Она помнила

— Напомнить вам порядок посещения? Она едва заметно мотнула головой — в этом действительно не было никакой необходимости, она подготовилась и помнила их, как четыре правила, вбитые в её голову лет в двенадцать: идя по коридору, держаться правее; не реагировать на выкрики других заключённых; не подходить к стеклу; не передавать ничего, в его руках всё — оружие. Она щëлкнула креплением подсумка, сняла и аккуратно положила тот на столик для досмотра, затем выложила все притаëнные кунаи и сенбоны, стянула перчатки. Разведя руки и поставив ноги на ширину плеч, она дала ещё раз себя осмотреть: конечно же никто в Конохе даже в психическом припадке не подумал бы помочь с побегом — ему, — но вот предпринять очередную попытку его убить — да. Такое уже случалось: говорили, у него даже пульс не сбился, когда он голыми руками выдирал мстительному бедняге сердце из груди. Но самым ужасным она считала то, что её саму это ни капли не пугало и даже не удивляло — она попросту помнила: там, в конце коридора, за специальным стеклом и вязью печатей настоящий зверь. Открываясь, лязгнула металлическая дверь. Она проводила ту взглядом и нерешительно шагнула в полутьму коридора. Пахло сыростью, плесенью, немытым телом и ещё чем-то затхлым, наверное, годами нестиранным тряпьëм, но она не поморщилась — там, где она работала, бывали запахи и похуже. — Эй, сучка! — гаркнул безумец из камеры, и она от неожиданности сбилась с ровного шага. — Не проходи мимо, шалава, дай хоть за тебя подержаться! Она не обернулась, прибавила шагу, но, к её сожалению, секундной запинки вполне хватило, чтобы краем глаза зацепиться за мерзкий оскал с подпиленными зубами — очередной беглый мечник Тумана, совершивший столько преступлений на территории страны Огня, что его не выдали даже по запросу родной скрытой деревни. Впрочем, та же участь была у всех, кто находился в уютных застенках Листа. Подойдя к нужной камере, она остановилась, выждала пару минут, нарочно громко шаркая обувью, чтобы он наверняка её заметил, и чётко поставленным голосом поприветствовала его: — Добрый день. Он никак не отреагировал: всё так же, как и пару минут назад сидел, расслабленно опираясь спиной о стену и прикрыв глаза, размеренно дышал. — Здравствуй, — вновь попыталась она, но в конце концов, упрямо поджав губы, затихла. Он не ответил ей и позже, как не отвечал никому до неё — замолчал однажды, будто весь запас слов уже выболтал. Ходили слухи, что года два с половиной назад он о чëм-то скандалил с Шестым, а после его ухода стал тихим и неразговорчивым, лишь односложные ответы и редкие просьбы. Да и её уже предупреждали, и, конечно же, она не раз и не два проигрывала этот диалог и эту встречу в своей голове — ровно с того дня, как Шестой-сама выдал ей допуск для посещения особо опасных преступников. Но в тех её наивных фантазиях он хотя бы поворачивал голову. Наверное, поэтому сейчас, стоя перед ним, она чувствовала себя максимально глупо. Она должна была прийти к нему многим раньше и совершенно по другой причине: ей нужны были пациенты с тяжёлыми психическими травмами, чтобы изучать их и развивать психиатрическое отделение, спасая детей. Но так сложилось, что оттачивать мастерство пришлось прямо в процессе работы — слишком много было травмированных детей сразу после войны. Она просто не могла позволить себе промедления. Так и лежал её подписанный допуск в ящике стола, пока не случилось это... Три дня назад все делегации Альянса шиноби пропали по дороге на встречу с даймё Великих Стран, и ни один сенсор в мире не мог их найти уже четвёртые сутки. Наруто и Саске-кун, равно как и другие, сбились с ног разыскивая их, но помогало мало. Старейшины всё ещё имели вес, и совместно с советом джоунинов решили искать пропавших только законными и прозрачными способами — никаких контактов с отступниками, даже для добычи информации, ведь любой неосторожный шаг мог спровоцировать новый конфликт между странами. Она с этим решением отчасти была даже согласна, но от бездействия в груди вспыхивало пламя, что не давало ей спокойно спать — ведь все прекрасно понимали, раз отряды до сих пор не нашли, значит, для их поиска сделано было не всё. Благо, её дурную идею разделял Шикамару, что был уже советником Хокаге, и вот теперь ей пришлось воспользоваться этой чëртовой привилегией психиатра, чтобы хотя бы попытаться переговорить с тем, кто знал когда-то каждого отброса мира шиноби. А он молчал и не открывал глаз, выставляя её беспомощной дурой. И она, наверное, так бы и стояла заиндевевшей фигурой у сырой кирпичной стены, перебирая в голове все мыслимые и немыслимые варианты того, как его растормошить, если бы он сам не задал вопроса: — Зачем пришла? Не помню, чтобы я жаловался на здоровье. — Я здесь не за этим, — выпалила она и нервно сжала пальцы в кулак. Она его не боялась — нет, но от его спокойного, глубокого голоса нервы паучьими лапками закопошились под кожей. Секундно он даже изобразил интерес и удивление: картинно распахнул глаза, вздëрнул бровь и, широко расставив ноги, сел лицом к ней. — Допрос? — издевательски хмыкнул он. — У них в распоряжении целый клан Яманака и таланты Ибики-сана, а они отправили на допрос тебя? Серьёзно? — Я единственный психиатр в Конохе... — пояснила она и, быстро переведя дыхание, хотела перейти уже сразу к делу, но он её перебил: — Психиатр, — протянул он, будто пробуя каждый звук на вкус, — любопытно. Собралась прочищать мне мозги? — Нет. — И что же тебе тогда от меня нужно? — Да чтобы ты её хорошенько выдрал! Эй, поделишься потом этой сучкой?! От выкрика мечника он тут же переменился в лице: раздражённо оскалился и перевёл потяжелевший взгляд на стену, разделявшую их камеры. — Мне нужен твой опыт, — не желая упускать момент, когда он всё же решил поговорить, честно призналась она. — Пропал отряд, перед этим успели лишь отправить сообщение с одним словом: «тишина». — Я не сенсор, — он вновь расслабился, — или Наруто до сих пор так занят раздачей автографов, что не в состоянии отыскать кучку людей? Она бессильно повела плечом: признаваться самой себе, да и ему тоже, в том, что самые сильные шиноби в мире оказались совершенно бесполезны, было трудно, но необходимо. Слово «унизительно» она не использовала нарочно и даже в мыслях — о какой гордости могла идти речь, если на кону были жизни её товарищей, да и новый мирный уклад в целом? И поэтому, тяжело вздохнув, сказала: — Ни он, ни Саске-кун не могут их почувствовать... — Надо же, — он вновь её перебил. — Столько усилий — и всё ради одного отряда? — Я... Мы должны их спасти, — твёрдо ответила она и поймала его насмешливый взгляд. Он лениво потянулся и так же лениво встал. — Мне это не интересно. Обратитесь к Орочимару — он и скрытую деревню основывал, и мудаков всяких знает побольше моего. — У меня нет допуска к нему, — секундное осознание того, что он сказал раньше, накрыло её волной. — Погоди, при чём здесь скрытые деревни? Ты ведь что-то знаешь, понял лишь по одному слову... — Не цепляйся к словам, — отмахнулся он. — Иди отсюда, дай мне спокойно доживать свой век. — Не уйду, пока не скажешь. — Она вытянулась в струну и вздëрнула подбородок. — Твоя помощь будет неоценимой прежде всего для тебя — спасая других, искупишь прошлое. Разве не за этим ты здесь? Он цыкнул и, спрятав ладони в карманы широких тюремных брюк, язвительно улыбнулся. Улыбка вышла кривой и пробирающей до мурашек, блуждающих вдоль позвонков, и она непроизвольно дëрнулась, сдвинулась на пару сантиметров ближе к стене. — Уважаемый психиатр, — рыкнул он и начал медленно приближаться к стеклу, — обратите свои таланты на себя. И пойми уже, что ты просто маленькая жалкая девочка с синдромом спасателя. Ты. Никого. Не спасёшь. — Ошибаешься, — уняв взбесившийся пульс, спокойно сказала она, — я спасаю жизни каждый день. — Но не те, что хотела бы. — Он упёрся ладонью в стекло и посмотрел на неё сверху вниз. — Дорогого сердцу идиота ты так и не спасла. Да, он жив, отчасти здоров, но вот беда — руки от крови не отмыть... — У него есть ещё время. — Она решительно шагнула вперёд: его слова были правдой бьющей наотмашь, и оттого злили ещё сильнее. — И он уже идёт по правильному пути. — Но без тебя. От сдерживаемых эмоций саднило горло и давило под рëбрами, но она упрямо смотрела ему прямо в глаза. Да, он был прав, и ей было чертовски больно, но какое ему было до этого дело? — Ты обязан мне жизнью, — яростно выплюнула она, — говори, и я уйду. — Пошла вон. Он со всего маху ударил ладонью по стеклу, так, что то гулко завибрировало, разнося эхо по длинному коридору. А когда гул утих, он развернулся к ней спиной. Выждав ещё пару секунд, она проделала то же самое — резко развернулась на пятках и пошла. Ровно так, как он и просил. Подумать только, каких-то три года назад она эту спину прикрывала, сжимала ладонями твëрдые плечи, делилась чакрой. А после всю себя отдала, лишь бы он не сдох! — Стой! Она резко затормозила и обернулась через плечо. — Скрытая деревня Тишины. Там ещё в моё время скрывались все кому не лень. У их так называемого каге кеккей генкай, может скрывать не только себя, но и всех на определённой площади. — Спасибо, — искренне поблагодарила она, зная, чего ему стоило отыскать в себе каплю человечности. А после, едва сдерживая порыв убежать прочь, спокойно вышла. Передав полученную информацию, она расслабленно выдохнула – ровно до того момента, как вновь осталась одна, и ночная сентиментальность захватила способность здраво мыслить и чувствовать. Она клялась когда-то больше с ним не видеться. Потому что помнила, какой горячей бывает его кожа под собственными разбитыми в кровь ладонями. Как бывают полны надежд его глаза, когда он встречает смерть, и как он бредит в горячечном бреду, зовя на все лады её, но чужим именем. Она помнила, как сердце пропустило удар, когда он жадно сгрëб её в бессильные объятия, а она зачем-то его поцеловала — скользнула сухими губами по щеке. И как он проклинал её, яростно рыча, она тоже помнила: за то, что спасла там; за то, что выходила здесь и за то, что он теперь должен ей одну жизнь. Воспоминания жалили её, не давая сомкнуть глаз до самого рассвета; она металась по подушке, жмурилась, стискивая зубы, и кляла всё на свете за свою бесхарактерность и слабость. Но было поздно — поднятую в душе бурю так быстро было не унять. И успокаивало её в этот миг только одно — теперь пропавших обязательно отыщут, ведь им стало известно где искать. И неважно, что сначала нужно было найти, где это самое «где» спрятано. Утром она проводила у ворот новый поисковый отряд, а после зачем-то вновь отправилась туда. К нему. Это было неправильно, иррационально и глупо. Наверное, даже опасно. Ведь когда он узнает — взбесится. Но внутренний голос отчаянно кричал о том, что ему тоже нужно знать всю правду. Что прежде чем он возненавидит её окончательно — она хотя бы в последний раз на него посмотрит. К её счастью, запись о вчерашнем её визите так и осталась всего лишь росчерком иероглифов в журнале посещений — о сегодняшнем тоже никто не узнает. Ибики не было на собрании джоунинов и препятствовать её визитам он не будет — попросту не заподозрит неладного. Но кончики пальцев всё же едва ощутимо похолодели, едва она переступила порог, разделяющий коридор, ведущий к камерам, и комнату досмотра. Выкриками её больше никто не приветствовал — камера мечника оказалась пуста, и она бы даже успела задуматься и удивиться, если бы он уже не ждал её, стоя вплотную к стеклу. — Ты зачастила, — вместо приветствия сказал он, — старейшины с Хокаге не дают спокойно жить? — Я пришла сюда по своей воле. Пользуюсь допуском психиатра... — Люди скажут, что у нас роман, — с довольной усмешкой протянул он и нарочно приложил раскрытую ладонь к стеклу. — Смотрю, Шестой тебя всячески продвигает. — Не больше, чем остальных. — Сомневаюсь. — Он широко и наигранно улыбнулся. — Тебе разве не кажется, что он тебя вожделеет? Представляет, как трахает тебя, когда помогает с делами, треплет волосы на голове и хвалит-хвалит-хвалит. Он прячет сальный взгляд за истрепанной книжонкой, а сам воображает, как раскладывает тебя прямо на рабочем столе... — Люди скажут, что ты ревнуешь, — на его манер ответила она, тщательно скрывая эмоции. Не разделяй их сейчас стекло и защитные печати, она бы засунула его язык ему глубоко в глотку. Хорошо, что тогда она даже не пыталась его обследовать на психические травмы и нарушения — её карьера психиатра закончилась бы, так и не начавшись. — О, — понимающе вздохнул он, — ты злишься. Но не стоит. Он безнадёжен ровно, как и я. Его ты тоже не спасёшь. — Тебя же спасла. — Она сложила руки в замок и, посмотрев на него с вызовом, успокоилась. — Говорят, спасать — моё жизненное предназначение. — Врут. — Значит, тогда ты тоже врал? Он уязвлëнно хохотнул и задумчиво зашагал по камере, будто что-то никак не мог вспомнить или обдумать как следует, а после третьего круга резко остановился и совсем иным тоном, мягко сказал: — Передай Шестому и двум сморщенным жопам, что я сказал всё, что знал. Уйди, пожалуйста. Хватит меня мучить своим присутствием. — Шестой пропал вместе с тем отрядом, — устало ответила она, наконец-то признавшись в том, что каге всех скрытых деревень так и не добрались до собрания. — Я пришла, потому что не смогла... Ты же понимаешь... Дальше говорить было бессмысленно — он, конечно же, всё понял: и то, что быть ей здесь нельзя вовсе, и говорить, то, что сказала — тоже. И она заметила, как вмиг округлились в страхе его глаза, как быстро и мелко задрожали кончики его пальцев, а выражение лица сменилось на иное, совершенно новое для неё. Но собрался он так же быстро, как и потерял контроль: расправил плечи и медленно начал отходить вглубь комнаты — подальше от неё и света. — Прости. — Он поджал губы. — Знаешь же, когда злюсь, несу бред... — Я помню, — беззлобно уточнила она, зная, что и он помнил тоже. То, что он говорил ей последние два дня — верх вежливости и галантности по сравнению с тем, что он нёс, когда до конца осознал, что она всё же успела, и он всё ещё здесь и всё ещё жив. — Терапия тебе бы всё-таки не помешала. — Обещаешь, что займёшься этим? — нарочито весело скрипнул он из темноты угла. — Могу начать прямо сейчас. — Спасибо, — он искренне поблагодарил её, так, как делал лишь однажды. — Но думаю, что тебе и правда пора. Надеюсь, что ещё увидимся... — Конечно. — Она кивнула, и пока в её голове зрела мысль о том, что несмотря на всё, что было и то, что есть — Шестой им одинаково дорог, как дороги и те короткие больные воспоминания о месяцах, проведённых вместе, бок о бок, в темноте камеры мелькнула едва заметная алая вспышка. — Увидимся, — уже уверенно сказал он, будто зная, что она уже решила прийти ещё раз, чтобы он тоже знал о ходе поисков. — До завтра, — попрощавшись, она развернулась. И пока стук каблуков её сандалий заглушал все прочие звуки, сзади, в глубине камеры тихо шелестнула одежда и стало пусто.