* * *
Дождь, словно таинственный гость, проникающий сквозь пелену времени и пространства; его прибытие обрушивает воображаемые стены, превращая мир в калейдоскоп меланхолии; капли омывают тёмные мысли, происходящие от одного и того же момента; они падают на землю, наполняющуюся томным и глубоким запахом; они играют в свою игру, плетут кружева из ритмичных, необузданных ударов, словно желая донести какие-то послание, словно шепчут то, что мы должны знать, но не знаем… Дождь — это симфония печали, загадочная поэзия, в которой каждая капля — слово, а каждый удар — стих. Он приносит с собой чувство одиночества, но и утешает своей мелодией, словно нежный шепот души. В этом мрачном танце невидимых струй, в каждой капле, скрыто нечто большее, чем влага — они несут в наш мир с собой загадки, эмоции и истории. Парень, сидящий на остановке, не стремится опускать свой взор на свои грязные кроссовки, он следит за каждой каплей, что пролетает за крышей автобусной остановки: «Я смотрел на то, как звездопад из воды попадал на цветы, капли ударялись о растения заставляя их нагибаться до самой земли. Казалось, будто это необычные капли воды, а действительно звезды, проломившие небо, и, из-за большой температуры падения, они вскипели, преобразившись в остывший кипяток. Быть может, вследствие этого роса так сверкает? Если смотреть в общем, то благодаря солнцу утренние капли блистают, как звезды, кажется мне. Как Млечный путь, рассыпанный по самоцветам. Как никак — в росе всё равно отражается наша звезда…» Как кажется, дождливая погода вовсе не олицетворяет счастье, однако главный герой этой истории, при этом имеющий тяжёлую болезнь под названием «эндокардит», видит даже в этом красоту и искусство. Единственное, что его сейчас тяготит, так это поездка к новому врачу после двенадцатичасовой смены в другой район. Прибыв на место, Хан Джисон направился прямиком в нужную поликлинику — здание огромное с пятью этажами и большими окнами, оно также совмещено с городской больницей. Он впервые бывает здесь, поэтому немного запутался в том, где находится вход, тем более из-за дождя и темноты ничего не видно — кто только придумал вечерние записи к врачам. Всё-таки найдя вход, благодаря людям, выходившим из здания, он зашёл внутрь, взял номерок, который тут же высветился на цифровой таблице, и направился на регистратуру, доставая свой паспорт и направление к кардиологу. Внутри довольно уютно — красивый ремонт, везде стоят растения, на стенах висят разные картины, в том числе детские рисунки. Напротив регистратуры есть большое зеркало и гардероб, куда можно сдать куртку. — Второй этаж, двести семнадцатый кабинет, — промолвила сотрудница, возвращая документы обратно. — Спасибо! — вежливо ответил Джисон, подходя к двери, ведущей к лестнице. Уже поднимаясь, Хан перечитывал бесчисленное количество раз номер кабинета и имя врача — это обычно пишут на направлении, чтобы пациент не забыл нужный кабинет, не запутался и не потерялся в огромной поликлинике. На втором этаже также уютно. По мнению Джисона, эта поликлиника-больница является единственной, что заставила его почувствовать себя как дома. Мягкие стулья и диваны с подушками расположены напротив каждого кабинета — это очень удобно, можно отдохнуть перед или после приёма, также есть книжная полка и журнальный столик, конечно же есть еще автомат с напитками и едой. Здесь слишком тихо — никого нет. Слышно лишь то, как шелестит бумажка в руке, как звенят сапоги с высоким берцем, как каждый шаг отражает эхо. Джисон садится напротив двести семнадцатого кабинета, ожидая, когда его вызовут, однако заметив, что от времени его записи прошло уже шесть минут, он решается постучать, после которого раздаётся голос: «Войдите!» — Добрый день, — врач заглянул в список записей в компьютере, пытаясь найти имя пациента, — Хан Джисон. Я Ваш кардиолог на сегодня, Ли Минхо, — тот указал на медицинский бейдж в прозрачном кармашке с левой стороны груди, Не могли бы Вы дать мне своё направление? — Добрый, — парень дал направление и присел на стул, ожидая, когда кардиолог изучит документ. На стенах висят многочисленные дипломы на разные классификации. Диплом о медицинском образовании, Сертификат по кардиологии, подтверждающий специализацию в области кардиологии и дипломы, подтверждающие дополнительную специализацию в эхокардиографии, интервенционной кардиологии, аритмологии, эндохирургии и многие другие — Джисон не мог разглядеть остальные документы из-за плохого зрения. Врач выглядит очень молодым, а у него дипломов на все сорок лет учёбы в медицинском. Можно было предположить, что это документы не только его, однако на каждом есть его имя — Ли Минхо. Также в кабинете стоит полка, на которой стоят медицинские отчеты о каждом пациенте, игрушки, как полагается подаренные пациентами, и фотография трёх котов. В углах и на подоконнике стоят растения в больших горшках, а также ваза с цветами на небольшой тумбе у окна. — Так, с чем Вы пришли? — доктор отложил направление, и, сложив руки, посмотрел на Хана. Кардиолог Ли очень красив — Его русые волосы имеют небольшую природную волну, создавая впечатление небрежной элегантности. Кошачьи глаза карего цвета обладают глубиной и загадочностью, притягивая взгляды своей интенсивностью. Прямой нос придает его лицу изящный профиль, а пухлые губы добавляют нотку чувственности и непосредственности. Часто в его взгляде можно уловить игривую искорку или намек на скрытую улыбку, что придает его облику особое очарование и загадочность. — У меня эндокардит, хочу вылечиться, — Джисон нервничал и знал, что, если начнёт говорить большими предложениями, то точно опозорится. Хан вообще очень уверенный в себе человек, да и не боится он практически ничего — ни высоты, ни темноты, ни клоунов и тому подобное. Лишь людей и врачей — а точнее то, что они будут делать с ним. Ему всегда было страшно почувствовать физическую боль от кого-то, поэтому научился хорошо драться, быстро бегать и слушать своё чутье, обходя весь район огромным кругом, чтобы не дай бог наткнуться на какую-либо недоброжелательную компанию. Даться и убегать от врачей он не собирается — он не хочет нагружать людей своими страхами, поэтому терпит, дожидаясь, пока врач закончит. — Вы сдавали же клинический анализ крови? — пациент молча протянул результаты анализа. — Ага, вижу… Увеличение скорости оседания эритроцитов, то есть СОЭ, и повышенный уровень С-реактивного белка, СРБ, — Кардиолог стучал пальцем по столу, шелестя документом. — Ясно. Раз анализы сданы три года назад, необходимо сдать их сейчас, чтобы мы могли увидеть более точные значения, — пояснил врач. Хан ненавидит уколы. Не потому что иглы страшные и острые, а потому что он чувствует как из него выкачивают кровь. На каждой сдаче крови он находится в горизонтальном положении, чтобы не потерять сознание — это бывает неловко, так как ему никогда не хотелось утруждать врачей. Чтобы опустить кресло необходимо потратить всего пару секунд времени, однако Хану кажется, что за это время у него могли бы взять уже кровь, однако вместо этого медсестра тратит время на эту глупость. Ему всегда хочется ответить отрицательно на вопросы «Голова не кружится, когда у Вас кровь берут? В обморок падаете?», однако не решается, так как он действительно может потерять сознание и тогда хлопот будет больше. — Это можно сделать прямо сейчас, я позову медсестру, — Ли Минхо уже набирал номер на телефоне. — Пройдите, пожалуйста, в мой кабинет, у пациента нужно взять кровь — заберете его к себе на пару минуточек, — врач положив, трубку сообщил о том, что сейчас подойдет медсестра и дал ему направление, на котором отмечено на что сдаётся кровь. — Хорошо, спасибо, — тихо и застенчиво ответил Хан — его голос звучал очень сухо, в горле от волнения пересохло. Всегда в больницах он стесняется, ведь не привык к такому хорошему отношению. Он всегда ожидал, что ему скажут сдавать кровь в своей больничке, ведь беспокоить наших лучших докторов не стоит для какого-то глупого мальчишки. Ему всегда казалось, что его проблемы со здоровьем обесценят и, когда он в очередной раз придет с беспокойством о том, что у него что-то болит, его пошлют и скажут, что в таком возрасте как он проблем не бывает. — Итак, пока моя коллега идёт, задам пару вопросов, — доктор Ли перебирал документы. — Вы эхокардиографию сдавали? — Нет, — тут же прилетел ответ. Хан Джисон не проходил обследования, так как в его районе не практикуются сложные процедуры, по типу МРТ, ЭЭГ, ДДТ и другое. В том числе и эхокардиография. Это всё дорого, а правительство не может выделить денег на поликлинику, что находится возле дома Джисона, ведь район у него небольшой, а покупать аппараты за бешеные деньги никто не собирается в те поликлиники, в которых никто вскоре ходить не будет, так как жители в этом районе подохнут раньше, чем в больницах начнется ремонт. — Понял, направим, — мужчина стал быстро писать в блокноте, что-то обводя ручкой. — Компьютерная томография? — Тоже нет, — Джисон понимал, что что бы у него врач не спросил, он будет отвечать отрицательно — он ничего не сдавал, кроме крови, и его никуда не направляли никогда, хотя могли, однако его семейная врач решила, что эндокардит не такая уж и опасная болезнь, однако на просьбу о направлении к кардиологу она откликнулась, но с третьего раза, когда Хан пришёл к ней с дорогим коньяком и коробкой конфет. Сейчас он сидит у лучшего врача в его городе, потому что хотел бы попробовать вылечить свою болезнь, накопив немного денег, и его впервые отправляют на какие-либо процедуры — это очень непривычно. — Ясно, тоже направим, на кардиограмму тоже, — вновь раздался звук ручки. Джисон сидел и слушал, как шуршит рукав врача, когда он пишет, как шариковая ручка касается бумаги, как настенные часы тихо тикают, как капли дождя необузданно бьются об откос. Эта атмосфера очень необычна, но привычна. Он слышал этот небрежный почерк сто раз — казалось бы у всех врачей он разный, они имеют свой собственный стиль письма, но по лишь внешне, а по звуку одинаковый. Они все пишут быстро, будто пытаясь обогнать скорость света, и хаотично и резко — по звуку, словно они расписывают нечто важное на весь лист бумаги. Хан привык ожидать в тишине, которая иногда нарушается разговорами врачей в соседнем кабинете, едва слышным телефонным звонком, иногда плачем детей, колёсиками каталки и шуршанием документов. Всегда подобные моменты длятся будто вечность. Раздался стук в дверь, и заходит пухленькая медсестра в белом халате с бейджем «Со Алекса». Она обладает обаятельной полнотой, с изящными формами, которые придают ей женственный шарм. У нее длинные, блестящие волосы светло-блонд цвета, которые падают в мягких волнах по плечам. Ярко-красные губы выделяются на ее лице, придавая ему соблазнительное очарование. Веснушки игриво украшают ее нос и щеки, придавая образу свежий и дружелюбный вид. Черные глаза — два уголька — от них невозможно оторваться, они будто высасывают всю душу из смотрящего в них. — Я забираю его у тебя, — игриво подмигнула женщина, и Ли Минхо кивнул ей в ответ. — После сдачи крови приходите ко мне снова. Я отдам Вам направления, — кардиолог Ли мило ухмыльнулся, обращаясь к пациенту — от него просто веяло добротой, он действительно выглядит тем, кто хотел бы по-настоящему спасать людей. — Хорошо, спасибо Вам огромное, — Хан встал и пошёл за медсестрой, немного дрожа. Он сразу объяснил Со Алексе, что он может потерять сознание, когда они еще даже не зашли в кабинет — почему-то не хотелось слышать вновь те въевшиеся вопросы. Медсестра спокойно на это отреагировала, и сказала, что это нормальное явление, в этом не ничего такого. Джисон уже лежит, отвернувшись в противоположную сторону от левой руки, из которой будут брать кровь. Он немного подрагивал от волнения, пытался выровнять дыхание и пытался думать о всём, кроме того, что в нём сейчас побывает игла. Только это не получается, так как ватка с нашатырём сильно его отвлекает, возвращая его к осознанию, где он сейчас находится, и что с ним будут сейчас делать. Медсестра предупреждала его о каждом своем действии и говорила тоненьким голосом: «Кулачок сожмите!», «Сейчас будет маленький кусь!», за этой фразой последовала игла, входящая в вену Хана. После чего она продолжала отвлекать его, пока брала пятнадцать миллилитров, дожидаясь ответа от пациента: «Всё хорошо?», «Дышим нашатырёчком», «Голова не кружится?», «Осталось совсем немного!». Хан Джисон пытался слушать ее и нюхать ватку, однако он слышал голос медсестры отдалённо, ощущая как его тело слабеет, звенит в ушах, темнеет в глазах. Ему начнётся казаться, что всё хорошо, всё еще слыша ее разговоры, но вдруг он немного приходит в сознание и понимает, что его куда-то везут. Его предобморочное состояние всегда влекло в себя небольшие слуховые галлюцинации, он слышал те разговоры, которых никогда не существовало — его мозг придумывал их. Всё происходило очень быстро и как будто покадрово. Сначала перед глазами был кабинет медсестры, а затем уже коридор… Он слышал лишь звон в ушах, который был похож на сыплющийся песок, видел обеспокоенные размытые лица врачей, чувствовал свой медленный пульс, отдающий прямо к голову. Вдруг стало слышно то, как сильный ливень попадает по откосу и то, как соединительная цепочка стучит по жалюзи, также что-то изредка пикает, и этот звук бьёт по ушам со стреляющей болью, холод резко пробежался по телу. Джисон думал, что снова забыл закрыть окно перед сном, однако, открыв глаза, понял, что находится вовсе не дома. Он лежит в палате под капельницей, а рядом стоит пульсоксиметр, который показывает насыщение крови кислородом и пульс. В небольшом свете от монитора он смог разглядеть, как рядом на тумбочке лежит миска с чем-то под прозрачной крышкой, а рядом какой-то лист и документы. Он не мог разглядеть, что было написано на листе, однако он предположил, что это может быть письмо. В тарелке оказался нарезанный дольками апельсин — Хан безумно любил апельсины, он готов был съесть целую аллею из апельсинов за раз, поэтому был приятно удивлён, что о нём так позаботились. Съев немного долек цитрусового фрукта, парень решил пойти спать дальше, даже не волнуясь о том, сколько сейчас времени. Почему-то холодно быть перестало, не смотря на то, что совсем недавно он проснулся от того, что замёрз. Наверное, потому что ему вспомнилось, как мама в детстве также нарезала апельсин, а воспоминания о маме всегда теплят и ласкают ему грудь…* * *
Джисон вновь проснулся от посторонних звуков, и на это раз это был разговор между врачами. Он пощурился от утреннего солнца, светящего ему прямо в глаза, и повернул голову на монитор. Его пульс был сто три — для Хана казалось, что этот пульс для него нормальный. Взор тут же перешёл на тумбу, на которой всё еще лежали апельсины, документы и то самое письмо. Он взял его в руки и стал читать: «Доброе утро! Поешьте апельсины — после обморока всегда хочется чего-то сладенького. Также здесь лежат все направления, которые Вам необходимы. С уважением, доктор Ли.» В грудь что-то стрельнуло и распространилось по ногам колким неприятным чувством. Почему в этой больнице так заботятся о нём — он что, выиграл в лотерее и нашёл действительно ту больницу, в которой его вылечат? Разве сейчас больницы не созданы для того, чтобы убивать самую слабую часть населения? Он как раз-таки является одним из таких. Не выгодно же лечить людей без гарантии на то, что человек, во-первых, выживет, во-вторых, даже если выживет, не факт, что будет полезным для общества. По крайней мере, так казалось Хану. Он раздумывал о всех возможных вариантах, почему же с ним так добры и почему же его кардиолог принёс апельсины — откуда он вообще знал, что у него нет аллергии на него, а если бы была, то что. В этот момент к нему постучались из-за чего все размышления тут же улетучились, и всё внимание примкнуло к зашедшему. Зашёл кардиолог с какой-то черной папкой. У него появилась ухмылка, как только увидел, что пациент очнулся. — Доброе утро, как Вы себя чувствуете? — он подошёл к окну и закрыл его. В палате было холодно, да так что Хан не чувствовал пальцы на своих ногах — он подвернул под них одеяло, надеясь согреться. — Доброе, нормально. Спасибо за апельсины, — Джисон теребил тонкое белое одеяло, ему казалось, будто его уши сейчас взорвутся, и надеялся на то, что алые концы не видно. — Не за что, — доктор усмехнулся, посмотрев на пол. Неужели ему точно также неловко, как и Джисону? — Вы же их любите. Снова что-то кольнуло в области груди — его сердце скоро остановится и он умрёт? Джисон скидывал внезапные боли на то, что у него всё-таки есть заболевание, связанное с сердцем, поэтому у него что-то да болит. Не может же это быть чем-то другим? Точно не влюблённость. Джисон очень чувствительный человек, и чувства из него выливаются водопадом, он насыщается мёдом, что медленно ползет по его венам и мешается с кровью. Бывают моменты в жизни, в которые он действительно влюбляется до похолодания и колючек в животе. К примеру, прогулка по берегу моря — грудь его вздымалась в такт танца волн, ловила морской воздух… Продолжая дышать, словно окутанный морской волной, он ощущает легкое прикосновение пыльцы полевых цветов и вдыхает аромат чая, переплетенный с запахом сгоревших веток в костре. Вдали раскинулись корабельные сосны в лесу, призывая его к уединению, где каждый вдох наполняет его умиротворенностью, а липовый запах нежно опускается над головой, создавая ощущение защиты и укрытия. Такие люди, как он, не просто живут, а проникаются каждым моментом насыщенно, с полной страстью к существованию. Даже если Хан ненавидит жизнь, людей, себя, он всё равно питает особое чувства к животным и природе. С такими людьми, как Хан, каждый момент становится значимым, словно вечность сжимается до мгновения, где каждый взгляд, касание или слово — это как вспышка, освещающая путь вдоль жизни. Вместе с ним сердце бьется чаще, ощущая каждый миг как ценный дар, который приносит с собой вкус сладкого меда, оставляя незабываемый след в его сердце и душе. Он влюбляется природу и в моменты, которые делают его счастливым. Кажется это и есть тот самый момент. — Как Вы узнали, что я люблю апельсины? — решился спросить Хан, спустя пару секунд безмолвия, которое, казалось бы, длилось десять минут с лишним. Доктор Ли достал один документ из папки, взял ручку из кармана, и начал записывать данные с монитора. — Когда я задавал Вам разные вопросы, чтобы отвлечь, и Вы были в сознании, Вы об этом упомянули, — он одновременно говорил и писал — поразительно, — И, конечно же, я использовал эту информацию, чтобы порадовать Вас, Хан Джисон, — его взор — остановившаяся молния, ударившее прямо в сердце человеку, которого только что упомянули. Пульс тут же вскочил из-за чего Ли Минхо дёрнулся, увидев максимальное значение — сто двадцать. — Всё хорошо? — Джисон лишь открыл рот на заданный вопрос, не понимая, что происходит, — Какого цвета моя рубашка? — пациент тихо ответил «белого», — Ли Минхо продолжал задавать подобные вопросы, терпеливо ожидая ответ от побледневшего парня, который с каждым вопросом отвечал быстрее. «Девяносто девять. Фух…» — Отдыхайте, Вам нужно набраться сил, — он сделал пару штрихов на документе, и направился к двери, однако остановился и повернул голову в сторону Хана. — Зовите, если нужна помощь. — Конечно, — еле как выдавил Хан Джисон после того, как чуть ли не получил микроинфаркт. Он только после ухода осознал, что врач держал его за руку и невероятно близко находился к нему. По крайней мере на том расстоянии, на котором Джисон видеть людей не привык.* * *
К Хану подходила медсестра уже два раза и меняла капельницу — она делала это так быстро, что он даже не замечал, когда был конец, а когда начало… На последний раз она сказала, что как только закончится капельница можно идти домой, что и произошло. Приспело время уходить, и наконец-таки записаться на назначенные процедуры. Всё сделав, Хан уже шёл от регистратуры в гардероб, доставая номерок от куртки, однако его осенило — он не заплатил за консультацию у кардиолога. Джисон со всех ног побежал к уже знакомому кабинету, остановился перед ним, отдышавшись, постучался и открыл дверь. Внутри сидел всё тот же врач Ли Минхо, который удивленно поднял глаза на внезапно ворвавшегося пациента. — Извините, а деньги нужно было на регистратуре отдавать, верно? — замешкался парень. — За приём у вас. — Нет, платить не нужно, — доктор наводил порядок на столе, попутно собирая свою сумку. — Почему? — Джисону было совершенно непонятно, почему приём бесплатный, если восемнадцать ему уже есть, да и шёл он в платную поликлинику специально. — Направление такое, поэтому и не надо, — мужчина уже надевал своё черное пальто и шарф. — Не беспокойтесь об этом. Парень коротко сказал «Спасибо, до свидания!», осознав, что времени в обрез — его последний автобус через двадцать минут, а до остановки дойти нужно — и вылетел из кабинета. Хан мучал себя мыслями о том, что ему предстоит много процедур, о процессе которых он ничего не знает. Будет ли больно, каковы будут ощущения, когда с ним будут творить какие-то непонятные вещи медицинские аппараты? Он этого не знал, не знал, что его ждёт, поэтому сегодня просидит ночь за чтением статей про эхокардиографию и другие страшные вещи… Конечно же с записями на все направления ему страшно повезло — ждать всего лишь две недели.* * *
Месяц пролетел невероятно быстро. Еще никогда парень так не работал, чтобы дни казались быстрыми, как вспышка молнии. Хан Джисон уже сдал все назначенные процедуры, и результаты должны вот-вот прийти. Остаётся вновь ждать, да и кто знает, сколько… Ожидание порой утомительное. Ожидание чего-то, что волнует сердце, забирает слишком много энергии. Ожидание… убивает. Когда у Хана было впервые подозрение на эндокардит, он изнурял себя мыслями о том, что будет, если ему действительно диагностируют это. Всё время до оглашения и анализа результатов ему было неистово больно за то, что он терял время на ненужные вещи в своей жизни. Казалось бы, что в жизни не бывает ничего просто так, и каждая вещь несёт за собой особый смысл, каждое действие пропитано им, каждое слово пахнет ценностью, однако Хан считал, что никакого смысла у него никогда и не было — он жил искусственно: никогда не радовался по-настоящему, никогда искра не блестела в его очах, никогда его незрелое сердце не было поражено сладко волнующими событиями, он всегда жил, ведь так нужно было. После таких ужасных новостей он осознал всю жестокость смерти лишь тогда. Он стал жалеть о всём. В особенности о родителях. Он часто вспоминал, как мама нарезала ему яблоки, которые были со вкусом чеснока, как отец будил его в четыре утра, чтобы пойти на рыбалку, как мама пекла с ним пирожки, как папа учил кататься его на коньках, как мамины руки касались его лица… Только теперь руки матери коснулись сердца его в день, когда он хоронил родителей. В тот самый снежный день. Тогда весь город замела вьюга, и снег хлопьями летел с неба, тая на лице Хана, смешиваясь с осколками боли его. Пальцы растопили буран в душе — море заполнило её. В этот день Хан осознал, насколько же он не ценил жизнь, не вкушал каждый миг, проводя время с теми, кто любил жизнь. С теми, кто вложил в него всю свою жизнь. С теми, кто умирал, думая о нём. Жизнь не постоянна. Смерть неизбежна. Жизнь и смерть неразделимы и объедены. Казалось ему тогда, что смерть родителей разрушило всё, что он построил в себе с ними, однако он справился. Ходил на могилу каждое воскресенье — приносил мамин любимый кофе и папины любимые цветы. Научился готовить абсолютно все рецепты мамы сам. Иногда рыбачил. Закончил школу. Поступил в университет. Прошёл курс лечения у психотерапевта. Нашёл работу. Но внутри этих достижений спрятан эндокардит, разрушивший то, что он построил в себе сам. После диагностики он опустел. Любить жизнь он не начал. Наслаждаться каждым глотком кислорода не начал. Начала не было. Того самого светлого начала, которое могло бы изменить его отношение ко всему кардинально, не было. Есть ли оно сейчас? «Нет» — кажется ему, однако какой-то шар волнения за свою жизнь образовался, раз Хан сходил к кардиологу, сдал нужные процедуры и теперь ждёт результаты анализов… Точно также как и тогда. Всё будет точно также. Только сейчас его разрушат полностью. До конца. Анализы пришли. Первый удар.* * *
Джисон вновь пришёл в поликлинику, к своему кардиологу и вновь сидит у него в кабинете. С утра ему позвонили, и сказали приезжать без записи — парень приехал на такси, но не потому что он до охолодевших кончиков пальцев с покалыванием жаждал узнать, что необходимо предпринять для лечения и насколько у него плохая ситуация, а потому что не хотел утруждать врачей, чтобы они тратили своё время на него, поэтому он лучше быстрее закончит лечение, и у докторов станет на пациента меньше. Многие слова врача влетели стрелой в голову Хана, но они долго не задерживались в ней — сразу падали на пол. Он был окутан своей тревогой и не мог сосредоточиться на словах специалиста. Казалось, что кабинет кардиолога Ли другой — он стал тусклее, как его коридор в старом подъезде с почти перегоревшей лампочкой, стал теснее, как неработающий лифт в его доме, стал привычным, как стены его квартиры. Джисон смотрел сквозь Ли Минхо, и даже не замечал, что тот пытается установить зрительный контакт. Врач зафиксировал странное поведение пациента и постучал на столу ручкой, затем стал водить ею по кругу в воздухе — глаза Хана стали следить за движением руки. Кардиолог проводил ручкой влево, вправо, вперед, назад, а затем остановил движение у лица, заставив пациента непроизвольно посмотреть на него. — Хан Джисон, слушайте внимательно, пожалуйста, — как их взоры встретились, Ли улыбнулся и сказал это сладко, спокойно, почти шёпотом. На это Хан согласно промычал, вцепившись в стул от неловкости. — Вам нужно исключить все препараты, которые вы на данный момент используете, они могут сильно повлиять на результат, и чаще всего в негативном ключе, — пояснял врач. — Вообще все? — Да, вообще-вообще все, — на выдохе дал ответ врач. — Я выпишу вам ванкомицин в таблетках, и вы будете их пить месяц, а после мы поставим Вам внутривенную инфузию также с ванкомицином, сочетая с другими лекарствами, однако, если лечение антибактериальными средствами будет неэффективно, у Вас будет операция на коррекцию клапанов с восстановлением их нормальной формы, но всё же мы надеемся на то, что хирургическое вмешательство не понадобится, и антибиотики подействуют. — Понятно, — Джисон даже представить не мог, сколько всего будет плавать по его крови, сколько лекарств растворятся и будут течь по его венам. — Первые две недели каждые шесть часов по одной таблетки пятьсот мг, а оставшиеся две недели каждые двенадцать часов одна таблетка тысяча мг. — Понятно, — сухо ответил Хан. Ему было уже всё равно на все таблетки и процедуры — он метался между двумя вариантами и они оба полностью утраивали его: либо его вылечат и он попытается найти смысл жить, либо он умрёт.* * *
Абсолютно ничего не помогло, и Хан уже лежит в палате с катетером. Вот так лежать в полной тишине он будет часто, и стоило бы привыкнуть к звуку своего дыхания и разговорам безмолвия. Он приходил на введение препаратов в вену по вечерам, так как работал, однако позже понял, что в больнице он засыпает, потом еле добирается до дома, и решил взять оплачиваемый больничный на работе, поэтому теперь не беспокоился о времени — ему было всё равно. Чаще всего он приезжал с утра, чтобы ехать домой не в темноте. Когда препарат заканчивался в капельнице, к нему приходил кардиолог Ли Минхо, чтобы вынуть иглу, так называемую «бабочку» для детишек, но уходил не сразу, а оставался разговаривать, зная, что Хану неприятны иглы — он знал это чувство, когда в вене иглы уже нет, но она ощутима. Они всегда разговаривали много и долго — никто из них не напоминал о том, что уже поздно, нужно идти. Хан и доктор Ли говорили без остановки — они не давали тишине даже глотнуть воздуха между их паузами, и то паузы возникали довольно-таки редко. В какие-то моменты они забывали о формальности и обращались в друг другу на «ты», и никто не возражал. Минхо стал заходить к Джисону в палату не только тогда, когда у того заканчивалась капельница, он приходил просто так поговорить — доктор Ли через разговоры понял, что у Джисона никого нет и, вероятнее всего, ему одиноко. Подобные моменты, когда Минхо сидел на постели Хана, казались нереальными. Красивый профиль, подсвеченный лучами солнца, выделяет четкие контуры лица, обрамляя его нежным светом. Хан бесповоротно влюбился в тембр врача до опьяняющих чувств под ребрами, которые приводят со временем к желанию все чаще слышать его бархатный приятный слуху голос. Ему было безумно интересно и приятно слушать разные истории из жизни Ли Минхо с самого утра. Всегда по утрам он был раздражён, и никогда не был способен понимать что-либо в это время суток, однако с Минхо он впитывал в себя каждое слово и чувствовал себя спокойно. Кардиолог Ли приносил что-то вкусное каждый раз, когда приходил «в гости». Чаще всего это был шоколадный пудинг, который, по мнению Минхо, тёк по венам Джисона вместо крови. Хан всегда задавался одним вопросом: почему врач с ним так мил?* * *
«Вам также нужно будет посетить психиатра» — эта фраза ударила по Хану. Он никак не мог понять, зачем ему психиатр. Неужели весь труд, который он вложил в себя, работая со своим психотерапевтом, был бесполезен? Конечно, его практические ежедневные панические атаки указывали на то, что всё явно не в порядке, однако Джисон настраивал себя, что это ничего не значит. Свет лампы почти незаметно моргал, и за окном было видно, как машина выезжала с места на парковке и светила фарами прямо в окно. Напряжённость нарастала с каждой секундой, и Джисон всё агрессивнее «ломал» свои пальцы. Он не смотрел в глаза врачу, взор был направлен прямо в пол — ему как будто бы было стыдно не только перед собой, но и перед сидящему напротив Ли Минхо. Хану правда было непонятно, что сподвигло кардиолога направить его к психиатру, что конкретно указало на то, что у него есть психические проблемы. Хан как обычно сглотнул свои мысли, и вежливо ответил «Хорошо». Он понимал, что его периодические панические атаки сильно заметны, особенно, когда доктор Ли сидел рядом с ним и точно видел трясущиеся руки Джисона, однако зачем врачу так беспокоится о нем? Разве ПА как-то влияют на результат лечения эндокардита? Вероятно, да, раз его направили… но всё же для чего? Уже прошло некоторое время, и Джисон уже сидел на приёме у психиатра. Она задавала много вопросов про семью, учёбу, работу, здоровье и всё, что его беспокоит. Всё то же самое, что ему задавали два года назад. — Здравствуйте, как я могу вам помочь сегодня? — Женщина сидит на кресле со спинкой, закинув ногу на ногу и сложив руки. Эта женщина обладает привлекательной внешностью. Её кудрявые волосы создают пышный объем и подчеркивают её женственность. У неё мягкие черты лица, ямочки на щеках, ни единой морщинки на лице. Глаза яркие и выразительные, подведенные коричневой подводкой, смотрят открыто и дружелюбно, а улыбка придаёт её лицу очарование и привлекательность. Её юбка имеет среднюю длину и выполнена из легкого материала, который плавно обтекает её фигуру. Она синего цвета, который создаёт ощущение свежести и спокойствия. Юбка имеет небольшие рюши, добавляющие объема и изящества образу. Блузка также синего оттенка, сделана из тонкого материала, который приятно облегает её тело. Она имеет некоторые декоративные элементы, такие как драпировка, придающие ей изысканность. — Здравствуйте. Меня, если что, направили, вот, — Джисон очень робко себя ведет перед психиатром — новый человек, как никак, — Я довольно обеспокоен в последнее время. Я постоянно чувствую себя напряженным и тревожным. — Понимаю, тревожные ощущения могут быть очень неприятными. Расскажите мне поподробнее о том, что происходит, — сладкий голос женщины ласкает уши. Ощущение, будто мама читает сказку перед сном. — Ну, у меня часто бывают приступы тревоги, особенно тогда, когда я думаю о будущем. Иногда мне кажется, что я не могу справиться с этим всем, — Хан говорил правду — ему всегда было страшно ловить думы о том, что будет дальше, с чем он столкнётся, с кем встретится, какие проблемы накроют с головою. — Понимаю, это звучит как непростые переживания. Как долго вы замечаете такие симптомы? — психиатр продолжала говорить спокойно и сдержанно. — Скорее всего, уже год или полтора. Я пытался справиться с этим сам, но почувствовал, что ситуация усугубляется. До этого я работал со своим психотерапевтом, пил Окспренолол, и всё было в порядке, однако спустя пару месяцев моё подавленное состояние возвращалось, но я не мог пойти вновь к ней. Мне было стыдно, — Джисону очень тяжело говорить о подобном, о том, что является для него позором. — Понятно. Как вы считаете, есть ли какие-то конкретные события или ситуации, которые вызывают эти приступы тревоги? — Я не знаю свой определенный триггер, это случается в любой момент, даже тогда, когда ничего не происходит. Меня накрывает волна паники и мои мысли режут меня изнутри, — так было всегда, он правда не знал, что является стимулом для приступа тревожности. — Понимаю. Как вы обычно справляетесь с этими переживаниями? — Я пытаюсь расслабиться, делаю глубокие вдохи и выдохи, но это не всегда помогает. Иногда я просто чувствую себя парализованным от тревоги. — Разумно. Понимаю, что справиться с этим самостоятельно бывает тяжело. Я предлагаю вам начать работу над этими проблемами вместе, — она мило улыбнулась, — Мы можем обсудить различные стратегии управления стрессом и тревогой, которые могут помочь вам в повседневной жизни. Кроме того, я могу порекомендовать вам терапию и другие методы поддержки. — Спасибо, — Джисону нечего было сказать на это. Он уже слышал эти слова. Слышал постоянное «Понятно». Слышал все шаблонные вопросы. Всё у них одинаковое… Чувство, будто все они роботы. — Рада слышать, что Вы открыты для помощи. Давайте начнем с разработки индивидуального плана, который будет соответствовать вашим потребностям и целям! На одном из приёмов Джисон решил высказать своё мнение о себе, жизни и докторах, довольно удивив своего психиатра — она действительно не ожидала таких рассуждений. Хан хорошо умеет скрывать свои мысли: — Я ненавижу себя за всё. Я хочу умереть, но что-то всегда удерживает меня. Я чувствую себя оторванным от жизни, лишенным надежды на будущее. Я потерял родных, друзей и остался один. Один среди всего мира. С каждым днём, после смерти родителей, я терял по дороге, ведущей ко «взрослой жизни», все возможные смыслы, которыми можно было бы заполнить свою пустоту внутри, однако ничто меня не цепляло. Не было никакого смысла жить. Ради чего? Жить ради смерти? Жить для того, чтобы всё равно умереть? Многие люди говорят, что нужно жить так, чтобы твой след остался в истории и о тебе вспоминали будущие поколения, но а зачем это? Мы все умрём. Все. В какой-то момент Землю убьёт какой-нибудь атомный взрыв или же на людей упадет огромный метеорит… Есть много вариантов, в общем, главное, что все умрут и всё. Вся история, которую люди так старательно учат и также пытаются войти в нее, рухнет мигом. Смысла от этого больше не будет. Джисон немного помолчал и вновь продолжил: — Однако я часто я задумываюсь — может смысл всё-таки есть? Может, я не хочу жить просто потому, что я могу умереть в любой момент, и моя жизнь будет к этому моменты бесполезной для общества? Вообще как только я узнал о своей болезни я понял, что жить я не хочу, и как раз-таки моя болезнь могла бы облегчить мне смерть, но сейчас я понял, что нужно было бы вылечиться — вдруг я найду смысл жить после того, как пойму, каково находиться на волоске от смерти. Этот приём был самым долгим из всех. Джисон читал много своих мыслей из дневника: «Мои ноги не чувствовали землю. Она казалась мне такой недоступной, будто я упаду сквозь нее, попаду в параллель, иной мир. Краски резко потускнели, я забыл, как дышать, сердце замерло и будто больше не забьётся вновь. Мои глаза стали стеклянными, и, если я сейчас моргну, то они разобьются на прозрачные осколки, в которых много отчаяния. Мне так больно, этот комок в горле… если я сейчас не закрою рот ладонью, то все эмоции выйдут наружу и поэтому мне приходится бесконечно сглатывать их. Моё тело парализовало, не чувствую ничего, лишь холод. лишь боль в груди, будто сердце проткнули тысячи игл. как же больно, чувство будто умираю…»* * *
Приёмы у психиатра помогают — Джисону были необходимы такие разговоры. Он стал более спокойным и уравновешенным. Хан теперь может проявлять большую уверенность в себе и своих действиях. Его осанка может быть более расслабленной, без лишнего напряжения и тревожности. Он теперь стал немного открытым к общению про свои переживания с Минхо, когда тот приходил к нему. Сейчас он вновь у кардиолога Ли Минхо — это стало совсем привычным делом. Сидеть в кабинете, в котором обычно пахнет корицей и кофе. Здесь очень уютно, намного уютнее, чем в кабинете психиатра. Джисон привык к этому месту, к голосу врача, к его внешности… — Мы будем делать поэтапные операции — их будет три. Первая будет через неделю, в четверг, и вообще, Хани, тебе стоило бы находиться… — Врач словно подавился воздухом и запнулся, но быстро опомнился и исправил себя. — Вам стоило бы ночевать здесь. За Вами нужен особый присмотр, да и зачем Вам терять время на то, чтобы доехать сюда — полежать под капельницей минут тридцать и ехать обратно два часа? Как я знаю, у вас больничный, так что Вы бы могли остаться. Тем более совсем скоро у Вас будет первая операция. — Останусь, — Хан молниеносно ответил, и удивился вместе с врачом от столь скорого ответа. Его сначала даже не смутило неформальное обращение врача к нему — такое случалось часто, когда они разговаривали вечерами, так что это было нормальным делом. — Хорошо, тогда я выделяю палату специально для Вас, в которой Вы обычно лежите, — жар стал ползти от шеи к лицу, из-за чего доктор Ли расстегнул одну пуговицу на рубашке. Хану правда хотелось оставаться каждый раз, когда капельница заканчивалась. Разговоры с Ли Минхо были очень интересными, и отрываться от них он не желал. Хотелось слушать и слушать, провалиться сквозь мелодию голоса Ли, и остаться среди стен, от которых бесконечно отскакивают фразы кардиолога. Прошло уже восемь дней, как Джисон стал оставаться на ночь в больнице. Он забрал все необходимые вещи из дома, и уехал, предупредив об этом своих соседей, чтобы те не беспокоились о том, куда он пропал. Он был благодарен соседям за поддержку и помощь по вопросам про квартиру — как переписать ее на своё имя, как отправлять счётчики и другое. Именно они помогли ему разобраться с этим. В палате царит полумрак, только мягкий свет ночной лампы едва освещает угол комнаты. Воздух наполнен ароматом дезинфицирующих средств, медицинских препаратов и тихого дыхания пациента. В это тихое, уютное пространство проникает сладкий, умиротворяющий голос врача. Его слова звучит как мягкий шепот, уносящий пациента в мир сна и покоя. Каждое произнесенное им слово наполняет палату невидимыми волнами спокойствия и расслабления. Под гипнотическим влиянием этого сладкого голоса пациент постепенно погружается в сон, но просыпается, дёргаясь всем телом. Его мысли становятся медленными и туманными, а сознание замирает под воздействием слов врача, которые заставляют плавиться. С каждой произнесенной фразой темнота становится глубже и фигура растворяется в тенях. — Спишь? — этот вопрос Джисона заставил распахнуть глаза. — Засыпаю. Твой голос очень приятный, — решил признаться Хан. Минхо потянул руку к волосам Хана. Его пальцы скользнули по волосам с легкостью перышка. Каждое прикосновение было наполнено заботой и теплом, словно он стремился передать свои добрые мысли и пожелания сквозь каждое дуновение воздуха. Постепенно, его движения становились более уверенными, но не менее нежными. Он словно погружался в мягкие волны волос, каждый раз уходя все глубже, пока не достигнет самой основы головы. Его прикосновения казались медленными и внимательными, словно он хотел запомнить каждую крошечную деталь этого момента. В этом пространстве ничто не могло нарушить тишину и спокойствие, созданное этим нежным жестом. Для мгновения время остановилось, и весь мир существовал лишь в этом волшебном прикосновении. — Возьми в тумбе один лист, это подарок — Хан проглотил все окончания, однако врач его понял, и стал выполнять его требования. — Низ листа подвёрнут, но не смотри туда, да? — он разговаривал с закрытыми глазами, и все его слова казались бредом человека, говорящего во сне. — Спасибо, — было последним, что нарушило тишину сегодняшнего вечера. Ли Минхо оставил Хана дальше погружаться в сладкий мир снов и отдыхать перед первой операцией, а сам пошёл в свой кабинет, чтобы собраться домой. Он решил посмотреть что же его пациент ему подарил. Кардиологу Ли много чего дарили — кофе, рисунки, блокноты, конфеты… а стихи никогда: «Эта весна подарила мне весну внутри, Но что-то все ещё скребётся глубоко в груди. Смех, радость и веселье — пустой звук, И все перекрывает тревожный сердца стук. Не тот ли это трепет, о котором говорят В книгах, фильмах и стихах? Когда от нравственного омута любви глаза блестят? Когда возлюбленный навещает вас во снах? Когда море за плечи обнимает, шепчет еле слышные молвы? А быть может, когда краснеют от удушливо-стыдливой волны? Или когда от прерывистых касаний оба вы пьяны?» Неопределённое чувство засело в груди — Хо не знает, как описать его, ведь подобного ранее не испытывал. Такого никогда не было… Холод распространился от груди до горла и сердце заныло в сладкой истоме. Сейчас много сомнений бьёт его по голове: что значат все эти строки? Смотря на «И все перекрывает тревожный сердца стук.», можно сразу понять, что стих про него, но, если всё стихотворение про него, то «Когда возлюбленный навещает вас во снах?» — это намёк на то, что было сейчас? А «Не тот ли это трепет, о котором говорят в книгах, фильмах и стихах?» — говорит о его чувствах? После раздумий в груди начался пожар, сердце и лёгкие начали тлеть. Врач Хо поехал домой опьянённым своими чувствами, изнурённый разными мыслями и воспоминаниями о спящем Хане. Он понимал, насколько он неправильно поступает, отдаваясь своим ощущениям, не выстраивая границы со своим пациентом. По началу он пытался, однако нечто тёплое внутри, где-то в солнечном сплетении говорило ему, что делать, а мозг отключался полностью. Когда кардиолог приходил к Джисону в палату, он каждый раз себе говорил, что это будет последний раз, но с каждым разом узлы их связи затягивались всё сильнее на запястьях Минхо и не собирались распускаться. Он попал в плен к своим чувствам, и останется заключённым навеки.* * *
Первая операция прошла успешно. Время, проведенное после операции, казалось бесконечным. Дни сливались в ночи, и каждый момент был исполнен боли и неопределенности. Но постепенно, по мере продвижения по этому тяжелому пути восстановления, Хан начал ощущать, как его организм медленно, но уверенно возвращается к жизни. Первые шаги к выздоровлению были трудными. Его тело ослаблено и измучено, а боль пронзала каждый уголок его существа. Но даже в самые мрачные моменты он ощущал, как внутри пробуждается некая надежда, неизвестная сила, подталкивающая его вперед. Он чувствовал физически поддержу Ли Минхо, и от этого ему становилось легче. С каждым днем он ощущал, что он становится немного сильнее. Медсестры и врачи окружали его заботой и вниманием, помогая преодолевать каждое препятствие на пути к выздоровлению. Минхо был его опорой, поддерживая его в трудные моменты и даря веру в то, что он сможет преодолеть это испытание. Постепенно, вместе с улучшением его физического состояния, возвращалась и его душевная сила. Он начал замечать, что стал наслаждаться простыми радостями жизни — лучами солнца, проникающими сквозь окно палаты, простым дыханием, которое стало легче и свободнее, и улыбкой Ли Минхо… И хотя путь к полному выздоровлению он находится еще далеко, Джисон чувствует, что каждый день приближает его к цели выздороветь, и оставшиеся две операции пролетят незаметно. Все его мысли возвращались часто к Ли Минхо, все его думы начинались и заканчивалась о его враче, вся его грудь переполнена чувствами к нему: «Я похоронен в груди твоей, Среди океанов и морей, Вокруг цветочных и душистых аллей, Умытый горем летних дождей.»* * *
Кардиолога вновь затянуло в палату к Хан Джисону — ему было необходимо поговорить именно с ним, пока появилось свободное время за эти три дня. Он скучал. Врач Ли медленно коснулся фаланг Джисона, оставляя лёгкую щекотку на коже. Хан посмотрел на знакомую фигуру, и тут же ответил на касание. Краснота жаром льется от шеи к ланитам; воздух сгущается и становится тяжелым. Рука ползёт от предплечья до подбородка и, очертя линию челюсти, двинулась к уху, чтобы заправить шелковистые, коричневые волосы, а после, сонной артерии коснулись два пальца — его пульс до безумия быстрый. Минхо взял руку Джисона за кисть, перехватывая фаланги, и поднёс его пальцы к своей шее так, чтобы тот почувствовал пульс. — Такой же быстрый, — с придыханием шепнул Хан, как будто бы пытаясь продолжить предложение, но за него заканчивает мысль Ли Минхо. — Как и твой. Было видно улыбку даже в темноте — ее освещали глаза, наполненные искрами. Дыхание перехватило, уста дрогнули. В груди раздулось что-то большое, заполняющее эмоциями, делающее слабым и одновременно невероятно сильным. Он вдруг поднял взгляд, и парни смотрели на друг друга, оба задержав дыхание. Они чувствовали тяжкое дыхание одного и второго: так одурманивает. Как магниты потянулись в друг другу, они оба не знают, что делать, не особо понимают, чего хотят, но призрачное желание горит со страстью, углубляется и усиливается, сжимаясь в комок запала и вспыхивая. Минхо коснулся губами лба Джисона, обжигая горячим дыханием его ресницы, и отстранился, переплетая их пальцы. Через касания передаются чувства, поэтому через сплетение пальцев двух влюблённых создаётся самый невинный способ рассказать о своих думах. Сейчас двое людей держатся за руки, осознавая, насколько это всё неправильно для мира, но насколько верно для сердца. Слишком страшно трогать обоюдно, но, откинув мысли в сторону, их ладони смешались в тотчас. Касания трепетные — ими Джисон никак не может насытится, ему мало, он не может впитать всё в себя… Впервые он чувствует нечто подобное, выбывающее из груди весь воздух, заставляющее гореть щёки, словно по ним течёт лава… Врач Ли Минхо оставил пациента, и отправился на операцию к женщине с пороком сердца.* * *
Душа Джисона затянулась в бескрайние пучины тревоги, сердце начало бешено колотиться, дыхание участилось, и стало трудно даже вспомнить, как правильно вдохнуть и выдохнуть. Смутные тени тревоги мешают ясно мыслить, затмевая разум яростными вспышками панических мыслей. Время искажается, и все вокруг кажется нереальным, как сон, из которого невозможно проснуться. Чувство утраты контроля над собой обретает реальность, как гнетущая тень, лишая способности отличить реальность от иллюзии. Хан ощущает себя пленником собственных страхов, заключенным в клетку тревожных мыслей, которые кружатся вокруг. Каждая клеточка его сущности наполнена неуловимым страхом, словно дыхание холодного ветра, донесшегося из самых бездонных глубин души. Паническая атака окутала его волнами тревоги и беспокойства, подчас превращая мир в мрачный лабиринт неразрешимых загадок. Он беспрерывно жал на кнопку вызова медперсонала. Прибежала лишь медсестра, которая вероятнее всего надеялась на то, что кто-то пациенту, вызвавшему ее, уже помогают. Нет. Джисон сидел и задыхался на своей постели без какой-либо помощи один, и лишь глазами просил ее о чем-то. Женщина села на постель, взяла за руки Хана и спросила, заглянув в глаза: — У тебя были какие-то таблетки от тревожности? В ответ Хан лишь одобрительно промычал. Медсестра сунула пятерню в волосы пациента, нежно поглаживая макушку — прямо как мама раньше. Она шептала в воздух, наполненный тревогой, одно и тоже о том, что всё будет хорошо. — Помнишь название таблеток? — Угу, — он дышал прерывисто, но уже был намного спокойнее, — Окспренолол. Он не думал тогда о том, что ему запрещено пить какие-либо таблетки, кроме назначенных. Он желал, лишь бы эти чувства ушли, наконец покинули его. Ему поскорее хотелось избавиться от оков тревожности. Женщина тут же пошла на склад искать нужные таблетки и справилась с этим очень быстро. Принесла две таблетки и воду в пластиковом стакане. Хан выпил. Спустя пару минут тревога стихала, но сердце стало колоть сильнее. Внезапно грудь как будто стиснули руки, на нее упал тяжёлый камень. Он оцепенел, понимая, что это инфаркт. Второй удар. Он рухнул на кровать. Кнопка вызова зажалась его рукой. На помощь прибежали уже медсестра, Минхо, только что закончивший двухчасовую операцию, и его коллеги. Пока остальные врачи осматривали пациента кардиолог Ли спросил медсестру: — Что он потреблял в последний раз? — Вот список, — она дала планшет с открытым сайтом, на котором медсёстры и врачи отмечают, какие лекарства принимали их пациенты. Это нужно для того, чтобы пациенту не дали ошибочно две дозы или же не дали ошибочный препарат. — Так, пенициллин G в сочетании с гентамицином одна плюс половина — верно, далее эргоферон — одна таблетка, дексаметазон — полтаблетки… Что? — вдруг крикнул хирург. — Что такое? — медсестра оцепенела от страха, услышав как врач Ли Минхо повысил голос — такое она слышит впервые за всё время работы с ним. — Почему здесь Окспренолол? Еще и доза две таблетки! О, господи, — Минхо достал рацию. — Срочно освободите операционную под номером двадцать четыре, сердечный отдел. Врачи осторожно перекладывают пациента с мягкого и удобного матраца койки на медицинскую тележку и срочно везут в операционную. Джисон иногда приходил в сознание и смотрел на обеспокоенное лицо Минхо, что вёз его. Он пытался схватить каждую его черту и запомнить. В этот момент Хану стало правда страшно, что сейчас всё может закончиться, и ему захотелось жить. Ему действительно захотелось жить, как только понял, что сейчас стоит на лезвии ножа между жизнью и смертью. Он нашел смысл. Его смысл — Ли Минхо. При достижении операционной пациента переносят на операционный стол, где его снова проверяют на предмет правильного положения и готовности к процедуре. Затем медицинский персонал приступает к подготовке пациента к операции. Хану вводится обезболивающее средство для снятия боли и дезинфицирующее вещество для предотвращения инфекции. Затем проводится местная анестезия в месте внедрения иглы. После подготовки кожа над местом внедрения иглы обрабатывается антисептиком, затем врач Ли делает маленький надрез и вводит в сосуд специальную гибкую трубку — катетер. — Я ведь умру, не так ли? — с грустной улыбкой спросил пациент прямо в глаза Хо, уже закатывающий глаза от наркоза. Ли весь затрясся от такого вопроса. Джисон всегда задавался вопросом, почему его кардиолог так мил с ним. Ответ на свой вопрос даже от самого Минхо так и не дали, однако сейчас сам догадался. Когда ему давали наркоз, хирург Ли Минхо не справлялся со своими эмоциями, потому что плакал, поэтому за пациента Хан Джисона пришлось взяться другому врачу. Он видел в последний раз заплаканное лицо Ли Минхо, его трясущиеся руки, слышал отдалённо его сладкий голос, и постепенно погружался в вечный мир снов… Сейчас много всего пролетело в голове, но больше мыслей было о том, как приятно Минхо гладил ему голову… Время смерти: 22:26 Причина: стремительное сужение сосудов в шее. Последний удар. После всего Хо сидел в кабинете и увидел бумажку со стихом. Он взял ее в руки, но на этот раз развернул полностью. Знакомые строки слетали с его губ, он запомнил стихотворение наизусть, однако он читал его только ради того, чтобы вновь увидеть почерк Джисона: «Эта весна подарила мне весну внутри, Но что-то все ещё скребётся глубоко в груди. Смех, радость и веселье — пустой звук, И все перекрывает тревожный сердца стук. Не тот ли это трепет, о котором говорят В книгах, фильмах и стихах? Когда от нравственного омута любви глаза блестят? Когда возлюбленный навещает вас во снах? Когда море за плечи обнимает, шепчет еле слышные молвы? А быть может, когда краснеют от удушливо-стыдливой волны? Или когда от прерывистых касаний оба вы пьяны? Минхо замирает, проскользив глазами по незнакомым строчкам и внутри сжался узел. На той скрытой стороне были строки, заставившие сердце его облиться кровью: Промелькнула в глазах яркая искра, Тогда и понял я, Что у нас времени так мало. Особенно с раннего утра Меня съедают мысли, льющиеся без конца… А конец мой близок, Обойдусь пожалуй без записок. Без молвы моей понятно — Влюблён я в Вас невероятно.» Слёзы текут по щекам, затягивая кожу, губы дрожат, челюсть стиснута и уже начинает болеть от напряжения: «И я в Вас.» Изнуренный чувствами внутри, рот открылся в немом реве. «Если бы можно было в сердце поглубже вклеить портреты, я оставил бы на память твои руки и куплеты.»