Оперение из стали и стекла

Ванцзи часто снились самолёты. Эти крылатые создания в металлической обшивке переливались на солнцепëке кружа голову. Кружили, сверкали, летали и конечно убивали. Сбрасывали бомбы, стирая с подкорки наших век города, врезались друг в друга, как брат за брата, рука об руку, и уничтожали себя сами не выдержав тягость вины. Смотря на пепел, в глазницах было не очень приятно, веки жгло, нос чесался, хотелось чихнуть. Господин Капрони, сбежавший с обложки английского журнала, много говорил. Рассказывал о том, что желаний нужно достигать что бы того не стоило, о том что близорукость не проблема в общении с крылатыми убийцами- самоубийцами, о том что что эти стальные птицы достойны мира, достойны больших высот с меньшими жертвами. Затем, он просыпался от лёгкой тряски рук старшего брата, который мягким, словно васильковый лепесток и шуршание мышей в норке, голосом говорил что он опять заснул за прочтением журналов, книг, газет о стальных крылатых и мягко подталкивал ладонью с грубоватыми мозолями на кончиках, обратно под пуховое одеяло с кроликами и погрызанными швами. Не сказать что землетрясение на поезде и помощь какой-то даме сильно потрясла Ванцзи, но диалог с юным господином и неожиданно услышанное "Le vent s'élève!", заставило в районе солнечного сплетения ощутить (услышать, увидеть, попробовать на вкус) как внутри завëлся двигатель, а сердце начало щекотать рёбра воробьиными перьями . Колодец рядом с рельсами был полу пустой, нога госпожи Цзян получила растяжение, а весь населëнный пункт сгорел до тла, как листья в бочке после сбора урожая. Прощание было скомканным и резким, будто пуля пролетело между бровями, оправой и линией роста волос. Ветер с восхода каждого самолëта в небо был взрывным, резким, пах машинным маслом и металом. Во время тестирования, взрывным было всë, от стекла в очках, которые лопались с многообещающим треском, мягко говоря о том что в этом месяце обойдёшься без рисовых булочек на пару, до самолëтов от которых исходит ужасный запах гари и разочарования в собственных возможностях, хотя кость макрели не такой уж и плохой пример для подражания, особенно когда охранники на немецком заводе по постройке взрывного металлолома, говорят только о том что в то или иное место ходить нельзя, там перья нашего стального отчаяния менее разочаровывающие, а там грудина пташки-стекляшки более прочная, более острая, режет похлеще разбитой пивной бутылки. Капрони говорит что самолëты делают мир лучше, даже если они так слабы что убивают сами себя и сильны что рушат себе подобных. Капрони делится тем что самолëты прекрасны даже в своей аморальности, красивы даже когда выжигают веки пеплом и режут артерии болтами. Его слепое восхищение передаëтся воздушно-капельным путём, затягивает стальную петлю на шее и ставит трап под ноги, осталось только оттолкнуться. Было неожиданно встретить на этом курорте старых незнакомых-знакомых, ну, что не разлогает, то рисует картины в полях и ловит бумажные самолëты. Вей Усянь счастливо улыбается, играет на флейте и приехал сюда со своим отцом. У него множество историй, от которых всë внутри сворачивается в болтик и вкручивается саморезом в металлические пласты, удивительные вкусы в еде и взрывные эмоции. Они пробивают ударной волной, руша всё, включая сердце в воробьином оперении, не давая моргнуть сожжёнными веками. Он плясал странные танцы на траве под клëном, пил вино из горла, ел арбуз вместе с косточками, а его лëгкие разлагались, выталкивая кровь по дыхательным путям, не успеешь моргнуть, а новые белые носки в уже красную крапинку, как звëзды, которые упав с неба разбились ему на ноги, разлетаясь останками к лакированным туфлям. Вей Усянь, его муж, был восхитителен, но жизнь таких людей заканчивается достаточно быстро, не успеет и пуля пролететь меж бровей, лба и линии роста волос. Капрони снова говорил о том, что война не за горами, а самолëты неповторимы. Но ни что не сможет быть лучше удушающих переливов флейты под клëном. Il faut tenter de vivre!