***
Однажды вечером очередного погожего дня после делового ужина с представителем ритуального бюро, тот снова забыл свой кошелёк. В третий раз. — Господин Чжун Ли, вы знаете, мне не трудно заплатить за вас, я все-таки Предвестник, а это звание подразумевает неплохое благосостояние, но… Это точно нормально? — Чайльд, — о, он снова назвал его титулом, ахах, — я компенсирую вам все затраты за ужин позже, но я действительно забыл кошелёк, — и Чжун Ли растерянно нахмурился. Когда он так незаметно злился, Тарталье становилось жарко. Настолько тактичный, что не по себе становилось. Эти манеры бесили, хотелось узнать, каков он в бою. Спустя несколько неловких взглядов от Чжун Ли и внутреннего сгорания, Чайльд говорит. — Не стоит, Чжун Ли, мне в радость оплатить ваш счет. Приму за честь отобедать с Вами. Чжун Ли тут же расслабляется и благодарно кивает, а затем… складывает руки за спиной и: — Тогда давайте пройдёмся по городу, в это время суток на причале можно наблюдать весьма занимательный закат, а если поймать момент, то в лучах заходящего солнца гора… Он… невозможный. Одновременно величественный и смешной — и как только это может сочетаться? Тарталье не нужен был личный экскурсовод, но за Чжун Ли был готов пойти куда угодно. А ещё он точно уверен, что кошелька Чжун Ли и в четвёртый раз не окажется при себе. Он нагоняет его в конце улицы, Чжун Ли где-то точно не здесь, снова витает в своих воздушных замках, говорит сам с собой, не удосужившись уточнить даже, не отстал ли его слушатель. Тарталья говорит мало, слушая собеседника, смотрит на собеседника, который совсем не понимает, что провоцирует, не провоцируя, не замечает, как голубые глаза совсем не интересует красота моря и гор. Потому что рядом есть нечто сильно поярче солнца.***
Как пахнет драгоценность? Золотая цепочка на тонком запястье, янтарный камень в изящном кольце на пальце, поднесенной к скуле руки, тонкая подвеска на шее… Его шее… Словно драгоценность… Тарталья знал, что ему непростительно терять голову от человека, которого едва знает — ему вообще нельзя терять голову, он поклялся сам себе не привязываться. Склонившись о перила верхних галерей возле банка, Аякс вглядывался в медленно шагающего по улице мужчину с царской осанкой. Широко раздувал ноздри. Как пахнет драгоценность? Ветер раздувает тонкую ленту шёлковых каштановых волос. Как пахнет драгоценность? Под строгим костюмом изящное тело, стройное, подтянутое и, кажется, идеальное. Как? Как он пахнет? Взгляд Чжун Ли снова слегка выше, чем нужно, он витает в своих мыслях, подобно философам, и, кажется, освоил искусство левитации, раз не оступается никогда и шагает мягко и легко… словно прекрасный статный омега. — Чжун Ли! Мужчина остановился на голос, приподнял голову, увидев снежайца, улыбнулся легко. В золотых глазах отразились лучи рыжего заходящего солнца. Тарталья спрыгнул вниз с высоты четырёх этажей, наполовину обернувшись водой, поспешно подошёл ближе, впитывая в себя его близость, вглядываясь, глубоко вдыхая. — Чжун Ли, Вы завтра вечером свободны? — сбивчиво, будто бежал. Тот не испугался резких жестов, как и всегда, посмотрел на небо, прищурился от яркого солнца. — Не припомню, чтобы у меня были какие-либо дела на вечер. А что Вы хотели, Тарталья? — улыбнулся. Не «господин» Тарталья. Не Чайльд. Впервые просто «Тарталья» — Ва… кхем… Ваншен… завтра посвящу в подробности, долго объяснять. «Вас» «Я хотел Вас» Чжун Ли нахмурился, будто читал между строк. Вскинул запястье вверх, коснулся кончиком пальца губ задумчиво и озадаченно. Густая смола, жидкий янтарь, он только делал вид, заволакивая своей напускной простотой. Он точно старше лет на пятнадцать-двадцать. Он, черт возьми, был омегой. Тарталья не чувствовал, но точно это знал. Как пахнет драгоценность? Так, как пахнет Чжун Ли. Как пахнет Чжун Ли? Эти золотые глаза, подведённые киноварным, сверкнули слишком лукаво. — Хорошо. Конечно. — Прекрасно, — выдыхает Аякс. И Чжун Ли развернулся, продолжив свой мирный путь, разглядывая торговые лавочки, легко улыбаясь маленьким детям, шествуя над суетливыми горожанами, словно покровитель. Он явно гораздо дороже всех остальных. Он был находкой. Редкостью. Чем-то таким, от чего невозможно отвести взгляд, а если и отвести, то не обернуться хоть раз вослед. Тарталья смотрел в его спину, пока тот не скрылся из виду, и только потом понял — они даже не назначили время. И действительно, зачем им время? Если Тарталья сам найдёт его. Они оба это поняли. Дорогой. Невероятно драгоценный. И Аякс гадал, хватит ли у него средств, чтобы дать ему всё то, чего этот невероятный омега заслуживает. Принц. Король. Бог. Одеть в шелка и золото, запереть, спрятать под вуалью заката и собственного запаха, чтобы никто и никому больше. Почему он одинок? Что хранит на своем сердце? Почему закрывает шею слоями воротничков? Кого вспоминает, прохаживаясь по городу в обеденный перерыв? О чём мечтает? Кого он потерял когда-то? Насколько он был ценен для него, и сможет ли Аякс стать ценнее? Он был уверен в выводах. И самое главное. Как он пахнет?***
— Ты ведь омега? — перебивает он длинный рассказ о прибрежных скалах. - Знаешь, я… Тарталья подходит к Чжун Ли слишком близко. Море облизывает песчаный берег пляжа, перекатывает камушки и шуршит песком, перекладывает ракушки с места на место. Его плащ развивается по ветру, пальцы касаются длинной пряди волос Чжун Ли, проводят до кончиков, ощущая невыносимую гладкость, мягче шёлка. Каковы его губы? Насколько мягче шёлковой пряди? Насколько пьянят, если он уже пьянëн очарованием? — Нет, — отвечает Чжун Ли. — Нет? — голубые глаза вспыхивают непониманием. Неверием. Рука отстраняется, дрогнув. — Нет. Я не омега, — он невозмутимо вежлив и спокоен. — Тогда кто? — Тарталья хмурится. Чжун Ли молчит. Лишь улыбается уголками губ, руки его сложены за спиной, но он не отходит, не кривится, не сопротивляется близости и наглости снежайца. Каковы его губы? Если он уже пьян… — Всё равно… — шепчет Тарталья. И целует. — … У Чжун Ли вообще нет запаха. Запах рождается на щеках, в гладкой коже и мелких тонких волосках. Запах на крыльях носа, он над верхней губой самый чистый и настоящий, он смешивается с дыханием и никогда не врет, но… — Как такое может быть? — шепчет Тарталья по коже чужих губ, не открывая глаз. Чжун Ли не отвечает, но и не отстраняется. Он недвижим, кажется, даже не дышит, и ощущается будто нагретый на солнце камень, такой же тихий и мёртвый. Его губы показались грубыми. И это не то, чего ожидал Аякс. Это всё не было правдой. Чжун Ли не был настоящим. — Кто ты? — спрашивает он, открыв глаза. — Ты не человек, — отшатывается. А тот так и стоит с лёгкой вежливой улыбкой, будто не было всех откровений, не было и шока и страха, промелькнувшего в голубых глазах так искренне и уязвимо. Чжун Ли идеален настолько, насколько идеальна драгоценность, но она не приносит тепла, всего лишь впитывает чужое. Его сияние ослепляет многих, а ценность неоспорима, власть денег незыблема. Цветок хрупок, нежен и жив. Камень - вечен. Нужно ли Чжун Ли вообще дышать, или движения его груди тоже ложь? — Моракс. — Верно, — кивает Моракс. И Тарталья вонзает в его грудь свою руку. Без крови, без поломанных рёбер, нематериальную, дабы достать его гнилое божественное сердце. Мерзкий гнозис, средоточие сил Селестии, но его там нет. Кровь, поломанные ребра сейчас не в чужой груди, но в его. Тоже нематериально. Но чувствуется будто так. Он смотрит на пустую ладонь, моргает раз. Два. — Где оно? — Я спрятал его. Знал, что ты догадаешься рано или поздно. И всё же твой интерес ко мне был совсем непредсказуем, — хмурится Моракс и идёт вдоль берега, лёгким шагом вороша песок. — Где оно!? — кричит ему в спину Тарталья. Он облажался так, как никогда прежде. Выдал свои намерения, связался с ним с целью найти труп мёртвого божества, а нашёл… Моракс следил за ним. Он делает рывок, но Чжун Ли исчезает в блестящем дымчатом облаке из золота. Аякс обращается водой, волной, срывается в океан, растворяется до молекул, чтобы смыть с себя всё. Вообще всё. Ему не нужны мысли, ему ничего этого не нужно, ему нужно исполнить приказ любой ценой. Он уничтожит здесь всё.***
В городе начинается хаос. В экзувии сердца ожидаемо тоже нет. Приманка Осиал не срабатывает. Цисин справляется самостоятельно. Остаётся только... Он хочет. Он должен убить. Но руки впервые в жизни слабели, а пальцы подрагивали. Синьора велит ему вернуться в банк. Чайльд шлёт её в ответном письме нелицеприятными. Синьора приказывает ему придти в банк к назначенному времени.***
Тарталья любит быть в центре внимания. Он любит сцену, он хороший актёр. Но здесь, в золотом Ли Юэ, оказался актёр на порядок выше. В главном зале снежайского банка Аякс отыгрывает идиота на удивление мастерски и тонко, спорит с Синьорой натурально, злится честно и немного даже переигрывает, и всё потому, что Чжун Ли не выдаёт его с первых же слов. На самом деле ему хочется содрать кожу с собственного лица. Стереть зубы от злости. Свернуть себе шею, чтобы не чувствовать в горле комок. Спасибо, Чжун Ли. Моракс. Спасибо, правда. За то, что не выдал. Право слово, спектакль твой выдался на ура. Божественный реквием.***
Когда Чжун Ли приглашает его письмом в Лазурный Павильон перед отбытием на корабле, Чайльду всё равно. Ему больше не нужны ответы. Там вкусная еда. А Чжун Ли хороший собеседник, если принимать его игру за настоящее «Я». — Я сегодня отбуду в Снежную. Вам что-то ещё было нужно от меня? — говорит он после долгого затяжного молчания, перебиваемого редким хрустом овощей и звоном посуды. — Думаю, больше нет. — Тогда позвольте откланяться, господин Чжун Ли. Меня порядком утомили Ваши длинные разговоры. — До свидания, Тарталья. Был рад с Вами познакомиться. Наше сотрудничество было очень продуктивным, — Бог улыбается. Вежливо. — Конечно, господин Чжун Ли. Вы осуществили свою задумку. Чайльд не улыбается. Но по привычке кладёт на стол двойную оплату за ужин. За поворотом в глубины мелких улиц, за Глазурным Павильоном, Чайлд Тарталья — авангард Царицы — съезжает спиной по стене на голые камни и достаёт из кармана пиджака сигарету, глубоко затягивается, прикрывает глаза. — Ненавижу тебя. Аякс бы убил его, честно. Если бы только мог. Если бы знал, что хватит сил. Но руки слабели. Сигарета тлеет медленно, едва ли пару раз поднесенная к губам. Он не курит, баловался иногда под водку, но на трезвую голову не курил вообще никогда. И сейчас он смешивает в груди отвратительный запах табака и никотина с солёным сухим воздухом Ли Юэ, и его мутит. Как пахнет драгоценность? Как пахнет драгоценность? Как пахнет Чжун Ли? Как пахнет Моракс? Ли Юэ? Песок? Камни? Он — пыль. Он — ГуйЛи. Он — эхо сотни лет назад засохших глазурных лилий. Он не пахнет ничем, разве у золота есть свой запах? А все-таки если принюхаться... Соль. Песок. Камни. Брусчатка. Сырая пристань. Дождь. Скалы. Мокрые скалы. Каменные копья в море. Стальные якоря. Ржавые якоря. Кровь в воде. Каменная кровь на ладони. Золотая, сверкающая. Драгоценная. Под веками снова оно. То, чего не смог. — Не знал, что ты куришь. — Черт! — Тарталья дёргается, вырванный из задумчивости. — Что тебе ещё нужно? Отстань от меня. — Ты простудишься, — голос тихий, странный. — Я? Что ты несёшь? Беспокоишься за меня? Архонт беспокоится о том, кто едва не разрушил его город? Хотя, это тоже была твоя идея! Ты планировал мою ненависть! — Тарталья, ты не в себе. Тарталья вышвыривает сигарету. — И почему же, интересно? — едко, бросая в лицо. — Вставай. — Нет. Чжун Ли подходит ближе и наклоняется, хватает за предплечье. — Не трогай, — дёргает рукой. А сил вырваться не хватает, потому что Архонт Гео держит крепко и тянет вверх. — Ну хорошо, ты сам напросился. И Чайлд встаёт, отряхивается неспешно. Чайлд смачно и некрасиво сплевывает на землю. Вскидывает голову. Толкает Чжун Ли со всей силы в стену, и тот от неожиданности только охает и приоткрывает рот. И Чайлд тут же проскальзывает в его рот языком, нажимая пальцами на щёки, чтобы не сжал челюсти обратно и давит коленом между ног, сжимает другой рукой точёную талию божества. Чжун Ли не сопротивляется. Это происходит быстро, потому что не приносит удовлетворения, лишь желание распять его прямо здесь, на этой стене, грязной земле, и Аякс резко разворачивается и уходит, смахивая с губ слюну. — Не подходи ко мне. Мне плевать на контракт, я убью тебя. — Попробуй, — прилетает в спину. В голосе Чжун Ли слышится веселье и вызов. Тарталья замирает у выхода из подворотни. — Что? Он медленно поворачивает голову через плечо и встречается с улыбкой. У Чжун Ли виднеются большие белые клыки. Он никогда ещё не показывал себя настоящего. Чжун Ли уверенно подходит к нему, дёргает на себя, хватает за запястья, поднимает руки вверх и толкает к стене. Резко, больно, заставляя лопатки впиться в твердый камень. Глаза его будто даже горят ярче, совсем одурманено. Тарталья вырваться не может. Он рычит от такой наглости, извивается, но не может. Чжун Ли перехватывает запястья одной рукой, фиксируя подбородок напротив своего лица другой, и Чайлд замирает. В уголках глаз заметны морщинки, Чжун Ли смотрит довольно и ждёт, пока Тарталья успокоится. — Тарталья, — говорит он. Его лицо становится всё ближе, — Ты совершенно бестактный. Его губ снова касаются чужие с привкусом сладости и мёда, но на этот раз всё по-другому. Медленно. Были ли они таковыми из-за десерта? Быть может, тело божественного существа состоит из сладости, мёда, текучей смолы и затвердевшего янтаря — Чжун Ли не ел сегодня десерт. Чайльд мычит в рот, не согласный с таким положением. Прижатый к стенке, он не может пошевелить руками, они затекли, крепко сжатые над головой. Чжун Ли отстраняется, расслабляет ладонь, и Чайльд растирает запястья, всматриваясь в янтарные глаза и усмехается. — Вот теперь понятно, что у тебя там. Чжун Ли вдруг заинтересованно прищуривается. — Хочешь убедиться? У Чайльда Тартальи есть одно и наверное единственное слабое место, за которое другие предвестники его побаиваются — он всегда, абсолютно всегда ведётся на провокацию. А потому он ехидно вздергивает бровь, его руки ложатся на пояс мужчины, шустро расстегивают пуговицы и обхватывают плоть, уже налитую кровью. В восхищении он сглатывает комок в горле и переводит дыхание, отворачиваясь. Чжун Ли хочет его. Моракс. Его. Хочет. От поцелуя — даже поцелуя достаточно. Чжун Ли сдавленно выдыхает на ухо, прижимаясь ближе, когда ладонь делает движение вверх-вниз медленно, крепко сжимая. — Ты пахнешь кровью, — шепчет, вдыхая глубоко и шумно. — Тарталья, ты оружие. Несомненно. Скажи это ещё раз. Тарталья вскидывает голову к нему и прижимается губами, зацеловывая хаотично и жадно, второй рукой пытается расправиться со своими брюками, но это сложно — Чжун Ли прижимается к нему всё сильнее. — Ты — металл... Клинок в руках Царицы, — шепчет. — Жаль, что не в моих. Тарталья нетерпеливо рычит от слов и понимает, что от прежнего Чжун Ли совсем ничего не осталось. Перед ним Бог. Чжун Ли смотрит вниз, останавливая чужую ладонь. Перехватывает. Открывает рот, и с языка тонкой струйкой капает вниз слюна. — Моракс, — шипит Тарталья от слишком крепкой хватки. О, чёрт. Он знает, что делать. Как делать. — Ты… ох, да, — намного лучше, когда это делает кто-то другой, а особенно, если так. Именно так, как Тарталья любит. Тарталья цепляется в плечо, зарывается в волосы, носом в шею, проклиная чёртовы высокие воротнички за невозможность укусить, и наслаждается тем, что Чжун Ли творит с ними сейчас. Уверенно, быстро, размашисто и влажно. Они едва касаются и облизывают губы друг друга, и повезет, если успеешь поймать чужой язык своим перед тем, как сглотнуть, чтобы увлажнить сухое горло. — Жаль, что я сейчас не тот, что раньше. — шепчет Моракс. — Я любил купаться в крови. — Да... — Как и ты... Такой он настоящий? Или он всегда настоящий? Многоликий бог восьми тысяч лет.***
— Корабль в Снежную уже через полчаса,— говорит Тарталья, хмуро вглядываясь в постепенно уходящее к горизонту солнце. — Да, — спокойно отвечает ему Чжун Ли. Чай едва тёплый, кружки полны. — Ты обманывал меня с самого начала. — Да. — Зачем? — Ты понимаешь разницу между нами, Аякс? — Откуда ты… Чжун Ли мягко засмеялся и вздохнул. — Видимо не понимаешь. Тарталья, я веками путешествовал по миру, знал миллионы людей, бился в тысячах битв... одно время даже был архонтом войны. — Чжун Ли прервался, отпивая глоток чая, тихо поставил чашку на блюдце, поднял взгляд. — Я прожил множество жизней в обличиях женщин и мужчин, животных и драконов. Он посмотрел Тарталье в глаза внимательно и с грустью. — А ты — оружие в руках бога. Тарталья качнул головой согласно, отпил из кружки чай, бесшумно поставил на стол. Посмотрел в глаза напротив. — Лишь для того, чтобы свергнуть однажды всех богов. У Чжун Ли впервые за всю жизнь замерло дыхание от смертного. Последний закат на причале был невероятно красив из-за янтарных глаз, не сводивших восхищенного взгляда с других, цвета глубокого моря. Ржавая макушка блестела всполохами, и Чжун Ли думал, что там, куда приходит Тарталья, разгорается бушующий огонь войны. И даже непоколебимые боги замечают его жар и силу. Этот юноша ещё не скоро достигнет пика своего могущества, и это будоражило и заставляло биться человеческое сердце Моракса чаще... И ночью, сидя в каюте перед зажжëнной свечой, Аякс пишет на тонкой бумаге: «Дилюк. Как твои дела? Кайя до сих пор хочет меня убить? А я так хотел бы с ним познакомиться. ... Знаешь, я кажется жутко встрял. Я полюбил бога. ... Как думаешь, умеют ли боги любить? Вряд ли Дилюк знал ответ, но его точно знал Чжун Ли.