Чувствую тебя душой...

Буквально три часа назад, когда они ехали с последнего дела, на небе красовалось тёплое солнце, что окутывало их обоих своими лучами. В них хотелось утопать, протягивать руки навстречу и просто наслаждаться моментами счастья вокруг. Они давно так спокойно не сидели в этой машине за последнее время, слушая радио, что не мешало им, а, наоборот, поднимало настроение. Сейчас за рулём был писатель, потому что боялся, что друг опять сделает какое-то неловкое движение и машина будет опять безжалостно помята. Всё же своей малышкой он дорожил, потому что долго копил на неё. Он точно не знал, почему именно она, но то, что это любовь с первого взгляда, признал даже Линч, который остался в недоумении от новой покупки лучшего друга. Но сейчас они едут в ней и наслаждаются временем, что проводят вместе. Радио не останавливалось, заполняя всю машину своим звучанием из колонок. Больше всего от музыки кайфовал именно журналист, который каждую минуту прибавлял громкость, чтобы погрузиться в её ещё больше. Ему нравился такой стиль, когда вроде песня качает, но с очень глубоким смыслом. Можно было ловить в словах свои ситуации, свою жизнь, мысли, ассоциации, от которых ты сходишь с ума уже очень долго. И именно «Пьянное солнце» оставляет в его душе определённые дыры, которые он не может заполнить уже давно. В его плейлисте никогда нельзя наткнуться на что-то подобное, но на радио почти каждый час можно было слушать её в своё удовольствие. У Линча был разнообразный вкус, но когда настроение было, мягко говоря, хреновое, он садился в машину и включал музыку, чтобы выплеснуть всё, что было в душе долгое время. И именно сейчас он чувствует, что сдерживаться становится всё труднее, чтобы не подпевать, потому что настроение идеально подходило под неё. Он уже давно перестал замечать, как стал падать туда, где ни одна живая душа не смогла бы до него достать. В бездну, где был только он один со своими проблемами и мыслями, догадками. Соулмейты в их мире были нередким явлением, поэтому каждый хотел найти себе пару и жить до конца своих дней с ней. Егор тоже хотел, мечтал всю жизнь об этом, потому что любой желает быть любимым и находиться в вечной поддержке, в теплоте. Хотелось, чтобы кто-то прижал к себе, прошептал что-нибудь на ухо и просто застыл так с ним на час с лишним. Для него это было бы лучшим подарком, что могла ему сделать вселенная, дав возможность просто быть рядом с кем-то. Но по стечению обстоятельств он был пока один, хотя до безумия хотелось почувствовать себя с кем-то родным, как, например, с Джоном. Для него писатель был один из самых близких людей, помимо его сестры и племянника. Это знакомство для него стало самым важным, потому что журналист уже не представлял, чтобы он куда-то ездил один, без вечного напарника. А ещё он чувствовал то самое тепло, когда был рядом с ним. Вне камер Джон был ещё ближе, чем обычно для всех. Их разговоры могли длиться часами, даже днями, когда как. Для Егора всегда было важно его присутствие в своей жизни, поскольку он не давал ему кидаться в тот омут одиночества, когда хотелось просто пропасть и не подавать признаков жизни, чтобы задыхаться от чувства пустоты. В последнее время так и происходило. Они максимально отрицали факт, что начали раздражать друг друга: каждый вопрос, ответ, слово, звук провоцировал ссоры, конфликты, даже бывало скандалы. Оба, конечно, не хотели этого, но невольно всё равно начали отдаляться, чтобы просто забыть о всех ситуациях за последнее время. Особенно это было видно несколько дней назад, когда они пытались выгнать «домового». Они умудрялись поругаться из-за мелочей, с которых бы раньше просто посмеялись. Они говорили, порой, много лишнего, того, что причиняло очень большую боль в душе, которую чувствовал каждый. Линч сам не помнит, когда в последний раз переживал что-то подобное, как прошлую ночь перед отъездом. Он вроде себя не накручивал, ложился спать со спокойной душой, но по итогу так и не уснул от тревоги и какой-то печали. Ему от своих же мыслей даже в голову не пришло, что это не его душа неспокойна, а чужая. Сейчас же во время поездки он уже не чувствовал этого. У него внутри был покой и какая-то сладкая радость, что наконец чуть притупил подавленное состояние и дал месту расслабленности и открытости. Сейчас с Джоном хотелось быть честным, показать, что он ему полностью доверяет и не боится ничего показывать ему. Хоть их нить обрывалась, но в данный момент им было обоим спокойно. Погода продолжала оставаться солнечной, теплой. Поля с подсолнухами за окном авто тоже были яркими, пышными и затягивающими внимание. Хотелось остановиться, выйти и просто пробежаться по ним. Но никто не решился озвучить такое предложение, поэтому просто открыли окна на всю и наслаждались запахом всего вокруг, пока в машине уже на всю продолжала играть та же песня. Линч облокотился головой на свою руку, что была высунута в окно и обдувалась ветром. Он хватал ей такие приятные мурашки от наслаждения всей ситуации. Егор поддавался этому настроению, давая волю той стороне, которую обожали все его близкие: открытость и честность. Эмоции обычно в таком состоянии вообще не скрывались и показывались всем, давая массу позитива. Поэтому Джон улыбается, продолжая вести машину, пока журналист справа от него уже начинает петь в голос песню, что играла через колонки. Ему всегда нравилось, как Егор пел. Писатель всю жизнь будет утверждать всем вокруг, что красивее журналиста петь никто не умеет. Всё же он, действительно, обожал такого Егора, когда можно просто отдаться ему и вместе петь в один голос.

Петь в один голос с ним и отдавать при этом всю душу:

«Мимо нас, мимо нас пьяное Солнце — Оно уйдёт и больше не вернется. Ну, что же ты молчишь, не поднимая глаз? Мимо нас… Мимо нас, мимо нас, люди или птицы? Они летят, чтоб всё-таки разбиться. Убей меня потом, но только не сейчас, Сейчас…»

***

После солнца, иногда, в самые тяжёлые моменты, наступает дождь, который барабанит по всем поверхностям и начинает раздражать до потери пульса. Холодные крыши обычно скидывали на прохожих тонны воды, пока дождь всё шёл и шёл, даже не думая останавливаться или сжалиться над остальными. Погода всегда сразу портилась, становилось холодно, не оставляя прежней теплоты и уюта. Линч не любил ливни, грозы, ветры — они ассоциировались с его душевным состоянием последние полгода так точно. Он не знал, каким образом дошёл до такого, но прекрасно ощущал все прелести на себе, когда он оставался один со своей головой. Обычно это было после приключений, поездок к сестре, к своей семье и после встречи с Джоном, которых стало крайне мало. Он очень скучал по тем временам, когда они просто выходили куда-то, просто болтали, просто наслаждались спокойствием. Но всему суждено заканчиваться — это Егор знал прекрасно, по своему собственному опыту. Хорошие отношения с родителями не часто держались дольше, чем полгода, а Лили иногда перегибала палку слишком сильно, что не хотелось даже ей потом в глаза смотреть. Журналист на своей шкуре всегда ощущал, что хорошее отношение у людей к нему, грубо говоря, живёт три года. Не больше. И его теория подтверждается уже не первый раз. Даже сейчас, вроде бы, остановись, не говори лишнего, чтобы не накалять обстановку в машине, за рулём которой сидел уже он. Джон был по правую руку от него и смотрел прямо в душу, ломая её своими словами, претензиями, глупыми предположениями, которые попадали прямо в цель. Писатель всегда был эмоциональным, вспыльчивым, нервным, особенно, когда это касалось их двоих. Линче же просто продолжал сидеть за рулём, останавливаясь возле какого-то поля, что уже не был в ярких красках, наоборот, в темных: серые, коричневые тона, даже трава казалась блеклой на фоне того, что было буквально час назад. От того настроения ничего уже не осталось, потому что они зацепились за мелочь, которую обранил случайно писатель. Но для журналиста это было больным ударом ниже пояса, так как он отчётливо чувствовал, что с его стороны уже давно не было дружбы к писателю. Там было нечто глубокое, личное, то, что мешало спать ночами рядом с ним, даже просто дышать. Хотелось из-за этого чувства просто смотреть в эти карие глаза и тонуть, захлёбываться в этом ощущении, что смотрят на него, а не на других. Егор желал слушать всё, что ему скажет Джон своим прекрасным, тихим, спокойным голосом, который вводил его в транс, заставляя молчать и наслаждаться, как от хорошей аудиокниги.

Именно это чувствовал Линч — влюбленность.

Ещё никто и никогда не вызывал такие эмоции и ощущения у журналиста, как он. Парень просто свёл его с ума за эти три года, потому что идеальнее человека просто нет в этой жизни. Нет больше таких глаз, черт лица, характера, манеры речи, да и просто отношения к нему. Ни один не относился к Линчу так, как это делал когда-то писатель, давая ему всё, что нужно было для полного счастья. Но сейчас, сидя в машине, он наоборот рушил весь этот образ, все эти мечтания о взаимности. Нет, Егор ему не признается после этого никогда, как бы душа не рвалась на куски и не умирала вместе с ним — ни при каких обстоятельствах, не ему точно. — Джон, когда я тебя поймал за слово, что ты, оказывается, ходил на свидание с моей сестрой, это не значило, что я тебя в чём-то виню! Он врал. Откровенно в лицо скрывал, что сердце его разрывается от осознания того, что, предположительно его соулмейт, не чувствует их связь и идёт мутить с его сестрой. Чем она лучше него? Линч ему всегда помогал, не Лили. Журналист всегда был рядом, поддерживал, успокаивал, а не она. Почему именно он заслуживает того, чтобы ночами не спать и мучится со всем дерьмом в своей голове, пока Джон даже не рассматривает его. В авто тишина не наступает, а обстановка накаляется в два раза, потому что писатель не собирался останавливаться и выбирать выражения, чтобы быть мягче с парнем. Ему правда надоело, что он всё время раздражает любым своим действиям друга. Джон уже устал закрывать глаза на все замечания, ругательства, выражения в свою сторону, стараясь отшучиваться или игнорировать это всё. Он ничего противозаконного не сделал, чтобы сейчас Егор резко остановил машину и отчитал его просто за то, что сводил Лили в кафе. Просто взял и сводил — ничего криминального. Она ему нравилась уже давно, почему бы тогда не попробовать, если соулмейта всё равно рядом с ним нет и, скорее всего, не будет ещё долго. Он его особо не искал, потому что ему не нравилось то, что иногда по ночам в его груди зарождались печаль и просто ужасные чувства, от которых он хотел унести свои ноги и даже не прикасаться к ним. Ему до ужаса не нравилось, как себя чувствовал соулмейт. Поэтому он пошёл с Лили, чтобы хотя бы отвлечься от этого, почувствовать себя спокойным и счастливым. И у него получилось отпустить это, пустить на самотёк и не париться лишний раз. Но сейчас уже ему чертовски надоел Егор со своими качелями настроения, которые просто готовы были его с ног сбить. Писатель устал просто уже от него, наверное, поэтому тоже срывался жёстким способом на него, как сейчас. — Нет, Линч. Ты сначала за языком своим должен следить, прежде чем начинать ссориться со мной. Ты уже меня достал. Я устал каждый раз выслушивать упрёки в свою сторону за каждое моё слово, действие, даже звук! Ты не видишь, что мне неприятно, а когда я отвечаю, сразу тебе становиться обидно и ты начинаешь раздражаться ещё больше. Мне слово тебе нельзя сказать! Звук дождя за окном усилился, как и напряжение в машине. Он уже лил слишком сильно, чтобы прекратиться в ближайшее время. Так же за окном становится ещё холоднее, потому что в салоне Егор укутывается в свою любимую куртку, что даже и на грамм не спасает его от всего, что происходит. Ему становится не просто прохладно, а пусто в душе, словно её вырывали с такой силой, что слёзы вот-вот должны пойти. Но Джон этого не замечает, говоря последнюю реплику, что закончит их разговор на ближайшее время. Егор ему этого не простит — никогда. — В общем, ты мне надоел. Линч, я до последнего хотел что-то решить с тобой, спокойно поговорить, но до тебя не доходило никогда. Я не знаю, может сейчас дойдёт, но я не уверен уже в тебе давно. Хватит с меня этого, ты мне противен. Парень даже забывает, что это его автомобиль и просто вылетает оттуда, идя куда-то в поле по тропинке — развеется и постоять под дождем или, возможно, найти какую-нибудь деревню и вернутся домой самостоятельно. Журналист же остаётся внутри машины, смотря в спину друга с открытым ртом. Он просто не знал, как ему теперь себя вести, когда его, по факту, бросили одного посреди дороги, так ещё с такими словами.

«Ты мне противен.» — отлично, просто прекрасно.

Линч поворачивается всем телом к лобовому стеклу и смотрит пустыми глазами на дорогу, что была полностью пуста — трасса же — только дождь окутывал её. А когда он опомнился и стремительно повернул голову в сторону, куда ушёл Джон, там уже его и в близи не было, видимо, ушёл по дороге, которая вела в деревню поблизости — они её проезжали несколько минут назад. Тогда Егор ощутил себя максимально отвратительно, так как он опять остался один, без поддержки, в тишине, которую так ненавидел всю свою жизнь. Парня просто разрывало от всего, что только что произошло, не мог поверить, что три года, действительно, его придел со всеми. Журналист явно сам уже не примет ни себя, ни Джона сейчас, поскольку это совершенно не то, что он себе представлял в будущем между ними. Он так хотел сохранить ту теплоту, спокойствие, уют и доверие между ними, что сейчас просто обжёгся из-за себя же. Да, друг перегнул тоже, но начал то он. Не в праве вообще Линч был лезть к нему в личную жизнь, пока оба точно не знают, что они соулмейты. А журналист просто так заревновал, что даже не понял, когда перегнул палку в высказываниях и с ядом, который исходил из него каждый раз, когда Джон, по его чисто мнению, делал что-то не так. Парень самостоятельно сломал что-то между ними, что просто так уже не восстановить одному, пока второй этого не захочет тоже. Сидеть в машине становиться просто невозможно, тишина давила, как и авто, что закрывал его от ливня за окном. Но его уже это не смущало, потому что он, не контролируя себя, врубает опять радио и крутит его слишком нервно, ища то, что должно было его забрать в омут печали и пустоты. Наконец, найдя нужную волну и исполнителя, он просто вываливается из автомобиля и останавливается возле него, смотря на небо и тучи. Линч промокает сразу, без шанса остаться сухим даже на минуту. Небо было серым, тусклым, безжизненным, словно оно мертво. Он идёт чуть дальше, продолжая смотреть уже вдаль, пока в машине на всю громкость начинает играть всё тот же исполнитель, но уже с другой песней, что просто описывало его от и до. Хотелось упасть на колени и зарыдать в голос, показать свою боль всему миру, чтобы стало легче от терзания его души. Эмоции переходили свой край, потому что ноги от дрожи перестают его держать. Егор не чувствует боли, когда приземляется на руки и колени, так как его мысли не здесь, а всё там же в машине, когда они много сказали друг другу. Воспоминания ещё раз дают ему пощёчину, что это не его выдумка — это реально, Джон, действительно, оставил его одного в машине и ушёл искать другой транспорт для себя, хотя мог просто выставить его. Даже тут, скотина, причиняет ему боль своей заботой, выставляя его виноватым, что он пошёл под дождь, вместо того, чтобы в поле оставить друга. Руки начинают дрожать ещё больше, когда Линч понимает, что одна сторона души не чувствует ничего. Пусто. Джон ничего не чувствует после этой ситуации, продолжая бродить где-то, даже не думая возвращаться обратно. Это вызывает приступ секундной агрессии у Егора, что сразу впечатывает кулак в лужу рядом. Это тоже не приносит боли, вызывая истерический смешок, что вырывается из уст бедного журналиста. Парень облокачивается на авто, что осталось стоять за его спиной, пока он старается отдышаться от нахлынувших эмоций и истерики, которая подступила к горлу, пока музыка набирала обороты, становясь для него громче. Она заполняла его сейчас, потому что больше нечем. Пустота съедает, пока «Чувствую душой» разливается дальше по всей округе, давая возможность захлебнуться своими чувствами и эмоциями. Линч не бьётся уже в агонии или холоде, начиная петь вместе с радио то, что отражало его состояние в данную минуту. Ему хочется сидеть тут вечно, чтобы его никто больше не трогал, не спрашивал, не звонил, не писал, не беспокоил просто так. Хотелось лечь на асфальт и просто застыть в этом отрезке времени, пока до него окончательно не дошло, что это его убило. Пока слова Джона живы в памяти и не прокручены до дыр, Линч старается раствориться в песне. «И над холодными крышами Падаем как-будто с небес вода Ты ведь не поверишь, но я всегда Чувствую тебя душой…» Душой, он, действительно, чувствовал его душой. Иначе не может Егор объяснить то, что чувствует к нему уже не первый год. Влюбленность не появляется просто так, Линч, безусловно, обожает в нём всё, привык так, что теперь не оторвать, не изкоренить из него же. Писатель этого не узнает теперь точно, не скажет ему ничего парень больше. Зачем, если им это не нужно, если оба растеряли то доверие друг к другу, потеряли то, что так берегли когда-то. Они закрывались друг от друга, так зачем тогда раскрываться, чтобы что? Потерять уже навсегда и забыть? Нет, лучше Линч закопает всё в себе, чем сделает этот шаг. Даже если Джон его соулмейт, ему будет плевать на этот факт, потому что вместо души у него уже пустота, которую будет невозможно заполнить никогда, даже близкому другу. Дождь продолжался, как и песня, что подходила к своему концу, пока Егор громко, как три часа назад вместе с Джоном, пел её, хотя сейчас слышались не радостные нотки, а отчаянные. Отчаяние — единственное, что он испытывает сейчас, пока его друг стоял и с другой стороны машины обнимал себя руками и слушал всё это, понимая, что он натворил. Он почувствовал всей своей душой, что испытывает Егор, сидя на асфальте под ливнем. Писатель жалел, жутко жалел обо всём, что сказал, поскольку уже понимал всё, что оба не до конца понимали. Сейчас Джон не будет с ним разговаривать, даже пытаться, давая закончить песню, что, казалось, стала ещё громче, чем была. «И над холодными крышами Падаем как-будто с небес вода Ты ведь не поверишь, но я всегда Чувствую тебя…» Заканчивают они уже хором, пока дождь уже успокаивался и уже не лил так, как несколько минут назад. Линч замолкает, начиная тихо всхлипывать от осознания всего, пока Джон не осознано продолжил строчку, идя в сторону журналиста, что даже не обернулся на него. — Душой…