Противоречие

      Когда-то мы наивно мечтали увидеть океан, а теперь нет никаких «мы». Так порой кажется мне самому. Ты, конечно, уверен в обратном. Ведь ты всё ещё так ласков ко мне, и тепло твоих ладоней по-прежнему со мной — всё потому, что ты не знаешь, какой я монстр на самом деле. А у меня нет ни сил, ни желания сказать тебе правду; я будто бегу от самого себя, а ты… наверняка чувствуешь, что со мной творится какая-то бесовщина. Больше всего на свете я хотел бы сказать тебе о том, что со мной происходит. Что произойдёт со всеми нами — в будущем. Но я не могу. Хочу и не могу…       Сейчас у меня перед глазами поле. Огромное поле за нашей штабной конюшней. В этот предрассветный час в нём нет ни души; никто не проминает лошадей и сам не выходит на пробежку, даже собаки в сеннике не лают, спят. Просто… ещё слишком рано для рутинных утренних дел. А мне вот не спится. Всю ночь пролежал без сна, под твоим тёплым боком, в твоей же штабной комнатке. А теперь пришёл в поле, смотрю на него — оно такое красивое, сумрачное пока что. Наверное, мне стоит сейчас взять свою кобылу, пройтись с ней по зеленеющей траве — всё-таки весна кончается, нет времени приятнее. Лошадям никак нельзя бездействовать, они оттого чахнут… А мне как будто всё равно — на Тоффи, на её блестящую рыжую шёрстку и приветливое фырканье. Заждалась она меня. Мне и стыдно перед ней, и всё равно… Может, это и мелочь, а у меня даже тут нет никаких сомнений, что я уже чудовище. Ведь я опустился так низко, что не могу ни черта сделать — даже снарядить кобылу и промять её в этом прекрасном поле.       Я даже не любуюсь им. Уже — нет. Просто знаю, что оно прекрасное. Ведь ты бы назвал его именно так. Ты, Армин, всегда умел любоваться — чем угодно. Вот как сейчас: густым предрассветным сумраком, зелёной гладью истоптанного лошадьми поля, голубеющим небом. Это пока что оно серое, безмятежное, а пройдёт полчаса, и оно нальётся теплом солнечного света. Станет добрым и привычным — для всех нас.       Тебя нет рядом со мной, поэтому полем любоваться некому. А я честно стараюсь это делать: я же вижу все эти оттенки неба, чувствую прохладу воздуха, слышу запах полевых цветов. Раньше мне ничего не стоило смотреть на такие простые вещи и думать: «Ах, как красиво». Ведь раньше я был таким дураком… Наивным ребёнком. Тогда Атакующий ещё не поработил моё сознание и я много чем мог любоваться. Прямо как ты, в детстве — и даже сейчас. Нам только по семнадцать, но юность будто бы уже оставила нас позади. Если бы матушка представила такую реальность для меня или тебя, она бы ужаснулась — дети на войне, это так жестоко… А я понимаю, что сам виноват в этой жестокости. В том, что мне самому всё видится мрачным и становится таким всё больше с каждым днём.       Я сейчас совсем один. Сижу в траве, мрачное чучело, и страдаю от своей же безвольности. Это ведь нехорошо… Но что я могу поделать? Я такой слабый. Такой ужасный.       В детстве мы с тобой думали, что есть такие силы, которые подвластны только героям или богам: сквозь стены проходить, слышать мысли других людей, уметь летать. Знать будущее… Вот я знаю его — и что? Я просто безобразен. Я скорее дьявол, и даже отвлечённо представлять эти слова уже нелепо: «герой» или «бог». Хотя ты, наверное, герой… В моих глазах — точно. Мой герой.       Твоя главная сила — простота, умение любоваться всякими мелочами. Ты даже меня любишь — просто так. Потому что ты чудесный и способен любить всё, что захочешь…       А я тебя тоже люблю. Конечно, это грешно — для меня, любить кого-либо. Потому что чудовищу не пристало расточаться на любовь для кого бы то ни было. Я своей любовью только оскверняю твой прекрасный образ. Ведь я совершу такие ужасные злодеяния, потом, в будущем, и сейчас мне впору уйти, как угодно: хоть сбежать от всех вас, моих любимых друзей, хоть застрелиться — только бы больше не быть и избавить мир от той судьбы, что ждёт его вместе со мной. Мне бы сказать тебе всё это, а я не могу. Нет сил.       Ты теперь оптимист, со мной. Раньше я был таким, а теперь — ты. Чуешь ведь, что я тону, но всё равно меня любишь. И говоришь, что я красивый. Что я нежный и ласковый… Мне следовало бы вцепиться тебе в запястья своими огрубелыми, никчёмными, давно не детскими пальцами и сказать всю правду: что я веду к крови, разрушению и страданиям, что я сделаю самое плохое, на что способен человек. Мне впору просто посмотреть тебе в глаза искренним взглядом — уже это было бы благодетельно для меня нынешнего. Но даже этого я не могу. Ведь я слабый. Самый слабый человек на свете. Никчёмный и испорченный.       Если бы я был лучше, прочнее, сильнее, я бы мог себя оправдывать. Утверждать, что такой уж я есть, потому что я родился в этом мире и не виноват в том, каким меня сделала моя же судьба. Если бы я был полным эгоистом, я бы так и размышлял. Но мне в самом деле больно за всех вас. И роптать на презрение наших врагов и наших предков — это ребячество, а я уже давно не ребёнок, чтобы говорить и думать такие наивные вещи. Может, если бы я был бо́льшим эгоистом и любил себя хоть немногим больше, чем сейчас, я бы отважился на решительные действия. Но всё, на что я способен — это кроткое и безропотное существование. Я ведь просто сижу и жду своей участи: того, что Атакующий сделает моими руками, того, что я, в общем, сделаю сам — потому что я не борюсь. Должен бороться. И что я делаю? Сижу в обыкновенном поле и думаю о том, как и чему надлежит быть. Лучше бы я умер тогда в пещере, Армин — да когда угодно. Тогда будущее стало бы другим. Войны бы продолжались, но они были всегда, и никто не вправе менять этот порядок настолько большой жертвой, какую понесёт мир через считанные годы — моими руками. Армин…       Ни на что я не способен. Но всё ещё могу желать. Прямо сейчас я желаю только одного: оказаться в твоей постели, из которой я так глупо ускользнул этим утром, закутаться твоими одеялами, принять тепло твоих ладоней — и просто лежать. Быть твоим. Слушать твой голос. Я бы сейчас послушал, как ты читаешь книгу — для меня. Ты и так делаешь это нередко, ты вчера это делал, а я лежал у тебя на коленях и упивался твоим голосом и твоей близостью. Но сейчас я хочу этого как никогда сильно. Потому что… чёрт его знает. Может, красота предрассветного поля на меня так действует? Или свои собственные тёмные мысли. Они ведь меня так угнетают. А я, каким бы чудовищем ни был, иногда хочу из них выбраться, хоть на время. Потому что я всё ещё живой и мне не чужды простые желания.       По этой же причине я всё ещё люблю быть твоим… Когда ты целуешь меня, ласкаешь и держишь в своих ладонях, я правда чувствую себя более оживлённым. Потому что ты светлый и тёплый, и твои свет и тепло заразительны. Я такая сволочь, раз продолжаю пользоваться ими и напитываться твоей любовью — из раза в раз. Но что уж я поделаю… я же безвольный. Только и могу, что принимать: судьбу и будущее, которые сплошь мрачные. И ещё — твою любовь. Не знаю, нормально ли чувствовать в этом противоречие: что же я — совсем потерянный, если с равной готовностью принимаю и мрак будущего, и твой свет?       Хотя… Нет, так — совсем скверно. Нельзя ставить мрак и свет на одну плоскость. Твой свет — уж точно. Потому что ты… особенный?       И почему мне сейчас становится теплее?.. Может быть, из-за рассвета — солнце как раз вылезает из-за горизонта. От него всё оранжевое. Оранжевый — тёплый цвет…       — Эрен, — слышу я за собой.       Оборачиваюсь, там — ты. Значит, почувствовал, что я пропал из постели. Идёшь теперь ко мне и почему-то прячёшь руки за спиной, и у тебя на лице простая улыбка. Такая, как всегда — нежная и лёгкая, привычная. Теперь мне ещё теплее. И мрачные мысли становятся легче… Я отворачиваюсь и снова смотрю в поле, а потом вздыхаю. Наивно так думать, но я бы хотел, чтобы ты стал мне лекарством от всех бед — если бы я только мог стать лучше, лишь поцеловав тебя… На какое-то мгновение это, может быть, и возможно, а навсегда — нет. Но я ведь уже смирился со своим знанием, а значит, мне незачем сейчас о чём-то жалеть. Просто ты рядом, а рядом с тобой я не должен думать о будущем или о смертях. Потому что ты всё почуешь и встревожишься. Ведь ты меня всегда чувствовал — с самого детства. Так что я снова затаюсь. Так будет лучше для тебя и для меня.       Всё, что у нас есть — это ограниченное время. А временем надо пользоваться умело, и я сделаю всё, чтобы ты пробыл в неведении как можно дольше — пусть я и без того не смогу ни ускорить, ни замедлить течение этого срока. Но мне правда лучше не осквернять твои дни столько, сколько я могу. Так что я посмотрю на тебя со свежими мыслями: о тебе и о твоей красоте.       Прямо сейчас мне на плечо ложится твоя ладонь. Снова тёплая, снова ласковая — значит, я тоже должен быть таким. Потому что ты, сам того не зная, ещё в детстве научил меня, что людям нужно возвращать то, что они дают. Я жалок, если думаю, что могу стать лучше хотя бы благодаря близости с тобой, но я должен бороться, хотя бы так. Мне отведён мой срок, а я, к своему ужасу, знаю его с точностью до последнего дня, и самое большое, что я способен теперь сделать — это постараться не впускать в наши дни тот мрак, что таится в моей грешной душе. Я стараюсь это делать и буду стараться столько, сколько мне ещё позволено.       — Ты опять один… — говоришь ты, и я чувствую на шее, над воротом рубахи, тёплое дыхание и мягкий поцелуй. Прямо через отросшие за два года волосы…       — Не спалось, — отвечаю я.       Ты садишься рядом и протягиваешь мне маленький, взъерошенный букет цветов — полевых… Тех самых, чей запах я слышал те полчаса, что был один. Был один, а теперь я с тобой. Мы снова вместе, и я принимаю твой подарок с благодарностью. Нет ничего лучше — только бы быть вместе.       Взгляд мой опускается на белые цветки, и я понимаю, что прямо сейчас я и вовсе не вправе думать о будущем. Каким бы мрачным оно ни было. Даже если бы дальше был свет или одно неведение — прямо как в детстве, прямо как у тебя сейчас, — я бы всё равно был не вправе отрешаться от настоящего. Потому что ты пришёл ко мне со своим вниманием и заботой, и моя самая большая обязанность — принять их в полной мере. А этого не сделаешь, если голову занимают мысли о чуждом. Прямо сейчас это всё вправду постороннее…       — Спасибо, — шепчу я и приветливо кладу незанятую цветами руку себе на колено — ладонью вверх.       Ты всё чувствуешь: мою благодарность, мою потерянность, моё стремление к тебе. И потому твои пальцы тут же сплетаются с моими. Наконец я отрешаюсь от мрака, что занимал меня минутами ранее. Потому что я должен разделить твой свет с тобой. Прямо сейчас моё существование сводится к нему.       В эту минуту я позабыл о том, что я чудовище — ведь ты во мне его не видишь. Сжимая твои ласковые пальцы, я стараюсь быть таким же нежным, и оттого на моих глазах выступают слёзы, а в душе беснуется причудливая смесь любви и тоски. Смотрю сейчас в твои карие глаза, тёмные перед рассветом, обеспокоенные моим смятением, и понимаю: я в самом деле один. Всегда был один и буду, потому что такая судьба у любого, кто приходит в этот мир. Но когда ты рядом со мной, одиночество внутри становится бессильным, а гнёт памяти — слабым. Всё благодаря твоему свету, и я буду хранить его в своём сердце всегда: может быть, он не даст мне сойти с ума потом, когда тебя не будет рядом. Когда я снова буду одинок.       А пока что мы вместе, и для меня нет большей благодати, чем просто быть с тобой.