Исцелитель

Холодно. Очень холодно. Ветер толкает то вперёд, то в вбок, иногда, издеваясь, в лицо бьёт ледяными струями – стало даже непривычно дурно от всего: он, нырнув в шарф ещё глубже, прикрывает замерзший нос, смиренно плетется по пустому мосту. Метель вокруг грозится сорвать всё на воздух, отодрать землю от покрова, создать ещё больший хаос. Жизнь идёт своим чередом, а до него лишь мороз доходит, распирает душу изнутри, до плоти костей иглой пронизывается. Пальцы давно покраснели – Джисон старательно пытается скрыть их в маленьком кармашке, не дать заледенть до онемения. Совсем скоро весна, но вечера всё такие же зимние. Осталось совсем немного. Пройти эти 15 метров и вот уже квартирка видна. Тусклые стены, дешевые ободранные обои, вязкий въевшийся запах сырости и еще куча всякого хлама. Вот, что он теперь называет домом. Он снова поднимает голову – прошёл совсем ничего, а сил уже нет. Мельком замечает лениво катающую свои воды широкую реку, без тревог проживающую бессчетные дни. Течением созданные лёгкие волны о берег плавно бъются и пропадают, оставляя после себя лишь резчатый узор на темной глади, а ширина удерживает взгляд. Поверхность, отражающая серо-синие тучи на небе, кажется особенно одинокой – Джисон останавливается и всматривается в свое отражение. Точнее, ему хотелось его увидеть, повиснув на мосту, но и поручни моста ужасно холодные – Джисон это упорно игнорирует. Ветер украдкой срывает капюшон, ерошит сухие, пострадавшие от осветления, волосы, а Джисон все ещё держится и пустым взглядом осматривает реку, пытается найти отклик. Безуспешно. Стало быть, все так себя чувствовали, находясь совсем близко к своей кончине. Спрыгнуть? Внезапное желание ярким огнём всполыхает в его сознании. Он худой, он совсем лёгкий и бесполезный, лишённый смысла в этой системе и крайний во всех рядах – незаметный. Потускневший взгляд остаётся всё там же, но в сознании рисуется его тело посиневшее, всплывшее на поверхность воды или разъеденное мелкими рыбёшками в глуби. Идея с каждой секундой приобретает все более чёткие очертания, да и оживает что ли – жалко все выглядит. Пальцы хватаются чуть сильнее, нога отрывается от земли – закончим здесь и сейчас. Сладостная минутная прихоть уже не кажется сказкой. Без тени растерянности он перебрасывает щиколотку за металл, держит поручень обеими ладонями и повторяет вдох…выдох…вдох… выдох…Почему же сейчас страшно? Конец его должен когда-нибудь прийти за ним, но лучше сделать два шага ему вперёд – у смерти есть и более важные жертвы, не стоит ему тратить время на него. ––– Лёжа на старинной дряхлой кровати с неприятно скрипучим матрацем, облаченным в выцветшее постельное белье, он руками поглаживает свое лицо и тяжело вздыхает. Не получилось. На столе ожидает проект, домашняя работа в несколько часов. В раковине тарелка красуется уже больше двух дней, а окна издают склизкий свист от постоянно дующих ветров все громче и чаще. Дрянная лампочка глаза щиплет, а воздух морозный ситуацию совсем не улучшает. Он морщится от неприятного запаха табака с соседей курящих в подъезде, и проклинает дырявую дверь в тысячный раз за день. Садится, горбясь, и опять пытается прояснить для себя (а может и нет) что же произошло только что? Кадры жизни проходятся мельком перед его глазами, кое–где мелькая по несколько раз, схватываясь в несравненно угрюмое полотно – такое пожелтевшее как и стены эти от вечной сырости и собранной воедино пыли. Он рассматривает каждую трещину, прислушивается к всякому отголосоку святости, ищет даже самую блеклую надежду на повторный шанс, но не может найти ни одной причины, чтобы продолжать бессмысленную цепочку. Есть насыщенные, есть яркие, есть очень трогательные моменты, греющие сердце одним своим присутствием – их по пальцам рук можно пересчитать. Светлой лентой они украшают его стены, удерживают от утопа в чёрные омуты его сознания и в самые тяжёлые моменты пухом обертывают его кровавое сердце, нежно–нежно обнимают. Но и они не вечны… Резать вены, виснуть на верёвке с потолка или спрыгнуть с крыши не кажутся хорошей идеей – перепробовал по сотни раз, и в каждом больно. Самые банальные методы, которые смогут его избавить от боли сами причиняют боль – невзрачно всё звучит. Да, он трус. Он принял это уже давно, понимает насколько это жалко. Он трус, боится боли, крови, тягучего мучения, но жаждет смерти. Он тот, кому кажется страшной даже представления шприцов и иголок, тот, кто пугается от трех минут без воздуха, тот, кто даже встать нормально на крыше здания не сможет. Да, он жалкий трус. И он совсем не знает что же ему подарит то безболезненное ощущение легкости, когда вокруг тебя одни стереотипы о суицидах. Скоро сама безвыходность собственноручно вручит ему белый флаг. ––– – Убей меня. – проговаривает Джисон. Без толики эмоций, лишних оправданий и не имеющих больше смысла слёз – даже мускул не дрогнул. На стол кладёт аккуратно сложенный белый конверт, протягивает к нему и опять опускает руки под стол, позволяя им свисать с плеч ношей в тонны. Он пришёл подготовленным. Неделю шарил нелегальный сайт подпольного мира, едва пробившееся под его попытки взлома – затем искал. Искал самого среднего. Не лучшего, который попросит миллионы с него, и не худшего, который угробит это дело. Искал он хорошего, не выделяющегося ничем от других. Нашёл. Лино. Собрал все свои деньги, начиная от мелких копеек в кошельке, банкомате, до всяких шкафных промежностей, перерыл весь дом вдоль и поперёк – насобирал хорошую сумму. Изначально эти деньги должны были достаться в счёт хозяина дома за аренду, в счёт университета за семестр и ещё чуточку на питание, они должны были стать связующим звеном для последующего серого периода. Это было залогом его “светлого будущего” . Теперь он этот конверт протягивает парню напротив. Он голову обращает к конверту, потом к нему, а потом опять к конверту и напоследок останавливает взгляд на нем. Смотрит долго и пристально, будто сузив глаза через эти слои. Молча прожигает точку в нем уже третью минуту, и Джисон начинает чувствовать нарастающую панику внутри. От этой паники его тошнит, горло давит, а ещё нудит – сердце цепями обхватывает. Он думал, что все пройдёт быстро – его убьют этим вечером, а потом тело сожгут, ну или дадут на кормление животным. Он помылся, чтобы этим животным есть было приятнее, в квартире убрался, чтобы хозяйка была довольна и законченный проект отправил, чтобы уйти за кулисы красиво. Он сегодня на отвал наелся, не взирая на ценники, ему осталось закончить дело со своей смертью. Сейчас перед ним самое главное, что и взяло свое начало от "Убей меня!" ––– Луна светит неярко по сравнению со вчерашней и лишь рассеянные полосы расстилаются хаотично, пробираясь сквозь мешковатые пучины облаков – скоро будет ливень. Влажная почва отдаёт свежестью после недавнего мелкого дождя, а мокрый асфальт проложился в этой тьме подобно белому ковру, отражая всезнающее лунное свечение. Вокруг лес, полный деревьев, окружённый листвой желтоватых оттенков с окрасом лёгкого пряного. Листопад спешно окрасил бы всё в седую меланхолию, но листья хватаются ещё за жизнь, держатся за ничтожно малую ниточку, держатся, словно есть смысл в их существовании. Они пришли бы в ярость, узнай свое назначение : хранить наши хрупкие головы от солнца, чтоб не расплавились; фильтровать воздух, чтобы мы не задохнулись; качаться на ветвях, чтобы мы ими любовалась. Или задохнулись бы печалью... Будь у них сознание, голос в этом черством мире, будь у них свой собственный выбор – стал бы мир чуть веселее? Кто знает… – АААА! Помогите, кто–нибудь! Я...я невиновен. Кто–нибудь! – мужчина орёт истошным голосом, связанный по рукам и ногам, лежит на рыхлой почве, вертит своими конечности туда–сюда и рыдает. Рыдает словно резаный. Он дрожащими зубами закусывает губы до крови, пальцами неудачно теребит туго завязанную верёвку и чувствует непрошеную влагу в уголках глаз. Лежать среди ветвей, которые при каждом резком движению царапают кожу до крови, и теряться в тьме, не видя выхода и способа спасения – не самые приятные ощущения. У него руки щиплют от ран; тело, не привыкшее к интенсивным подворотням, задыхается, пытаясь втянуть как можно больше кислорода. Ворочась в слякоти, он пытается достучаться до жизни. Он всем своим естеством держится за свои живые органы и надежду на побег. Слепо верит, что всё будет хорошо, как было и до этого. Ни звука машин, ни света лунного, ничего, что могло бы подсказать хоть что–нибудь. Лишь запах мокрой земли да шум его вздохов. Держась за незримую ниточку надежды, он ещё сильнее ворочается, ещё сильнее теребит край узлов, ещё сильнее кричит. Без толку. Страх окутывает с головой, пробивается силой в его дрожащее тело и тогда, когда он уже готовый сдаться богу, сознаться в грешных повинностях, да хоть тысячу раз поклясться в лживой святости своей, слышит шелест. Мелкий шелест листьев, отрывающий его голову от болота мыслей. Не мог же он предугадать, что порадуется звуку зелени, которые стали сигналом его спасения. Его свечка разгоралась сильнее. Таяла теперь куда быстрее… Будто отрывая ткань с воздуха, кто–то раскрывает светлые лучи пробивающихся сквозь щель – тканевая повязка падает на землю. Свет поначалу глаза режет, мужчина непроизвольно шугается куда-то в сторону. Чёрный силуэт. Он отходит чуть дальше медленно, тяжело ступая по сломанным веткам и соломе, которые крошатся ещё мелче прежнего. – Т–ты...ты кто? –голос дрожит, хрипит, ещё немного криков и, кажется, оборвется. – Спаси...по–помоги...пожалуйста... Звучит он жалко сквозь все эти всхлипы и непонятное мычание в тишину. Бормоча еле слышные мольбы, он даёт себе волю и во весь голос рыдает, пуская слёзы беспорядочно. Гудит на повторе: "Пожалуйста"... Поистинне жалкое зрелище. И так каждый раз. Вместо слов доносится лишь лязг металла, преследуемая немой болью где–то в груди. Воздух оседает тяжёлым бременем, тело попадает в плен удушающего мучения – каждая мышца зудит. Он будто распадается на обломки, ещё осязая свои пульс; чувствует как кожу разрубают на куски, как и мясо под ней. Лежит и не может вымолвить ни глухого писка. Прерывисто хватает воздух, пальцами царапает почву и ноги поджимает. Мурашки прошли отвратительной волной по коже, превышая его порог чувствительности в сотни раз. Хочется свернуться набок – пронизанный нож болью отдаёт и в лопатках. Будто ребра ломаются по кусочкам; постепенно, трещина за трещиной прокладывая путь, давая ощутить исток всей этой пытки – металл пронзивший сердце насквозь. Мужчина лежит. Корчась от боли, судьбе своей не хотя повиноваться – лежит. Лежит и чувствует как стенки сердца теряют контроль над кровью и с каждым ритмом ударяются об холодный металл. Лежит и чувствует, все воспоминания проходятся молнией по его сознанию и вспышка освещают его туман. Так ли все себя чувствовали, когда...? Мозг не хочет заканчивать это предложение. Он слишком поздно все осознаёт. Слишком поздно понимает, что и его могла постичь та же участь. Но что же он ожидал от своей судьбы? Что же ты ожидал? Множество мыслей проносятся за секунду; он теряется среди них. Теряется между злостью и страхом, между сожалением и борьбой, между жизнью и смертью. Теряется, в слезах их и криках, в их словах, что умоляли о прощении, в их взглядах и страхе, которая сейчас душила его. Он, преисполненный раскаянием за все свои действия, хотя ещё не осознал всю ситуацию до конца, очень тихо, словно даже его шёпот может затеряться в тишине говорит: "Прости". Не слишком ли поздно? Он, лежащий сейчас с ножом в сердце, снова перебирает сотни тысячи картинок в своем разуме и задыхается при виде взглядов, которые были такие же, как и у него сейчас. Хотя нет. Они были чище; эти взгляды были полны смирения своей судьбе, эти взгляды потеряли надежду на жизнь. Эти взгляды, которых он видел каждый день сидя в своём кресле, и считал своим достоинством, прибавлял в свой список, теперь ему до вязкой и липкой боли в груди – ещё глубже – кажутся жалкими. Только в те моменты он так не думал. В те моменты, когда он потихоньку упивался их криками о помощи, с улыбкой рассматривал их лица, омытые слезами, смеялся, когда они просили о втором шансе, он не думал о жалости. И сейчас, когда сам лежит, проводя через себя все это, он и не надеется на большее, но словно для оправдания шепчет: "Прости" Утопая в бескрайний мрак, краешком слышит то, что раздавило всего его до последнего: "Какой теперь прок с этого?" ––– Это был последний. Последний, который запомнился ему больше всего. Руки бьются в дрожи, сердце с груди посылает громкие удары и пот скапливается в висках. Он ощущает, как эти сны душат его туже, каждый день на миллиметр. Ощущает, как тело в конвульсиях боится того, что сделало само. Ощущает, как слезы сами по себе, словно не повинуясь его грязной душе, проходятся по его скуле и проводят ту же дорожку, что и вчера проводили. Он все ещё помнит осязания той ночи, помнит как воткнул нож в чужое сердце и сидел там, не сдвигаясь ни на дюйм, в одной позе. Помнит, как он задыхался, как он просил, как он плакал и каялся. Помнит чётче любой фотографии, как нечаянно задел его палец, встрепенулся и опять ощутил, что тяжёлый ком в горле не спадает. Это его привычная рутина. Уже вливается в привычку. Вставать в судорогах, в тёмной одинокой комнате, пропитанный запахом его самого. Это его привычная рутина, тратить по полчаса на успокоение себя и совести, метаний между своей моралью и тревогой, которая билась ежесекундно. Он плакал безудержно и отпускал все к чертям снова, забивал на чертову мораль, что уже не имела ни малейшего эффекта на его действия, не различала ему что хорошо и плохо – лишь сидела в уголочке, сгорбившись, и теряла свою сущность – убеждал себя, что все это лишь для неё. Вспоминал её лицо, худое совсем, без единого жира и пухлых щечек для её возраста. Вспоминал как трубы пронизывали её тело, иглы не отходили от её рук, а слезы не высыхали в её глазах. Вспоминал, как она кричала от боли, хватаясь ладошками за его пальцы, а потом словно мертвая спала, даже не реагируя на крики в коридоре больницы. Вспоминал все это и опять собирался духом, хотя от него у Минхо не осталось ничего годного, и переворачивал голову, встречая её улыбку за стеклом, в рамке цвета шоколада. Видел, как она обнимает его за шею, ярче солнца улыбается и замечает дыру на месте удалённого зуба. Сквозь слезы улыбается сам – совсем чуть-чуть, лишь краешки губ приподнимает – но и этого ему достаточно, чтобы встать с этой гребной постели и плестись к принятию следующего дня. ––– – Убей меня. Минхо, конечно, видел за всю свою жизнь немало чудаковатых придурков, но этот малой опередил их все. Раньше он боязливо протягивал руку к деньгам, обернутым в белую бумагу; брал все, что нужно, в очередной раз запихивая крики своего сердца куда подальше, закрывая во все замки. Раньше все было далеко не легче. А он... Он точно нормальный? Какой человек попросит другого лишить его жизни, да притом ещё и за деньги? Он...что с ним случилось? Что же такое, чтобы так отчаяться? Минхо смотрит сначала на конверт, который, судя по толщине, имеет немало денег внутри, прожигает в нем дыру и борется с криками, которые опять вылезают из коробки. Затем смотрит на него самого. Хиленький паренёк, сутулый и с пустым взглядом, очерчивающий стол перед собой. Сидит перед ним и, смиренно ожидая своей участи, даже без схватки сдаётся, отдаёт себя в грязные руки, окровавленные уже немало раз. Сидит и, будто затерявшийся в своём мире, молча ждёт. А Минхо опять перетаскивает свой взгляд на конверт. Всплывающее в памяти бледное лицо сестрёнки на больничной койке сердце режет, но и этот парень не лучше. И опять он смотрит на него. Парень, склонивший свою голову и готовый отдать свою жизнь за такие ничтожно малые деньги, испытывает ту самую каплю его совести, которая уперто осталась на донышке стакана. Голова гудит. Оба огня, как стены приближающиеся друг другу, медленно, но верно сжигают все его нервные клетки и сводят с ума. Мозг вскипает от этих мыслей, хотя на вид все легко. Ему нужно убить его как он и просит, а затем отправить деньги на лечение сестрёнки, но, блять, пальцы в растерянности сковываются, не решаются. Разум требует решения, как и этот паренёк, но сердце его не пускает. Что же делать...? ––– После разговора в кафе, Джисон уже вовсю: и морально, и физически готовился к своей смерти. Даже пустил слезу, закрыв глаза и тяжело пуская воздух в лёгкие. Он уже чувствовал себя свободным, когда этот Лино взял деньги и позвал за собой в машину. Сегодня и сейчас это всё закончится. Он подолгу обдумывал какая же трата будет от его смерти. Родители позабыли о его существовании уже больше десяти лет назад, друзей как таковых не имел – только Хёнджина жалко. Но он справится, как справлялся до этого, как справился с Сынмином. Он сильный человек – вот он переживёт. Джисон знает. Жалко, что у него не будет именной таблички, да и на похороны он своё красивое фото не оставил. Ну что ж, значит так и суждено. Так суждено, прописано. На машине они ехали вглубь какого-то леса. Мимо проходили деревья, небо уже пряталось за ними, и только чистый свежий воздух обдувал лицо своей прохладой. Стоит уже насладиться жизнью в последний миг. Джисон просидел так не меньше получаса, пока машина не заглушила свои двигатели, и он пустился слегка вперёд, вылезая из своего разума. Дышалось так легко. И ему даже как–то жаль, что все происходит в последний раз. Не думаете, что лучше умереть, имея хоть какую–то эйфорию от всего этого? Парень рядом вышел. Без слов и лишних реплик, вышел, закрывая дверь машины громким стуком. А за ним попятился Джисон. Вдыхая воздух полной грудью и любуясь зелёным пейзажем перед собой, он хотел было отойти от машины и встать подальше – вдруг кровь забрызгает и испачкает. Но вдруг крепкая рука прижала его. Он с болью в спине ощутил себя прикованным к машине и удивился увидев его перед собой. Зафиксировав колено между ног Джисона и схватив запястья, он удерживал его от побега. Между ними лишь жалкие пять сантиметров. Минхо тяжело дышал, и опуская голову вниз сжал джисоновы руки ещё сильнее, что тот даже зашипел. Слышался скрип от его зубов и это все что Джисон смог запомнить с этого момента. От Минхо пахло цитрусом и вся эта экзотика так удивляла Джисона, что он на секунду замешкался, впитывая в себя этот запах. Он такой сладкий, словно шлейф обвивал и дурманил. Так непривычно и странно стало с этим открытием, он на секунду позабыл о тяжело дышащем парне перед собой. – Ты чего? – как можно тихо спросил Джисон. Ему сейчас ничего непонятно, а усталый мозг не хотел строить гипотезы и тратить на это уйму энергии. Поэтому и его вопрос так вяло пронёсся между ними, а Минхо словно его игнорировал. – Ты совсем? А?–голос разъяренного парня не радовал Джисона. Он спрашивал никому непонятные вопросы. Только если не себе. – Чего?– Джисон не думал, что они будут тут разбирать что–то, он вообще не думал что они начнут хоть какой–то разговор. А он начался. И чрезвычайно своеобразным способом. – Да ты хоть... Да ты хоть знаешь сколько людей...сколько людей сейчас борются за жизнь? А? Ты знаешь? А...а ты...сейчас умереть хочешь?– вся его речь не доходила до Джисона – она словно кружила тут недалеко. Только всхлип чужой ошарашил его, заставил глаза расшириться и застыть, видя его разломленную фигуру. – Не надо...прошу, не надо. А Джисон виснет в этом воздухе. Ладонями чувствует его дрожащие пальцы, ощущает как его висок соприкасается с его, осязает его трель и неравномерное дыхание около уха. Джисон солжет если скажет, что не потерял порядок, наведенный ещё, кажется, минуту назад – не прижатым он представлял себя в свои последние минуты. Минхо, все ещё стоит облокотившись лбом к машине, держит под собой парня и буквально в трех сантиметрах ощущает его такую выпуклую, по-детски милую щеку. Он держит за запястья, и с каждым разом, когда вспоминает его жалкий вид в кафе, злится. Он не должен эту злость выливать на него, целиком и полностью. Не должен вообще заниматься чем–то подобным с суицидником, который решил походу поразвлечься и умереть от чужих рук. Он не должен вот так просить его жить, хотя и сам понимает, что не имеет никакого права. То ли накопившееся за все время стресс, раздражительность и усталость ударили за раз, то ли его внутренний лимит забил срочную тревогу – он не знает. Но стоит сейчас сломленный на ещё одну палочку, и надеется глубоко внутри, подсознательно, что он сможет это перейти без последствий. Он надеется от всей своей грязной души. А Джисон все ещё виснет. Воздух вокруг потерял свою значимость, как и напряжение витающее в воздухе. Хан тянется руками, будто зная, что его руки легко выскользнут из чужого, кладет ладони на его напрягшиеся мышцы спины. Сначала легко, едва ощутимо и невесомо он гладит будто бережного хрусталя, а затем руками ближе охватывает его плечи и к себе жмёт. У него пока есть тепло – он может им поделится. Джисон – человек потерявший всякую надежду на будущее, лишь хочет после себя оставить хоть и совсем не заметный, но ощутимый – возможно лишь для этого парня в чёрном – след. Поэтому, стараясь не упасть под его телом, он не спеша ведёт по его лопаткам и не решается что то сказать, любые слова кажутся лишними – совсем не к месту. Поэтому молча, аккуратно, неторопливо гладит его по спине и ближе к себе жмёт, упорно терпит ноющие ноги и сам успокаивается вместе с Минхо. У Джисона очень болят запястья, пальцы ног и шея. Все его тело затекло и кровь требует смену позиции, но Джисон упорно игнорируя все нужды своего тела, и совсем чуточку гордясь этим, проводит своей ладонью по широкой спине парня в чёрном. Он кажется уже нормально так вдыхал. – ...не надо... – Минхо повторял лишь наверное, чтобы себя очистить. Он ведь душу, жизнь и все прелести мира кому то пытается показать и сохранить; повидавший немало придурков за всю свою жизнь, не хочет терять такого невинного из–за своей негодности для других работ. Он, скручивший свои моральные принципы в трубочку и сжегший их ещё тогда, когда впервые согласился на это дело, теперь так жалобно пытается уговорить его отказаться от этой идеи. Не то чтобы ему было как-то по особенному жаль этого тощего парня перед собой, который успокаивающе гладил. Но буквально за эти пару минут, он все же смог найти компромисс в душе. ––– Тиканье часов с новой волной ударяется в воздух, наполненный тишиной. Эта тишина полна всего. Полна белой невинности, окутавшей это помещение, полна мягкости и лёгкости. Полна беззаботности, которая невесомо тёплым пледом покрывает уставшие плечи. Полна всей этой приятной гармонии, хотя ничего такового нету. Полна нежности и хрупкости, что требуют к себе явного внимания. Минхо так понимает. Капельница смиренно висит под его надзором. Капля за каплей с бутылки ускользают последние вниз по очерченной прямой дороге, вливаются в бушующий ураган, в тело, которое уже привыкло принимать. Иглы пронизанные насквозь до вен уже давно не приносят никакой боли, но не потеряли свой страшный облик в глазах, которые сейчас сомкнуты. Клетчатая рубашка с закатанными рукавами открывает взор самому душераздирающему кошмару для его глаз. Как бы он хотел, чтобы шрамы от иголок исчезали быстрее, но ежедневные прокалывания не дают зажить. Как клеймо для её тела, но будто все лишь случайно. Дыханием не издавая ни звука, он медленно вдыхает тёплый воздух, пропахнутый медикаментами, а затем так же быстро выдыхает, словно лёгкие не выдерживают уже этого. Её лицо, не выражающее ни намёка на тревогу, сейчас становится единственным его утешением после недавнего. Неважно, что все это лишь временно и выходя за порог на него опять накинутся все демоны мира; сейчас, сидя перед ней, ощущая её нежную бархатистую кожу, он тщательно избегает своих бесов. Подушечки пальцев даже не надавливают на кожу, не дают знать о своём присутствии и слегка проходятся, лишь чтобы ощутить её тепло, насытится им до следующей поры. Молочный запах её тела теперь совсем затерялся где–то позади, где то в другом временном периоде, когда она ярко лучезарно улыбалась, не боялась и бегала. Где не было страшно и жизнь протекала чередом. Её лёгкий смех прикрытый её маленькими ладошками теперь стал самым сладким воспоминанием, а лицо, которое время от времени устремляет свой усталый взгляд на него, пытаясь со всей силы натянуть ту же улыбку теперь кажется и ножом для его сердца, и бальзамом одновременно. Минхо уже давно устал. Сохранять спокойствие кажется уже тяжёлой задачей, когда сроки поджимают, нужда все сильнее затягивает узел на его шее и оставляет свои противные следы под ней. Воздух пробирается, прокладывает свой путь сквозь все эти мучения, и только лицо её не даёт ему опустить руки, сдаться и остановиться. Только лицо сестрёнки, которая сейчас безмолвно успокаивает его вихри в душе, кажется той самой крепкой ниточкой и связующим звеном между ним самим и миром. Он уже час сидит здесь и самые последние секунды ему уже кажутся нетерпимыми. Опуская голову на чистую гладкую белую постель, прячась в темноте за веками, отчаянно держится, сжимая кулак под кроватью, и все ещё ощущая её шелковистую кожу под подушечками пальцев. Сегодняшний день стал первым. Точнее сегодняшнее событие стало первым. А если сузить круг ещё уже, то будет, что сегодняшний человек стал первым. Первым, кто довёл его до такого состояния, или возможно стал удачливым зрителем его истерики. Он сам шокирован всем этим, но и эти чувства утерялись где-то между ненавистью к себе, отвращением и жалостью, которая все также направлена себе. Он испытывает ещё целый океан эмоций, которые со скоростью света мелькают в сознании и опять блуждают в границах простора, ожидая своего часа, хотя на деле создают вместе самый причудливый микс, который наверняка не спадёт ещё в скором времени и оставит горький осадок на донышке. Этот исход совсем не страшит его, если он сможет выбраться из этого состояния. Брезжущий свет заката цвета коньяка теперь резко в глаза бьёт и оставляет тёмные пометины. Он жмурясь от боли, потирая пальцами глаза, устремляет свой взгляд теперь на пейзаж, теряющий свою прекрасность за разводами окон – и это создаёт своего рода эстетику в тишине, полный лишь тиканьем. Ему пора уходить. Он нехотя дотягивает руки до телефона и колеблется. Решение, до которого он сейчас дошёл кажется совсем ребяческим, совсем немыслимым для такого как он. Это противоречит его призванию, которое он сам себе наклеил, которое сам себе пригвоздил своими же руками. ––– Солнце пустило свои первые лучи подобные широким полосам сквозь густую пучину розовых облаков. Трава едва заалела, а сквозь приятную тишину, сопровождаемая пением птиц, струился прохладный ветерок. Ожившая земля приобретала краски, а где–то вдали за склонами ещё десятков гор скрывались все также безмятежно лежащие снежные вершины. Ветви деревьев голые даже после прихода весны, а аромат цветов дурманил голову и уводил в далёкие края беззаботности. Поистине волшебная картина, сумеющая запомнится в памяти светлым кадром на последующие часы дня. Около ладоней лежали манговые пудинги, а рядом в бутылках коктейли из свежего киви. Чуть издалека красуется черничный пирог с неоднородным расположением ягод, создавая воплощение хаоса, а ещё в нескольких сантиметрах нашлись крошки, своей сплоченностью и единством построившие муравейник, создавая призму сгущенной сладости. – Сыграешь для меня? – пробил мягким голосом тишину вопрос. Он ещё несколько секунд остаётся безответным, будто затерялся в этом свежем воздухе. Но шелест со стороны даёт о себе знать – его услышали. – Мне лень вставать. – Джисон положив обе свои руки под голову наподобие подушки, закрывает глаза. Солнце расположено прямо над головами, прямым углом втыкаясь в их глазные шары, яркие лучи бьют прямо. Старается сфокусироваться на щебетании птиц в пяти метрах отсюда, где то на одной из веток тех могучих деревьев. Но спустя секунду жёсткое дерево ударяется об его живот и он жалобно мычит, пытаясь свернуться в клубок, но гитара мешает. – Вот достал, а теперь играй. – Сынмин похоже совсем не хочет его слушать. Игнорирует шёпот Джисона под нос, где он проклинает его во всех его посмертных грехах, а потом с обиженным взглядом очерчивает его лицо. – Чего смотришь? Играй. Это моё желание. – Я вот совсем не понимаю тебя. Странные у тебя желания. – говорит он, настраивая гитару, мельком поддевая его колено своим и поудобнее устраиваясь на рельефной земле. Обилие зелени вокруг создаёт неимоверно прекрасную картину, сам Джисон среди этой листвы будто с картины манхвы сошел. А жаль, Сынмин дома забыл и свои чудо-линзы, у которых срок истекает буквально после послезавтра, и свою мини камеру – она явно не хотела брать на себя бремя последнего воспоминания. – Кому вообще в голову взбредет провести свой день рождения в глухой природе со мной?... Ну ещё и гитара тут есть. Не суть. Это ты там кому–то что–то проиграл что ли? – Нет. Ничего не произошло. Я просто взрослею знаешь ли. – и улыбается так зажато, так напряжённо – даже кончики губ подрагивают – наверняка брекеты мешают. Джисон не хочет думать, что у него сейчас проблемы. Хотя есть они у всех, но он не хочет чтобы они коснулись его улыбки своими лапами. Не в его праздник. Не сегодня. – Сыграй ту что ты в прошлом году. Она мне понравилась. – Ты в порядке? – Хан тянется ладонью ко лбу Мина, но не замечает явных признаков простуды. Внешне он слегка бледноват, но ведь это нормально – он обычно ночами не спит. Так в чем проблема? – Или ты и вправду в старика превращаешься раньше меня? – Хватит шутки шутить. – Сынмин руку отталкивает от своего лба, кладет его на гитару и взглядом выпрашивает, намекает на продолжение. Натягивает свое повседневное выражение лица и в обиход его хмурому взгляду все также зажато улыбается. – Спой красиво, все таки мой день рождения. Будто в последний раз. – Последний раз? – Джисон вопросительно голову набок склоняет, а потом брови ещё теснее хмурит. А затем пялится секунд три. Но Минни не лёгкий орешек, держится и стойко смотрит ему в ответ. Он наверняка будет и по этому скучать. Слезы как–то сами по себе в глазах скапливаются. Свыше миллиона раз Сынмин представлял эту картину, такую трепетную и последнюю. Джисон хотел было уже отойти от него, как вдруг Сынмин пополам сгибается, за грудную клетку держится сквозь слои одежды и рукавом прикрывает рот. Он кашляет. Не так как при простуде: он кашляет на вид болезненно, иронично как то. Катится на плед и лежит на правом боку, спиной к нему. Джисону тогда было лишь шестнадцать, а может и семнадцать. Он тогда волосы в кудри завивал, считая модой и трендом. Он тогда много гулял, провожая взглядом каждую картину города тысячи красок и перебирая новые будки для фотографий. Он тогда переживал развод родителей и имел высокие цели. Цели его ему в сладких снах снились, в каждом его ежедневнике светились под дорогим маркером, а потом превратились в осадки прошлого. Этот осадок кислотой всё прожег, всё живое внутри него убил. Остались лишь непробиваемые сомнения, боль и одиночество. Джисону тогда ничего не было непонятно. Он увидев кровь на рукаве Сынмина сначала подумал, что это розыгрыш, по плечу того легко бил, а заметив как Мин с этих действий ещё больше кашляет, тут же перестал. Его лицо исказилось. Рука его в воздухе повисла, а он не моргая смотрел, как его друг страдает. История Мина не закончилась на этом. Это прозвучало бы слишком канонично или возможно жестоко, но он проводил свои последующие дни в больнице, видя при пробуждении одно и то же – белый чистый потолок. Без сознания лежал на белоснежной подушке, где его лицо не оживлялось, где его голос не пробивал все стены, где он сам будто не существовал. Джисон тогда ему каждый день приходил, сначала цветы приносил, а потом его любимые шоколадки, а затем по наставлениям врача фрукты всякие. Он каждый день приходил, держал его руку и мягко гладил своим большим пальцем. Каждый день так делал. Два, а может три, раза в неделю приносил с собой свою гитару и пел ту песню, которую он просил. Неоднородная скорость, конечно, иногда портила весь шедевр, но результат исходил от сердца к сердцу – вот что тогда имело значение. Он тогда замечал как уголки губ Мина вверх поднимались. Конечно это лишь на несколько миллиметров, но все равно. Он улыбался – по крайней мере, ему так казалось. Джисон потом чуть ли не ночевал рядом с ним. Оценки снизились, ведь никто Джисону весь пройденный материал не объяснял. Понятие терминов академическим языком учителей не доходил до простенького мозга Джисона. А потому он и ночевал рядом с Сынмином среди груды тетрадей и книг, забывая ещё на несколько недель про свои социальные сети. Иногда бывало ночью холодно, но он держался и плотнее укрывал Сынмина, и опять засыпал. Роль сиделки, никогда ему не казалась такой значимой и важной в одно время: он много нового тогда через себя провел. На утро конечно горло болело, зудело и разговаривать мешало, но не суть. Главное его друг все ещё жив, здоров и имеет шанс на пробуждение. "Имеет" – говорили все доктора. Абсолютно все кого он встречал в этой чёртовой белой палате, говорили, что Сынмин непременно проснётся, одарит его улыбкой и опять даст щелбан. Тогда может быть он услышал бы полную версию той песни с уст Джисона, ведь они всегда пели лишь часть. Но не получилось. Сынмин не смог услышать его пение, которое Джисон готов был сделать лишь ради своего друга, лишь один раз и только для него. Но Сынмин не смог этот шанс получить. В то время когда Джисон опять играл ту самую песню рядом с кроватью, медленно не спеша и красиво, он совсем не ожидал что сердце Сынмина не выдержит его болезни. Джисон тогда совсем не закончил песню. Она должна была закончится красиво. Он не успел: пики машин заглушили гитару, стёрли все, что было до этого. Сынмин ушёл. Джисон сам видел как вокруг его лучшего друга собирались медсестры и врачи. Один за другим, сменяя друг друга они делали ему массаж сердца, а Хан будто прирос к месту рядом с этим окном – смотрел и стоял. Он потом не успел и шаг сделать назад, не почувствовал своих ног и упал. Боль почему–то совсем не дошла до его мозга, но Джисон плакал. Хотя это слово слишком слабое, чтобы описать его. Он рыдал, он орал на весь коридор, пытаясь стереть с лица эти совсем незнакомые ему солёные капли. Он терел свое лицо рукавами своей толстовки до красноты, пальцами чуть ли не открывал свои волосы и опять пускал слезы на самотёк. А они не останавливались. Иссякнувший все свои силы он лежал на том холодном белом кафеле, сгребая колени в свои объятия, но отчего–то холод не доходил до него. Он лишь смиренно ожидал. Хранил в сердце ту саму надежду, бережно защищал от своих же сомнений и надеялся. Не смыкая глаз, он лежал перед дверью операционной, не в силах подняться и дойти до стульчика. Джисон совсем не ощущал своих рук и ног. Но все же надеялся. Наконец спустя минуты, тянувшиеся вечностью, выходит доктор с помещения, снимая маску с лица . Он стоит над ним, но не смотрит ему. Его веки прикрыты. Джисон словно ошпаренный на свои двои поднимается, выпученными глазами, отбрасывает тень сомнений и смотрит на доктора. А он лишь покачав головой в сторону тихо, но слишком громко для ушей Джисона проговорил : – Мне жаль. Мы не смогли его спасти. А Джисон отходин назад. Шаг. Ещё один. И хочет сделать ещё один, как чувствует пустоту под ногой. Мрак темнее ночи обволакивает его взгляд, забирает в свое забвение, уводит в свои края. Джисон тогда совсем еле еле понимал что происходит, но он помнит эти чёртовы белые потолки больницы, куда пялился Сынмин все то время, возможно, даже тогда, когда и пускал свой последний вздох и отчего–то ему хочется так же. Последний... – Хааа..... Хааа – Джисон, за мгновение ощутивший на себе шторм прошлых воспоминаний, ртом отчаянно хватает воздух, пальцами теребит край своей толстовки, запутываясь в ткань ещё сильнее, и в холодном поту чуть ли не бредит. Опять. Ему опять приснился он. Джисон загнанно дышит, тяжёлый морозный воздух хватает, словно через минуту его отберут, держит руки в кулаке и сидит все ещё не сдвигаясь ни на дюйм. Сердце стремительно учащает частоту ударов, а тело трясётся не поспевая за бешеным ритмом. Джисон в мелкой дрожи сидит на кровати, пытаясь тело утихомирить, вдыхая воздух, а потом медленно, также как и он медленно вдохнул, выдыхает. Сынмина долго не было в его снах. Джисон вообще в последнее время толком и не спал. Он думал, что все прошло,что все засохло и раны зажили, воздействие прекратилось, но нет. Он все ещё думает о нём, скучает по нему. Единственный друг, который понял его, который слушал, с которым было комфортно. Друг ради которого он смог бы и свою жизнь отдать, но ему этого не надо было. Он ушёл. Джисон смирился с этой фразой спустя полгода с его похорон. Дешёвая лампа не оставляет выбора для глаз и Джисон, пересиливая всю свою сущность, поднимается с постели. Он все ещё в той же одежде, с которой пошёл навстречу тому парню, оказались в богом забытом месте наедине, где ещё постояли полчаса, приводя сознание в порядок. Джисон ещё помнит тот цитрусовый запах, который он вдыхал, обнимая его совсем непринуждённо. Помнит его дрожащее тело и колеблющийся голос, который пробирался сквозь его холодные пальцы. Он помнит, как он просил его отчаянно: то ли видел в этом нужду, то ли сам лишь жалость проявлял – непонятно, но очень больно. Погружая всю квартиру в темноту, он стоит и ожидает чёрного мрака. Но он стоит завороженно . Где то в ста метрах от его квартиры, там, за сухой листвой деревьев, преграждая лунном свету, светится уличная лампочка. Он ещё никогда его не замечал так близко, может из–за того, что шторы не имели шанса быть открытыми дольше чем на полчаса, или из–за того что он просто не проявлял никакого внимания за последние пару лет. Но как бы ни было он яро в глаза светил и как будто сам Джисон, в туннеле затерявшийся, видит надежду на выход. Скорый уход. Протягивает руки к окну. Мягкий молочный свет обволакивает, очаровывает будто магия вне этого мира. Джисон рассматривает чарующий след на руке и хочет верить во всю эту чушь с магией, когда его пальцев касается мерцание огонька. Кончики пальцев покалывают из–за этого совсем иного нового чувства – непривычно даже. Очень странно. И казалось ничто не способно его отвлечь, но и это убеждение рушится с глухой вибрацией, доносящейся из спальни. Джисон медленно, привыкая к мрачной темноте своего обиталища, доходит до еле заметной вибрации. С неким удовольствием проходится по чистому полу босиком, оглаживает матрац – на нем лишь одна простыня да худощавая подушка –, но не взирая на все это опускается, испуская усталый вздох. Новые ощущения от одного лишь свечения, которое белыми лучами будто искру провело – безжизненная суть. Будто дыхание на миг открылось. Телефон с кучей полосок на защитном стекле вибрирует ещё один раз, но уже отчетливей и будто сильней, чтобы Джисон не смог вернуться в ту сладкую незнакомую идиллию. Открывает – два уведомления. Это сообщения, причём их два, и совсем удивительно, что они вообще ему пришли. Ночью семья спит, остальные заблокированы. Только если не он. – Дай мне месяц. – Не убивай себя Джисон усмехается, что они и вправду говорят об этом всерьёз. На полном серьёзе. И ему как бы нету разницы когда умирать, где умирать. Важно, чтобы безболезненно, без лишних свидетелей и быстро. Он смог продержаться все свои сознательные годы и этот месяц продержится. Он сможет. На случай, у его окон все равно нету сеток, а нож достаточно острый. – Хорошо ––– Знаете то чувство, когда все вокруг теряют способность распознавать тебя? Джисон всегда считал себя довольно сильным во многих аспектах. Умело скрывал все, что бушевало внутри, упрямо заставлял себя улыбаться во все зубы и шутил о жизни, будто все легко. Он, который когда-то верил в любовь и счастье, что придёт если не переставать в неё верить, не осознавая сам, умирал и засыхал изнутри. Он, который мог находить плюсы во всем, теперь даже не обращает внимания ни одному явлению вокруг. Он, который умел все проходить сам, не замечал, что с каждым разом ломался по чуть-чуть, трещина за трещиной. И теперь когда от него в лучшем случае остались осколки, которые прольют кровь при приближении, Джисон сам не знает как себя склеить. Безвольно проводил каждый день, который словно и не заканчивался. Он притворялся живым мертвецом, не подавал признаков жизни, а теперь сам поверил в свою же ложь, которую все отлично поддержали. Стало привычкой засыпать в обнимку с телефоном, который на повторе ставил медляки, что пели вовсе не о любви, не о страсти и не о мягкой тишине. Они пронизывали сердце говоря об одиночестве, простыми словами дёргали за живое, а потом мягко зализывали вскрытые нараспашку раны, говоря что все будет хорошо. А если и не будет, то к черту все. Главное сейчас поплакать и отпустить. Все вокруг говорили, что временно. Все вокруг твердили, что пройдёт. Все вокруг шептали, что и он сможет справиться. Но Джисон так не думал. В те моменты, когда он еле-еле, уже по чуть чуть отходил от этого водоворота, его будто опять засасывало, тянуло к себе и снова крутило через круги слез и боли. И ещё раз на повторе. Смотря на свое отражение больше часа и видя ещё одну полоску из горячих слез, которые он не в силах остановить, которые с каждым разом обжигали сильнее, он плавал в закромах памяти, ища слова утешения. А сердце будто не от этого болит даже. Непонятно от чего. Но сейчас по другому. Он сидит перед зеркалом и видит свое отражение, осматривает его тысячный раз и опять застывает в немом шоке. Удивляется своему же выражению. Он не знал, что и такое может из себя выдавить. То ли издеваясь над собой, то ли осознавая свою жалость, он горько усмехается. Проходится подушечками пальцев по покрасневшим запястьям, где красуется хороший след и шипит от лёгкой боли, а потом опять хмурится из–за нагрузок на пострадавшие мышцы. И ощущая эту боль, он опять усмехается вспоминая что же стало причиной всего этого. Стало тошно от самого себя. ––– Вечер. Лёгкий ветерок, но ледяной воздух теперь будто ещё больше леденит. Вскользь можно почувствовать запах горелого, или это его нос обманывает, но чистым и свежим воздух никак не назовёшь. Под ногами шелестят опавшие сухие листочки, а над головой ещё несколько веток старых деревьев. Лампа вдоль дороги совсем еле светит – та что стоит подальше, где-то через четыре ламп то выключается, то включается, а потом через пару миллисекунд опять выключается. Минхо ходит вдоль главной дороги. Где–то по разу в минуту машины отсвечивают его силуэт своими фарами, а за собой оставляют лишь ветерок, с поднятыми вверх кусочками сломанных листочек. Слышен запах бензина. Минхо ходит по этой улице, слишком близко к главной дороге; ступает по цветным плиткам тротуара и пересчитывает их, иногда сбиваясь со счета тысячный раз. Вдруг дорога кончается. Плитки закончились на 519, а поднимая взгляд натыкается на поднимающийся вверх широкий двухсторонний мост с пешеходными дорожками по бокам. Она идёт вверх и теряется потом из виду, словно гладкая поверхность моря сливается с голубым небом. Стоит идти? Сегодняшняя прогулка вышла чуть за рамки: он должен был повернуть назад ещё где–то в ста метрах отсюда. Но шёл вперёд, пытаясь мысли в порядок привести. Шёл вперёд и не замечал что проходит время, очередная лампа сменяет предыдущую и он находится уже около моста. Три часа ночи. Он стоит под столбом, а лампа светит слишком ярко, возможно, даже ярче солнца в дневное время суток. Минхо стоит, не сдвигаясь ни на миллиметр, и вглядывается в свою тень – его вечный немой собеседник в такие дни. Вокруг полно зданий, с выцветшими стенами – кое где следы от ржавчины видны –, а остальная мелочь затерялось в темноте, но все как едино темно. Ни одного окна, где светится лампочка, ни одной квартиры. Как вдруг среди мозаики чёрных квадратов, он замечает одну единственную, где жёлтое пламя расстилается по голым стенам, светлое среди тёмных. Отчего–то Минхо всматривается в эту квартиру. Там, за шторкой ходит чей–то силуэт, доходит до окна и долго стоит. Нечетко очерченная тень низкого роста, совсем худенький, глядя на запястья тянущиеся к концу шторок. Открывается взор парню. А там стоит та же макушка, которая ещё сегодня утром удивила его своим совсем странным предложением, по детски пухлыми щечками и тёплыми объятиями. Там стоял Джисон. Бессонница? Минхо смотрит на него, стоя под той же самой лампой, где остановился и совсем забывает, что к утру у него есть дела. На Джисоне лишь лёгкая толстовка, а ветер морозный кожу до красноты доводит. Минхо не лучше, в лёгкой ветровке, с сланцами и одними тонкими носками. Джисон приоткрывает окно, и прислоняется лбом к открытой щели, пытаясь вдохнуть побольше воздуха, а затем отрываясь от него стоит, словно думая. Ставит руки по обеим сторонам и поднимается на подоконник, ноги по одной вверх на подоконник кладёт, а затем опять голову прислоняется к окну боком. Сидит. Минхо же смотрит. И он так же делал. Сидел под ночным покровом часами, упивался морозным воздухом, глядел вдаль и давал мыслям своим свободу. Только они потом не помогали. И этого оказалось мало – он задыхался. Пришлось на прогулки выходить. Ночью, когда мало кого на этой безлюдной улице, он шёл по тротуару, пересчитывая плитки, а мысли сами по себе всплывали, а затем также быстро умолкали, искали между собой компромисс. Ветер начал дуть сильнее, сбрасывал его чёлку на лоб, а ветровка на воздухе покачивается. Уши заледенели, нос также. Но Минхо стоит и думает. Стоит ли? Пошло все к черту. Первый шаг никогда не бывал лёгким, и не будет. Есть возможность – хватай. ––– Холодно. В квартире до жути холодно, а на Джисоне лишь синяя толстовка, которая еле как защищает. Там около кровати лежат носки, одни единственные тёплые. Ему бы спуститься и надеть их, но лень как–то. Да и он вскоре умрёт, так чего утруждаться? Отросшие волосы служат подушкой, и он даже было готов тут уснуть, не взирая на холод, как телефон на той самой голой кровати вибрирует. Хотя нет, следует ещё одна вибрация. А через время и ещё одна. Ему звонят. Джисон нехотя голову поднимает, спрыгивает и босыми ножками доходит до кровати. А она уже потеряла то тепло, которую он оставил. Простыни на ощущение будто холодной водой промокли, а подушка и вовсе на кусок льда похожа. Телефон валяется посередине кровати, на нем открыт чат с тем парнем. Тут лишь два сообщения, но после стоит одно. Он оказывается звонил. Буквально пару секунд назад. А потом резко экран меняет свой окрас, вибрация опять начинает свою трель.Тот парень? – Алло? – Хан Джисон? – Да, здравствуйте, кто это? – Минхо. – А? – Парень с кафе. Выходи на улицу. – На улицу? – И приоденься потеплее. Холодно. Туууут. Туууут. Туууут. Одни гудки. Он рядом? ––– Ветерок катает свой воздух, лениво поднимая кончики волос, слегка осушая губы и окрашивая нос в ярко красный. Где–то вдалеке слышится шум машин, лай собак, глухой шелест листьев на фоне города. Все ещё темно, но ближе к утру, медленно оживает округа и готовится к очередному дню. Джисона клонит в прострацию всякий раз, когда он вот так проходится по улочкам, пиная мелкие камешки. Он бы хотел чтобы та счастливая случайность опять привела его к Сынмину, или возможно дало знак на что угодно, заставило его забыть и стереть из памяти. Ему трудно от всех этих мыслей, которые толкают его взад вперёд, бросая меж сотни костров, которые уже оставили свои ожоги на нем. Круг сужается – Джисон все ещё в замешательстве. Расплывчатое видение мешает, хочется отдаться в лапы горячего огня, закончить со всем этим и просто исчезнуть, либо избавить это жалкое тело, слабое сознание от мук, боли и испытаний суровой реальности. Тишина гложет. Джисон рядом со своими ногами видит ещё одну пару и опять нахлынули фантомные осязания объятий и неизвестно откуда взявшийся запах цитрусов. Он бы хотел сейчас поесть апельсинов, или выпить лимонад, мохито тоже сошел бы. Голодный желудок в скором времени подаст знаки и ему хотелось бы уснуть до того как он их услышит. Возможно все это его отвлекает, а может и не способствует этому вообще – он не понимает. При детальном рассмотрении Минхо будто по барабану. Будто он забавы ради тут шляется – мешает его спокойной смерти, рутинной жизни без никого. Играется тут бессовестно с его жизнью и просто так. Неприятно. Раздражение ловко пробирается сквозь его сосуды, выпускает свои лапы из норы и чует что тут да как. Воздух заседает тяжёлым комом, что дышать становится тяжелее. Джисон пальцы крепко в кулаке держит и дыхание регулирует, считает свои медленные шаги и губы свои в тысячный раз за день теребит зубами. Тишина все ещё гложет. – Ты наверное...меня жалеешь. Надо к психологу записаться что ли И опять тишина. Джисон не ожидает ничего от этого парня, который в скором времени запачкает руки в его крови. Его странная просьба не могла вести в светлое будущее, а месяца не хватит попросту. Его наверняка совесть гложет за суицидника, наивно предполагая, что сможет все исправить. Пф, смешно. – Нет. – ...а? – выпучив глаза , Джисон уставился на него. Он не ожидал услышать такой конкретный ответ, когда и сам не может найти подходящий, удовлетворяющий его убеждения. Жалости он к себе наверняка в таком же размере как отвращения не испытывает, но это не суть. Он не жалеет себя – это то, что он хотел бы услышать от других. Аффирмации иногда почему-то очень схожи с наркотиками. – Это не то что можно и нужно жалеть. С этим ты либо справляешься, либо и дальше тонешь. Ровной линии не бывает. Либо человек идет вверх , либо – вниз. Либо ты поспеваешь за другими и выживаешь, либо тонешь. – Почему? – Джисону кажется непонятным его мысли, его слова, действия и вообще всё его безразличное, но одновременное чуткое естество. Почему ты так думаешь? Почему ты так думаешь, когда все вокруг лишь в очередной раз стреляют жалостливым взглядом, не верят в слова и молча проходят мимо. Почему? Джисон повидал много кого и все они одинаковы. Никто не верит другому, ожидая предательства с каждого угла, подвоха с каждого действия. Сам Джисон стал таким же. Все винят всех вокруг, по сто раз в день жалуясь на свои проблемы, а его называют слабым, раз ноет всякий раз и строит такое лицо. Просят отойти. Он отошел. Его опять называют слабым раз убежал, трусливо оставил все позади и убежал. Джисон честно устал от всего. Но...почему? Почему? – Это не трусость... – ... – И ты это знаешь. ––– За стеклом окон все кажется таким близким, но рука не достает. Будто отгородившее от мира, спрятавшее в своих тисках это стекло вынуждает понимать, знать что происходит вокруг. Эта квартира его сердце не теплит, что уж говорить о теле и душе. Солнце встаёт из горизонта не спеша, но прячется за большими кубиками, облаченных в светящее одеяние, зданий. Медленно, совсем лениво обрамленное ровной линией оранжевое полотно покрывает все вокруг. А Джисон стоя за окном, видит как лампа около моста теперь выключена, а вместо него теперь его комнату своим персиковым свечением окрашивает солнце. Джисон подносит пальцы к свету, игнорирую лучи бьющие в глаза и...тепло. Совсем не так щекотно, обволакивает, пускает мелкую дрожь по телу, но успокаивает. Неосознанно, не давая хозяину и понять, уголки губ легко поднимаются – совсем чуть-чуть и так небрежно. ––– Ветер дует теперь ласковей, не поднимает беспорядок в голове и оставил волосы в покое. Птицы запели ещё громче, стрекозы же замолчали, хотя слышны ещё парочка среди зелёной листвы. Утренний холод неторопливо сменяется тёплым ветерком и новым теплом для Минхо. Он стоя под той же лампой, закрыв глаза ощущает все что вокруг. Вдыхает воздух, и выдыхает словно наслаждаясь каждым вздохом. Словно дышать стало легче. Открывая прищуренные глаза, чуть жмурится от чересчур яркой картины, изучает совсем новый пейзаж города. Пустая улица и утро – красивое сочетание. Минхо пускает руки за спину и поправляет пистолет в кармане, фиксирует надёжнее и игнорирует давно проснувшуюся бурю внутри себя. Борьба между миром и им самим, между жизнью и смертью, которые нашли пересечение в нем теперь ощутимо давят на его грудную клетку. Он давно прозвал себя ангелом смерти – поздно отступать, уже слишком поздно. Смерти не положено дарить жизнь. ––– Чик–чирик...Чик–чирик...Чик–чирик... Необычное пробуждение . Давно он не слышал лепет птиц и обдувающий квартиру приятный сквозняк. Привыкшие к полной темноте глаза, с приходом осознания ощущают режущую боль. Зажмурив их от незнакомых ему ощущений, Джисон пытается увернуться от этого назойливого свечения прямиком в глаза и скатиться на другой бок. Вялое после незапланированной прогулки тело ватностью своей начинает раздражать, не давая полного контроля над телом. Обессиленные после сна конечности кажутся мармеладно-резиновыми, словно прикреплённые к телу – безжизненно валяются вокруг. Кое–как расправившись со стреляющим в глаза светом, он медленно начинает переваривать произошедшее. Ослабевший от излишних нагрузок за день, он все ещё лежит не в силах противостоять солнечным лучам, которые коим-то образом нашли путь в его комнату спустя долгое время. Вчера он все-таки забыл закрыть шторы, а с ними и форточку. За закрытыми глазами он перебирает вчерашнее и не может не нахмуриться. "Это не трусость. И ты это знаешь." Джисон привык быть виновным. Тем, кого обычно обвиняют, на кого сваливают вину. Тем, кто встречал глаза полные осуждения и недоверия; кто замечает, как протянутые руки потом пальцем указывали на него. Это он оставался позади. Потому и забил на это. Пропускал все мимо ушей, как и они не обращали внимания на него. И он бы совсем не удивился, если бы его опять начали осуждать, клеветать или сплетничать о нем. Со временем все прошло – шептания за спиной не перестали быть неприятными, но чужие бессвязные слова потеряли вес. Он потратил уже изрядное количество энергии на поиски причин. А они не находились. – Алло, Джисон? – Да, Хенджин? – Как ты? – Как всегда, ты же знаешь. – ... Может поедим, я угощаю. – Там же? – Где же ещё. Другие места тебя никогда не устраивали. – Хорошо...давай. – Правда? –... – Хан Джисон, там в три часа дня, после моей смены. Не смей игнорить. Пора уже отпускать. – протараторил Хенджин и положил трубку даже не дожидаясь ответа. А Джисон уставился на экран, подумывая, что слишком много всего происходит вокруг, он не поспевает переваривать. Но последняя фраза заседает меж его хмурых бровей, и мгновенным толчком отдается в мозгу. Отпуская, я сам будто падаю в пустоту. ––– По вечерам центральные улицы всегда заполнены по горло, и места тут не найти. Прохожие в своих самых прекрасных нарядах тысячи разных цветов общаются с теми кто рядом, или по телефону смеются во все тридцать два, что даже уличным кошкам стало бы завидно. Вокруг витает пленительный запах еды, заставляя слюны течь и скапливаться около нёб. А огни вместе с непрерывным гулом создают ощущение живости, показывают насколько красочной жизнь может быть…могла бы быть. Джисон бродит по этим улицам и понимает, что уже проходил около этой лавки. Пиная мелкие камушки вдоль тротуара и игнорируя очередное соблазнение готовящегося в масле, он ходит иногда пошатываясь от случайных толканий в плечо. Город в летние периоды вечерком особенно оживляется. Молодежь просыпается, пускается по лавочкам, по пути ища себе новые знакомства или партнёра. Джисон слишком уж серым кажется на фоне этого красочного течения. Он, являющийся свеженьким выпускником начальной школы, бродит по вечерним улицам среди хаотичной суеты, ища забегаловку поесть. Родители оставили на кухне деньги за успешное окончание, а рядом стоял маленький стикер с надписью "Хороших выходных". А сегодняшний день, удачно сопоставимый с субботой стал его выходным днем, перед подготовкой к средней школе. Пиная следующий попавшийся под ноги камешек, Джисон устало вздыхает и решает наконец отвлечься от пустых мыслей о ни о чем. Встряхивает голову и останавливается посреди дороги, но все проходят мимо, толкая нечаяно в плечо и крича вслед: "Сори, брат". Собирая всего себя в кулак, он решает свернуть налево и войти в то место, куда его ноги привели. Миленькая кафешка со слегка старыми мебелями и постройкой. Низкий потолок, скрипящая дверь и порванный линолеум. Местами отвалившаяся краска толпой пыли собралось в каждом уголке, а дерево заслоеное обнажала свои волокнистые иголки. Заходя, встречает звон колокола у себя над головой и минуту неподвижно осматривает помещение. Десять или двенадцать аккуратно расположенных столиков. Занятые три столика стоят в попечении одной пожилой пары и двух пар друзей – посмеивались бесшумно, выпивая очередной шот. В лоскутках они выглядят совсем беспечно, нерадиво и, возможно для некоторых, отталкивающе. Но тихие хихиканья следующие за их улыбками, легкие удары в плечо с летящими между ними искрами завораживают Джисона. Тёмное свечение и минимальная декорация дарят глазам заметную свободу и расслабляет. Он, не спеша проходит меж чистых столиков, ощущая их деревянную структуру под пальцами, упивается этой мягкой тишиной. Наконец доходя до самого дальнего стола, куда освещение не доходит должным образом. Он располагается, снимая свою кепку и осматривая внутренности теперь не через чёлку. Вполне приятно и скромно. Мест, которых он сам решался посетить, насчитывалось меньше десяти и пожалуй именно это стало концом этой очереди, началом его частых визитов – он частенько приходил сюда. Это место, хранящее самые тёплые воспоминания, первые впечатления, близкие отношения и образ его друга. Все это теперь в мозгу Джисона рисует самые прекрасные шедевры, полные ярких красок, несмотря на лимит его цветовой палитры. Джисон встретил Сынмина тогда ещё мальчиком, работающим официантом. Они были примерно одногодками. Он смог устроиться сюда нелегально, где полиция не бродит чаще раза в четверть года; осознанно ища кафешки в самом углу и захолустье. Зарабатывает достаточно для себя, чтобы не так сильно уж зависеть от родителей и не быть обузой для них. Джисон встретил Сынмина в момент своего взросления, вступления в жизнь; когда в полной мере начал ощущать свою сжатую натуру, хроническую апатию и одиночество. Они много разговаривали, переписывались, играли вместе, читали и обсуждали жизнь, смеялись над глупыми анекдотами друг друга и просто являлись опорой. Сынмин – его друг, которого он не смог спасти. Не смог узнать что же происходит, не смог догадаться. Джисон понимает, что Сынмин на деле не хотел бы видеть друга чувствующим вину за его смерть. Однако разум не в силах провести поединок с тем количеством эмоций, горя, чувств и боли, которая захлестнула за раз, поэтому трусливо отступает выходя на линию лишь раз в день. Он сдался без боя, поднял руки и развесил белые флаги, а теперь теряется в этом последствии, ощущая тяжёлое давление того времени, только ещё тяжелее. ––– Та же самая скрипучая дверь, отломки красок где–то по углам и явные глубокие трещины. Деревянная мебель все так же покрыта колючими волокнистыми иголками – Джисона опять настигает ностальгия. Так же как и тогда. Сынмин был бы рад знать, что место, где дружба начиналась все так же цветет и продолжает жить , припоминая ему о самых теплых временах его жизни. В груди тепло. – Ты где там гуляешь? Если я хотел видеть твое живое тело, это не означает что можно спокойно меня игнорировать. – Хенджин встретил его с возмущённым выражением лица и нахмуренными бровями. – Что? – опять все мимо ушей прошло. – Ты...забей. И к этому оказывается привыкаешь.– махнув рукой, Хван сел на свое место, очевидно ожидая его сесть напротив. Он ждал его. – … – иногда кажется, что со временем отдаление свои клыки вонзает еще глубже. Стирают расстоянием их отношения, что даже образы теряются из вида . А потом сидя так, напротив за одним столом становится очень некомфортно – словно на противоположных сторонах обрыва. А ведь вы раньше переходили эти обрывы вместе, крепко держась за руки. Ведь вместе смеялись над самыми странными мелочами и плакали, смотря дешевые мелодрамы. Словно меж пальцев уходят эти времена и ощущения, не поддаваясь попыткам сжать кулак чуть сильнее. Беспомощность так неприятно душу царапает . – Как жизнь говорю? – ни у кого она не хороша. – Жизнь?...пойдет. – как всегда, не плохо чтобы страдать и не хорошо ,чтобы иметь причину смеяться, смотря на других или в тишине представляя свою спокойную старость. Вроде нормально. – Вот как. Какие новости? – Ничего существенного. – всё вокруг одинаково. – Я это и так знаю. Но блин ничего не произошло что ли? – Хмм...дай подумать – Джисон на секунду замолкает. – …ничего. – Ты меня поражаешь. – откинувшись назад Хенджин развел руки по сторонам, наклонил голову на бок, будто и вправду не веря чужим словам. – Не заметил? – А что я должен был заметить? – Джисон , друг мой. В меню появился черничный чизкейк . – О...правда? – брови Сона вскинулись вверх. – Не говори мне что не заметил это, если перед каждым заказом ты пялишься на каждое название еды минут по тридцать. – Нет, не в этом дело .Просто ... – просто я и не читаю эти названия, когда думаю о том как бы умереть. – я был занят кое чем. – Настолько что даже чуть ли не позабыл дорогу сюда. – вот эта старая провокация Хенджина, которая появилась после того как он свернул на неверный поворот теперь вызывала в памяти лишь легкий смех и то, как над ним смеялись он и ... Сынмин. – Не глупи, дорогу сюда я не забуду. – Пфф, хорошо – наигранно смеясь, он ответил. – я в один день обязательно процитирую эти слова. Запомни, понял? – Да-да. А ты? – Что я ? – Не собираешься дальше идти ? – похоже это вопрос, ответ на который не будет найден в ближайшие дни у обоих. – Пора бы и тебе находить свое место в этом мире. – Легко сказать. – … ––– Уроки сегодня проходили дольше обычного. Обычно все спокойно заканчивалось лишь скудными объяснениями унылого учителя, которого мало кто слушал вообще, а он потом сам, придя домой, разбирался с новой темой. Нахождение его само по себе не имело никакого значения, только если не для того чтобы создать видимость заинтересованности . Главным делом было не навлекать на себя беду, чтобы родителей в школу не вызывали; чтобы не назвали его непослушным, плохим и вообще неумелым шумным учеником. Этого оно не хотел, поэтому максимально – настолько насколько он вообще мог – держался тише воды, ниже травы. Не давал никаких признаков для скандалов и вел себя нормально, не переступая никаких границ. Как сидел тихо, так же бесшумно покидал школу. Он был очень уж скучным. За это его не трогали. Конечно, пару раз без драк не обошлось. Его нередко подмечали как свою новую жертву многие недобанды школы, схватывали за шиворот и тащили на задний двор . Там же его домогались, били и пытались своим видом устрашить. Столько раз они пытались денег своровать, вытрясти всю душу и превратить в мальчика побегушку. Джисон поначалу совсем боялся таких случаев – дрожал всем телом, ощущая удары сердца у себя в ушах, еле сдерживался от криков. Было больно. Было чертовски больно ощущать несчетное количество шишек и ссадин под одеждой, невыносимо больно просто принимать душ, видя эти следы или даже лежать. Больно было. Но он и этому привык. Болевой порок уже давно зашел вперед, где порезы не волновали, а желтоватые следы от пинков теперь удачно терялись в забытии. Он постепенно привыкал ощущать эту боль. А потом вовсе забил: хотят бить – пусть бьют, но от этого прока мало. Он не был ходячим толстым кошельком. Не светился на публике щедростью или обилием чего–либо, был обыкновенной серой мышкой общества. Но слишком уж скучным был Джисон. Потому и отстали. "Наскучило" – они говорили потом, когда оставляли в очередной раз лохматым возле мусорной бочки. Джисон правда пытался не втягивать свою голову в такие тусы, которые явно заканчивались руганью со стороны учителей и вызыванием родителей в школу. Родители у него и так заняты работой с утра до вечера, потому Джисон не мог подвести их и грузить со своими проблемами. Родители не одобрили бы это. Всё должно быть идеально. Всё было идеально до группового проекта. Этот проект, как и все предыдущие Хан хотел сдать сам без лишних тревог. Но учитель, увидев в этом задании шанс приблизить своих учеников, требовал в одной группе не менее пяти учеников, которые выбирались максимально рандомно, что побудило еще большую тревогу у него. Поднявшись со своего места, чтобы получить разрешение на индивидуальное участие, он в мгновение превратился в лидера группы. Это учитель решил, не он. Так и началась его история, которая как и все его другие истории не сумела найти своего счастливого конца. Группу какую никакую ему выделили и он, наверняка, был удачливым раз ему попались не только тупые болваны, но и вполне способные, на первый взгляд, личности. Это обнадеживало пока он не понял, что никто из них и пальцем шевелить не хочет ради этой работы. Работа за пятерых очень утомляла, он еле как успевал проходить другие уроки, делать домашние задания и все по дому. Но он таскал все это. Именно его выбрали лидером для группы – на его плечах эта ответственность. Старался изо всех сил и совсем не заметил как другие ехидно посмеивались над ним, когда он присылал в группу черновик проекта и спрашивал их мнения. Так и проходили дни, поджидая судного дня, когда надо было все это защищать. С гордо поднятой головой, он пришел на урок – давно он распределил им то, что им нужно сказать, на что указать внимание и как все презентовать чтобы получить зачет. Но все пошло наперекосяк. Ребята не подготовленные к уроку тупо смотрели на презентацию, пытаясь сымпровизировать, ляпали самые тупые фрагменты и аргументы, идущие совсем наперекор теме. Джисон даже пискнуть и уныть не успел как им всем налепили тройки, остановив бессмысленное бормотание одного из них. Ошарашенные этим ученики потом выпученными глазами посмотрели на Джисона, который не этого ожидал за свой труд. Аж обидно стало. Обиднее тех моментов , когда его смачно так избивали до радужных синяков. В легкой прострации он дошел до своей парты и провел в таком же состоянии весь учебный день пока не прозвенел звонок и не отпустили по домам. Он неторопливо собирал вещи, пытаясь в голове сопоставить пути, чтобы с этой тройкой расправиться. Но, даже не доходя до ворот, встретили его с грубым захватом на локте, где все еще были порезы от падения на асфальт, потащили за шиворот к задней части здания, и хорошо так отлупили. – Да ты хоть знаешь что наделал? А? – Совсем с дубу рухнул? – Мы из–за тебя теперь сидим с тройками на шее, пока другие получили не меньше четырех ? – Намеренно что ли подготовил на эту тему? – Раздражаешь... – Все из–за тебя. Напортачил, а нам все это соскребать со своих голов? – Сразу понятно почему твои родители бросили тебя. Ни на одно собрание не приходили. – Правда что ли? Я бы тоже не захотела иметь такого как ты. – Все из–за тебя. – Из–за тебя придурок. Лучше бы сдох. Вот это уже разрывало душу сильнее тройки по уроку. Он и вправду не понимал причину того, что родителя относились к нему с таким пренебрежением. С таким холодом, будто игнорировали его существование от слова совсем. В голове было понятно, что эти события не имеют никакой логической связи между собой. но израненное долгое время сомнениями сердце затмило разум тупейшими догадками. тогда ли всё это началось? ––– – А с тобой-то теперь что? – Хёнджин крутил своим бумажным стаканом, словно из своего внутреннего хаоса пытался выдавить связанную речь. – Не знаю. – Джисон всё так же пытается вслушаться. – Приходи сюда работать гитаристом. У нас как раз уволился. Видишь вон то кафе напротив? Туда сбежал и кинул нас. – наигранно обиженным тоном пробубнил Хёнджин, указывая на кафе напротив. – Мне не позволят. – Сухо проговорил Джисон, разглядывая свой чизкейк. – Хватит чушь мелеть, мои уши уже кровоточат. – холодным тоном проговорил Хёнджин, избегая его глаз. – Сколько раз надо тебе повторять. Родители уже давно забили на тебя. Выходи от мыслей, что они полюбят высокооплачиваемого программиста. – он уверен что и эта речь не станет последней, хоть и всей душой надеется на обратное. – …легко сказать. – тихо произнёс Хан, поднимая глаза на Хёнджина. – Хаа. Боже ,ты...ты... – Да я должен жить сам по себе и отпустить уже эти гребаные воспоминания, но ты не понимаешь. – с нарастающей внутри злобой протараторил Джисон, глазами выдавая свой скорый срыв. Истерика тут не нужна – нужно успокоиться. Очередные слёзы ничего не решат. – ... – … прости. Не надо было мне кричать на тебя. – опуская свои напряжённые плечи, извинился он. – Все хорошо. Все хорошо, пока ты можешь выпустить из себя. Выбрасывай ты уже эти его записки мелкие и приходи сюда. Я знаю ты не только отличный гитарист. – всё же настаивал он. – Гитаристом помнит меня только он. И опять эта тишина. Глухой писк телефона крадёт внимание Джисона на секунду, а там имя того человека, с которым у него произошло уж слишком много чего за двадцать четыре часа. С лёгким недоверием он берет телефон и видит сообщения. Хмурым взглядом очерчивает их и все же не понимает, что же стало причиной его таких частых выходок. "Встретимся в том же кафе через час, если свободен. " Спрашивать суицидника свободен ли он? Несмешно даже. Отправляя краткое "ок", он всматривается в глаза напротив полные волнения, заботы и поддержки. Не будь этих зрачков и милой маленькой родинки под ними, Джисон наверняка сошел бы с ума. Хотя иногда эти самые зрачки становятся самыми раздражающими на свете. В шутку конечно все это. ––– – Вы сегодня рано. – медсестра, просматривающая капельницу уже третий раз за день на работоспособность, с еле видимым любопытством задаёт вопрос. Как сотрудник ночной смены она часто замечала этого парня по вечерам. Иногда он вовсе ближе к полуночи приходил, но не пропускал ни одного дня. Через окошко она видела, как он головой облокотившись о кровать держал маленькую бледную ручку своей сестрёнки. Да уж, не повезло им. Это был самый обычный день. День полный больных, заражённых, операций и криков. Хотя ближе к ночи, когда обычно всё успокаивалось, они совсем не ожидали встретить жертв пожара у себя на пороге. Не то чтобы они отрицали возможность возгорания, но сам этот факт в вполне спокойном жилом городке стало некой новостью. Прошло довольно много времени с последних таких явлений – а тут целая семейка. Медсестрой она работала в тот день как будто от неё зависела жизнь всех этих пришедших: бегала туда сюда, делала уколы, ставила капельницы, очищала кожу от горелого, протирала кровь и очищала для дальнейшей процедуры, брала кровь на анализ и разбиралась с бумагами. Такая суматоха не была даже за последние пару лет. В фильмах, где показывали бегущие каждый день и минуту сотрудники ни ей, ни другим работникам не казались реальностью – они вообще усмехались, когда кто–то спрашивал про это. Но тот день будто за шиворот взял и бросил лицом к земле. Притоптал всё, что они твердили годами. И среди всего этого балагана около одной маленькой девочки сидел какой–то парень. Опустив голову вниз он вероятно плакал, держал в руке листок бумаги и крепко-крепко сжимал. Реальность этих историй потом надолго запомнилась в голове. С того вечера он ежедневно не пропускал ни одного посещения, а пару раз в две недели с ним приходила взрослая женщина в возрасте. Она шагала тяжело, вздыхала будто груз на ее плечах не давал ей отдыха ни на минуту; с явными следами глубоких морщинок около глаз иногда глядела подолгу в пустоту. Видимо мать этих детей. Картиной этой удивить не сможете ни одну медсестру или врача, но у каждой такой картины своя тяжесть. Девочка оказывается очень больна. Симптомы долгое время проходили незаметным образом, но дым прорвавшийся в лёгкие возбудил болезнь ещё сильнее, что она даже впала в кому. На долгое время. Не в её обязанностях следить за ней особым образом, но жалость не могла не пробудиться в её сердце. Она, конечно, к каждому пациенту одинакова, но как человек, проходивший через такую же боль со своей же сестренкой в свои ещё мелкие годы, она глубоко в душе понимала этого парня, хотя и её сестрёнка не продержалась столь долго. Совсем непонятно, что вообще подтолкнуло её взять и спросить такой нелепый вопрос, когда наверняка он, уставший и слабый после работы, приходил проводить свои драгоценные свободные минуты с ней. Но каждый вопрос в такие времена ей кажутся такими нужными, хотя бы дающими понять что он не один, судьба его не бросила, удача не кинула в уголок. Поэтому, сдерживая свою нервозность как и лёгкую тревогу, она спросила этот вопрос. – Я впервые прихожу утром. – и Минхо не лгал. Все его посещения, проходившие под покровом верной ночи, были его ежедневным занятием перед уходом домой после изнурительного дня. Он, конечно, работал не только... убийцей. То там, то тут подрабатывал по чуть–чуть. Уходил работать курьером, раздателем листовок, потел под тяжёлым манекеном, таскал грузы и водил машину для крупных транспортировок. В такие насыщенные дни наполненные с пяти утра до десяти вечера, а иногда и до двенадцати, он, еле как переставляя ноги, доходил до её палаты. Это было его единственным местом, где слабина брала вверх, плечи расслаблялись, и влага могла просочиться сквозь ресницы вниз по скулам. Это было единственным местом, где его окутывала некая лёгкость, мотивация одаривала улыбкой и спокойствие само пробиралось под грудную клетку. А сегодня, когда он только закончил свою некую прогулку с этим Джисоном, насчёт которого у него все ещё двоякое ощущение, он первым делом пришёл сюда. Слишком много нового за день происходит. Будто целая неделя успела пройти. Вспоминал еще раз сколько всего он чувствовал, через что он проходил и что только делал за последние сутки, которые иногда даже поражают его самого своей нелепостью. – Вам следует утром почаще приходить. Все же палата выглядит ярче в эти моменты. Разве не красиво? – сказал она слегка улыбаясь уголками губ. А Минхо только потом начал разбирать, что она вообще сказала. Утром лучи солнца светят намного ярче по сравнению с вечером, когда её оттенок становится более тягучим, медовым и словно янтарным. А тут так будто свежый воздух заменил всю эту приторность. – Да, наверняка. – втягивая этот все ещё слегка морозный воздух утра в лёгкие, прошептал Минхо. Прошло полчаса. Минхо сидит тут уже полчаса, все ещё разглядывая эти незамысловатые фигуры из облаков на голубом небе и гладя её маленькую ладошку. Вдруг неожиданно резкий громкий писк с рядом стоящего аппарата вылавливает его из паутины его мыслей. Минхо вздрогнул. Паника охватила его, как и страх с кончиков пальцев до каждой части его тела. Сердце ускорилось в разы, а глаза вылупились, пытаясь понять что вообще происходит вокруг. Тяжёлое дыхание не то с чем он хотел бы тягаться, но и его руки предают его. Мелкая дрожь потихоньку пробирается во все уголки его разума, заставляя адреналин просочиться в кровь. Встав с места, он с молниеносной скоростью нажимает на кнопку экстренной помощи, хотя он уверен – такие неполадки врачи заметили уже давно. Теперь, не зная что делать, он зависает в том же положении, пытаясь организовать свои мысли, прогнать прочь пессимистичную сторону своего разума куда подальше, но противостоять им он не в силах. Перебирая сотни самых разных сценариев в голове, он чуть ли не готов заплакать, ощущая это неизведанное давление, к которому он думал, что был готов. Он думал так. Думал, что готов к любому исходу; что сумеет выдержать эти муки и сдержится до того момента, когда глаза её улыбкой посмотрят на него. Он надеялся что в конечном итоге все произойдёт так. Пара врачей, влетевшая в палату, начали расставлять аппараты вокруг, проверять показатели и быстро-быстро проговаривали что-то между собой. Его вытолкнули с палаты. Остался он так и стоять там, за дверью, ощущая все то же давление своих же мыслей. ––– –Вы же её опекун? – врач вышел с палаты. Минхо не соображал что происходит. Конечности ватные, держать равновесие сложно и думать тоже. Так бы он описал себя. – Я...я её брат. – пальцы, подрагивая дотронулись груди, а дыхание все еще прерывистыми рывками проскальзывает сквозь его нос. Он сейчас не готов услышать хоть что–то связанное со смертью, хотя сам встречает её чуть ли не каждый божий день. Он боится. – Позвольте объяснить. Болезнь пациентки развивалась очень неординарным способом, что нам не удавалось засечь причину всего этого. И сегодня болезнь проявилась особо ярко и мы готовы отслеживать её приблизительное нахождение. Думаем, займет это пару дней, может и недель. Пока рано что либо говорить. – Что это значит? – Говорю ждать будем. Если болезнь все же покажет себя, и мы успеем его найти – проведём операцию. Но так как до этого времени ещё далеко, прогнозировать что либо рано. –Значит...значит сейчас все хорошо? – С вашей сестрёнкой все вполне нормально. В случае нахождения точного расположения зараженного участка мы немедленно проведём операцию. Все под контролем. – В...вот как. Спасибо… Спасибо большое. ––– Всё то же кафе. Всё тот же вид. Всё то же место. Джисон сидит перед тем же столом, на том самом месте, как будто стрелки повернулись назад. Но следы на запястьях дают о себе знать, притягивают взор и он все же убеждается, что все было не сном. Это его второй раз нахождения здесь. Столики ещё совсем пустые, кое–где сидят утренние активисты, а он, сидящий в самом углу ближе к стене, жмётся ещё ближе. Проводит пальцами по рельефной поверхности стола, где очерченные природой полоски рисуют замысловатые фигуры. Проходится пальцами по ещё одной линии и опять неосознанно утопает в своих мыслях. Зачем он...? Осколки прошлого пронизывают насквозь и все сцены, долготой лишь на пару минут, но которые потребовали намного больше времени для смелости, вспышкой проносятся за секунду. Хотя нет, он думает об этом ещё со вчерашних пор. С того самого момента. На улице уже довольно прохладно. День, четыре часа тридцать минут. Ожидавшийся долгий разговор с Хенджином, не дошёл и до полутора часов, раз уж он сейчас сидит здесь, а не там. Джисон при каждой встрече с ним ожидает бесконечный поток слов, где невозможно было уловить никакой сути вообще. Таким-то он и являлся в повседневные дни, но когда приходила очередь серьёзных разговоров все кардинально менялось. Начиная от его выражения лица, до мелких привычек, от интонации до громкости его тона, он менялся на сто восемьдесят. С таким натяжным напряжением воздух наполнялся, что он сам потом нередко приходил, неловко переступая с одной ноги на другую, с шоколадом в руках. Конечно, он понимает его тревогу, но и самому Хёнджину не помешала бы поддержка. Только Хенджин этого упорно избегает. Пытаясь быть опорой для всех в его окружении, занять себя и свои мысли рутинными алгоритмами, он уперто избегал мыслей о потере Сынмина, хотя сам горевал не меньше и болело так же остро. Джисон порой восхищается его стальному характеру, его железной воле и твердости в решениях. Восхищается тому, как он умело управляет своими эмоциями, подавляет в нужные времена и держит в крепкой узде. Увидеть разбитого Хенджина он смог лишь пару раз и то по довольно тяжелым причинам. Одной из них стали похороны Сынмина. ––– Сегодня погода особо не радует. Весь день тучи на небе, но дождя нету. Плотным серым полотном покрыло небо, но ни капли. Зато холодные ветра дуют, пытаясь сорвать листочки с деревьев, создают ураган из песков и в глаза бросают. Прошло три дня. А может меньше или больше. Хан сейчас не особо понимает что происходит вокруг. Ему не хочется на этом зацикливаться – не хочется перебирать все воспоминания, глядеть на его номер в телефоне и перечитывать все эти сообщения, а затем плакать смотря на их общие тупые фотки. Ровно три дня назад Джисон сам лежал на том полу. А сейчас не хочет идти туда совсем не из–за боязни уколов, а потому что там Сынмина не стало. Там он увидел как Сынмин страдал. Там он узрел боль утраты дорогого человека. Там Джисон распрощался со своим другом, ставшим его чуть ли не братом родным. А они ведь хотели много чего. Они мечтали о многих вещах, желали много чего сделать. Строили планы, хоть и совсем не реалистичные; они ведь на мизинцах поклялись все это сотворить в реальности. Да даже написали целые истории про то, как они будут путешествовать, самые опасные джунгли покорять. И ещё много чего было в этом списке, а он ушёл. Джисон опять сидит на своей кровати. Домашка скопирована с интернета, и, возможно, учительница заметит это когда-нибудь , но сейчас Джисона это мало волнует. Он в свой диктофон записал ту песню с гитарой и поставил на повтор. Джисон уверен, что мог бы и закрытыми глазами сыграть эти аккорды, настолько часто он её играл. А там за закрытой дверью родители сами по себе шушукают. Слышен звон двери, а затем топот, и невнятный гул. Похоже пришли гости. Джисон встаёт и прислоняется спиной к стене. Гитара мягко обволакивает его, а закрывая глаза, Джисон видит Сынмина. Капли опять проходятся по его щекам, хотя он думал что все глаза засохли. Сегодня похороны. Родители подготовили ему черную похоронную одежду. Она висит прямо перед ним. Джисон не хочет его надевать, не хочет смотреть на фото Сынмина в чёрной рамке, не хочет видеть слезы, слышать крики и видеть как другие страдают, когда он сам еле держится на ногах. Он не хочет туда идти. Но это ведь последний раз. Последний раз когда он сможет, не прячась, показать всего себя, все что он чувствовал за эти дни; когда никто его не будет жалеть. ––– К вечеру помещение более менее успокоилось, освободилось от лишних людей и наполнилось гробовой тишиной. Кое–где слышались шуршания тапочек тех, кто не спеша прибирались и вывозили мусор, в парочке уголков нашлись несколько силуэтов все еще плачущих женщин и рядом мужчины, которые опустив голову глотали свои душевные крики. Только в глубине этого коридора, где не горел ни свет ,ни свечи, ни настольные лампочки , да даже шторы завернуты плотно был еле виден чей–то силуэт. Чей-то сморщенный в большой ком силуэт. Хенджин сидел на полу, не боясь испачкать свой идеально выглаженный черный костюм, колени руками прижимал к груди, а голова покоилась на коленях. Джисон понимал, что и ему тяжело, решил было оставить его в покое, как слышит позади себя тихие, совсем не слышные всхлипы. Хенджин плакал. Плакал, будто сдерживая себя не сорваться. Плечи мелко подрагивали, а он сам неподвижно сидел на том самом месте ближе к углу, стараясь спрятаться от всего мира. Джисон впервые видел, как он плакал. Он не злорадствовал тем, что смог увидеть эту картину, которая вполне сошла бы за издёвку – наоборот в груди кольнуло. Внутри будто все засасывало, переворачивало, рушило данное и изуродовало. Как смолой облили или в болото бросали – он чувствовал себя испорченным, сломанным, неисправным. Джисон максимально не давал понять что он вообще тут стоит, задерживая дыхание с ритмом сердца, не сдвигаясь и застывая на месте. Он не знал как реагировать. Внезапно Хенджин медленно поднял голову и, собирая в легкие воздух, шумно впустил в лёгкие кислород пропитанный слезами с самого утра, потом выдохнул. Вздох его казался слишком неподъемным, словно он с каждой секундой избавлялся от тонны груза. Смотрел куда–то в потолок, прикрыв глаза, продолжил сидеть все так же. Джисон увидел как свет лунный, сумевший пробиться сквозь эти тоненькие шторы, осветила одинокую дорожку слезы которая медленно скатилась вниз по его скуле. Столько боли было в этой картине, что Джисон сам невольно замешкался, пытаясь утихомирить внутреннюю бурю. Подорвавшись со своего места, он не заботясь уже о своей гордости, омывал все свое лицо соленой водой, не успевая даже их стирать с лица рукавом. Подойдя вплотную, немедля обернул руки вокруг Хвана и в свои тиски заложил. Обнимал очень крепко – это даже вполовину не утешило бы его. И вправду больно терять лучшего друга, даже не имея возможности ему помочь, не имея на то права и рассудка. Почему? Теперь он начинает понимать. ––– –Встретимся в том же кафе через час, если свободен. Было бы лучше, закончись эта история своим концом. Но Минхо чует все эти скрежеты и колкости. Между ними будто неловкость на пару с безнадёжностью дворовой псиной спокойно гуляет. Он обдумывал всё это пока шагал бездумно к кафе. А тут атмосфера, что и вчера. Джисон сел за тот же стол, что и вчера. Хотелось схватить его за шкирку, заставить поднять голову вверх, посмотреть в глаза и … и что? К вечеру его поджидает ночная смена грузчика. Платят конечно хреново мало, но на оплату коммунальных услуг и еды хватает. Начало весны встретило его с поехавшим на голову пареньком, захотевшим убиться за деньги. А за ним пошли новости о сестре. Черёд происшествий не давал продыха, таскал с одного края к другому – таких качелей в его сознании не было ещё со времен школьных экзаменов, закончившиеся пожаром. Да, жизнь и вправду странная штука. – Привет – слышно сверху. Джисон даже не заметил как он вошёл, встрепенулся легонько. Вчерашняя толстовка, что и утром еле защищала от ветров, висела на его худощавом теле. Честное слово, кожа да кости. Тянет рукава вниз и сидит, скрючившись. – Долго ждал? – Нет. Я только недавно. – тихим ответом удостоил. Атмосфера не предполагала ничего хорошего из себя, оно не казалось даже странным – скорее непривычным что ли. Два парня, сидящие напротив в сраном рандомном кафе. Не частый пейзаж, среди влюбленных голубков, дружеских громких посиделок и семейных чаепитий. Никому нету дела до них, до двух странных чудаков. Совсем не отличных от других. Тишина окутала их присутствие. Воздух сливался вместе с фоновым звуком, как и визги пришедших постояльцев. Ветер игрался с кончиками волос, иногда передразнивая щекотливый нос. Слышится всё та же музыка, что играла ещё полгода назад – хозяин кажется совсем не разбирается в музыковых трендах. Лишь уши понапрасну жужжат, стараясь уловить любую мелочь от собеседника, но в то же время пропустить всё мимо. Хреновый парадокс. Джисон сам не понял как это работает. – Как поживаешь? – спросил Минхо, пытаясь вылезти из этой неловкой тишины между ними. Но ощущалось это крайне неуютно, словно не могли найти волю своим мыслям в виде слов. Словно молчание казалось их единственным путём общения, их общим понятием. Тем, что могло бы понять их обоих, приобнять и всё так же держать в неведении. А вопрос этот стал совсем незванным гостем в их тишине. На ощупь вопрос этот казался прозрачно-риторическим. А под ней словно тьма да бездна бесконечная простирается. Шагнуть – и не выбраться. Не время для таких вопросов. По крайней мере между ними он не имеет какого либо смысла, не думаете? Время протекает своим чередом, вопрос остался без ответа. Хан лишь легонько кивнул. Джисон еле как поднял голову, глазами бегал по столу и дышал неестественно часто. Сам Минхо осязал его тревожность, ощущал как его ноги тряслись под столом в попытке успокоит сердце. Будто жертва перед своей скорой смертью. Не страх и не волнение дергали его тело дрожащими недосудорогами. Он будто боялся чего-то. Строго грубые догадки, с четким пониманием погрешности выгуглились в голове Ли. Но вероятность оказаться неправым в этом деле была ничтожно мала. – Закажем чего-нибудь? – Минхо всё не унимался своими вопросами. Джисона это нервировало и раздражало. Пусть скажет всё, что хочет и отпустит уже домой. Было бы лучше, если встреча закончится концом их нелепого уговора в один месяц. Алым концом их истории. – Может чего-нибудь сладкого? Тут неподалёку есть кафе, где с недавнего времени продают черничный чизкейк. Можем туда сходить. – Черничный…чизкейк? – на языке Джисона пронёсся приторный вкус недавнего десерта. А потом и всё остальное. Аж блевануть захотелось. – Нет, давай просто чай. Обычный чай, да. – Как пожелаешь. – Минхо даже не старался натянуть маску. Давненько Джисон не сидел с незнакомцами за одним столом – казалось вечность прошла. А ведь он сейчас должен проживать свои лучшие студенческие годы. Скрашивать свою жизнь нелепыми косяками, друзьями и воспоминаниями. Смеяться ярче солнца, отбросить свои страдания и получать максимум от момента. Улыбка ко всем к лицу. Ему бы она тоже подошла. – Так зачем позвал? – Джисона тонной вниз тянет, он совсем не выспался да ещё и вплотную поел с этим настырным Хваном. По его словам Джисон совсем не найдёт себе девушку с такими костлявыми ручками в виде палок. Хотя Хан знает, что сам он на этих слащавых девушек, ищущих защиту и опору не посмотрит. Это скорее ему нужна защита и опора. Жаль, что герой его опоздал чутка. – Вчерашние деньги, что ты мне дал… я ими оплатил операцию своей сестры. Хотел поблагодарить от её имени. – Минхо резко поднял голову, стрельнул Джисону в глаза своим взором и склонил голову. – Премного благодраен. Спасибо большое. Джисон неосознанно напрягся всем своим телом, сжал своим плечи к тонкой шее, сжимая кулаки под столом. Вот какого это. Когда от тебя есть хоть какая-то польза. Когда ты можешь ощутить ту искру в глазах чужих, что светят сейчас благодаря тебе. Когда… когда ты важен для человека как человек, а не мусорный контейнер для рандомных матов. Когда всё так важно, небезразлично. Мурашки прошлись по локтям, икрам да даже по затылку. Грудь сдавливает странное чувство. Это совсем другое, совсем новое неизведанное – глаза солёной пеленой покрывает. – Хик-хик – Минхо замешкался, когда услышал всхлипы рядом, посмотрел вверх. Джисон плакал. Дрожащие губы поджимались зубами, веки крепко сжаты, а тело теперь дрожало совсем не от тревоги. Бледная кожа, тощее тело, блеклое неживое лицо сдавшегося на последний ход человека. Таким он выглядел вчера, протягивая тот чертов конверт. Ладони были словно лёд холодные, Минхо на своей спине ощутил их невесомость. И до прихода в палату всё подумывал, как его запястья так покраснели лишь из-за легкого захвата. Он оказался таким хрупким. Таким слабым и сломанным, как уличный беззащитный щенок, которого испытали на силу самые темный переулки. Джисон не выдержал. Минхо подошёл к нему и накрыл его своей чёрной ветровкой, оставаясь теперь в футболке. Под черной тканью мелко подрагивали плечи, слышались всхлипы через раз и то, как он пытался заглушить их. И первой эмоцией, которую он увидел на лице этого мальчика оказалась что-то между остатками выгорания, печалью и болью. Не самый радужный микс для первого раза. Минхо, тяжело вздохнув, продолжил попивать только принесенный чай, и поставил перед Джисоном чай с лимоном. Нужно время – и для раздумий и для пережития сдерживаемых эмоций. По полочкам сложить и быть готовым к следующему шагу. А пока только по домам. –––5 марта Сегодня не особо ветрено, как было в последние дни. Восход всё такой же красивый, как и закат опьянял своим окрасом. Дни не становились короче, как и не морили своей длиной. Было как обычно – что до него, что после. Минхо с тех пор не связывался с Джисоном. Был в поисках новой работы, которая не отражалась бы болями в спине и пальцах. Да и внезапная операция сестры ночью после разговора в кафе с тем странным парнем совсем из колеи выбил. Его уволили за неявку в рабочем месте, невыполненный заказ и безответственный подход к работе. Никого не волновало, что он совсем не из такого ряда людей – возможно, реальность сама так распорядилась. За него. Как и тогда, как и сейчас. Хреново. Сейчас то ли утро, то ли уже обед. Сидя за кушеткой который час Минхо не проявляет особого желания сдвигаться. Мама сегодня как всегда на работе. Освободится только к полуночи, а он в то время будет по улицам подбирать мусор – временная подработка. Горестный вздох сорвался с его уст. Теплая ладонь прошлась по лицу, оглаживая неухоженное лицо и выделяющиеся щетинки на подбородке.Спина сгорбилась, плечи опустились как и руки по бокам. Пиздец тяжело. Минхо сам себе ухмыляется за свои же мысли – хоть признал, что он слабак. Сегодня предположительно она очнётся. Так говорят её врачи, но Минхо не особо спешит верить их словам. Бессмысленное ожидание, приправленная давящей тишиной в палате, уже было в его истории. Не хотелось бы наступать на те же грабли дважды, да и всё было лишь “предположительно”. Так почему же он сидит тут около неё и наблюдает? Кто знает, такова человеческая натура. Такая странная, нелогичная, жаждущая света. Хотя предельно ясно понимает каковы могут быть последствия безвольного ожидания. Кого ты обманываешь? Жалкий подонок. Минхо поднимает голову и в окно напротив смотрит. Солнце светит своими прекрасными лучами – теплыми, мягкими, обволакивающими лучами. Там деревья еще голые, но пучки на ветвях уже хорошо заметны. Судя по ним – ветер ещё не сильный. Слышится гул машин, звуки сирены, звонкое пение птиц. Хо встаёт и неторопливо шагает к подоконнику. От стекла веет холодом улицы, но Минхо замечает не это. Люди смеются. Там за окном вид на частичку парка больницы. По тропинкам в больничных одеждах разгуливают пациенты – кто с тростью, кто в инвалидном кресле, кто с капельницей. Можно заметить пару медсестёр, носящихся с маленькими непослушными детьми. Все они на вид бледные, ещё слабые, бинтами обернутые кое-где, но такие живые. Светятся своей энергией, духом детсва, яркой невинностью – Минхо аж до колкой боли в груди завидно. И за себя и за сестру. И за него. ––– 517 518 519 Стоп. Минхо поднимает голову. Всё та же лампа, те же цветные тротуары, черные кубики и одна среди них, горевшая включённым светом. Словно дежавю. Минхо ещё стоит, но противостоять усиливающему ветру, когда он в одной футболке оказалось не совсем разумным решением. Время 12:26. Ещё полно. Борясь с замерзшими пальцами, набирает номер и ждёт. Гудки громким эхо проходятся по его ушной раковине, пальцы на ногах сжимаются, глаза судорожно следят за тем окном. Жалюзи всё ещё закрыты. Сон. Еда. Туалет. … Сон. Еда. Туалет. … Сон. Еда. Туалет. … Сон. Еда. Туалет. … И так далее. Ужасающий распорядок дня. Вся квартира морозно холодная, жалюзи закрыты – темнота вокруг и только. Клубком на матраце лежало маленькое тельце. Оно едва-едва поддрагивало, иногда поднималось чтобы вобрать воздух, а потом так же спокойно опускалось. Рядом лежал телефон на зарядке, за окном изредка слышался гул машин, шелест ветвей и всё яркое мира. Джисона слегка тошнило от всего этого. Сон всё не приходил. Он погружался, оказывался в болоте воспоминаний и опять выплывал оттуда – и всё за долю секунды. Так полагалось. Тело такое тяжёлое, Джисон всё не может встать. Хотелось спать, погулять под ночным покровом, сидеть среди зелёной глуши, вслушиваясь в щебетание птиц и журчание воды. Хотелось постоять над обрывом, ощутить ласкание ветра и вдохнуть чуть больше воздуха чем раньше. А ещё хотелось окунуться в теплый сон, окружённый крепкими руками, охраняемый надежным взглядом. Но это слишком большое, невнятное среди его пожеланий. Недосягаемое. Вдруг завибрировал телефон. Джисон вздрогнул, задержал дыхание и посмотрел на светящийся экран. Только его он мог бы ожидать. Ожидать? Легкий смешок сорвался с его губ. – Алло – хрипло как после сна произнёс он. Джисон поморщился от неприятной сухости в горле. Долгое время стояла тишина. С трубки доносилось дуновение ветра, Джисон поёжился на кровати. – Моей сестре сделали операцию. – проговорил Минхо тихо и скоро добавил. – Только что позвонили из больницы. – … – Джисону это отдалось тяжёлым комом в горле; хотелось проигнорировать. – И зачем ты мне звонишь? – Хочешь посетить её? – спросил Минхо, сильнее сжимая мобильник меж пальцев, ощущая странное – отчасти неприятное – чувство ожидания. – Я жду около выхода. Тишина в ответ. Джисон смотрел в пустоту и обдумывал внезапное приглашение – тишина продлилась дольше чем нужно. Он только открыл рот. Его прервали, да он ничего даже сказать не успел. Скорее, отказать. – Оденься потеплее, на улице холодно. – за монотонным голосом последовали гудки. Джисон сел, сгорбившись. 5 марта. Обеденное время. До ночи ещё далеко. До покрова темноты ещё есть время, да и дома надоело лежать. Спустив тяжелый выдох, Джисон сел к краю кровати. Ногам холодно. Встав, прошёл через всю квартиру и хотел было уже выйти, как краешком глаза заметил чёрную ветровку на полу. Не нравилось ему всё это, кудо шло и плыло. Краски тротуара до больницы оставались в тех же расцветках. Через раз продувал ветер; теперь чётче слышалось щебетание птиц, шуршание ветвей. Они шли пешком – сегодня прохожих было аномально мало. Спокойствие прошлось по венам Джисона пока он вдыхал холодный воздух полный запаха противного бензина и сладких булочек. Хан осмотрелся вокруг и заметил пекарню недалеко. Милая. – Хочешь булочку? – послышалось рядом. Джисон неспеша покачал головой, вернул взор на их дорогу. Как же всё таки хороша долгожданная прогулка. Прошло немало времени с тех пор как он, так оглядываясь, проходил по улицам. Вокруг полно всё новых и красивых кафешек, – Джисона вело от их запаха. Он толком-то и не ел с последней встречи с Минхо, затуплял голод водой и максимально отлаживал приготовление на потом. Видно, потом наступило. Они вскоре остановились перед громадным зданием. “Городская больница номер 3” красовалось большими буквами. Противные мурашки прошлись по спине вместе с холодным потом; дыхание спёрло ещё при виде тех белых больничных одежд с синими клеточками. Джисона переклинило теми воспоминаниями, которые уже давно крылись лишь под слоем пыли. Восстали из мёртвых, нахлынули с новой силой. Алые пятна, белые полосы и его еле видная живость на лице. Перехватили зрение, осязание мира – ощущения не здесь. Подул ветерок, листья зашушршали, тихонько перешёптываясь меж собой. Совсем недавняя картина ушла долой, забывшись за секунду. Касание ветра к кончикам осветлённых волос, прохлада прошедшая по его шее и свежий кислород, давшая возможность мозгу расслабиться. Всё тут казалось запредельно далеко от него самого, будто не он стоит и разглядывает старое здание уже вторую минуту. Чувства обострились вместе с осознанием происходящего. Всё таки он пришёл сюда. Джисон поворачивал голову то вправо, то влево, стараясь не отставать от него, кто шел впереди. Атмосфера здешняя была совсем другая в отличие от его воспоминаний. Тут гуляло живое счастье, искрились улыбки гуляющих пациентов, а ближе к двери можно заметить играющих с камешками детей. Улыбка красила их наивность, радость плескалась повсюду, что хотелось окунуться в этом счастье и попросить себя – неужели ты себя настолько закопал в стереотипах, что банальный смех человека настолько удивляет? Минхо молча шел впереди, то и дело оборачиваясь назад, проверяя наличие своего компаньона. Шагал медленно, разборчиво, чуть покачиваясь. Обеденное время всегда было самым оживлённым в этом месте. Дети бегали от одного края к другому, несмотря на строгие предупреждения врачей, медсёстры вместе попивали кофе около стойки регистрации, да и погода благоволила своими лучами. Нежными, тёплыми лучами. Он ждал так долго. Примерно полгода, пока услышит слова, что она проснулась и ждёт его в своей палате. Ждал настолько долго, что всё уже казалось впустую перед ней, что он бежит в этом бесконечном цикле дня и ночи без остановки. Буквально на секунду, услышанное показалось бредом, тем что его сознание придумало в своём отчаянии. А сердце вовсю ликовало. – Это педиатрическая больница. – проинформил Минхо, входя в здание. Почему-то он считал, что эта информация будет необходима Джисону. Джисон же по своему горю знает, что это за педиатрическая больница. Внутри атмосфера была скуднее, чем их встречали. Старое здание давало о себе знать сквозь облезлые краски на стенах, мигающие через раз лампочки, следы плесени в углах и сырой линолеум. Эта аура старости и развалки удушала с первого шага. Минхо как ни в чем не бывало зашагал вперед, по дороге здороваясь с сидящими на скамьях ожидания пациентами. Похоже он тут довольно частый гость. Джисон всё осматривался и замечал неявные изменения. Раньше тут хотя бы было чище. Они поднялись на третий этаж, минуя всё больше кабинетов. – Сюда – Минхо остановился перед палатой номер 325. Дверь была без окна, но через промежности промелькал свет. Минхо всё шумно вдыхал и выдыхал, будто готовясь к чему-то. Медленно поднял руку и схватил ручку. Мерзкий скрип прострельнул сквозь уши, Джисон аж зубы стиснул. Дверь открылась. ––– Воздуха не хватает. Горло спертый воздух, пропахший горелым, не может внутрь пустить, лёгкие сжимаются. Минхо приподнимается и держится за грудную клетку. Пальцами сжимает свою итак довольно растянутую футболку и еле как сдерживает свое сознание. Глаза слезятся, а уголки уже отпускают по капле. Веки дрожат, но не отрываются друг от друга, слились будто воедино. Он поднимается, выливает стакан с водой, находящийся рядом с диваном для питья наутро, на себя, снимает футболку и под носом держит. Стирает чёртовы капли пальцами и пытается сориентироваться, пытается обуздать свое тело, успокоить сердце и наконец предпринять действия. Как только ноги отрываются с места, звонит пожарным, а затем в скорую, и только закончив читать адрес тому, кто за трубкой, влетает в комнату, где спят мать с сестренкой. Бежит к матери, сквозь темноту ударяясь об стулья, мешкаясь с ковром, бежит к ней, хотя тут от силы метра три до кровати. Садится на колени перед ней и руками держит одну руку. Сначала медленно, едва заметно шепчет :"Мама". Пальцами, мелко поддрагивающими, её руку теребит, хриплым, едва слышным голосом вновь и вновь зовёт. Отрывает кусок со своей футболки и ей подготавливает; слезы безудержно текут. Взрослая женщина с заметными морщинами на лице и пигментацией на руках, словно от кошмара вздрагивая, резко встаёт и так же болезненно хватается за горло. Мгновенно просыпаясь, держит мокрый платок около носа и кричит ему столь же хриплым голосом. – Держи Со Ён. Собери одежду в простыни и беги. – Д–да, мама. Минхо бежит к сестрёнке. Она совсем побледнела, носик, щёчки и губки потеряли свой прежний яркий окрас, а он, сглатывая горький ком, берет её на руки, всему на свете живому молясь, чтобы она выжила от этого. Дым едким запахом лёгкие распирает, а глазам не даёт взглянуть дальше метра. Руками находит шкафы и достаёт всю одежду, которую он только мог найти – благо, его одежда тоже здесь. Кидает все на простыни лежащие на кровати и обматывает двумя слоями, пока не пришедшая в сознание девочка лежит в углу кровати. Хватает всю одежду и сестрёнку, а мать – необходимые документы; они бегут, спускаются по лестнице вниз и встречают пожарных, уже готовящих свои лестницы. Мать, еле доходя, падает на колени, а девочка на руках все ещё без сознания, Минхо не отошедший от этого происшествия совсем не замечает свое заплаканное лицо и свое испуганное тело, которое все ещё содрогается. Передавая совсем ещё малышку на руки врачам, падает на пол, не взирая на грязь и холод, пальцами сгребает песок и кулаки сжимает, не зная, что он должен сейчас чувствовать. Хочется кричать, хочется плакать, хочется хоть слегка улыбнуться, а потом вообще убиться. Хочется избить всех вокруг, но рассудок не потерял ещё правление. Дышит через раз. Вдох… Выдох… Вдох… Выдох. Тяжело все ещё, но терпимо. Больно все ещё, но сдержать крик можно. Колит вся картина страдания его двоих самых близких людей, но он держится и, скрипя зубами, поднимается на ноги. Госпожа Ли лежит на кушетке скорой помощи, еле еле вдыхая воздух, имевший теперь лишь хилые нотки горелого. Минхо было хорошо лишь от факта, что она жива, что она дышит, хоть и загнанно, но дышит. А Со Ён как была без сознания, так и осталась. Голова её не поднялась, рука не шевелилась, а голос не пробивал тишину. В такие дни становится особенно скучно, противно от тишины и мерзко от того, что некому этот порядок превращать в беспорядок. Неприятно от того, что некому с яркими звездами в глазах судить стряпню Минхо всегда на девять из десяти, колит сердцо, что некому Минхо теперь гладить по головке, и каждое утро плести косички. Минхо каждый день приходил в больницу, каждый день перед сном. Оставлял скромный нежный поцелуй на лбу, а в некоторые особо одинокие дни ещё одну в щёчку. Нежно гладил ручки её, поправлял кровать после медсестёр и пел одну и ту же колыбельную. Дни эти не теряли своей значимости, он продолжал приходить сюда, продолжал гладить её и всматриваться в её худощавое бледное лицо. Не взирая, на боль и тоску в груди, он все так же продолжал навещать её в ежедневном порядке. И этим не сказать, что он уже привык к больнице, её специфическому запаху и ужасным картинкам, которые он видал буквально раз каждый день. Он все ещё не имеет никакого желания заявляться сюда, без какой либо на то причины, проводить глазами ещё одного пациента на операцию в окружении родственников и выявлять громовую тишину в случае летального исхода. Он, возможно, и устоит перед этой картиной, но сердце его все ещё болит. Всё ещё болит. ––– В нос ударил запах медикаментов. В коридоре, конечно, стоял примитивный запах аптеки и всякой санитарии, но тут пахло чем-то другим. Здешние лекарства были чуть более резкими – заметная разница. Джисон сморщил нос от непривычки. Вошли они также медленно, не торопясь обходили стоящие около входа полки. Дальше было просторное помещение – не такое большое, от силы 9 квадратных метров. Хватало для кровати и кучи приборов с двух сторон. Чуть далеко табуретка и тумба, рядом раскладушка. Посередине кровать застелённая белой больничной простынёй. Под одеялом лежало совсем маленькое тельце – ещё ребёнок. Впалые щёки, бледные кожа и губы, костлявые руки – весь вид девочки передавал её болезненную ауру. Грудь еле-еле вздымалась, не поспевая за тиками с приборов. Окрашенная в светлые лучи солнца палата была чудовищно тихой. Минхо дрожащими руками пытался поправить одеяло, но выходило из рук вон плохо. Лицо слегка поморщилось словно от резкой боли. Смогли ли они пройти этап? Сзади Джисон стоял словно вкопанный. Пустыми глазами разглядывал край одеяла, теребил рукава толстовки да губы покусывал. Глазами искал на чём ухватиться и наткнулся на именную табличку – Ли Со Ён. Красивое имя. – Думаешь? – проговорил Минхо, уже сидя на табуретке и разглядывая её умиротворённое лицо. – Ещё новорождённая она была такая красивая, родители прозвали её вечной красотой. Иронично, не считаешь? – лёгкая улыбка просияла на его лице. – Моё имя от греков пришло. – пробормотал Джисон, уклоняясь от ответа. Он не любит иронию от слова совсем. – И что же означает? – спросил Ли, чуть выглядывая за спину. – Наверняка что-то классное. – Исцелитель. – Так мне стоит почаще тебя сюда приводить? – усмехнулся Минхо и откинулся чуть назад. Шумный вдох воздуха, а следом ленивый выдох. – Против? – Насчёт посещений? Не знаю – Джисону по сути нечего делать, он буквально ещё вчера хотел умереть. При виде этой палаты в голове вылезали не самые приятные воспоминания. Грудь сжималась, тревога подкрадывалась, сбивая дыхание с ритма. Джисон зажмуривал глаза, пытаясь разглядеть темноту, вместо них всегда ярким пламенем выскакивала белизна. В глаза пыль попала. – Не стоит, если не хочешь. – Минхо встал с табуретки и в последний раз погладил одеяло. Протянул стакан воды, стоящий на тумбе. – Выпей не то разревёшся. Джисон от стакана не отказался, кусок горечи спал с горла вниз по пищеводу, облегчая дыхание. Он наконец вдохнул воздуха. Заметил щипание в носу, расползающуюся жару на лице и теперь в глазу была совсем не пыль. Ушёл из палаты, оставив за собой эту мерзкую тишину, липучие воспоминания и то странное выражение лица на нём. –––7 марта Прошло два дня. Но теперь всё ощущалось по-другому. Перед глазами маячила та палата, что казалось давно стёрлась. Сначала белизна, лицо Сынмина, зелёное поле и мелодия ласкала уши. Потом всё загораживалось детским личиком. Бледная кожа и неживая аура вокруг неё не отпускала его мысли – Джисон лежал часами на кровати и всё размышлял. Неизвестно о чём, но сдавливало теперь по-другому. Он покопался в своём телефоне и нашёл ту мелодию. Гитара всё так же обволакивала, нежно обёртывала незримой нежностью. Впервые за всё это время он отпустил слёзы, проплакал весь вечер, иногда доходя чуть ли не до рыданий. Сморщенное внутри выходило наружу с отчаянным криком, горькими каплями, что промочили всю кровать и жуткой усталостью. Голова разболелась. Джисон не особо задумывался почему он плачет, за что. Грудь охваченная цепями медленно вдыхала чертов спертый воздух, всё ещё пахнущий табаком с подъезда. Темнота мягко принимала его, укрывала от мира сего. Джисон сжимался на кровати, пытаясь утонуть во сне. И там он увидел его. Сынмина, бегущего по ромашковому полю – он всегда любил ромашки – с улыбкой на лице. Волосы мягко пушились на ветру, солнце освещало его счастливое лицо; теплом отдавало в самую душу. Джисон за ним бегал. Сначала всё было легко, Джисон даже смог подержать его руку; пробежали они вместе до ровной поляны. И остановились. Джисон повернул голову к Сынмину, его лицо умиротворённо разглядывало поляну. Уголки губ опустились, плечи расслабились, глаза не отрывались от зелени. Он шагнул вперёд. Сделал ещё один шаг. И ещё один. Джисон лишь стоял и смотрел. Сынмин раскинул свои руки по сторонам, ветер подул, срывая ромашек. Вокруг закружились белые лепестки, окутали Сынмина, стоящего посередине поляны. Джисон всё смотрел и сделал шаг. Поляна эта отдалялась от него, Джисон сделал ещё шаг. Не было толку, Сынмин теперь был в пучине белом. Джисон побежал в его сторону, попутно крича его имя, Сынмин лишь с улыбкой повернулся в его сторону. Улыбка моментально стёрлась под белыми пушинками. Лепестки потом разлетелись во все стороны – Сынмин под ними исчез. А Джисон всё бегал. Бегал, бегал и опрокинулся в поле зелёное. В холодном поту проснулся. Тяжело вдыхал воздух и вспоминал улыбающееся напоследок его лицо. Оно было такое спокойное. В ступоре разглядывал посреди черной темноты. Он повернул голову в сторону окна, все ещё закрытого шторами и заметил солнечные лучи, пытающиеся проникнуть в комнату. На улице было солнечно. ––– Джисон по памяти проходил тропинку. Осматривался по сторонам, замечая в этот раз побольше людей. Щебетание птиц, шуршание листьев и ветер. На улице всё ещё было холодно, как он и говорил. Он всё смотрел вокруг и заметил ту пекарню. Он всё такая же милая, манила своим запахом. Желудок в этот раз капризно заурчал. Джисон направился в сторону пекарни. Дорога теперь казалась еще короче. Джисон не успевал осматривать окрестность как подходила другая. Он жадно впивался в таблички магазинов, иногда долго просматривая одну, что понравилась. Так и дошёл до своего места назначения. Черным по белому большими буквами было написано “Городская больница номер 3”. Повсюду бегали дети в своих больничных пижамах, послышались предупреждения врачей. Медсёстры мирно попивали своё кофе. Некоторые детки игрались с маленькими камнями. Всё вокруг было пропитано детским лепетом, невинным счастьем. Солнце тут светило ярче, ветерок мягко гладил по спине. Всё таки времена меняются. Осознание даётся куда сложнее. Джисон неспеша подошёл к регистрации и поспрашивал всё что нужно и пошёл дальше по коридору. Пахло хлоркой. И какими-то лекарствами ближе к самим палатам. Джисон робко кланялся пациентам в коридоре, проходящим мимо медсестрам, иногда улыбался маленьким детишкам. Малые дети совсем наивные лучезарно смеялись, показывая свои мелкие зубки. Теперь облезлые краски на стенах волновали меньше, как и старый линолеум. Мигающие через раз лампочки вовсе не обременяли теперь его нахождение. Он мирно расхаживал по коридорам, глазами ища нужную номерную табличку. И вскоре он остановился. Палата 325. Даже снаружи пахло теми резкими медикаментами, но Джисон припоминал лишь то юное лицо и без особых усилий прошёл внутрь. Как и оказалось там сидел он. Но послышался совсем незнакомый голос. Детский голос. Палата пропитанная насквозь мерзким запахом, теперь скрасилась смехом и детским лепетом. Лучи проникали в светлый кабинет, аура стояла словно из романов. Джисон прошёл дальше и увидел изумительную картину. Прекрасный пейзаж. Маленькая девочка упорно рассказывала о чём-то, размахивая руками по сторонам, а рядом на табуретке с улыбкой на лице сидел молодой парень. Красивый, но на вид чертовски уставший парень. – О, кто это? – спросила девочка, пока Джисон стоял в сторонке. По сути он намеревался уходить, понимая интимность момента. Но был схвачен зоркими глазами девочки. И тот парень повернулся. Он казалось взглядом передавал непонятие. Или же удивление. – Джисон? – наконец спросил он. Так всё-таки этот парень и есть тот обернутый в черный человек. – Ты что тут делаешь? – Просто пришёл, повидаться. – тихо произнёс он, показывая купленные еще свежие булочки. – Ты вроде не был против. Тысяча эмоций прошлась по лицу парня. Минхо то расслаблялся, то в недоумении хмурился. Глазами бегал по палате, вспоминая свои слова и опять впадал в размышление. А размышлять-то не о чем. Сам пригласил, сам попросил. Но такого всё же не ожидал. Да и как ожидать каких либо действий со стороны самоубийцы. Рехнуться можно. Джисон несмело подошёл к кроватке, протянул еще тёплую булочку. Девочка к брату прижалась, за локоть хватаясь. Обиженным Хан себя не чувствовал. Скорее лишней фигурой среди воссоединения брата и сестры. Хорошо, что булочки ещё теплые. Там некоторые были с шоколадом, джемом. В лавочке были разные на вид и вкус. Денег у него было мало, потому выбрал самые на вид вкусные. Детям ведь положено тянуться к красивым интересным вещам? Джисон не знает точно, у него не было младших. Пока Минхо переваривал ситуацию, сестра ему в ухо прошептала: – Оппа, а можно булочки? – только прозвучало это не совсем тихо. Джисон, совсем растерявшись, тоже устремился в глаза парня. Тот стоял. Потом шевельнулся и вспомнил одну важную деталь. – Тебе пока нельзя булочки. – проговорил он устало, поглаживая головку девочки. – Живот будет болеть, и мы не сможем уйти отсюда. – Неет, тогда я не хочу. – пробурчала она, явно выказывая подавляя своё желание. – Оппа принесёшь булочки потом? Потом же можно. – вот это она, кажется, сказала самому Джисону. А он то не был готов. Джисон повернул голову к парню напротив за подсказкой. Тот лишь покивал. Это было подтверждением? – О, хорошо. Потом это когда? запоздало пронеслось в его голове. У него с этим парнем непонятный договор лишь на месяц. Надо бы проверить через сколько дней можно есть булочки. – Оппа, Минхо оппа! Тогда ты должен принести…ммм…а с чем едят булочки? – проговрив, она уже легла на кровать, отлипла от локтя брата. – Вы не можете принести что-то по типу кексиков? Мой брат готовит лучшие тосты. Я принесу чай и мы устроим чаепитие. Только жаль, что там не будет арбуза. Вот бы арбуз и дыню. Оппа, вы любите дыню? Я вот обажаю, но после них в туалет нужно чаще бегать. Тогда нет. Лучше пусть чаепитие будет без арбуза. Мне ещё в туалет ходить неудобно. Но потом мы обязательно сделаем чаепитие в арбузами, хорошо? Джисон слегка удивился от количества информации, которая без умолка лилась с усть маленькой девочки. Его совсем сырой мозг не поспевал за предложениями как она перескакивала с булочек на тосты, потом к арбузам. Затем каким-то образом привязались туалеты. И опять это слово “потом”. Но ведь до арбузов ещё много ждать и жить. Да и какое чаепитие почти осенью. На улице будет холодно. Максимум дома. Дома? Да, они сами дома сделают странное чаепитие с арбузами и дыней, а потом бегать к туалету. – Да-да. Минхо с этой фразы чуть не упал. Он вытаращил свои глаза, пытаясь понять он это без понимания ситуации сказал или понимая? В обоих случаях зачем? Он вообще выслушивал весь этот таратор? Зачем он пришёл? Ради прикола? Но он не похож на человека, который ради прикола вылезет со своей кровати. Так зачем? Чем больше он стоял и думал, тем больше вопросов вылезало в голове. Понимание стремилось к плинтусу. Этого ему ещё не хватало, к вечеру ему нужно идти на собеседование на роль охранника. Зарплата вроде нормальная. Должно хватит на квартплату и еду. А мама докупит остальное. Дом ещё не убран – он сам там редко появлялся. Мама за это часто ругала. Там надо убраться. И продуктов прикупить. Теперь надо побольше, всё-таки растущий организм входит в состав. Минхо обо всём этом думал и часы в его голове разрывались на части. Чёрта с два у него лишь двадцать четыре часа на всё это? – Со Ён, тебе нужно больше отдыхать мы выйдем, хорошо? – бессильным голосом проговорил Минхо, поглаживая её одеяло. Выдавил улыбку из последних сил. И поцеловал в лобик миленько. Так сладко и нежно. Они вышли, пока Со Ён продолжала тараторить, что ей совсем не до сна. Хоть бы телефон принесли. Вот они вышли из палаты. – Зачем ты пришёл? – спросил Минхо хмурым голосом, протирая пальцами переносицу. На вид совсем измученный. – Исцелитель. – А? – Я же исцелитель, ты сказал мне почаще приходить. – сказал Джисон, не найдя другого приличного логичного объяснения своему поступку. Хотя сам совсем не верит в свои же слова. Казались дешёвым оправданием. Что ж, пусть будет и так. – Ты это всерьез принял? – с усмешкой спросил Минхо, в конце чуть истерично посмеиваясь. Что же за ситуация тут? – Были поводы чтобы принять за шутку? – полюбопытствовал Джисон, склоняя голову вбок. Тогда он говорил серьёзно. Ни намёка на сарказм. Так показалось Джисону. – Нет…нет. – отстранённо произнёс. – Я просто…я думал, что ты не захочешь приходить. Тебе ведь не понравилась идея? – сомнительно проговорил Минхо. – Если честно, тогда - да. Но сегодня стало совсем скучно. Вот и пришёл. – Джисону не нравится это чувство допроса. Тревога подкрадывается. – Мне можно с ней посидеть? Минхо не знал что ответить. Трогать Со Ён ему незачем, так можно ли оставить на его попечение? Всё-таки стоит предупредить медсестёр. – Хорошо. Оставайся. – бросил он, уже двигаясь в глубь коридора. – Звони, если что. – и помахал своим стареньким самсунг. – Ладно – прошептал Джисон прежде чем войти в палату и скрыться от этих мигающих через раз лампочек. Глаза болят. –––9 марта Дни шли чередом. И вот уже новое утро. Со Ён помаленьку поправлялась. Приходилось все ещё соблюдать строгую диету, есть всего по мелочи и не только. Минхо стабильно работал охранником одного торгового центра. Вывозил смены две-три подряд, отдохнув пару часиков между. Закатывал рукава повыше и мерным тяжёлым взглядом одаривал мимо проходящих. Иногда плакал по утрам, смазано готовил ланч Со Ён и бежал к ней, пытаясь успеть до работы. Его чуть ли не уволили за опоздание. Потом пришлось оставить все Джисону. Джисон, не выдержав домашней скуки, после встречи с Со Ён навещал её каждый день. Поспрашивал у медсестёр что ей можно есть, а что – нет. Он сухо кивал головой и приходил с кучей еды на завтра. Минхо поначалу противился, давал Хану деньги наперёд и хмуро буравил взглядом. Со временем и эти проделки сошли на нет. И вот уже в этой палате время близится к вечеру. Прошла и эта пора. Какая-то слишком суматошная. Минхо зачастил со своими утренними визитами, когда теперь не нужно было готовить по утрам. Сегодня девятое, суббота. В выходные дни всегда много посетителей, да и администрация всё чаще просит приходить как можно раньше. Со Ён помаленьку оживлялась. Бегала иногда по коридорам суматошно пока Джисон спал и получала святых пиздюлей от брата и ещё парочки медсестёр. Просыпаясь, Джисон видел лишь надутую девочку на кровати и вскользь смеялся с её детской шалости. Чтобы удержать её на кровати чуть подольше Минхо пришлось принести её домашнюю укулеле розоватого оттенка, которая пылилась довольно долгое время. Это была чисто импульсивная покупка, когда Со Ён притащила брата в рандомный магазин и показал туда указательным пальчиком. Рандомный ли магазин или нет уже не узнать, помнится только как Со Ён ехидно так посмеивалась еще за неделю. – Ты умеешь играть на укулеле? – спросил Джисон увидев инструмент около кровати на следующий день. – Не-а – она покачала головой и продолжила – никто меня не учил. – Вот как. – Джи-оппа, а ты знаешь группу Пико? – ещё чуть-чуть и её загорелись бы ярким пламенем. – Это та группа из 2010-х? – спросил Джисон, явно не понимая к чему идет разговор. – Дааа, точно. А знаешь их главного гитариста Понё? – теперь она держалась за край кровати, клонясь в его сторону. – Парень с коротко выстриженными синими волосами? – Даа, он. Он. – она счастливо хлопотала, сидя. – А откуда ты знаешь про моего мужа? – А? – вот это поворот. – Чтоб ты знал, он самый лучший парень на свете после брата и …возможно после тебя. Но не суть. Он самый классный парень, такой красивый, харизматичный и ваще мощный. – Со Ён то и дело размахивала своими руками, над головой изображая того Понё. – он играет с этими треугольным штучками, а потом гитару вот так, а головой вот так и вот тааак. Всё таки он главный. И ещё он- – Со Ён не заедай ему про своего недомужа. Тебя слышит весь коридор. – в палату вошёл Минхо с маленьким пакетиком в руке. Он слегка кивнул голову в сторону Джисона, подошёл и отдал пакетик Со Ён. – Брат! Ты не смей обижать своего деверя. Он знаешь сейчас такие деньги заработал – будем шиковать. – Да-да, охотно верю. – устало прогворил он, пока поглаживал её голову. – Это то, что ты просила. Раз всё, я пойду. Пока. – и поспешно удалился прочь. Джисон секунду смотрел ему вслед и всё думал о чём-то, но крутилось в голове слишком много. Он отряхнул непрошеные мысли дальше и посмотрел на то, как Со Ён чуть ли не рвёт этот несчастный пакет. Выбрасывает всё на пол и теперь держит в руках неизвестное что-то. – Медиатор? – сухо спросил Джисон, рассматривая пластик в её руках. – Аха, теперь я буду играть так же как Понё, вот увидишь. Только… только разобраться бы как играть. – Может посмотришь видео-уроки, или можно нанять репетитора. – предлагал Джисон, пока она всё так же удручённо сидела с розовым пластиком в руке. – Нет, нельзя. – она покачала головой. – Почему? – проговрил он, протягивая очищенный кусочек яблока ей. – Брат отругает? – Это всё дорого. – пробурчала она, всё больше сжимаясь в плечах. – У нас нету денег на это. – С чего ты так решила? – Брат носит свой старый телефон, вещи такие старые и мама всё время работает. – слезливо проговорила она, теребя пальцы. – Не надо было просить это, теперь брату нужно ещё больше работать.теперь и маме нужно работать. – она начала теребить теперь иголку для системы. – Это всё тоже дорого, нужно всё вытащить и им не надо будет работать, да? – с надеждой проговорила она, дёргая трубку в стороны. Джисон мягко взял её ладошки, по которым уже стекали слёзы. Мягко погладил по спине и прижал к себе ближе, сжимая в объятиях. Девочка не переставала плакать. – Ты же знаешь, что брат тебя любит? – мягко спросил он, пока круговыми движениями ладони проходился по её спинке. Последовал, неуверенный кивок. – Ты же знаешь, что он хочет видеть тебя здоровой, счастливой и чистенькой? Со Ён повозилась, стирая слёзы с лица, и опять кивнула. – Вот. Тогда, чтобы он стал счастливым тебе нужно быть здоровой, счастливой и чистенькой. – пролепетал он, поглаживая её всё так же. – Тогда…Тогда мне нужно больше улыбаться? Брат будет счастлив? – она голову вскинула нверх, ладошками держась за край его кофты. – Нет, так не надо. Счастье улыбками не измеришь. – пробубнил он в её макушку. – Твоё счастье это про тебя. – Про меня? – Это когда улыбки сами будут рваться украшать твоё лицо. – проговорил он – Когда всего, что у тебя есть хватает. Когда нету печали за не за что. – Это слишком сложно – сомнительно пробормотала она, устроившись на его груди. – Тогда как понять что счастлива? – Ты поймешь, не волнуйся. – просидели они так минуть пять, пока Со Ён скушала всё очищенное яблоко. – Хочешь я научу тебя играть на гитаре? Со Ён встрепенулась, резко подняла голову и посмотрела в упор своими выпученными глазами. – Ты умеешь? – Умею – кивнул он. – Научи…пожалуйста. Пожалуйста? – Сначала нам надо научиться вот этому. – сказал он и вытащил телефон. Порыскав там минуту, включил давно забытое старое видео. Там он пояснял что куда нужно нажимать, пальцами показывая на старой полудохлом укулеле. Со Ён внимательно смотрела в экран, неуклюже старалась сделать так же как на видео и хмуро терпела неудачу. Она всё пересматривала видео, заново включая проигрыватель. Потом безуспешно пыталась повторить видео. – Ой блин, не получается. – проныла она, бросая укулеле перед собой. – Нужно вот так – Джисон медленно показывал теперь всё вживую, переставляя пальцы резво и аккуратно. И протянул инструмент обратно. – Так? – Чуть согни локти и вот. – Что реально? – Со Ён просияла и принялась повторять одно единственное правильно движение еще раз. – И теперь сюда, указательным нажимаешь здесь и вот у тебя уже есть одна нота – спокойно объяснил Джисон, мягко улыбаясь заплаканным красным глазам. И перед глазами он сам, старающийся своими неумелыми пальцами сыграть базовую мелодию. Картина перед глазами, где он в своей тёмной комнате наконец сыграл прекрасную песню, написанную для родителей. Эмоции его переполняли, пальцы дрожали от счастья, что улыбка не сходила с лица до вечера. До того как он опять встретил усталые сутулые плечи родителей. И опять эта темнота на кухне. Тишина вокруг. Пока до ушей не доходит игра одной и той же ноты. Со Ён из раза в раз проводила по струнам, и улыбка ярко скрашивала её лицо. Джисон невольно сам улыбнулся. Со сном у Джисона были отдельная тема, то он спал слишком мало и подолгу смотрел в пустоту по ночам, то он мог не вставать с кровати целый день и проснуться уже на следующий. Спать пока не особо хотелось. И вот он сидит рядом с кушеткой опять ближе к полночи, понимая, что завтра его ждёт надутая СоЁн отруганная медсёстрами за беги в корридоре. Как в таком маленьком тельце умещалось столько энергии он не понимал, но слышать её светлый смех, выслушивать её нытьё насчет брата и других детей, а потом вместе учить по аккорду казалось не такой и уж плохой заменой его сырым стенам, пропахшими табаком. На утро Джисон и вправду проснулся довольно поздно на неудобном диване под заливистый смех Со Ён, которая бегая по коридору и спряталась в палате от бегающих за ними детей. Уставшая легла на кровать и продолжила так лежать, пока медсестра тихо ругала её – наверное чтобы не разбудить его. Сегодня они начали учить аккорды раньше. И примерно к вечеру наконец-то покидает палату, оставляя купленные Минхо для него зубную щётку и пасту там же. Неудобно было бы таскать их туда-сюда. Придя домой и приняв быстрый холодный душ, Джисон то и дело вспоминает ощущения струн под пальцами, мягкую мелодию и ощущение расслабления. Берёт в углу стоявшую гитару, что запылилась за все эти недели, и начал настраивать. И полилась музыка его души. Иногда чуть быстрее, иногда медленно, не торопясь пробуя покой момента. Пальцы двигаются нерасторопно, бережно лаская уши. Ноты сменяют друг друга, пока на очереди не играет та песня. И опять перед глазами Сынмин, белая ткань и алая кровь. Больно. Больно, но не так, как тогда. Сейчас уже терпимо, слабо бъёт по сердцу. Слеза всё так же катится по щеке, в углу маячит Сынмин. ––– Джисон раньше часто надевал капюшоны своих худи. Не из–за ветров и вовсе не из–за грязной головы. Он укрывал, дарил чувство защищённости, и был так похож на ладонь, которая мягко, предельно нежно гладила его голову во все трудные моменты. Он ещё помнит как плакал, ощущая это лёгкое трение на своей макушке, словно его теплом одаривали; плакал, осознавая свое подлое одиночество, плакал не зная как это чувство уничтожить; плакал потому что и вправду было больно. Джисон помнит все ещё те мокрые пятна на подушке, которые ещё долго не высыхали. Помнил свою комнату – тёмную без единого светильника словно бескрайний мрак, но такую ощутимо пустую. Помнит то ощущение, будто его отгородили от мира. Родители, родившие его лишь из–за наставления своих же родителей никогда не желали ребёнка как частичку своей жизни. Угробшие свои пути карьерой они, возможно, мельком и жалели насчет вывода. Вслух ничего не выходило – тишина все так же оставалась довольно примечательной –, но действия говорили намного громче языков. Вырос он все-таки в семье. Только назвать это очагом тёплых чувств, заботы и поддержки у него не совсем получалось. Не тогда, когда он не понимал что это вообще такое, не осознавал суть этих слов и не видал даже вживую. Жизнь терзания свои вела слишком незаметно, будто повторяя одну и ту же мелодию по тысячу раз. Наскучило. Ещё в школе они писали много сочинений про свои семьи, свои каникулы, поездки с роднёй и всю эту розовую дрянь. Он опустив голову вниз слушал чужие истории, чужие воспоминания и воображал как их родители тоже купили бы ему в подарок шоколадку за хорошие оценки, бродили по стеллажам выбирая ночник для его комнаты или просто погладили по головке после изнурительного трудового дня. Он с охватившей сердце завистью не мог справляться без покусанных губ, стоявший наготове лезвий на полках в ванной и всего этого балагана внутри. Отчаяно кричал, что устал и ревел. Но он трус и, сам это признавая, лишь вниз на холодный кафель спускался, бросая лезвие в раковину и опять плакал навзрыд. Джисон честно не понимал, почему его родители всегда были такие хмурые. Он хорошо учился, держал дом в чистоте и ждал их; проводил все свои часы стараясь сделать все лучше: протереть полы чуть сильнее, получить самый высокий балл в классе или погладить одежду без единых складок. Он, честно, много чего делал, придавая всему своему делу столько внимания, и делал все это лишь ради своих родителей. Но они не замечали. Их будто не волновало, что в гостиной расположение подушек поменялось, ковры стоят ровно и без единой лишней ворсинки, а тарелки протёрты до скрипучей белой чистоты. Дневник его было очень аккуратный, с обложкой поверх, заполненный изнутри, содержал в себе немало хороших замечаний и оценок. Он и вправду был хорошим мальчиком. Но к годам четырнадцати все это постепенно теряло смысл. Он уставал, терял надежду – он угасал. А родители опять не замечали. Каждый день Джисон собирал себя в кулак и опять делал все по дому, учился до крови в носу, кружащихся кругом мыслей в голове, но будто всего этого не хватало ради чуточки внимания его родителей. Будто он делал все недостаточно. Нет, он не осуждает их. Не они хотели ребёнка. Ребёнка требовали от них – вот они и постарались. А после рождения оставили и благополучно забыли. Он понимает. Сами они выросшие в глухой среде понимали ценность денег, ценность статуса и авторитета – вот и старались заполучить пока кровь еще молодая и энергии хватает. Только в планы встревавшую заботу о сыне они на слишком долгое время откладывали, что даже позабыли. Джисон иногда много думал глядя на фотографию своих родителей со свадьбы, где на них сияла та фирменная улыбка, которыми они одаривали своих родственников. Но они улыбались, а Джисон смотря на них сам улыбался. Проводил незамысловатые следы по стеклу и томно вздыхал. Потом думал. Много думал. Думал обо всем и всех. Слишком много вопросов заселяли его разум. Он рос хорошим мальчиком. Вот поэтому все это кидал подальше и дальше старался. Джисон и в следующие дни вместо протирки тарелок до чистоты думал. Сидел и давал волю мыслям. Они терзали его ещё по несколько часов. Резко вздрагивая от звуков с замочной скважины, он оглядывал неубранную комнату и паниковал. А родители опять не замечали. Как обычно, поздно придя, закрывались каждый в своих комнатах и все. Ни приветствия, ни улыбки, лишь сутулые спины и усталые вздохи. Джисон понимал их. Им наверняка тяжело обеспечивать расходы сына, квартиру в центре города и копить на будущее сына. Джисон правда старался их понять и принять. Старался, а потом оставил эту затею. Слишком непосильной она ему оказалась. Джисон о своих родителях не много запомнил. Но одно горело ярким пламенем и непонятно счастье или горькое послевкусие его зажигало сильнее, в памяти выжигало навечно и в лицо усмехалось. Это произошло в день его тринадцатилетия. Тогда он выиграл школьный этап конкурса по математике. Получил много похвалы за день, много поздравлений и улыбок. Ощущал взгляды со всех сторон и отчаянно сжимался от всех , словно находился под надзором тысячи танков направляющих огонь на него. Проводил свои дни будто крыса под наблюдением тысячи врачей. Ему было некомфортно. Придя домой думал отпраздновать его в компании своей тени и прекрасной луны, которая изредка пропадала за облаками. Наспех бежал домой, чтобы успеть привести уже чистый дом, но с новой прослойкой пыли, в порядок. Однако застыл на пороге, видя зажжённый свет в кухне, а там своих родителей. Они сидели за столом, поедая лапшу быстрого приготовления, а ещё немного кимпапа рядом. Тихо как всегда, но кажется внутренние крики Джисона заполнили все его слуховые рецепторы. Хан тогда застыл на пороге не веря своим глазам. Ощущая дурацкую улыбку на лице, он наскоро переоделся, словно если опоздал на важное собрание и сел за стол – так тихо словно боясь нарушить тишину и всю эту картину. Отец его впервые спросил насчёт его учёбы. А Джисон, будто ожидавший этого момента, с очевидной гордостью рассказал о своей успеваемости, хороших замечаниях учителей и замолчал, подумав свою тараторную речь не соответствующей для такого мелкого вопроса. Но в душе он ликовал. Отец погладил по спине и посмотрел ему в лицо с такой улыбкой, а потом и мать так же. Джисон чувствовал, что скоро сознание потеряет. Его переполняло столько эмоций, что он с слезящимися глазами рассказал о недавних событиях и, заикаясь, все еще не верил настоящему. Родители сидели и, изредка отводя взгляд в сторону или смотря друг другу, слушали его и улыбались той самой фирменной улыбкой. Но они улыбались. Джисон тоже улыбался. Сидящая на краю мать потом легко погладила его по голове, что Джисон задержал дыхание, дабы получше ощутить её ладонь. Всё это впервые и так ново для него – он не знал как реагировать. Плакать, улыбаться или просто не обратить внимание. Но он хотел ещё. Увидевший, почувствавший и узнавший что такое посиделка с семьей он наслаждался моментом. В глубинке своего сознания понимал, что это лишь временно; боялся что это лишь один единственный раз, и поэтому пытался насладится этим простым вечером настолько, насколько он мог вообще. Впитывал в себя эти теплые взгляды и сохранял намного больше воспоминаний. Это было самое яркое. Самое яркое воспоминание с его детства . Потом все стало как и раньше. Опять те же молчаливые минуты, которые проводили каждый в своих комнатах. Опять те же сутулые спины, усталые вздохи и тишина. Будто тот разговор за столом с лапшой быстрого приготовления и поглаживаниями стал лишь миражом, в воздухе испарился и исчез. Джисон даже не успел осознать ничего. Снова и снова он находил себя лежащим на кровати в комнате полной мрака, держащим свои руки и пальцы сплетенными, верил тогда во все сверхъестественное и желал. Вместо часов эту гробовую тишину разбивал его шепот в пустоту. –––12 марта Минхо пригласил на пикник. Со Ён там вдалеке играет с другими детьми чужих семей, которые пришли скорее поразвлечься. Сидят они вдалеке от всех. Минхо недавно пригласил в палату незнакомого парня. Врач с натянутой улыбкой сел напротив Джисона по ту сторону кушетки. В палате резко стало людно. Со Ён в это время получала свой послеобеденный сон, а Джисон сидел рядом. Ничего необычного, дни в больнице казались своего рода качелями между спящей и бодрой Со Ён. Хан ничего в основном не делал, но все же умудрялся быть камео живого ситкома. Врач этот сидел все так же минуту и только потом представился. Он кажется ожидал, что Джисон спросит, поинтересуется почему он тут и кто вообще такой. Врач психолог-тире-психотерапевт вежливо протянул свою руку для пожатия. Для отказа явных причин не было. Минхо все время стоял в сторонке и только чуть позже соизволил уйти. Наверняка Ли серьёзно воспринял слова Джисона насчёт того, что ему требуется поход к психологу, этот разговор не предполагал последствий в реальной жизни. Он не ожидал этого в ближайшие дни, сам оттягивал момент месяцами. Вот и поговорили. Сеанс с психологом на удивление прошёл гладко. Простые вопросы с простыми ответами. Самый простой разговор. Только в последующие дни слова капнули глубже. В один день всё чуть ли не дошло до слез, благо психолог этот вовремя понял что нужно остановиться. Джисон сам не понял почему захотел плакать, они просто обсуждали погоду. Как ярко светило солнце и прекрасный пейзаж за окном. Врач потом внезапно посоветовал ему выйти на пикник. Минхо согласился отвезти, вот он теперь тут. Погода схожа со вчерашней. Небо открытое, ветерок прохладой обвевает. Он лишь неподвижно наслаждается тем что происходит вокруг, хотя это лишь ветер и все. Деревья, поначалу создавая тенёк, бережно хранили от лап ярких лучей, создавая на земле своеобразную сетку – хаотичный пледик. Лёгкие с неким пристрастием вдыхают свежий воздух, вдыхают с таким шумом, что с каждым вздохом все легче становится. Джисону наверняка этого не хватало. Он не знает. Как только он и Минхо располаживаются на зелёном ковре растений, твёрдо игнорируя отсутствие темы для разговора, тишина опять берет дело в свои руки. Там впереди столько невысоких вершин гор, которые затерялись в пучине тумана, а кое–где можно заметить и снег. Красиво. Сынмин такое любил. Он ведь всегда природу обожал. Джисона током прошибает, он застывает мгновенно, а ведь до этого спокойно покачивался следуя ритму сердца. Лицо его было такое безмятежное и смиренное, но осознание того, что это в последний раз; что его больше нет; что он ушёл и оставил слишком сильно бьют. Ощущает тяжёлый ком в горле, щипание в носу и предательский всхлип, слетевший с его уста. Капля проложила путь по скуле – он вовсю ревёт. Сколько же ночей он провел в таком одиночестве, что временно забытое подсвечивается и твердит ему в лицо "ты один". И он давно уже поверил ему. Неважно сколько он старался противиться, сколько он старался обходить эти мысли, эти обманчивые голоса в своём сознании. Не получилось, блять. Неожиданно чужая рука ложится на его плечо и он понимает что все это время был не один. На него смотрели, на него глазели. А он... Джисон ощущает скованность. Он пытался разлепить глаза и понять что к чему, как понимает что по спине его проходятся чужие тёплые ладони. Медленно так, успокаивающе и тепло. Минхо не спеша, причудливыми линиями совсем беспорядочно проходится по его спине и к себе жмёт. Его дыхание спокойное как и сердцебиение, а Джисон чуть ли не на грани истерики, теперь ревёт в его объятиях. Руками держится за чужой свитер и все выпускает. Выпускает слезами, криками, совсем не слышными шепотами, лёгкими ударами в плечо Минхо и каждым выдохом этого чертового свежего воздуха. Минхо все ещё к себе жмёт, не отпускает. Джисон, ощущая эти крепкие объятия, ещё раз вспоминает Сынмина. Как же больно. Возможно, прошло уже довольно достаточно времени чтобы успеть остыть, но нихрена не так. Шрамы не зажили, они все ещё кровоточат. Все это не ушло и не оставило в покое. И он, привязанный к прошлому своему, осознает наверняка. –––16 марта Будни все также проходят по-обычному. Джисон просыпается в больнице, проводит свой день рядом с Со Ён, встречает рано утром когда ещё солнце не на горизонте или ближе к вечеру Минхо, который приносит еду и одежду Со Ён. С того пикника прошло дня четыре. Разговоры с психологом ежедневно приобретали более четкие очертания, теперь отпускать слезы не так стыдно как раньше; теперь он позволял Минхо сидеть рядом. Минхо садился чуть позади Джисона, иногда похлопывая по плечу и поглаживая сквозь толстовку. После сеансов Хан оплакивал свои эмоции, прижимаясь к Минхо, то ли это вечернее время так действовало. То ли запах цитрусовый настолько успокоительный. Джисон совсем не понимает, но ему пока хорошо. Вот и они сейчас сидят около окна, пока Со Ён спит на кушетке. Звезды рассыпаны по небу – обворожительная картинка. – Сынмин был моим лучшим другом. – … – Любил петь по таким вечерам, сидя на крыше высотки. И я совсем не понимал его. – Джисон перевёл взгляд на свои пальцы, теребившие друг друга – А ведь пел он совсем не о хорошем. – тихо произнёс он. – Каким он был? – внезапно спросил Минхо – Светлым. Добрым. Совсем не спортивным. Но очень любил смотреть бейсбол. Не пропустил ни одну игру своих фаворитов. Прикинь? – слегка посмеялся Джисон – Вся его комната была в таких больших плакатах. Учился хорошо. И работал усердно. Он был таким…таким жизнерадостным. – Когда умер? – Весной. 20 марта… Сразу после дня рождения. Самоубился. – тихо прошептал Джисон, расслабленно разглядывая яркую звезду в левом верхнем углу окна – А ведь и мне осталось чуть больше двух недель. И я скоро уйду. Джисон сидит и глядит на свое отражение в стакане воды, а рядом целая толпа людей. У всех глаза заплаканные, носовые платки мокрые, а глаза опущены вниз. Никто не шумит, как обычно они делали при таких больших собраниях. Никто не смеётся, даже намёка на улыбки нету. Столы в строгом порядке стоят правильными рядами, на нем лишь по несколько капель разводов от напитков. Вокруг ходят много кого, но вылизанный до чистоты пол ещё не утерял свою превосходную гладкость и свежесть. Находя и рассматривая маленькую трещину, совсем не видную для глаз при первом взгляде, Джисон сидит держа в ладони лишь стакан с водой. Тут уши Джисона пробивает чей–то голос. Он бы не обратил внимание , если бы не услышал его имя среди кучи слов. – А вы знали, что этот Сынмин себя убил? – Чего ты такое говоришь? – Он походу отравил себя таблетками. Моя знакомая в больнице рассказала, что у него отравление. – Нельзя же при похоронах о таком говорить. Тише. – Чего скрывать. Сам себя убил. Жалко конечно, такой хороший мальчишка. Сынмин убил себя. Сынмин...убил...себя Причиной того кашля не была никакая пневмония, никакой рак и не болезнь. Тем, что его побудило справлять свой день рождения на природе со своим близким другом не была значимость того праздника и не красота того пейзажа. Ничто из этого. До встречи он выпил пару десятков самых разных таблеток – желал умереть когда он уснёт. Сынмин, хотевший провести свои последние моменты самым прекрасным способом, слушая пение Джисона, мелодии его гитары и щебетание птиц, выпил столько всего до этой встречи. Его слегка подташнивало, но он держался. Улыбался сквозь эту смутную кашу в животе и сердце, начинающее быстрее пробивать ритмы. Он думал, что успеет доехать до дома, а там провалиться в сон. Он думал, что смерть его останется в руках одиночества. Хотел, чтобы Джисон запомнил его улыбающимся, хотя в жизни его этих улыбок было меньше, намного меньше. Он хотел чтобы Джисон запомнил его таким: жизнерадостным, весёлым, игривым, и живым. Таким, каким он был раньше. Но подействовали они быстрее, а Джисон стал свидетелем кровавой картины. Рвота, на деле которая являлась лишь его алой, загустевшей кровью, ужаснула не Сынмина – он был готов к этому – но Джисон шарахнулся. Сынмин вовсе не хотел слышать плач Джисона за гранью сознания. Он не хотел, чтобы он рыдал навзрыд, думая что он спит на белоснежный кровати, ощущая воздух полный запаха медикаментов. Он не хотел становится свидетелем его боли. Джисон тогда много чего приносил, щурша пакетом, но потом это все забиралось медсестрой. Он много играл на гитаре, будто повторяя одну песню постоянно. Пел одни и те же строчки, начинал одними и теми же струнами. Тогда Сынмин распознал ту мелодию. А он оказывается закончил его. Он хотел улыбнуться. Он хотел похвалить Джисон, похлопать по плечу и улыбнуться ему, чтобы он улыбнулся. Тело не выдержало натиска таблеток, которые ещё давно рассосались в крови и бомбой замедленного действия поджидали момента. Сынмин тогда, краем уха слышал крики Джисона. Хоть он и ощущал лишь чьи–то руки на своей груди, а видел белый потолок, он всем своим естеством ощущал горячие слезы на щеках, и тот холод, который пронизывал до костей. Джисон наверняка там сейчас сидит на полу, скорчившись или лежит, не придавая грязи никакого значения. Сынмин не успел ему пожелать и сказать пока. Но надеется что он услышит его мысли как было всегда…до этих пор. Он от всей своей души надеется, что он услышит. Джисон проживи счастливую жизнь, хоть я и не смог. – Хочешь поедем к нему? К Сынмину – Минхо повернулся к Джисону и ждал смиренно, пока Хан все так же теребил свои пальцы. –... да – тихо ответил Хан. – Вот и хорошо. Поедем 19-го. И к папе заедем. – Папа? – Да, мой отец. Его тоже нету в живых. – в ответ промычал Минхо. Джисон уставился на него. Минхо, горько усмехнувшись, повернул голову к окну. Хан хотел бы услышать побольше, но чувство словно было рано. Рано пока говорить о нем – слезы в уголках глаз Минхо, судорожно держались, чтобы не упасть. Потерять отца… и кажется любимого. Каково же это? Джисон вздохнул, устремив взгляд на небо, руками поглаживая тыльную сторону минховых ладоней – они все такие же тёплые. –––19 марта Воздух тепел все быстрее. Солнце вставало раньше, грея шторы быстрее чем было. Джисон сегодня лежал дома на старом матраце, укрывшись чёрной ветровкой Минхо. Со Ён проходила какую-то терапию, а остальные казались слишком занятыми, незнакомыми чтобы подсаживаться рядом. Веяло от пустой палаты странной ностальгией. От Минхо тоже вестей нету. Хотя он наверняка пришёл рано утром туда, проверил их и ушёл на работу. Пакет фруктов, шоколадные печенья и новенькие носки стояли на прикроватной тумбе. Там было много апельсинов. И мандаринов тоже. Не поесть было бы грехом. Джисон поднёс свои пальцы к лицу и понюхал, закрытыми глазами казалось словно Минхо совсем рядом. Пальцы все ещё пахли апельсинами. Сладкими, большими, и такими…такими… Телефон завибрировал. Минхо звонит? Минхо же? Мысли путались в этом цитрусовом омуте. Джисон встал с кровати и взял телефон на руки. – Алло? – спросил Джисон. – Алло? Готов? – так это всё таки Минхо. Пальцы сжались крепче. – Что? – Давай выходи, жду – произнёс Минхо. – Я около твоего дома. Джисон только нахмурился слегка, встал и выглянул в окно. А Минхо махал рукой и стоял там, около дороги. Под уличной лампой, под ярким солнцем. Шторы теперь всегда открыты, свет вовсю оголял комнату. Может стоит окна помыть? В последнее время мыслей стало легче распознавать. Была ли этом заслуга психолога-тире-психотерапевта Джисон не знал, но все казалось хорошо. Даже лучше, чем было. – Хочешь есть? – спросил Минхо – там на заднем сидении есть вода, фрукты, тосты если хочешь. Всего понемногу. – Ох, хорошо – Джисон достал пакеты, в контейнерах разложены очищенные дольки фруктов, разрезанный пополам тост, рядом баночка йогурта и бутылка воды. Открыв контейнер, Джисон замер и засмеялся. Яблоки в форме котиков, апельсины разложены в ряд по размеру, киви в форме звёздочки и пара клубник. Со стороны клубники похожи на сердце. На тостах кетчупом улыбающийся смайл, а трубочка для йогурта имеет принт надувшейся панды. Джисон улыбнулся, рассматривая каждый отсек. – Мило – произнёс Хан, смакую на вкус апельсин. – Что? – Минхо повернулся к улыбающемуся Джисону и резко обратно посмотрел на дорогу. Глаза забегали по сторонам. – Спасибо, вкусно. – ответил Джисон, попивая йогурт. Он взял половину тоста и протянул Минхо. – Хочешь? – Нет, спасибо. Я поел. Угощайся. – быстро сморозил он, отвернувшись к окну. И только тихо-тихо, чтоб совсем не было слышно произнёс. – Очень мило. Ветер тёплый поглаживал сухие осветленные волосы Джисона, пока лёгкая песня играла по радио. Пустые контейнеры в пакетах и чёрная ветровка лежали на заднем сидении. За окном просачивалась зелёная гладь, в проблесках между зданиями. Иногда пахло совсем весной – мечтательно. Небо голубое, чистое. Летали то там, то там пару птичек. Джисон вздохнул полной грудью и разлегся на сидении, совсем уже засыпая под мягкий бит. Доехали они быстро. Пока выходили из машины Минхо достал восемь белых хризантем. Белые хризантемы. Ещё свежие, пышные. Совсем живые. Джисон вздохнул, отмахнулся от воспоминаний и зашагал в сторону плит. Неторопливо оглаживая взглядом каждую, он наконец дошёл до нужного. Его встретил Сынмин. Улыбающийся, юный и такой родной среди всех этих лиц. Песок покоился на нем, пряча его улыбку. Рукавами толстовки Джисон протёр лицо Сынмина – оно стало ещё ярче. Сзади послышался шорох, Хан повернулся назад. Минхо стоял чуть позади и протягивая ему букет из двух хризантем. Теперь стало четыре букета по две хризантемы. Отложив два другие поодаль, Минхо встал рядом с Джисоном со своими цветами, присел на корточки. Провел ладонью, убирая песок, и поставил букет на плиту. Две белые, пышные, свежие хризантемы лежали на камне. Одиноко украшали черную пустошь. Джисон присел на колени. Пришло время разговоров. Положив цветы рядом, он пальцами проводил по надгробной плите, все не находя слов, чтобы сказать. Минхо встал и отошёл чуть дальше. Стоял в своей чёрной одежде под палящим солнцем и смиренно ждал оттуда. Между ними метров несколько, но чувство словно он все ещё рядом – Джисон улыбнувшись, посмотрел на Сынмина. – Как поживаешь Сынмин? Я…я пришёл. Прошло много времени не так ли? Прости, что так долго не приходил. Прости, что так долго все отрицал. Прости, что все это время игнорировал. Я теперь тут. Я не знаю. Может это потому что я все время понимал, что приду сюда, рано или поздно это случится. Так я подумал, можно ведь оттянуть немножко? Кстати, тебе выбрали классное фото. Тут ты такой красивый, и когда ты успел так похорошеть? – сквозь слезы проговорил Джисон. – Я вот…я вот совсем померкну рядом с тобой. Знаешь Со Ён? Это младшая сестра Минхо. Она только недавно начала учиться играть на укулеле. Мы каждый день изучаем по аккорду, иногда распеваем мелодии и ей очень понравилась наша песня. Она все хлопала в ладоши и просила научить её. Минхо тоже похвалил. Я даже показал ей свои видео, где только-только учился на укулеле. В той больнице кстати лампочки оказывается все ещё ужасные. Минхо недавно принёс новые и во всей больнице теперь хороший свет. Глаза не болят. И та пекарня, с которой я приносил тебе булочки, все так же работает. Там новое меню, прикинь? Появились с шоколадом и с клубничным джемом. Шоколада было мало, а вот с джемом был вкусный. Мы пришли без торта, прости. Да и свеч не купили. Но я тебе все же спою. С днём рождения тебя, с днём рождения тебя. С днём рождения Сынмин-а, с днем рождения тебя! Пускай этот год будет хорошим и полным новых чудес. Чтобы улыбка не сходила с лица. Погода сегодня прекрасная, скажи? Совсем скоро можно и на великие кататься по аллее. Только…только я продал свой велик. И дома теперь совсем ничего нету. Папа иногда навещает, только не привозит сводного брата. А жена папы беременная такая неприятная женщина, не хочу с ней оставаться рядом. Недавно мы все же перестали общаться. Папа пожелал удачи и сказал, что раз повзрослел алименты больше платить не нужно. А мама все так же работает. Я так скучаю по тебе. Но все ведь будет хорошо? Врач психолог много всего хорошего говорит, наверняка все будет хорошо. И минхо тут. 12 дней. Так мало. Так мало дней осталось. – Джисон прорыдал перед плитой минуты три. Осознание, что осталось меньше двух недель, что все это закончится уже так скоро вызывало слишком противоречивые чувства. Минхо обещал сделать все без боли, быстро и надёжно. Минхо обещал, что все будет хорошо. Но почему же теперь так хочется вдохнуть кислорода побольше, смотреть на звездное небо подольше и слушать нытье Со Ён каждый день? Что же происходит? После они пошли к отцу Минхо. Поклонились перед ним и поставили свои цветы. Статный мужчина лет сорока пяти или чуть больше. Его плита совсем в пыли казалась даже серой на вид. Разморенный слезами Джисон уже грязными рукавами протёр слегка улыбающееся лицо. Отошёл потом в сторону и разглядывал профиль Минхо. Он с улыбкой разговаривал, поглаживая лепестки цветов и камень. Странное чувство лёгкости и свободы поселились в груди, что аж дышалось глубже. Ветер обдувал мокрое от слез лицо, солнце укутывало в объятия. Джисон приводил дыхание в порядок, уставившись на сгорбленную фигуру Минхо. И повеяло цитрусом вокруг. Фантомные восприятия через пальцы ощущались. Сердце забилось чуть чаще, улыбка скрасила лицо. Джисон смотрел на Минхо. Уже в машине Джисон бросил опустевшую бутылку воды на заднее сиденье. Мягкая музыка и ветерок ощущал как по прежнему, но все же иначе. Трава стала зеленее, небо голубее. Деревья махали им на прощание. Джисон разлегся на сиденье. Ощущение лёгкости было таким прекрасным. – Мой отец было солдатом. – начал Минхо. Джисон повернулся в его сторону. – Он говорил все время, что работает телохранителем, но оказывается работал солдатом в важной организации. Даже мама узнала все это после его смерти. Он умер во время задания. Он наверняка почувствовал, что тот раз был последним, поэтому крепко обнял нас на прощание. Вскоре после этого наш дом сгорел в пожаре. Причину не выявили, а сестра попала в больницу. Мы арендуем уже другой дом. Мама вечно на работе, ну и я пытаюсь хоть как-то помочь. В универ не хватило денег. Потому я и наверное кажусь совсем ещё юным. Джисон остался без слов. Так вот какая его жизнь. Вот какую ношу держат его широкие плечи, бесстрастно улыбающееся лицо. Тяжело же его потрепала жизнь. Джисон сумел лишь ладонью погладить его плечи и, провести по затылку и, молча, показать, что он рядом. Протяни руку и я тут. ––– – Добрый день, агент Рино – в кабинет вошёл парень, облаченный во все чёрное. Лицо обтянуто тканью, глаза спрятаны за чёрными очками. – Сегодня погода прекрасна разве нет? А мы все так же обязаны прятать все наше тело. – Погода хорошая. – тихо проговорил Минхо, стоя около тонированных окон. – Сэм, я ухожу. – Куда? – спросил парень у входа. – Собрание ведь ещё не началось. Да и рано ведь совсем. Или у тебя там задание? Очень срочное? – Нет, я вообще ухожу. – и не спеша добавляет он. – Отсюда. – Что? Серьезно? Почему? Когда? Так внезапно? – Не внезапно, мне больше незачем тут оставаться. Да и хочется теперь пожить для себя. Даже если чуть-чуть. – Вот как. Так и когда ты уходишь? У тебя же есть задание на Хан Джисона, нет? Убить в течении месяца. – Месяц ещё не прошёл. Ещё не поздно. – проговорил он, шагая в сторону Сэма. – Почему мне кажется, что ты сейчас улыбаешься? – А почему нет? – ехидно произнёс он, пританцовывая на месте. – Теперь я тут лучший, а не один из. Юхууу. – Поздравляю…не от всей души – Эй, ты как можешь? Пожелай удачи, счастья и много-много успешных заданий. Ты разбиваешь мне сердце. – Да, желаю тебе всего хорошего. – и оба парня сели за стол, напротив друг другу – Ты не думаешь уходить? Ты же говорил, что у тебя нету весомой причины. – Причины говоришь… Можно сказать, я тут, чтобы не потерять голову от потери. От меня ушёл мой самый дорогой человек. – произнёс он, пальцами постукивая по столу ритмично. – Я понимаю, что нужно к специалисту и все такое. И все это наверное тебе кажется странным и неправильным. Но ведь есть много странных и неправильных, которые работают…исправно. – Хоть и краткосрочно? – Хоть и краткосрочно. –––23 марта Вчера Со Ён совсем без настроения была. Она нехотя играла уже изученные аккорды, совсем не ныла насчёт арбузов и булочек. Сидела весь день в палате и лежала на кровати. Она не плакала, не дулась и не кричала. Не просила, не жаловалась – просто лежала. Вначале это казалось так классно, что вокруг тихо, никто не бежит и не кричит во весь голос, не ругается каждые пять минут. Но настолько резкая смена с абсолютной тишиной напрягала. Сбивала с толку Джисона, который, недоумевая, гладил её по голове. Она смиренно слушалась его, но с таким натяжением, что атмосфера накалялась пуще прежнего. К вечеру, когда пришёл Минхо, Со Ён не побежала к нему за объятиями, не показывала свой успех в аккордах, не дулась за каждый упрёк медсестёр – она лишь тихо сидела на кровати. Словно заменили. И никакие слова не выявили ничего. Да и врач психолог говорил, что ему нужно поговорить с ребёнком напрямую; причиной такого поведения может быть что угодно. Но чаще всего это влияние окружающих. Так он сказал. Только как и что повлияло понять стало проблемой. Вот они и бились над этим пока Минхо не предложил ему: – Хочешь ко мне поедем? – А? Почему? – с сомнением спросил Джисон. – Я бы хотел дома приготовить ей что-то, но завтра мне рано утром уходить. Сомневаюсь, что успею заскочить в больницу. – говорил он, потирая затылок – Вот думал может ты переночуешь и завтра не спеша поедешь туда. Тут недалеко и ничего не подумай. Я не насилую против воли. – Поверим на слово. – усмехнулся Джисон, вставая со скамейки. Вокруг шум да гам – коридоры больницы никогда не пустуют. – Я сейчас выйду, подожди тут хорошо? – Да, конечно. – промямлил Минхо, расчесывая свои волосы назад. И с каких пор стало так душно в больницах, аж температура скочет. Да уж погода теплеет быстрее чем ожидалось. ––– Знакомые ощущения. В глаза бьет все тот же противный свет, и ветерок прохладный обдувает. Хотя нет. Пахнет странно, совсем незнакомо. И звуки совсем не птиц – уши кровью захлебываются от их резкости. Мерзкое начало дня. Тело, пропитанное мнимой усталостью, не в силах осязать окружение. Сглатывая сухую слюну, Джисон морщится от охватившей горло боли. Слабое после полусуточной голодовки тело еле как повинуется указаниям – Джисон все ещё пытается понять есть ли у него сейчас руки, или их отрубили. Потолок. Самый обычный белый потолок без лишних вычурностей и замашек. Но он не тот. Не тот, что он привык лицезреть каждое свободное мгновение бессонницы, – а иногда если повезет – паршивого утра. Расположение трещин, соотношение сторон и сам молочный окрас белого другой. Почувствовав долгожданную лёгкость и свободу передвижения, он наконец руку вытаскивает из под тяжёлого одеяла. Наконец откинувшись на подушку, ощущает себя в раю. Рай не самое приемлемое для суицидника место думается в голове. Осмотрев потолок ещё раз, он наконец вдыхает полную грудь, закрывает глаза медленно, наслаждаясь обретенным покоем, и шумно выпускает воздух. Захватившее чувство расслабленности проносится токовым разрядом до конечностей и мягкими волнами ласкает его кожу. Он в шаге от ещё одной партии крепкого сна. Джисон встает на ноги и идет вдоль незнакомой ему пустой комнаты. Теряя уже равновесие с трех шагов, он опирается о стену руками и слепо идет до коридора. Дом небольшой со спальней, откуда он только что вышел по холлу можно добраться до ванной с туалетом, а та что подальше должна быть кухня. Умываясь под холодной водой и напрочь прогоняя сонливость, Джисон наконец приходит в себя. Джисон не спеша, словно безопытный вор пробравшийся в чужое владение, буквально на носочках выходит с уборной. Все дальше доходя до другого конца коридора, откуда резкие металлические звуки превратились в менее хаотичную массу. В воздухе витает уже чем–то густо пряным, слышатся нотки чеснока. И наконец рискнув он открывает дверь намного скрипучее обычного пола – Джисон на мгновение в прямом смысле ощутил холодный путь пробежавший вместе с током по спине. У плиты стоял Минхо. С завязанным на талии фартуком и закатанными рукавами он выглядел словно вышедший из ромком дорамы оппа. Повезло же его девушке… Джисон подошёл и присмотрелся что же тут происходит. На столе лежали очищенные фрукты, мука и яйца с молоком лежали на другой стороне, а чуть поодаль формочки и остатки фруктов. Хан подошёл к плите и увидел как Минхо жарил яйца. – Доброе утро. Ты уже проснулся? – внезапно спросил Минхо, раскладывая готовую яичницу по тарелкам. – Надеюсь ты не ненавидишь яичницу. – Доброе. Вкусно пахнет. – протирая глаз, Джисон отшатнулся назад. – Это для Со Ён? – Да, я вырезал фрукты и пожарил блинчики. Подумал вдруг еда ей понравится. Тут новый медиатор для её укулеле. И…прикольные побрякушки. – говорил он, указывая на разбросанные по кухне вещи. – Вот как, извини я уснул вчера да? – виновато проговорил Джисон, убирая мусор и собирая остатки фруктов в одну тарелку. – Ничего страшного, ты устал. – Минхо ставил приборы и чашки кофе на стол – Давай покушаем. Оставь я все сам уберу. Джисон стушевался, но всё же помог кое-как с уборкой и поставил фрукты посередине. Солнце ещё только-только вставало; свежий воздух весеннего утра сквозняком освежал пропахшую маслом кухню. И тихое тиканье часов нарушало их тишину. Приятную тишину. – Может мне ей сыграть? – спросил Джисон, доедая кусочек яблока с дырой посередине в форме сердца. – У меня есть на примете весёлая и лёгкая музыка её любимой группы. Её можно даже на укулеле сыграть. Как думаешь? – Хорошая идея. – улыбнулся Минхо, вставая со стола. – Слишком уж тихо в последние дни. – Ты тоже это заметил? – удивлённо сказал Хан, попивая чуть остывшее кофе. – Я даже хотел её купить её любимые булочки с шоколадом, медсестра ведь разрешила съесть кусочек. Но она даже не взглянула. – Да, она уж точно любит шоколад. Ты ведь тоже любишь? – А? С чего ты это взял? – Из принесённых мной шоколадных печенек каждый раз ничего не оставалось. – усмехнулся он, протирая стол. – И крошки были у вас обоих на щеках. – Что? – Джисон откашлялся и вытер уголки губ пальцем. – И ты говоришь об этом мне сейчас? – Вы были…очень милые И снова так же. Время останавливается на минуту. Взгляд Джисона на его лице и милая улыбка Минхо так ярко сверкает прямой сейчас. Аж сердце выпрыгнуть готово. Только куда непонятно, некому ведь его ловить. – Со Ён! Мы пришли – проговорил Джисон, входя в палату. – Знаешь мы тут такое принесли. – Давай Со Ён вставай. – сказал Минхо, вошедший следом за Ханом, с руками полный пакетов. – Хочешь сделаем пикник тут? – спросил Джисон и расстелил покрывало на пол – Смотри тут твои любимые фрукты, тосты, и ещё шоколадные печенья. Твой любимый ягодный чай и ещё вот, булочки с шоколадом. – Со Ён давай иди сюда. – Минхо похлопал по месту рядом с ним. – Давай же – Почему вы это делаете? – внезапно спросила Со Ён, тихо уткнувшись в сложенные колени. – Это прощальная вечеринка что ли? – Что ты имеешь ввиду? – засуетился Минхо. – Джисон… Дж-Джисон оппа сказал что осталось меньше недели… – бесшумный всхлипы прорвались сквозь слезы. – Минхо оппе ты сказал что осталось две недели и он уйдёт. Почему ты уходишь? – судорожно вздрагивая спросила она. – Я буду хорошо себя вести. Не буду бегать по коридору, не буду просить ничего, не буду кричать громко. Только…нельзя ли тебе остаться тут с нами? Маленькая девочка плакала на кровати, пальчиками пытаясь стереть солоноватые следы на щеках. И вмиг стало ясно. А ведь он и правда сказал, что осталось чуть больше двух недель. Прошла неделя. Так быстро, незаметно. Словно они только вчера разглядывали звезды на небе. И опять эта удушающая тишина; веяло в воспоминаниях с такой тишины сыростью и дешёвым табаком. Летит же время. – Со Ён, знаешь Джисон оппе, нужно уехать далеко-далеко. – проговорил Минхо, с натяжкой скрывая свое волнение. Голос чуть ли не дрогнул к концу. – А мы не можем вместе поехать? – наивно спросила Со Ён, хлопая своими красными глазками. – А нельзя потом поехать? Мы же ещё не попробовали арбузное чаепитие. Я всем похвасталась, что у меня будет вечеринка. – Со Ён, милая, мне… – и полная грудь кислорода застряла у горла Джисона, пока он не мог подобрать слова. Мысли путались и все настолько разное, а хотелось ведь покоя. – Я…я не уеду никуда. Передумал. – Да? Честно-честно? – засияла Со Ён, пока Минхо, замерев, рассеянно разглядывал лицо Хана. – Я обещаю, я буду хорошей и мы будем всегда вместе. Так же? – как же больно били эти слова по груди. – Ты можешь быть сама собой. Я же тут. А ведь мы соскучились по твоему смеху. – беззаботно сказал Джисон, улыбаясь так ласково. А Минхо сгорал в непонимании, но все же не отводил взгляд от счастливых полумесяцев Джисона. Там спряталась целая вселенная без границ, и только Ли отчаянно пытался ухватиться за её малейшую частичку. Утопал в зрачках темно-коричневых и невольно вспоминал шоколадные крошки на губах. Восхитительно манящие крошки на губах. Что же делать с этим теперь? –––26 марта Сегодня уже 26-ое. Солнечный вторник за окном манит выйти на прогулку. Лучики солнца играются с ветром, кончиками задевая листья деревьев. Птицы щебечут уже вовсю, заполняя утреннюю тишину чириканьем. Минхо на кровати. На часах только 6 утра. Рядом за шоколадной рамой фотография её сестренки, на которую он смотрел каждое утро. Каждое утро после кошмаров. Приводя себя в покой и порядок. В последние времена кошмаров как не бывало, блеклые проблески пробиваются воспоминанием и тут же смывались мыслями о другом. Хотелось думать не об этом кровавой грузе на плечах. Улыбка срывалась при взгляде на солнце, а в голове уже картина маслом где Джисон спит под ярким свечением. Минхо жутко удивлялся как ему удавалось держать глаза под таким светом. Он тихонько закрывал шторы, прикрывал пледом и поглаживая всматривался в него. Вздутые щеки мило дергались, пока он причмокивал во сне. Рука так и тянулась пальцами потрогать, пощупать и целовать хотелось не меньше. Когда же это началось? Когда он неуверенно протянул булочки с той пекарни? Задумчиво мямлил в той прогулке? Безудержное плакал на пикнике? Ярко смеялся за надгробной плитой? Так много всего и негде ухватиться. Сегодня уже 26-ое. Вставая с кровати, он принюхался к подушке и вдохнул полной грудью. Его запах уже совсем выветрился. Вздохнув, он зашагал в ванную. Сегодня его ждёт много чего. Джисон проснулся у себя дома. После той даты Со Ён ещё много плакала, сомнительно подглядывая из под ресниц, нерешительно бросалась колкими фразами и медленно гуляла по больничным коридорам. Вчера она все же отпустила себя и проныла два часа на то, что её любимый гитарист уже совсем старый, чтобы выходить замуж. И продолжила все это дело перечислением качеств идеального парня. Загибала пальцы на одной, потом на другой руке. Ей не хватило десяти, потому она взяла руки Джисона и начала перечислять уже с его пальцами. Мило строила губы уточкой, кивала головой в знак утверждения и продолжала желать брюнета, когда вторым пунктом был блондин. Уже к тринадцатому она захотела рыженьких для экзотики. Три в одном что ли получается? Джисон прыснул со смеху и заполучил неудовлетворительный взгляд с её стороны. Потом они молча продолжили, пока Джисон прилежно слушал её лепет. Такой сладкий день был. И пришёл уже к утру домой. Сполоснушись в душе, надел свой лёгкий свитер молочного цвета. Настроение лучше некуда. Сегодня Со Ён говорила что сможет сыграть его мелодию. Она с открытым ртом слушала его мини-выступление в палате, пока за открытой дверью сидели другие дети с медсестрами. Спалил их Минхо ещё давно, так чего уж скрываться теперь. Сегодня солнечный вторник дарил прекрасное предчувствие. Хотелось вприпрыжку бегать по тротуару и улыбаться каждому встречному. Купить латте с шоколадным сиропом и насладиться музыкой сей природы. Дойти до больницы, поприветствовать всех там, подержать за ручку и войти к Со Ён. До чего же прекрасный день… – Со Ён я пришёл. – в приподнятом настроении внутрь зашагал Джисон. Не ожидал он, что палата будет пустой. Комплект белья аккуратно сложен на кровати, шкафы пустые и укулеле, стоявшая в углу, тоже исчезла. Только вчера обустроенная комната вмиг оказалась чужой с нотками ностальгии. Джисон вышел и проверил номер на двери, вдруг дверью ошибся. 325, номер правильный. Он помчался в сторону регистрации, попутно надеясь, что её все же выписали. – Извините, а вы не знаете Ли Со Ён? Вчера лежала в 325 палате. Сегодня там её нету. – судорожно задыхаясь спросил он. – Ближе к семи утра ей стало плохо, она сейчас в реанимационной. Она в 175 палате. – напряжённо милой улыбкой проговорила девушка. Джисону эта улыбка казалась слишком уж сомнительной. Неужели все настолько плохо, что им приходится сдерживать свое лицо перед ним. Отыскав 175 палату в самом углу ущелья больницы, Джисон долго возился перед дверью. Руки тряслись, кончики пальцев дрожали, сердце билось в бешенном темпе, голова же совсем не соображала. Утреннее солнечное настроение словно пощечиной размазало по лицу его никчемность, аж дыхание сперло в волнении. Пусть все будет в порядке. Только не в этот раз. Не надо… Встав перед дверью, он безуспешно пытался выровнять дыхание. Колени подкосились, Джисон сел перед дверью палаты не в силах преодолеть тот страх, что бушевала внутри. Так страшно. Тёплая ладонь прошлась по плечу, вырвало Хана из его пучины бесов и сверху послышалось: – Джисон-и? Ты в порядке? – мягкий голос словно бальзам на душу, остудил на время переживания. Мыслей становилось все больше. Нужно сказать, что все в порядке. Что все хорошо. Что все нормально. Да. Ну же, скажи да. Д-да… ДаДавай же… – Нет, нет, не в порядке – пробормотал он, еле сдерживая свои слёзы. – Со Ён, ты слышал? Она… Вдруг с ней… Минхо…я… – капли прошлись по щекам, все же он не сдержался. – С ней все хорошо. – отозвался Минхо, сев рядом с ним. Обнял за плечи, спрятал в своих объятиях. – Ты слышишь меня? Не бойся, с ней все хорошо. Сколько бы он не уговаривал его, Джисон наотрез отказывался верить. Словно только-только начинавшая заживать рана вскрылась, крови нахлынуло до потери пульса. – С ней все хорошо, я тут. Я бы знал если что-то произошло. – не унимался Минхо, поглаживая спину. – Ты же веришь мне? Всё хорошо. Не плачь. – Да, ты бы знал если… – бессвязно прошептал Джисон, лёжа в объятиях словно в коконе. Слегка приподнявшись, он руками обхватил его покрепче и сжался теснее. Да, Минхо прав. С Со Ён всё хорошо. Даже если не было бы, мы справимся. Все будет хорошо. – Пойдём в палату – приподняв за локоть, Минхо большими пальцами протёр его лицо. Поправил волос и прошёлся ладонью по спине. – Всё уже тебя заждались. – Дверь открылась. А за ней стояли Со Ён, несколько медсестёр, дети пациенты, и тот психолог-тире-психотерапевт. Посередине комнаты стоял небольшой торт, рядом бумажные приборы и напитки. Застыв на месте, Джисон сжал пальцы Минхо и нахмурился. Как вдруг все закричали: – С днем рождения! – Со Ён прибежала с бумажкой в руках. Другие по очереди приходили и обнимали, поздравляли. А Джисон все так же стоял в шоке. – Это был пранк – захохотала Со Ён, обнимая за ноги, и тянула к столик. – Пошли торт резать. Мы выбрали шоколадный, классно да? Вскоре все начали попивать чай с тортом, а Джисон хмуро уставился на Минхо. Ли виновато опустил голову и, не спеша подошёл к нему и потянул к углу. – Прости. Они очень хотели сделать сюрприз. – тихо проговорил Минхо, притопывая на месте. – С днем рождения. – Да ты хоть знаешь как я испугался? – прошептал Джисон, не веря своим глазам. И вся эта суматоха ради него. – Можно же было просто поздравить. Ты… Ты так напугал меня. Испустив вздох, Джисон положил лоб на грудь Минхо. От него все так же пахло цитрусами. Излюбленный запах теперь в груди разрываЛ ранее не виданные фейерверки. Хотелось тонуть в этом омуте вечно, пока он был рядом. – Спасибо – прошептал Джисон, совсем расслабленной на моменте. – Спасибо за всё. – Идём, мы подготовили подарок для тебя. – проговорил Минхо, нервно покусывая губы. – Я… Мы не знали что может тебе понравится. Поэтому может казаться банальным. Но надеюсь тебе понравится. Они подошли к подоконнику. Там стоял миленький пакет. Джисон из него вынул арома свечу с запахом цитруса; рядом ещё лежали всякие милые разноцветные бижутерии – они от СоЁн очевидно – и куча всяких сладостей. Также сбоку величественно лежал блокнот. На вид совсем обычный, но открыв Джисон застыл на момент. Это было что-то между фотоальбомом и личным дневником с кучей страниц, мелких зарисовок по углам и подбадривающих фраз. Милая вещица. Джисон подолгу глядел на блокнот, что не избежало внимания Минхо. – Её нужно хорошенько заполнять. – сказал он, пальцами указывая на отдельные детали. – Мы тебе поможем, не волнуйся. Поэтому – не умирай не вылезло с горла Минхо. – Спасибо – сказал Джисон, все так же завороженно рассматривая блокнот. – Да, теперь давай продолжим чаепитие. У нас ещё много сладостей. – отозвался Минхо, ведя Джисона к столу. Сегодня и вправду солнечный вторник. Самый солнечный из всех дней. Аж глаза прослезились. –––30 марта Предпоследний день марта. Погода уже совсем разгорячилась. Деревья плели плед теней; трава зеленела, смущённо прикрывая свои кончики. Ветерок ласкал голову бережно, но так небрежно. Всё вокруг казалось солнечно-сказочным. Словно природа ожила вновь в памяти, темнота прошла, свет проник туда, где раньше бесами паясничали мелкие паразиты. Сияние чуть ли не слепыми пятнами отражалось на глазных яблоках. Ясный день радовал как никогда. – СоЁн не бегай, тебе всё ещё нельзя. – за маленькой девочкой бегала медсестра, с куском бинта в руке. – Если не перестанешь – останешься без компота на обед. – девочка резко остановилась и хмурыми глазами повернулась назад. – Онни, без компота? – возмущённо проговорила она, назло притопывая ножками по полу. – Этот компот совсем невкусный. Не нужен он мне. Где оппа и Джи-оппа? – спросила она смиренно возвращаясь в уже убранную палату. Скоро её выписка. С персоналом и всем прочим она попрощалась уже вчера вечером. Пообещала приходить раз в неделю и поиграть со своими детьми-пациентами. Всё уже собрано, убрано и слаженно куда надо. Она не могла дождаться когда приедет домой. Оппа говорил, что они переехали в другое место, но там всё так же есть все её любимые вещи, розовые обои и постеры с Понё. Шторы с подхватами из широкой блестящей атласной лентой и принтом Хелло Китти. Жизнь уже слаще не будет. Да и брат обещал приготовить карамельный пудинг на вечер. И мама взяла отпуск. И Джи-оппа будет с нами. СоЁн не могла дождаться. Ожидание этого дня чуть ли не вживую сожрало Минхо. Месяц уже на подходе. Март заканчивается. Мельком проходили перед глазами та безлюдная ровная поляна, прижатые к машине тела и теплые поглаживания по спине. От Джисона в тот день пахло чем-то очень сладким, приятным чем-то. Аромат незнакомый чуть ли не сбил с толку его вкусовые рецепторы, когда он увидел его на пороге совсем озадаченного и неловкого с пакетами булочек. Воздух сменил свой окрас, лампа перестала вбиваться в глаза назойливо. Где-то тут витал еле заметный запах табака. Но было так всё равно на это, когда смущённая улыбка тронула его лицо. Минхо хотелось остановить время на пять минут и поглядеть на эту милоту чуть подольше. В ушах послышалось тудум-тудум. И опять тудум-тудум. Он только потом понял, что это собственное сердцебиение его так колотит. Ему казалось, ещё чуть-чуть и бедное его сердце вырвется наружу. Слишком внезапно и нежданно произошло это – Минхо пришлось долго приходить в себя, забивая своё расписание чем только можно. Но лицо этого мальца то и дело мелькало перед ним. Стоило ему закрыть глаза как под веками вырисовывалась его смущённая улыбка, нос чуял фантомный приятный запах чего-то. Вероятно, он сошёл с ума. Это всё на время. Да не стоит беспокоиться утверждал он пока кончиками пальцев стирал мелкие крошки с его губ. Ну и загляденье. Его сердце точно не выдержит такого напора с его стороны. Рядом с ним словно озарялось всё вокруг знойным жаром, и одновременно охлаждался его пыл. Двоякие чувства противоречили друг-другу до тех пор, пока Минхо полностью привык к этому. Эти ощущения домашнего покоя и щекочущего беспокоя стали его магнитным полюсом, где он вовсю плавал в ощущениях. Руки тянулись помогать, потрогать, поддержать, прижать и в конец не отпускать. Желания эгоистичные накрывали его волной, а сердце уходило в пляск стоило ему заулыбаться. И всё время вопрос стоял безответный, пока решение его спало мило облокотившись на руку. Не смея больше себя сдерживать он окутывал его всем что только выходило с сердца. Тепло обёртывал в одеяло, кормил любимыми сладостями, одаривал всякими милыми безделушками. Как же он пережил момент, когда нашёл все эти безделушки аккуратно сложенными в прикроватном шкафчике он не понял. Ему захотелось плакать, смеяться, смущённо пищать и танцевать кругами в тихой палате. Его взрывало на атомы, пока обе мило причмокивали во сне. И редкие моменты осознания, что ему оставалось меньше месяца сдавливало его совсем недавно радостную душу. Да так, что ему жутко поплохело при виде его скучающего взгляда на звёзды. Он бы не хотел всматриваться в небо и искать потерянное родное. Одного раза вполне хватило. Этот раз его погубит ему казалось. Отец Хана был каким-то важным шишкой в верхушках, варился в скандалах и частенько препирался с тем, с кем не надо. Защитой его была его честность и прозрачность во всех делах, но дела уже тогда принимали другие обороты. Коллеги подставляли перед начальством, подчинённые злобно усмехались за спиной, да и сомнительных людей в чёрном стало больше. Для перестраховки он решил развестись с женой. Это были лишь отдалённые догадки Минхо. Отстранить от себя жену и сына казалось самым безопасным решением в данной ситуации. А сам господин Хан потом резко сошёл с радаров. Пришлось попотеть, разыскивая его мальца, который уже совсем не малец. И подан был приказ сверху убить его – в целях перестраховки. Целый месяц он узнавал всё больше, вникал и утопал. Потом совсем случайно он подслушал разговор своих подвыпивших старших коллег. Доверие сыграло с ними жестокую шутку. Не стоит в присутствии кого попало говорить о чём попало. Громоко болтали о том, о сём. И наконец разговор дошёл до Минхо. И что же он услышал? Похвалу? Оскорбления? Критику? Жалобы? История с пожаром была подстроена. Минхо уже тогда был преемником отцовской позиции. Он должен был вступить в эту организацию как можно раньше, но никак не видел в этом нужды. Пришлось вынудить. Сжечь дом, оставить без финансовой поддержки и создать острую нехватку денег. Так он и присоединился к агентству “по доброй воле”. Так он и поубивал десятки людей, кровью чужой покрыл свои ладони и взвалил на себя. При разговоре об уходе с агентства ему чуть ли не угрожали жизнью матери и сестрёнки. Пришлось пред ними раскрывать архивные данные, аудио с разговора тех двух выпивших и самого свидетеля – мимо проходящего уборщика. Нехотя, но всё же Минхо был снят с учёта организации, получил хорошую компенсацию и спокойную жизнь взамен за неразглашение. Минхо не скоро расскажет эту истории Джисону. Только приобретённая свобода кружила голову, груз прошлого наконец спал и осталось лишь жить да наслаждаться жизнью. Пусть грядущие конфликты не погубят их, пусть судьба позволит держаться рядом чуть подольше, разделять один воздух на двоих и плыть по течению жизни. Пусть всё будет хорошо. – Минхо, ты там оглох что ли? – послышалось с трубки, пока Ли в ступоре смотрел на край кровати, где виднелась катышка – Давай встретимся там в 2, хорошо? Хо и без слов понимал куда надо. Слова застряли в горле жёстким камнем. Он лишь беззвучно промычал. Пусть всё будет хорошо. – Окей, тогда до завтра? – голос его такой мягкий и прелестный. Минхо хотелось плакать. – Хорошо, спокойной ночи. – пробормотал он, отчаянно сдерживая краснеющие глаза в узде. – И тебе сладких снов – с слышной в голове улыбкой проговорил Джисон. Звонок оборвался. И Минхо заплакал. Джисон встретил Минхо около кафе, одетый во всё яркое. Светлый штаны и футболка. И яркая улыбка на лице. Что же может быть красивее этого. Пропустив приветствия Джисон повёл его в другую сторону. Они минут пять прошли пешком, так казалось Минхо. Ему было мало и этих пяти минут. – Заходи. – приоткрывая дверь, сказал Джисон – Хёнджин ты тут? Займи место я сейчас приду. – Хорошо – Минхо послушно прошёлся по кафе и сел на видное место. Ждать пришлось совсем недолго. Джисон спешно сел на место. – Теперь я работаю тут гитаристом – заявил он и указал пальцем на пустующее место на сцене. – Тут можно сгрести кучу чаевых и да и обедом кормят. Классно, да? Минхо пришлось переварить информацию на месте, пока Джисон ожидал реакций в ответ. – Работаешь…ты…стой, подожди. Так ты не…нет, ты ведь…что происходит? – еле выговорил он и уставился на Джисона, который тоже в недоумении поглядывал на него. – Ты не…не собираешься …этот, это самое? – Умирать? – ухмыльнулся Джисон и откинулся на спинку стула. – Нет, передумал. Точнее… – состроив задуманное выражение лица – умирать пока не хочется. Ослепительная улыбка скрасила лицо Джисона – Минхо замер на месте. Хан продолжил выискивать свой заказ в меню. Лепестки сердца бутоном прекрасного цветка распустились. Он не знал куда ещё расти этим чувствам, они будто всего его поглотили, мягко обняли и сладостью окутали. В лёгком шоке с бьющимся сердцем Минхо пытался выйти из шока, но лицо напротив то и дело отвлекало от дела. Он не выдерживает этого напора. Собственное сердце сводит в судороги, тело упрямо тянулось к нему, в ушах звенело лишь тишиной и его лучезарным смехом. Как же он прекрасен крутилось в голове. С языка мысли готовы сорваться. – Что будешь заказывать? – буднично спросил подошедший официант, неряшливо облокотившись об стол. – Как всегда? – Хёнджин стой нормально – тихонько отругал друга Джисон, сжимаю губы в линию. – Это Минхо. Минхо, это Хёнджин. – представил их Хан, ожидая дальнейшее их взаимодействие. – Минхо? Приятно познакомиться! Владелец заведния, красавчик райна и властелин женских сердец, Хёнджин – импровизированно махая руками заявил он и добавил. – и нынешний начальник Джисона. – Минхо, приятно познакомиться. – промямлил Ли, сощуренным взглядом всматриваясь в Хёнджина. – Я буду черничный чизкейк и большой американо. Хён, ты что-то будешь? – спросил Джисон, явно не замечая летящих между этими двумя искр. – То же самое, пожалуйста. – проговорил Минхо и расслабил своё тело. Хван одарил милой улыбкой и отошёл за стойку. – Я отойду в уборную, хорошо? – сказал Джисон и отлетел в сторону. Минхо всё так же продолжал стрелять взглядом в внезапно появившегося владельца кафе. Хёнджин покорно выполнял свою работу, пока спиной ощущал чужой нерадивый взгляд. Смешней ситуацию не найти. – Ваш заказ, прошу! – протараторил подошедший Хёнджин и ушёл подальше. Предчувствие указывало на одно, да и в общем и целом эта догадка не была лишена обоснований. Оставалось только проверить на правоту. Посидев минуту Минхо всё же встал и подошёл к стойке. – Я хотел бы оплатить наличкой за тот стол – проговорил он, оценивая взглядом ещё раз для уверенности. – Сэм?       Хёнджин замер на месте, потом медленно повернулся к Минхо. Усмешка прошлась по его лицу, пока он в компьютере разбирал чек. – Мир так тесен. – вымолвил Хёнджин и протянул чек – Не так ли Рино? – Думаю даже слишком. Можно и от духоты умереть. – язвительно произнёс Минхо. – Приятного вам аппетита – пролепетал Хван и скривил губы в улыбке. Да, так и должно быть. За стенами они разные люди, личности и пешки. За стенами той комнаты у них нету права возвращаться в тему запрещённого. Что было там, остаётся там же. Это правило. Это закон. Нерушимый закон. Немало людей выбыло из игры за лишние разговоры. Человеческая натура не потерпит предательства и лжи. Верхние не станут бездействовать. Во благо его Минхо не стоит сближаться. Одних сомнительных мыслей в их головах достаточно того, чтобы разрушить жизнь им всем. Минхо, Хёнджину и…и Джисону. Всё что у них есть сейчас – это лучшее на что они могут позариться. Он не станет рисковать, зная на что идёт. Мимолетных разговоров и взглядов, говорящих все сами за себя, хватит. Для них и этого хватит. – Спасибо – прошептал Минхо и улыбнулся. – Спасибо за всё. Пока Минхо сел за стол, пришёл как раз Джисон. Переглянувшись они сели и продолжили попивать американо. Время протекало сквозь пальцы, оставляя после себя лишь проблески светлых воспоминаний. Прошёл час, за ним и второй. Только потом встали они и вышли из кафе. И только затем Хенджин заметил, что они уходили, скрестив пальцы и заливисто смеясь. Розово-приторным пропахло всё вокруг, и опять Хёнджин остался один в этой тишине. – А ведь мы могли бы также… Сынмина-а? – прошептал он в пустоту.