с трудом сдерживая нервное напряжение, арт-директор закурил, суетливо дернувшись к двери. — Кстати, он уже здесь. Тяжелая белая дверь с позолотой распахнулась и на пороге предстал юный мальчик. Совершенная, воплощенная невинность. Длинные темные волосы струились по плечам, молочно-матовая кожа отдавала аристократизмом, а синие горящие глаза были опущены и спрятаны за пушистыми ресницами. Мужчина подтолкнул юношу сзади, вталкивая его в плен пушистого ковра, атмосферы комнаты и глаз прекрасного пианиста. — Кристьян, познакомься, это Господин Лестат. Лестат — это Кристьян. Мальчик лишь дрогнул ресницами и выдохнул малиновыми губами: — Добрый вечер, Господин Лестат… — Добрый… — Лестат, наконец, соизволил оторвать руки от клавиш и развернуться к юноше всем корпусом, оценивающе оглядывая с ног до головы, чуть улыбаясь каким-то своим мыслям. Пиар-менеджер только лишь вновь нервно сглотнул, едва заметив сияние нечеловеческих глаз, скрытых пушистыми ресницами, и сделал шаг назад, словно бы стремясь уйти из поля этого сияния. Юноша же почти открыто встретил взгляд музыканта и даже улыбнулся в ответ. Такой притягательной и невинной улыбкой, что не верилось — на это сияние так не улыбаются. — Думаю, стоит вас оставить… Общайтесь, знакомьтесь, — арт-директор спиной направился к двери, словно бы стараясь держать взгляд на застывшем напротив юноши Лестате, чуть наклонившем голову вбок и продолжающим оглядывать такое совершенное тело пронизывающим взглядом. Нашарив ладонью кованую ручку, мужчина только в момент выхода за дверь позволил себе повернуться спиной, в которую тут же повеяло каким-то нескрываемым притяжением, накрывшем весь номер гостинцы моментально. Как только дверь за мужчиной закрылась, юноша сделал несколько осторожных, но от этого не менее плавных и грациозныхмшагов, к роялю, тихо произнеся: — Вы, наверное, хотите услышать, как я пою… Голос разнесся по комнате серебряными колокольчиками, а тонкие пальчики коснулись лакированного дерева рояльной крышки. Юноша чувствовал себя очень странно. Холодок по спине, совершенное нежелание отрывать взгляд от губ прекрасного музыканта, инстинктивно приоткрывая губы, тут же чуть краснея. От мыслей о том, что хочется, скорее даже безумно хочется ощутить эти губы на своих губах. — Не отказался бы, — усмешка тронула губы пианиста, который, казалось, весь был вовлечён в рассматривание юноши — даже неподвижные пальцы, лежащие на поверхности лакированного дерева, и те участвовали в изучении. Кристьян определённо заставлял Лестата неотрывно смотреть на переливы ночного света по нежной коже и представлять, какова эта кожа на вкус. Заметив румянец на щеках паренька, мужчина, словно только этого и ожидая, повторно ухмыльнулся лёгкой, но столь многозначительной улыбкой, которая проскользнула не только по губам, но и в глазах. — Только мне хотелось бы послушать не то, что мы будем исполнять на концерте. Что-нибудь другое. Что ты хочешь? — и откинулся назад — на удобную спинку высокого стула, пододвинутого к роялю — пуфик ещё вчера был безжалостно выдворен из номера за ненадобностью — музыкант предпочитал ощущать спиной упругую поверхность во время игры. Сейчас эта спинка оказалась очень кстати — с открывшегося ракурса рассматривать юношу стало ещё приятнее и заманчивее. Каждое движение мужчины было наполнено какой-то странной мягкостью. Глаза горели, но оставались совершенно холодными. И еще был запах. Сладковато-горький. Ваниль и миндаль. Кристьян явно ощущал на себе взгляд этих удивительных глаз, взгляд, проникающий под одежду, под кожу, в душу. Губы моментально пересохли, кончик языка скользнул по ним, и юноша выдохнул: — Может что-нибудь из старинных французских романсов?.. — Почему бы и нет — продолжая смотреть юноше в глаза, Лестат вновь плавно развернулся к клавишам и занёс тонкие длинные пальцы над роялем. Белоснежные манжеты стилизованной готической рубашки сверкнули снежным блеском, но кожа рук, казалось, сияла ярче в лучах ночного города. И только после этого музыкант позволил взгляду отпустить взгляд юноши, словно дозволяя вновь дышать глубоко, собираясь с мыслями. Усмехаясь чуть заметно, мужчина нажал на клавиши, извлекая громкий аккорд вступления. И сразу мелодия полилась плавной, обволакивающей разум лентой, старинной, незвучащей в эти дни, и словно бы незнакомой. Кончик языка облизнул тонкие и неестественно яркие губы, словно бы вырисованные на выточенном из белого мрамора лице, густая тень от ресниц упала на щёки, закрывая сверкающие глаза — музыка полностью овладела пианистом. Музыка и желание услышать голос юноши, застывшего рядом. Картина, представшая перед взором Криса, поразила его, она завораживала до глубины души. В этом мужчине чувствовалась совершенно непостижимая власть при внешней прохладной мягкости, скорее напоминавшей мягкость и плавность хищника. И словно повинуясь этой силе, юноша приоткрыл губы и запел тихим, серебристым бархатом своего нежного голоса. — Une vie d'amour Que l'on s'était jurée Et que le temps a désarticulée Jour après jour Blesse mes pensées Tant des mots d'amour En nos coeurs étouffés Dans un sanglot l'espace d'un baiser… Внезапно, музыка оборвалась, и Лестат резко развернулся к пареньку, почти нависая над ним и испытывающе глядя в глаза гипнотизирующим взглядом, в которых не было ни намёка на отсветы прожекторов, а клубилась сама притягательность и мистичность. Тонкое запястье взметнулось вверх — и прохладные пальцы неожиданно коснулись скулы Криса, обрисовывая её едва ощутимыми прикосновениями. Скользнули к губам, чуть дотрагиваясь до их нежности, словно наслаждаясь этим касанием. Чуть склонив голову на бок, мужчина из-под ресниц следил за реакцией юноши на свои действия, забывая, что ещё секунду назад он был полностью поглощён музыкой, ведь голос Криса заставил его не только забыть о своём растворившемся в переливах нот сознании, но и отдаться всецело не мелодии, а звучащей песне, которая будоражила разум не менее, чем губы, с которых она срывалась. Прекратившаяся музыка все еще звенела волшебством в ушах. Впивающийся в самую глубину души взгляд сводил с ума, поражая своей необычностью. Звуки замерли на приоткрытых губах. Прикосновение прохладных, аристократично-тонких пальцев вызвало отголосок сладкой дрожью во всем теле, и, не помня себя, будто пьянея от невероятных ощущений, Кристьян опустил ресницы, словно стараясь скрыть возбуждение, блеснувшее в глазах, и вновь чувствуя краску на щеках, поймал приоткрытыми губами кончики пальцев, совершенно не желая расставаться с волшебством ощущений. Одним плавным и стремительным движением сокращая расстояние между телами, Лестат склонился к самому лицу юноши, изучая отблески на прикрытых ресницах пристальным взглядом. Пальцы, касающиеся соблазнительных губ, чуть дрогнули, словно дразня, словно спрашивая — а посмеешь ли ещё что-нибудь, кроме вот такого — почти откровенного прикосновения. Вторая ладонь незаметно скользнула на талию, ненастойчиво, но довольно требовательно притягивая к себе — ещё ближе, ещё неистовей. Губы пианиста расплылись в странной улыбке, чуть обнажающей кончики на удивление острых клыков и предающей неземному лицу вид затаившегося хищника перед тем, как зверь, живущий внутри, высвободится из плена. Прикосновения Лестата горячими волнами забирались под одежду Криса, заставляя сладко вздрагивать в необыкновенных объятьях, дарящих вместо тепла странное ощущение щекочущей прохлады и неведомого ранее наслаждения. Не помня себя, юноша выгнулся в руках пианиста, крепче прижимаясь к его груди, и стискивая дрожащими пальцами шелк на спине неземного красавца, так дразняще касающегося нежных губ кончиками пальцев, что губы юноши приоткрылись сильнее, желая сполна ответить на этот вызов. Дрогнув ресницами, Кристьян скользнул языком по прохладной коже, оставляя влажный след. Довольная усмешка, тут же расцвела отзывом на это прикосновение, ещё больше приоткрывая белоснежные зубы мужчины, кажущиеся неестественно крепкими и идеальными. Впрочем, идеально в Лестате было все. Особенно та уверенность, с которой он привлёк юношу к своей груди, ощущая на пояснице чуть дрожащие тонкие пальцы и понимая, что мальчик совершенно не против такого вот объятия — практически распаляющего и до предела интимного. Кончики пальцев на губах сами прикоснулись к язычку Криса, наслаждаясь теплом и даря острую прохладу, так разительно отличающуюся от жара кожи юноши. Прикоснулись и почти властно погладили внутреннюю сторону нижней губы, дотрагиваясь до кромки ровных зубов, наслаждаясь покорностью юноши и его откликом. Каждое прикосновение мужчины было настоящим откровением, заставляющим сладко извиваться в его руках. Эта властность, вызывающая желание подчиняться, стала последней каплей, стала тем, что разрушило все преграды… Понимая, что назад пути нет, да и совершенно не хочется, юноша застонал, надламывающимся голосом и сбитым дыханием: — Лестат… Словно только и ожидая этого стона, мужчина удовлетворённо прикрыл глаза, почти повелительно склоняя голову к губам Кристяьна, и провёл кончиком языка по самой кромке губ, не позволяя отстраниться ни на шаг, не разрешая уйти в сторону - рука на талии подобием стального обруча обвила и притянула так плотно, что даже если бы парнишка захотел — не двинулся бы. Не двинулся бы так, как этого желает он, но не Лестат — ответные судороги, пусть и едва заметные, которые прокатились по телу юноши за влажной линией по нежной коже, определённо были тем результатом, которого добивался пианист. А сбившееся дыхание и тихий стон — волшебной долгожданной музыкой. Влажное прикосновение языка, ощущение нежных губ жгло как огнем, один за одним срывая иступленно-сладостные стоны с уст юноши, в которого, казалось, вселились бесы. Вжимаясь в прохладную грудь мужчины и неистово царапая дрожащими пальцами шелк рубашки на спине, словно стараясь добраться до вожделенного ощущения кожи под пальцами, Кристьян отчаянно ловил губами губы Лестата, желая впиться в них, желая ощутить, как они впиваются в его губы. Неистово, жадно, страстно, до боли. Ладонь Лестата скользнула по шее, даря прохладные волны, опустилась на плечо, чуть ниже, сжимая сильно и повелительно, полностью подчиняя каждое движение Кристьяна себе. Мужчина чуть отклонился назад, убирая губы с губ, дразняще взглянул в раскрасневшееся лицо юноши, который потянулся следом, но не успел коснуться, и, полностью удовлетворённый увиденным, вновь усмехнулся. А затем вдруг резко рванул Криса к себе, почти затаскивая на колени и разворачивая спиной к клавишам рояля, прижимая к ним с утробным гулом, отозвавшимся в недрах инструмента. Губы жадно впились в рот юноша, словно стремясь выпить не только стонущее дыхание, но и душу, живущую в этом почти диком поцелуе. Низкий гул рояля, пробирающий ответной дрожью, ощущение холодка лакированного дерева за спиной, чувство непостижимой прохлады тела мужчины, в которого Крис почти вжимался грудью, полностью отсекли весь внешний мир. Остались лишь губы и руки прекрасного пианиста, во власти которых Кристьян просто горел — безумно и до головокружения. Оказавшись на коленях Лестата, юноша рванулся навстречу сжигающей страсти, не задумываясь ни на миг о том, что делает, оседлав стройные бедра и с неистовым жаром отвечая на поцелуй, терзая прохладные губы совершенно нереальной нежностью, тесно переплетенной со жгучей страстью, горячими пальцами скользя по груди мужчины, словно пытаясь забраться за ворот рубашки, полностью отдаваясь желаниям Лестата, чувствуя его повелевающую силу. Едва только почувствовав бёдра юноши на своих, музыкант обхватил их ладонями, сжимая и поглаживая через тонкую ткань брюк стройные ноги и упругие ягодицы, ничуть не стесняясь, следуя за своими порывами прикасаться к юноше в его руках так, как того хотело нет, не его сознание — извивающееся в его стальных и неистовых объятиях тело Кристьяна. Легко подхватив паренька за талию, Лестат, позволяя Крису оплести свою поясницу ногами, почти усадил юношу на крышку рояля, приподнявшись с места и не переставая целовать безумно сладкие губы, не переставая блуждать ладонями по вздрагивающему тело, стонущему и просящему ещё больше огня, ещё больше прикосновений, ещё больше. Тонкие пальцы скользнули под пряжку ремня, добираясь до гладкой кожи живота и сладкая судорога свела разум и голос — Лестат позволил себе тихонько почти зарычать в непрекращающийся поцелуй. Оказавшись на крышке рояля, Кристьян мгновенно оплел ногами талию Лестата, выгибаясь, стараясь плотнее прижаться к стройным бедрам, ловя каждое прикосновение ладоней. Чувствуя абсолютную власть мужчины, и полнейшее желание ей подчиниться, отдаться во власть его прекрасному волшебству, хищному, пленительному. Жажда непознанных ранее ощущений выжигала изнутри, и отзываясь на рычание, вырывающееся из груди Лестата, совершенно сумасшедшим стоном, мальчик прикусил нижнюю губу мужчины, тут же жадно зализывая укус горячим язычком, словно провоцируя. Положив ладонь на грудь юноши, чуть надавив требовательно, но нежно, мужчина заставил Кристьяна полностью опуститься спиной на крышку рояля, не размыкая ног на талии. Склонившись над едва переводящим дыхание юношей, Лестат испытывающе взглянул ему в глаза и дотронулся до губ самым кончиком языка, не позволяя рвануться за поцелуем, удерживая под собой сильной ладонью. Пианист провёл влажную дорожку по скуле Криса, по шее, чувствуя под губами пульсирующую венку, захлёбывающеюся диким биением, отзывающимся в висках бешеной дробью. Ладонь Лестата скользнула по груди юноши вниз — к поясу брюк к собачке молнии, замерла на ней, чуть поглаживая, дразня откровенным прикосновением, распаляя прохладной острой лаской. Блестящие глаза неотрывно смотрели в затуманенный страстью взор, пробираясь в самые потаённые уголки сознания, находя в нём отклик на каждое своё движение. Распятый на черном лакированном дереве рояльной крышки, Кристьян задыхался в нестерпимом жаре, в нестерпимой жажде прикосновений, захлебываясь стонами, сбитым дыханием. Голова запрокинулась, разметывая пряди темных волос, подставляя кожу под влажные прикосновения пленительных губ. Выгибаясь вслед за ладонью Лестата, скользящей по телу, сильнее притягивая к себе. Дрожащими пальцами юноша потянулся к плечам Лестата, но удерживаемый, дотянулся лишь до перламутровых пуговиц на груди, исступлённо пытаясь отодрать их от белого шелка рубашки, пытаясь добраться до прохладной кожи в ту секунду, когда острое ощущение внизу живота выгнуло поясницу дугой, заставляя замереть, широко распахнуть глаза и инстинктивно податься навстречу прохладной ладони, впиваясь пылающим взглядом в ледяной огонь нечеловеческих глаз прося, умоляя. Чуть отстранившись от лица юноши, но удерживая его взгляд, Лестат, медленно провёл рукой вдоль молнии, вверх, заводя пальцы за кромку брюк, проникая под ткань, прикасаясь уже к разгорячённой коже. Ответные судороги послужили лучшим доказательством того, что юноша вовсе не против такого обращения — властного, уверенного, сводящего с ума обоих. Опустив ладонь ниже — уже по телу, под одеждой, пианист, склоняясь вслед за движением руки, впился губами в шею Криса, глотая не только дрожь, но и сладко-солёные капельки пота, моментально проступившие на теле юноши. Тёмные пряди волос, рассыпанных по зеркальной поверхности чёрного рояля, вздрагивали в такт, шли волнами. Изогнувшееся дугой тело юноши, его громкий стон и содрогающиеся на плечах музыканта руки, вырвали ответной рычание из груди — Лестат почти лёг на Кристьяна, позволяя тому вновь дотянуться до пуговиц на своей рубашке. Забываясь в сладкой агонии, совершенно теряя ощущение реальности, Кристьян двинул бедрами, словно подставляя чувствительную кожу под прохладные даже в пылу такого желания пальцы. Тяжесть идеального тела была приятной, добавляла еще большей остроты в этот круговорот ощущений. Словно получив благословение своим действиям в реакции Лестата, юноша наконец расправился с проклятыми пуговицами и с наслаждением прижал горячие ладони к груди, накрывая их жаром чувствительные комочки нежной плоти и тут же проходясь пальцами по прохладному бархату кожи, словно царапая. Почти незаметно для самого себя Лестат, расстегнул пуговицу на брюках Кристьяна одним движением прохладных пальцев, не переставая ласкать юношу. А, получив эту свободу, не стянутую застёжкой — чуть спустил брюки с бёдер, восторженно ловя хриплые стоны губами. Тот огонь, то безумие, с которым мальчик реагировал на распаляющие движения, заставляло Лестата пробовать всё новые и новые способы для того, чтобы услышать новые стоны, каждый из которых отличался от предыдущего. И скользящий по шее язык извлекал срывающийся голос из тела Криса, словно из скрипки. Экзальтированный взгляд отсвечивал клубящейся страстью — Лестату нравилось это до безумного замирания губами на коже. И, не удержавшись, решив проверить, что же будет, как же мальчик отреагирует, мужчина осторожно, сдерживая себя, прикусил нежную плоть, ласково, но сильно, ощущая дрожь в руках, продолжающих откровенные ласки под спущенными брюками. Острые, горячие, изысканные и одновременно жадные ласки прошивали тело волнами огня. Обнаженный, распятый лучами полыхающих глаз. Боги, как же это нравилось мальчику, этому юному, порочному в своей невинности ангелу. Желая ощущать всем телом прекрасное тело мужчины, Крис нетерпеливо скользнул ладонями вверх по груди и, впиваясь ногтями в плечи, потянул рубашку вниз по бархатной спине. В какой-то момент юноше показалось, что он ослеп от яркой вспышки света, заплясавшей под опущенными веками от того, что острые зубы пронзили нежную кожу, словно впрыскивая огонь в вены. Захлебываясь стонами, кусая и облизывая пересохшие губы, хриплым дыханием отпустил с губ стон. — Ммммххх, Л-Лестат… Еще... Этот выдох словно подхлестнул уже и без того дрожащего от желания мужчину. Резко поведя рукой, Лестат заставил ткань брюк сползти вовсе, обнажая стройные бёдра, и тут же прижал Криса к своим бёдрам, скользнув между коленей юноши. Сладкая судорога, выгнувшая тело мальчика дугой, взрывом отозвалась в мозгу пианиста, припавшего к нежной шее и едва-едва держащего себя на грани, чтобы не переступить через запретную черту и не вонзить клыки полностью до конца, парализуя и даря неземное блаженство. Лестат осторожно провёл языком по едва заметной ранке, дразняще рыча и опустил вниз уже обе руки, лаская горячо и неистово. Этот невинный ангел заставлял его совершать огненное безумие, одним лишь своим тихим стоном, а уж криками, срывающимися с губ и телом, рвущимся на встречу ладоням — и подавно. Нежная кожа горела под пальцами, и мучительная истома уже готова была пролиться сверкающим дождём острого наслаждения — Лестат уверенно вёл Криса по нити удовольствия, выгибаясь над бьющимся в пламенной агонии телом. Это было похоже на безумное огненное таинство. Горячий язык, слизывающий кровь с нежной кожи, разведенные колени, которые мальчик инстинктивно разводил еще сильнее, подаваясь навстречу, чувствуя, что осталось лишь полшага до чего-то невероятного. Горячие стоны мужчины, перетекающие в рычание, его дрожь в ответ на дрожь Криса, умелые и острые ласки, противостоять которым не было не сил ни желания. Экстаз накрыл неожиданно, разрывая тело на тысячу полыхающих осколков. Выгнувшись неистовой дугой, Кристьян захлебнулся криком удовольствия, теряя сознание на какой-то ярчайший, краткий миг. Волна экстаза, прокатившаяся по телу Кристьяна, отозвалась россыпью сверкающих искр в сознании Лестата, даже и не думавшего убирать ладони с пылающего тела, нежного, бьющегося в его руках совершенства. Едва дождавшись того, что мальчик чуть затихнет, роняя с губ хриплые стоны, перемешанные с рваным дыханием, мужчина подхватил ослабевшего от захлестнувшего удовольствия юношу на руки и одним плавным движением оказался на широкой постели, сминая совершенство покрывала. Опустив Криса на упругую поверхность, не переставая прикасаться губами к нежной коже и вызывая тихие, почти бессознательные, стоны, Лестат опустился рядом, обрисовывая стройное тело ладонями, дотрагиваясь до чувствительных комочков плоти под задравшейся рубашкой. — Ты хочешь большего, малыш? Потолок и пол на миг поменялись местами, возникло ощущение легкости, полета и спустя уже секунду, Кристьян ощутил кожей прохладу простыней. С трудом приходя в сознание, мальчик понял, что нежные руки вновь тянут его в раскаленную бездну. Вопрос продрался сквозь пелену наслаждения, окутавшего каждую клеточку тела, сердце, душу, разум, мгновенно выдавая ответ. Облизнув искусанные в сладком безумье пересохшие губы, юношу выдохнул, как тело вновь выгибается вслед ща властностью ладоней. —Д-да, Лестат, да… Удовлетворённая ухмылка вновь обнажила клыки, сверкнувшие белоснежными звёздами на прекрасном лице. Даже не ожидающий другого ответа Лестат, провёл ладонями по бокам мальчика, по внутренним сторонам рук, заводя их за голову и стягивая рубашку окончательно, оставляя её, впрочем, на запястьях, придерживаемых тонкими пальцами. Склонился к самому лицу Кристьяна, ловя судорожное дыхание губами, проводя по искусанным губам кончиком языка, дыша так же — глубоко, сбивчиво, хрипло. Бешенный огонь, бушующий в сердце, просил много большего чем просто ласки — острые, приносящие удовольствие, граничащее с безумием. Много большего. И Лестат не мог себе отказать в этой прихоти. Сбросив, наконец, с себя остатки одежды, мужчина окинул дрожащего от страсти Криса пылающим взглядом и вновь склонился к его губам, проникая глубоким влажным поцелуем в горячий рот. Данный ответ принес осознание, что дальнейшее не пойдет ни в какое сравнение с минувшим, от чего мальчик застонал прямо в неистовый поцелуй, касаясь языком языка Лестата, словно выпивая невероятную сладость. Тело выгибалось, стремясь каждой клеточкой ощущать кожу Лестата. Желая ладонями рвануться к плечам, Крис попытался приподнять руки, но тонкие пальцы удерживали запястья слишком крепко. Свободная ладонь мужчины властно прошлась по груди, чуть прищемляя кончиками пальцев нежные бугорочки, срывая с губ новый хриплый вскрик, а из тела высекая новую дугу. Переплетаясь языками, Лестат, прикрывая глаза и глотая стонущее дыхание Кристьяна, подобрался к коленям мальчика и вновь развёл их в стороны, оглаживая внутреннюю часть бедра круговыми движениями, расплывающимися по коже тёмные бабочками удовольствия. А затем мужчина скользнул к сокровенной точке, без предупреждения, осторожно, но настойчиво, чуть проникая в тело Криса, едва-едва, совсем немного. Новое, неведомое ранее ощущение пронзило тело, заставляя замереть, словно слушая струны, которые оно задело внутри… Глаза юноши распахнулись, дрожа ресницами, язык приостановил свою пляску на языке Лестата. Но жажда неведомого была сильнее, с тихим стоном, исходившим от каждой клеточки, юное тело двинулось навстречу сладкой неизвестности. Пальцы мужчины ласково поймали это движение, этот судорожный сладкий, томящий стон. Почти прикусив губу от накрывающего волнами желания и возбуждения, Лестат, не переставая целовать юношу, двинул рукой, проникая ещё чуть глубже, словно дразня, словно бы желая услышать ещё один такой же сладостный полу крик на своих губах. Эта сладкая игра, эта пытка ледяным огнем, казалось, длилась вечно. Противостоять наслаждению, рвущемуся наружу, было совершенно невозможно. Кристьян жадно ловил губами прохладные губы мужчины, то и дело кусая их, проводя языком. Сладостный вскрик слетел в поцелуй, в то время как тело выгибаясь, скользнуло навстречу распаляющим все больше и больше ласкам. С наслаждением ловя громкие стоны языком, Лестат, не отпуская запястий юноши, спустился губами на грудь Кристьяна, буквально впиваясь в нежную кожу поцелуями, оставляя горящие страстью следы. Выгибающееся в руках музыканта тело, просило большего, и мужчина себе это позволил — проникновение стало глубже, острее, огненнее. Хотя, огонь и так уже плескался в помутнённом страстью сознании, в распалённом сердце. Тонкие запястья судорожно вздрогнули в ладонях, вскрик сорвался с губ юноши, дрожащего под уверенными, сводящими с ума движениями. Лестат хрипло застонал, придавив тело Криса к упругому матрацу, разрешая страсти вырваться на свободу окончательно, властно сжав хрупкие руки и двинув ладонью сильнее. Вытерпеть этот сладкий огонь под кожей неискушенному мальчику было невозможно, и совершенно бесстыдно выгибаясь и подаваясь навстречу каждой острой ласке, Кристьян выдохнул прямо в губы Лестату, искренне надеясь, что его просьба найдет немедленный отклик, именно тот, к которому так рвалась сейчас каждая клеточка, отзываясь неистовой дрожью из удивительной смеси предвкушения неизвестности и сладкого страха. — Лестат, пожалуйста, еще… Не подчиниться этому полному неприкрытого желания стону Лестат попросту не мог. Кристьян опьянял до радужных кругов перед глазами своей невинной бесстыдностью, девственной порочностью. Совмещая грех и целомудрие, порок и чистоту. Огонь, пылающий на губах, заставил втиснуться в столь желанное тело ещё глубже, ещё сильнее, ещё дальше. Язык Лестата, вырисовывающий пылающие росчерки во рту, лишил возможности даже стонать — только лишь задыхаться от изламывающей тело горячки страсти. Движения — уверенные, неудержимые глубокие — были наполнены бесстыдным откровением. Разведя колени Кристьяна в стороны уверенно и разом — Лестат навалился ещё сильнее, уже не сдерживая себя. Новые ощущения хлынули потоком, лавиной, сметающей все на своем пути, заставляя замереть, прислушаться к себе, в полной мере ощутить пьянящий вкус сладкой боли и нестерпимого жара где-то внизу. Инстинктивно разводя колени еще сильнее, Кристьян несмело подался навстречу, прижимаясь плотнее к бедрам Лестата, в неистовстве захлебываясь его сладким дыханьем, желая ощутить полную силу этого потрясающего таинства. Изгибающееся тело мальчика под его руками заставляло прикрывать глаза от сладкого наслаждения и сжигающего желания. Стоны, расплывающиеся по языку, были лучшей музыкой, осознанием того, что Кристьян полностью и без остатка отдаётся ласкам, отдаётся власти, отдаётся огню, выбивающему по его телу пламенную дрожь. Прикрытые ресницы вздрагивали в такт вскрикам, в такт каждому движению — резкому, глубокому, обжигающему. В такт бешено колотящемуся сердцу, готовому вырваться из груди навстречу музыканту, в такт изгибам по шёлковым простыням. И, дождавшись того, когда крики уже попросту затопят сознание, а судорожные ответные движения малика перерастут в почти агональные сладкие судороги, рвущиеся навстречу, Лестат, с тихой усмешкой, вдруг убрал руку, лишая Кристьяна сжигающего дотла удовольствия, прерывая поцелуй. — Подожди, малыш… Кристьяну показалось, что весь мир замер на миг, постепенно тускнея. Широко распахнув глаза, с недоумением глядя на губы, шепчущие так нежно, тяжело дыша и извиваясь на мятом шелке, мальчик с трудом выдохнул, изнывая от вожделения… — Д-да-ааах… — Это ведь только начало… — в узких ладонях чёрной змеёй скользнула шёлковая лента, прохладной волной обившаяся тут же вокруг запястий Кристьяна, успевшего лишь надрывно и удивлённо выдохнуть. Одним движением Лестат затянул узел на нежной коже, лишая мальчика возможности опустить руки — второй конец шёлковой змеи тут же обвил резную спинку постели, лаская красное дерево извивающейся лентой. Скользнув ладонями по вскинутым рукам юноши, Лестат склонился к лицу Криса, прикоснувшись губами, на которых играла завораживающая усмешка, обещающая нечто совершенно нереальное, поочерёдно к каждому веку. В следующий миг, глаза Кристьяна накрыла невесомая, но плотная ткань, лишая возможности видеть сводящие с ума губы, а только чувствовать их на шее, ощущать дорожки влажного языка по ключицам. Внутри все замерло, дрожа от предвкушения чего-то неведомого раньше, сладкая дрожь прокатывалась и по телу. Таинственная и прекрасная ухмылка отпечаталась под веками мальчика. Прохладный шелк сладко тянул кожу на запястьях. Облизывая в момент пересохшие губы, Кристьян стонал и извивался под изысканными ласками — его невероятно заводил этот волшебный шепот. Мальчик лишь согласно простонал что-то невнятное, демонстрируя полную покорность. — Скажи мне, как тебе больше нравится… Так?.. — обжигающий поцелуй прикоснулся к плечу, скользнув на грудь, оставляя за собой горячую дорожку, выгибающую тело дугой. Ладони мужчины нежно прошлись по бокам Криса, очерчивая идеальное тело лёгкими касаниями. — Так… — горячий шёпот коснулся нежного комочка плоти на груди, через мгновение накрывая его губами, оплетая языком. И под тихий вскрик, чуть прикусывая сильными зубами. Руки Лестата обвились вокруг талии юноши, притягивая к телу музыканта ещё плотнее. — Или, быть может, так… — поцелуй обжёг острым наслаждением, зубы, сомкнувшиеся на нежной коже, рассыпали искры сводящей с ума нежной боли. Чуть жёстко, но одновременно с этим так распаляюще, Лестат властно прижал Криса к постели, проведя ладонью по бедру, сжимая плоть в тонких уверенных пальцах. Захлебываясь в едва приглушаемых криках наслаждения, так явно смешанного со сладкой болью, Кристьян рванулся, лишь сильнее затягивая узлы на запястьях, чувствуя как его лишь плотнее прижимает к шелку прекрасное тело его темного бога наслаждения. Властность Лестата сводила мальчика с ума, она была настоящим темным волшебством, и впрыскивала под кожу все новые и новые дозы желания, подчинения. Кусая губы, сбивая дыхание на стоны, порочный ангел, распятый сладким сумасшествием, прошептал: — Мне все нравится… — Ах, всё… — шёпот скользнул ниже — по животу, вслед за ладонями, прочерчивая обжигающую дорожку быстрых поцелуев. Язык Лестата, вырисовывая замысловатые влажные узоры, коснулся нежной ножи в самом низу живота, слизывая пролившуюся до этого страсть коротким прикосновением. Ладони спустились на ягодицы, поглаживая и повелительно сжимая, заставляя изнывать от желания и томления. Мужчина, усмехнувшись собственным мыслям, в которых бился стонущий голос Криса, дотронулся губами до сосредоточия удовольствия, прочерчивая по округлым полушариям бёдер горящие полосы короткими подточенными ногтями. Полыхая в неистовом огне, мальчик с каждой секундой отчетливо понимал, что ему все больше и больше нравится все, что происходит. Крис осознавал, что это наслаждение стало для него наркотиком. Эта сладкая боль требует все больше и больше ощущений. Раскрываясь полностью, впуская своего повелителя до самого дна души, тянулся навстречу каждому прикосновению. Задыхаясь, почти теряя сознание, гадая, чего ему хочется больше — продолжения этой сладкой агонии или финальной точки наслаждение. Что-то новое, зарождающееся внутри шептало: продолжения… Горячее дыхание обвило раскалённую плоть, высекая из горла юноши хриплые вскрики наслаждения. Танец искусного языка по нежной коже, прикосновение сильных рук, сводящих с ума, стонущее дыхание Лестата, наслаждение, режущее сознание. Мечущееся по простыням тело заводило до предела, волны волос, рассыпанных по плечам и по шёлку, сверкали отражением ночных огней, руки, заломленные вверх, изгибались изящным дугами, вслед за стонами. Мужчина скользил ладонями по груди Криса, замирая от ощущения раскалённого бархата под подушечками пальцев, от ощущения дрожи, сотрясающей желаемое до безумия тело. Замирая от вкуса невинности своего — а ведь и правда его, Лестат чувствовал, что в каждом ответном взрыве под кожей Криса — мальчика, музыкант обвивал языком плоть, томно улыбаясь и понимая, что ещё чуть-чуть — и экстаз накроет юношу с головой, прокатится по разуму, выдирая из реальности, разбивая сознание на осколки. И в самый последний момент, перед которым лавина наслаждения должна была вот-вот накрыть задыхающегося под его губами Кристьяна, Лестат быстро скользнул вверх, накрывая рот мальчика глубоким поцелуем, прерывая бьющееся удовольствие, дразня этой внезапной остановкой, ловя судорожный всхлип на кончик языка. — Не сейчас, малыш мой… Мальчику казалось, что вниз живота воткнули раскалённый прут, дарящий жгучую, тянущую, сладкую боль. Кристьян не хотел лишаться этой порочной сладости, но желание испытать экстаз до конца было подобно испепеляющей жажде. Нежное тело то замирало под приятным натиском музыканта, то начинало бессильно биться. От запястий по нежной коже покатились алые капельки, из-под повязки по щекам брызнула соль. Тысяча раскаленных игл терзали тело, а самой горячей из них был шепот Лестата, были его ласковые слова. Но, не смотря на все это, Кристьян с ответной жадностью впивался в рот Лестата, переплетая язык с языком, кусая нежные губы, вплетая в горячее дыхание всхлипы и стоны просящие, умоляющие. И, лишь когда слова сорвались в огненную бездну поцелуя, мальчик понял: он просил не разрядки, он просил еще. Еще больше. Лестат чувствовал сжигающее мальчика желание каждой клеткой своего дрожащего от возбуждения тела, каждой мыслью, купающейся в нестерпимом огне страсти, каждым сантиметром кожи, прикасающейся к коже Кристьяна, коже, под которой прокатывалась раскалённая лава. И мужчине так захотелось разжечь этот огонь до предела — до крика на губах, до судороги, скручивающей невероятным наслаждением, до потери сознания от переполняющей страсти. Дотянувшись до запястий мальчика, на которых сверкали в переливах огней из-за портьер рубиновые капли, музыкант быстро слизнул их, вздрогнув от ещё большего возбуждения, прокатившегося по телу, слизнул разом, переборов желание примкнуть ртом к бьющейся под кожей жилке и быстро скользнуть в сторону — с постели, к опущенной до самого пола занавеси и дальней стены. Призрачные огни блестели на совершенном теле, казалось высеченном из мрамора и на какой-то миг, Лестат пожалел о том, что глаза у Криса, оставшегося на постели и изогнувшегося стонущей дугой во след своему исчезнувшему вдруг тёмному ангелу, завязаны. Но, тут же усмехнулся, отогнав сожаление, развернувшись к постели обратно и улыбаясь тихим мыслям, предвкушающим то, что Крису пока видеть было не дано. — Мальчик мой… — руки вновь скользнули по телу Криса — Лестат одним движением вернулся к задыхающемуся юноше. Но следом за руками по стройному телу скользнул язычок тонкой плётки, сжимаемой в изящных властных руках. Когда изнывающее от желания тело перестало ощущать какое-либо воздействие, мальчику показалось, что он потерял сознание от переполняющего тело наслаждения. Неистово выгибаясь и замирая над черным шелком, Крис хватал воздух искусанными губами, с трудом переводя собственные стоны. Тело рвалось к новым ласкам, жаждало рук, губ, острых ласк своего темного бога. И вот спустя несколько томительных секунд, показавшихся бешено стучащему сердцу настоящей вечностью, кожу словно прожгло до нервов новое ощущение, непознанное, странное. Шепо темного бога впивался в сознание, выбивая с губ ответ. — Д-дааах… Леста-ат… Сорвавшийся с губ стон, наполненный желанием, подтолкнул Лестата вперёд. Нависая над выгнувшимся навстречу Кристьяном, мужчина склонился к ушку юноши, обжигая его дыханием. — Я думаю, это придёт тебе по вкусу, малыш… Чёрный язык плётки скользил по нежной коже в такт дрожи, сотрясающей юношу, с такт вскрикам, от чуть заметных касаний. Тонкая кожаная змейка высекала невидимые росчерки, едва касаясь, оставляя, однако обжигающие следы в сознании. Словно до оголённых нервом дотрагиваясь, выдирая иступлённые стоны, выгибая дугой над простынями. Лестат, обнажая сверкающие клыки, вожделеюще облизывая их, позволил себе чуть больше — прикоснулся чуть сильнее, наблюдая за тем, как тело мальчика словно взрывается сладкой дрожью. Жгучие укусы кожаной змеи, словно рушили внутри еще какие-то барьеры, хотя, казалось, уже все было разрушено. Юное тело, выжженное этой страстью, само рвалось навстречу чему-то новому. Стоны уже превратились в горячее хриплое дыхание. Совершенно теряя последние крохи сознания, мальчик протяжно застонал, словно желая свести с ума мужчину еще больше. — Да… Лестат… ааааххх… Еще… Следом за стоном Криса, дыхание сорвалось и у Лестата — глухое, рычащее, горячее. Внутри всё переворачивалось, следом за извивающимся мальчиком под выписывающим узоры по его телу чёрным кожаным языком. Хотелось чего-то большего, чего-то окунающего в безумие полностью. Чего-то, что вырвало бы разум из сердца, оставляя только всеобъемлющую страсть. Это большее — голос невинного ангела, распятого на постели, раскинувшегося на чёрном шёлке, его тело, которое Лестат пожирал горящим взглядом, его разметавшиеся по простыням волосы. Ещё один стон, ещё один крик — и музыкант склонился вплотную, скользнув плёткой по бедру, скользнув обтянутой нежной бархатной кожей ручкой по ягодице, подбираясь к самому сокровенному месту, и содрогаясь ответными судорогами, не сдержавшись, проникая в горячее податливое, до сводимых спазмом стонов в горле желаемое, тело сначала пальцем, затем — неглубоко и осторожно — самым кончиком упругой рукоятки. — Ты тоже сходишь с ума?.. Мальчик совершенно не ожидал такого проникновения — нового, непохожего на те, что были раньше. Оно заставило замереть, слушая себя. Ответ пришел сам собой — невероятное наслаждение. И словно отзываясь на этот ответ, Кристьян рванулся навстречу, безуспешно выкручивая запястья из лент, проливая на простыни все новые и новые рубиновые капли, продираясь сквозь стену сладкой боли, упрямо тянулся к своему темному богу, желая ощущать его еще ближе. Согнутой в колене ногой, мальчик скользнул по бедру Лестата, плотно прижимаясь пылающей плотью к прохладной, вновь хрипловато шепча искусанными губами: — С-схожу… Уже сошел… Обвив свободной рукой стройную талию, Лестат приподнял Криса над постелью, практически вжимая мальчика в своё тело, слизывая с груди бисеринки пота, впиваясь зубами в нежный бугорок плоти — дрожащий, бьющийся во рту раскалённой бусинкой. Рукоятка плети дразняще проникла ещё чуть глубже, вызывая новый стон и новый вскрик Кристьяна, вскрик, отразившийся в сердце Лестата взрывом жидкого золота, разлившегося по венам. Ещё чуть глубже — и громче страсть, громче крик, нога, обвивающая поясницу музыканта, дрожит от невероятного желания мальчика в его руках. Лестат двинул запястьем, дотрагиваясь не только до кожи, но и до души — глубоко, сильно, но не настолько, чтобы позволить Крису забыться в агонии экстаза, контролируя — из последних сил контролируя себя, но понимая, что контроль скоро будет потерян. Сладкая взаимная пытка — движениями, голосом, стонами, криками, ладонями. Кожаной змеёй в тонких пальцах, змеёй, дарящей острое наслаждение, граничащее с болью. Каждый раз, почти проваливаясь в агонию, Кристьян чувствовал, как сильные и нежные руки Лестата, дарящие такое наслаждение, выдирают его оттуда и с новой силой окунают в раскаленную лаву наслаждений. Жгучая наполненность внутри, сладкие болевые импульсы, дергающие каждую клеточку, снова лишили мальчика как будто прояснившегося разума, и с губ снова полетело смешанное со стонами, едва различимое: — Лестат… Пожалуйста… Еще… — Хорошо, малыш… Тонкие пальцы двинулись сильнее. Взрыв радужного наслаждения от почти судорожного всхлипа юноши, пронёсся под веками Лестата, отпечатываясь в сознании раскалённым сладостным клеймом. Быстрее, сильнее, но не до конца — и Кристиан бьётся в руках, заламывая стиснутые лентой запястья, мечась по простыням, крича от раскалённого удовольствия. Но вновь — на грани, не пуская, удерживая, не позволяя сорваться в кипящую бездну экстаза, Лестат вёл Криса тропой изысканной пытки, с каждым шагом приближая к пику, но не разрешая окунуться с головой в бессознательную пучину. Плётка, последний раз прикоснувшись к нежной коже жадным язычком, выскользнула из рук, а пальца музыканта тут же заняли её место, проникнув в тело связанного мечущегося ангела. И тоже — скользнув по бедру, покинули, прочертив линии по гладкому животу, вслед за языком. Горячая заполненность сменилась тянущей пустотой, отзывающейся пульсацией в каждой клеточке разгоряченной плоти и мальчик вновь застонал, разочарованно-предвкушающе, гадая, что его темный бог сделает дальше, что еще предстоит познать сегодня душе невинной в своей порочности. Облизнув губы, Кристьян еле слышно выдохнул: — Я люблю тебя… Поцелуй замер тёмной бабочкой на плоском животе. Лестат, тяжело чуть хрипло дыша, поднял глаза на дрожащие губы, которые только что обронили чуть слышимый стон, в котором с трудом угадывались три коротких, но отчаянных слова. Слова, которые заставили музыканта чуть приподняться на локтях и распалённым хищником скользнуть вверх по телу мальчика, вызывая дрожь в изломанном горячкой страсти сознании Кристьяна. Лестат склонился над губами, на которых трепещущими рубинами замерли капельки крови, прикоснулся кончиком языка к одной из них, борясь с диким необузданным желанием проникнуть в рот юноши властным поцелуем и тихо, практически так же, как и его сходящий с ума ангел, прошептал: — Я хочу услышать это вновь… Изнывая во властных и нежных объятьях, каждой клеточкой юный ангел рвался навстречу своему темному богу, облизывая пересохшие губы, слизывая соленые капельки, пытаясь дотянуться до губ Лестата, скользнуть по ним языком, жадно впиться, ощутить жар дыхания, переплестись со сладким языком… Всхлипывая и отчаянно постанывая, шептал в сладком безумии: — Я люблю тебя, люблю, люблю… — Докажи мне это… — тихий гортанный шёпот мужчины высек искры под завязанными глазами — искры, сжигающей срасти и всепоглощающей порочности. А вслед за этими искрами — словно огненный дождь пролился на обнажённую грудь Кристьяна, покрытую бисеринками пота. Мальчик вскрикнул и забился в руках мужчины, но Лестат лишь улыбнулся в ответ на этот вскрик. Рубиновая тонкая свеча, незаметно оказавшаяся во властных пальцах, вновь взметнулась огненным росчерком — и ещё одна капля раскалённого воска упала на почти прозрачную идеальную кожу темноволосого распятого совершенства. Кристьян вновь вскрикнул и выгнулся дугой в сильных ладонях музыканта. Влажный язык мужчины прошёлся по ключице, обрисовывая её контур, чуть опережая след из тонких раскалённых прикосновений расплавленного воска. — Любишь?.. — Люблю, люблю, люблю… — юный ангел всхлипывал, шепча сорванным голосом, задыхаясь в стонах, кусая губы, чувствуя, как раскаленный воск, казалось, прожигает кожу насквозь, капает в сознание, оголяя нервы. Истерзанное желанием тело, дыхание, разорванное сладкой пыткой, тянулось навстречу острым и горячим каплям, словно прося еще. — Верю…— губы музыканта впились в нежную кожу на шее, почти над самой бьющейся венкой, подобием барабанной дроби, колотящейся в разуме и на языке. Мальчик изогнулся такой немыслимой дугой, что ладонь Лестата дрогнула и алое пятно пролившегося воска оплело нежный бугорок плоти на груди Кристьяна пылающим кольцом. Громкий хрипящий стон сорвался с губ юноши, руки рванулись к мужчине, склонившемся над разметавшимся по постели ангелом, но шёлковая лента не дала даже на сантиметр приблизить тёмное божество к себе. —Верю… — холодные пальцы накрыли трепещущую от жара плоть, даря неземное наслаждение, так контрастирующее с огнём воска. Лестат осторожно прижал нежный комочек пальцами и провёл подушечками по боку мальчика, спускаясь к бёдрам. — Я дам тебе намного больше… Намного больше, мой малыш… — Я хочу больше… Хочу… Лестат… Пожалуйста… Обжигающая лава терзала нежную плоть, холодные пальцы добавляли остроты. Казалось, что это длилось целую вечность, но хотелось длить эту пытку еще и еще. Мечась в раскаленных объятьях, рассыпая влажные волосы по дрожащим плечам. Тихо усмехнувшись, Лестат почти проскользнул между ног Кристьяна одним плавным, едва уловимым движением, подобно кожаной змее плётки, ещё несколько минут назад сжимаемой в тонких пальцах. Колени мальчика под сильными ладонями дрожали. Оглаживая влажную кожу, мужчина не удержался от нескольких едва ощущаемых поцелуев, которые набатом хриплых стонов отразились в почти обезумевшем от возбуждения сознании. Кристьян уже не контролируя себя, разводил колени, отдаваясь ласками полностью. — Больше… — по телу прошла волна сладкой дрожи, когда Лестат, с трудом опираясь на трясущиеся от возбуждения ладони, позволил себе прижаться к телу своего изнывающего от распаляющих ласк ангела, и почти проникнуть в его тело, держась на грани, всё ещё дразня и ловя каждый срывающийся хрип. Всего чуть-чуть. Какой-то миллиметр отделял полыхающие в неистовстве тела друг от друга. Юное создание, истерзанное сладкими ласками, извивалось в волнах несдерживаемой дрожи, непрестанно заходясь в задыхающихся стонах, жаждал такого желанного соития, ощутить это. Ощутить все грани удовольствия. Ощутить полное единение со своим темным богом, подарившим это неистовое пламя страсти. Порочный невинный ангел в его руках. Неприкосновенное совершенство, извивающееся на тёмном шёлке простыней. Сладкое наслаждение под губами и острый запах возбуждения, от которого кричит уже каждая клеточка тела. Неистовое желание обладать этим созданием, сводящим с ума одним только движением. Обладать всецело, полностью, не делясь даже со светом, проникающим сквозь шторы. Лестат, даже прежде чем понять, что делает, подхватил Кристьяна под спину и осторожным, властным движением перевернул на живот, тут же припадая к идеальному тело, своим, горящим от текущего под кожей огненного смерча, проводя кончиками пальцев по линии позвоночника, не обращая внимания на перекрутившуюся ленту на запястьях мальчика. — Мой… Истерзанные запястья сладко саднили, проливая рубиновые капли на простыни, оставляя алые следы на белой коже. Ощутив горячий, влажный, измятый шелк грудью, Кристьян выгнулся сильнее, следуя за рукой Лестата, гадая, какое еще удовольствие подарит ему темный бог, сгорая без остатка в этом темном сиянии, мальчик простонал: — Твой… Только твой… Навсегда… Тонкие пальцы скользнули по лопаткам, очерчивая их разлёт, поглаживая мраморную кожу дрожащими подушечками. Губы следовали за пальцами, оставляя следы, пылающее ничуть не меньше, чем лава, струящаяся по венам. Лестат притянул к себе Кристьяна, прижимая его ягодицы к своим бёдрам, обводя ладонями живот и поясницу, чувствуя каждый сантиметр сводящего с ума тела, скользя руками вверх — к шее, и вновь на лопатки. — Только мой… — острый крепкий ноготь мужчины, прикоснулся к нежной коже. Стоило чуть надавить — и новый вскрик наслаждения сорвался с губ мальчика, сопровождая рубиновую капельку, выступившую под левой лопаткой. Лестат осторожно прочертил по коже тонкую линию, тут же окрасившуюся в горящий багровый, и жадно припал к ней губами, слизывая упоительную влагу со сверкающей кожи. Стон блаженства выгнул мальчика изломанной дугой, и вторая чёрточка рассекла нежную белизну. Утробный, едва сдерживаемый рык, вырвался из горла музыканта, обрисовавшего контуры алой «L», расцветшей под лопаткой, извивающегося в его объятиях, мальчика. — Мой… — повторил Лестат, вновь переворачивая юношу на спину, пальцами очерчивая букву на спине. — Мой мальчик, мой Кристьян… Царапины, саднящие, сладкие. Горящее клеймо на коже, горящее клеймо в сознании. Принадлежность ему. Темному, прекрасному богу. Осознание этого вызвало новый приступ сладкой дрожи во всем теле мальчика. Казалось, что каждая клеточка истерзана огнем страсти, каждый миллиметр сознания изломан сладкой пыткой. Почти на грани потери сознания, искусанными, пересохшими губами Кристьян безсвязно-просяще шептал заветное имя. —Л-леста-ах-т… Этот стон словно сорвал последний замок с помутнённого огнём желания сознания. Лестат, одним резким, но на удивление нежным движением, развёл колени мальчика в стороны и, навалившись практически всем телом, склонился над разметавшимся по тёмным простыням ангела. Тонкая кожа дрожала под пальцами, а бёдра Кристьяна словно обратились в раскалённое золото, к которому хотелось прикасаться губами, ладонями, ресницами. Ангел, стонущий, кричащий, с рубиновыми ручьями на тонких белоснежных запястьях, сводящий с ума, лишающий сознания одним только запахом терпкого возбуждения. Абсолютно его, полностью. — Мой любимый мальчик… — шёпот мужчины был столь же острым, как и осторожное проникновение в тело извивающегося Кристьяна. Наконец-то, острое прикосновение там, внутри. Желанное. Расплавленное золото льется внутрь. Перетекает. Заполняет сердце. Совершенно измученный этим огнем мальчик широко распахнул глаза, и задохнувшись в беззвучном крике сорванного голоса, что есть сил рванулся навстречу, желая, наконец, утонуть в экстазе со своим темным богом. Только вдвоем. Только вместе. Юный, неопытный, порочно-прекрасный, прекрасно-порочный. Он рвался навстречу великому наслаждению, осознавая, что теперь он навсегда принадлежит, весь, без остатка. Принадлежит ему, темному богу, холодному, опасному, но такому прекрасному и нежному. Словно апогеем этого пьянящего чувства, из-под повязки, по щекам, пылающим и бледным одновременно, покатились горячие слезы. — Лестат, навсегда-навсегда, только твой. Горячие слёзы, горячий шёпот. Так горячо внутри его юного невинного ангела, который теперь полностью лишь его. Лишь его невинность и такая застенчивая порочность, такая скромная дерзость. Лишь его — Лестата, полностью подчинившего и открывшего для своего малыша потайную дверь истинного тёмного удовольствия. Лишь его — в руках, на губах, на зубах. Стоны и слёзы — ангел плачет от наслаждения, разве что-то может быть прекраснее. Лестат, почти рыча и вонзаясь всё глубже с каждым уже практически неконтролируемым движением, притягивал Кристьяна всё плотнее к себе, вминая в своё тело, в шёлк простыней, в сверкающий сгусток наслаждения, нарастающий и накрывающий с головой. Музыкант желал только одного — показать все грани возможного экстаза своему мальчику, задевая такие точки и так проникая, что мозг, казалось больше не выдержит этой обоюдной пытки, взорвётся тысячами искр, рассыплется мириадами огней, вот-вот рассыплется. Смесь возбуждения и все еще необузданного желания разрывали изнутри. Эта раскаленная сладость бежала по венам. У мальчика не осталось совершенно никаких сил, чтобы сопротивляться, и неистово выгибаясь, царапая пальцами бархатную спину. Задохнувшись в безмолвном крике, сотрясаемый судорогами острейшего экстаза, прекрасный ангел потерял сознание, не выдержав силы этой лавины удовольствий. Забившийся в агонии удовольствия Кристьян, подтолкнул к краю бездны окончательно, а раскрывшиеся в неистовом тихом крике губы вовсе лишили рассудка. Жидкое пламя вырвало из реальности, безжалостно лишая дыхания и даря такое неземное наслаждение, что Лестат не смог сдержать громкого хриплого стона, уткнувшись лицом в нежную шею с бешено бьющейся жилкой под прозрачной кожей. Экзальтированный взгляд музыканта, в котором плескалось безумное удовольствие, затуманился, ответная дрожь пронзила тело и выгнула невероятной дугой, по-прежнему сливая в одно целое с телом прекрасного ангела тихо застонавшего и обмякшего в руках. Не помня себя, не контролируя свои действия, но точно зная, что он должен подарить своему мальчику ещё один поцелуй — поцелуй, который станет пиком экстаза, для них двоих — Лестат, с протяжным сладким стоном обнажил клыки и вонзил их в нежное пьянящее тело, припадая к заветной артерии под сверкающей серебром ночи кожей. Сознание вернулось мгновенно, взорвалось огненными вспышками, огонь полыхал где-то внутри, разрывая прекрасное тело юного мальчика, и хрипло выдыхая с искусанных губ, Кристьян снова забился в приступах дрожи, словно желая остудить огонь внутри. От потока живой лавы, обжигающей горло, Лестат мог только стонать, стараясь не проронить ни капли на тёмный шёлк простыней, не пролить ни частички этой живительной магии, горящей не губах. Кристиан захрипел, придавленный телом музыканта, забился в руках лепестком огня. Мужчина с трудом заставил себя отстраниться от сводящего с ума горячего потока и сверкающим взглядом впился в глаза своего мальчика, сорвав с прекрасного лица повязку. — Мой, навсегда… — Твой, только твой, без остатка… Выгибаясь всем телом, мальчик хрипел, впиваясь безумными глазами в пылающие глаза Лестата. Мужчина приподнялся над Кристьяном, проводя тонкими пальцами по выточенной скуле, наслаждаясь почти вновь потерявшим сознание мальчиком. — Я хочу, чтобы ты разделил со мной вечность… — Только нашу вечность… В тёмных глазах полыхнуло пламя, поглотившее и разум, и сердце. Пламя, отразившееся под ресницами юноши, пламя, связавшее намертво и прочно, пламя. Отливающее жидким золотом, расплавленной страстью, всепоглощающей любовью. — Только нашу вечность…