наши юные смешные голоса

2001 октябрь в берлине выдался необычно морозным. порывистый ветер то и дело раздувал в стороны подол бежевого пальто — стильно, но ужасно непрактично. кутаясь получше в надежде согреться, юра топтался с ноги на ногу — тоже своеобразный и переоцененный способ не окоченеть до полусмерти. слегка раздраженно и нервно он поглядывал на наручные часы. стрелка медленно ползла к пяти вечера, и с каждым ее движением вперед волнение одолевало юру ударной силой. он уже трижды за последние две минуты мысленно отругал себя за то, что — более того — сам стал инициатором встречи, как он выразился в переписке, «старых друзей». в мокром после дождя асфальте отражались желтым уличные фонари, ровным строем уходящие вдоль всего унтер-ден-линден. липы после дождя пахли превосходно, юра знал это, но сейчас не мог учуять запах — из-за холода его одолел насморк. еще утром дорогу до консерватории ему освещало яркое солнце, а теперь он прятал руки от осеннего морозца в карманы. и все же погода в октябре обманчива. спасаясь от подкрадывающейся паники, юра сосредоточил свое внимание на тусклом свете фонаря напротив. украдкой он все же глядел по сторонам, как советский шпион, пытающийся внедриться в интеллигентное немецкое общество. стоило признать: вовсе это не холод, а обычный мандраж. на вопрос, зачем же он вообще решил встретиться с ксюшей, юра ответить не мог. пару дней назад им явно двигал не здравый смысл, а липкое чувство ностальгии — в последнее время оно стало все чаще наведываться к нему без приглашений и оставляло горькое послевкусие по уходу. боковым зрением юра заметил, как вдалеке к нему стремительно и неловко бежит фигура. спустя секунды, сквозь шум автомобилей, он услышал стук каблуков об асфальт, а уже через мгновение рассмотрел бордовое пальто, светло-русые волосы, прикрытые беретом сверху и шарфом — у плеч, и искреннюю, задорную улыбку. «надо же…» — не веря своему упавшему зрению, юра не мог отвести от девушки взгляда, изучая слишком открыто и беспардонно. а когда она подошла почти впритык, он совсем обомлевше раскрыл рот, моргая в точности, как умалишенный. губы непроизвольно растянулись в ответной улыбке. — как сильно же ты меня ненавидишь, что заставила стоять тут невесть сколько, ждать тебя на жутком холоде! это месть? девушка заразительно расхохоталась, и юра понял — не обознался, точно ксюша. та самая змеевская, которая носилась за ним по всей «ласточке», кидалась сосновыми шишками за то, что юрка пустил слух, будто она влюблена в вишневского; которая в тринадцать едва не утопила его в речке за шутку про змея горыныча; которая вместе с юрой стояла в одной пижаме летней ночью перед отрядом и в наказание выслушивала нотации иры петровны (юрка измазал ксюшу пастой, но она, внезапно проснувшись, устремилась за ним галопом по отряду с криками и ругательствами); змеевская, которая из года в год, из смены в смену отравляла ему жизнь, и он в долгу не оставался. голос и ярко-зеленые глаза которой он уже успел забыть. она стояла перед ним, кокетливо улыбалась, с хитрым прищуром, подобно юриному, рассматривала его с ног до голову. — и я рада тебя видеть, meine liebe юра! — на русском, но с режущим ухо немецким акцентом ответила ксюша, улыбнувшись еще шире. и каким же странным, сюрреалистичным показался юре этот жест. вот он, взрослый, проживший целую жизнь, а за секунды стал совсем юным, растерянным, сентиментальным до мурашек. — а-а-й, ну иди сюда уже! — не удержался юра и обнял змеевскую крепко, уложив руки на тонкую талию. без смущения прижал к себе, как родную, как сестру, которую не видел тысячу лет. ксюша снова засмеялась своим тонким, точно девичьим смехом. даже не верилось, что ей, как и самому юре, пошел уже четвертый десяток. ее возраст выдавали разве что едва заметные морщинки в уголках глаз. «значит, много улыбается», — заключил юра, и эта мысль осчастливила его. в ближайший ресторан они зашли под звон колокольчиков на входе и собственный заливистый смех, чем смутили нескольких посетителей. юра и не вспомнит, когда это ксюша змеевская искренне смеялась над его нелепыми шутками. но, спустя столько лет, она придерживалась за его плечо и утирала проступившие слезы — то ли от смеха, то и вправду расчувствовалась. обсуждая самую первую их смену в лагере, сняли одежду, прошли к столу за администратором. как только закончили и с меню — остановились на бутылке хорошего вина и сырной тарелке, — ксюша принялась расспрашивать юру: как живет, где работает, какую музыку пишет. и хотя юра в подробностях рассказал ей об этом в переписке, ксюша не позволяла ему уклончиво съезжать с вопросов. они наткнулись друг на друга случайно, и оттого все казалось выдуманным, нереальным. юра задался целью узнать, как там сейчас ласточка, искал информацию о горетовке и лагере в интернете на бесчисленных форумах. в какой-то момент он успел сдаться, пока однажды, неделю назад, в личные сообщения не постучался профиль с никнеймом «ksuzzz_70», безапелляционно заявив, что знает его. юра не поверил. подумал, что такого не может быть. оказалось, может. юре, старомодному фаталисту, хотелось думать, что случайности лишь вполовину невероятны, и настолько же — закономерны и предначертаны. — в голове не укладывается, что ты тоже в германии живешь, да еще и в берлине, да еще и меня не забыл! — подытожила ксюша их несвязный диалог о детстве, хохотнула и отпила красного полусухого. — тебя-то забудешь! — что, не давала покоя моя schönheit? — скорее, твоя вредность, — ехидно улыбнулся юра и тоже отпил вина. — таких я больше не встречал. — ой, да брось! ты мне льстишь. — и не подумаю. в том, чтобы общаться так, словно не было между ними этих лет, была своя романтика. и хотя большую часть времени юра на дух не переносил змеевскую и ее компанию, по истечению огромного отрезка времени это воспринималось не более, чем детский бунт, ребячество, максимализм, и точно не как настоящая неприязнь. вряд ли он вообще когда-либо испытывал к ксюше истинную ненависть. лишь напускное «фи», девчонка же. отрадно было, что это понимала и ксюша. — я все гадаю, как это тебя занесло в моду? — с интересом спросил юра, облокотившись руками на стол. — я же с детства мечтала чем-то подобным заниматься, постоянно рукодельничала. сначала шила костюмы для кукол. а потом стала и себе: юбки, платья, — махнула руками ксюша, будто для нее это было проще простого, — получалось неплохо, вот и поступила после школы на модельера. причем не где-нибудь, а в эстонии! потом поехала учиться по обмену в германию. после всех новостей домой возвращаться не хотелось, да и дома, каким я его помню, не осталось. — да и возможностей здесь побольше. — бесспорно. я сначала в ателье работала. в свободное время шила на заказ знакомым и друзьям друзей. а в девяносто восьмом меня приняли в дом моды. до сих пор там работаю, там же и с мужем познакомилась… — ты же у нас теперь не змеевская! — воскликнул юра, будто совершил великое открытие. — и как же вас величать, ксения…? — краузе, — гордо заявила ксюша и подняла бокал в знак тоста. услышав фамилию, юра задумчиво сощурился, уставился в пол, пытаясь вспомнить, где же мог слышать ее. ответ вертелся на языке. коллега по консерватории? трубач из оркестра? заказчик? — очень знакомая фамилия… — озвучил юра свои мысли, и ксюша моментально его подхватила: — так ты же играл гестаповца краузе в спектакле! в «ласточке», — сама удившись своей памяти, она стукнула ладошкой по столу и протянула руку к юре, намекая, мол, это ты должен помнить, а не я. затем добавила немного громче и грубее: — и вообще-то я костюмером у нас была, если ты забыл. — точно! — встрепенулся юра. он и правда забыл — и про немца-краузе, и про их недоделанную костюмершу, и про спектакль. перед глазами, как наяву, всплыла фотография их театральной труппы, которая висит у юры в кабинете возле окна. а затем, как по инерции, послышалась знакомая, нежная мелодия. ее юра не играл уже несколько лет, но ноты будто врезались в память. сентиментальные мысли он заел сыром и, не прожевав, озвучил: — это получается, мы с тобой остались при тех же ролях, за которые отвечали в спектакле? ты костюмер, я пианист. — ага! а володя, поди, худрук в каком-нибудь театре, — посмеявшись, согласилась ксюша. юра усмехнулся и опустил взгляд. как и всякий раз, когда подобные воспоминания посещали его, в груди все съежилось и охладело. пришлось вздохнуть, чтобы легкие отпустило беспощадное оцепенение. действительно, было бы забавно. но… здорово бы знать наверняка, кем сейчас работает володя. как живет, чем дышит? все ли у него в порядке? эти вопросы не впервой наматывали круги в юриной голове. но разве найдешь ответ, если не у кого спросить? «вот бы знать наверняка», — повторился юра и сделал глоток вина. ксюша настороженно замолчала, проследила за каждым движением собеседника и решительно спросила: — а как у тебя дела на личном фронте? в любой другой ситуации юру бы этот вопрос не задел — ни горячо, ни холодно. и дело было не в фамильярности змеевской (краузе) — ей такой выпад можно простить, все-таки не чужие люди. но юре отчего-то стало не по себе, и он сделал еще глоток. — я один, — сказал он ровно и поставил бокал на стол, облизнув губы после вина. — музыка — и моя любовь, и мой верный друг. — музыка — это понятно, — привычно отмахнулась ксюша, — но есть ли liebhaber? несмотря на то, что переписывались они исключительно на немецком, еще в начале разговора юра отметил, как ксюша филигранно скачет с родного языка на выученный, точно плохо переведенный фильм. но эта особенность не напрягала, а создавала между ними удивительную атмосферу: будто она знала его, еще когда юрка и пары слов по-немецки связать не мог, а теперь сидит с ним тут, в ресторанчике в центре берлина, и узнает его заново. и от того, что их уже так давно и никогда ничего не связывало, юре не показался странным прямой личный вопрос. — был когда-то, да, — честно ответил юра, но замялся: стоит ли рассказывать ксюше все подробности о йонасе? о самых длительных, но не самых ярких его отношениях? ксюша ведь ничего не знает об его ориентации — может, и догадывается, но советская философия и немецкое (пере)воспитание не позволяет спросить напрямую о таком. стоит ли ошарашить ее подобным признанием? юра решил, что оставит это на десерт. — шесть лет отношений, и все. разбежались. расстались. — как это — расстались? — ксюша уставилась на него не то что в непонимании — оно граничило с удивлением и даже шоком. — да как все люди расстаются. правда, обошлось без скандалов, за что спасибо. просто… не подошли друг другу, наверное. собственный безучастный тон юру не встревожил. он давно это пережил — и внутренне, и внешне. он больше не страдал от одиночества и не обхаживал тенью комнаты, не мучал пианино своими ноктюрнами, мог без волнений видеться с их общими друзьями и с самим йонасом — вроде бы тоже. да и что там — он виделся, бывало. не кололо, не екало — значит, успокоилось. юра наливал им по третьему бокалу, когда змеевская продолжила: — стоп, ну как это не подошли? вы же не разлей вода были! — ты-то откуда знаешь? или ты за мной слежку по всему берлину организовала? — с усмешкой уточнил юра, не понимая, к чему клонит подруга. — нет, слежка — это забота сидоровой. но я же помню, что как вы с володей друг без друга и шага ступить не могли. — а причем тут… бутылка вина звякнула о стеклянный стол. юру прошибло мелкой дрожью. он на долю секунды перестал быть тридцатиоднолетним мужчиной с долгами по квартплате и воспаленным гастритом. в глазах ксюши неожиданно он увидел себя шестнадцатилетнего — юрку конева из первого отряда, имя которого гремело на весь лагерь каждую треклятую смену. и перед самим юрой сидела не ксения краузе, а самая настоящая ксюха змеевская, которая любит совать нос не в свои дела; которая знает больше, чем кажется на первый опрометчивый взгляд. подумать только! она решила, даже твердо была убеждена, будто они с володей могли бы быть вместе — прямо сейчас или в недавнем прошлом. от этого предположения юра совсем потерял самообладание, глаза в панике забегали по лицу напротив. но он собрался в последний момент и как ни в чем не бывало продолжил наливать змеевской вино. — нельзя расстаться с тем, с кем не виделся почти пятнадцать лет, — нарочито спокойно ответил юра и отставил бутылку. он старался избегать взгляда напротив, чтобы вновь не оказаться в восемьдесят шестом. а у ксюши еще, как назло, глаза такие зеленые, добрые, смотрят прямо в душу, роются там, бередят все. точно как… — то есть вы после «ласточки» не общались? совсем? я думала… — и что же ты думала, ксюша? — с нервным смешком уточнил юра и пригубил вина. глоток получился размашистым, обжигающим. то, что нужно. — тогда в лагере, мне показалось… — ксюша снова замялась, хотя сама подняла эту тему и вывела юру на честность. — знаешь, — все-таки продолжила она, немного погодя, — я не берусь никого судить и, тем более, осуждать, но превратись я в жабу на этом самом месте, если между вам не было ничего… ungewöhnlich. — сидорова разболтала? — нервный смешок. юра по привычке от волнения разминал пальцы. посмотрел сначала на свои ладони, затем на край скатерти, перевел взгляд на полупустую тарелку с сыром и только потом встретился глазами с ксюшиными. в них было больше понимания, чем юра мог рассчитывать, и это совсем не успокаивало. воспоминания, до этого дня лишь назойливо маячащие на горизонте, обрушились на него, как богом забытый мешок с мукой, упавший с антресоли. но пугало больше всего то, что они — оберегаемые от внешнего мира, покрытые слоем многолетней пыли, — восстали, как новые, нетронутые временем, не поддающиеся ему в принципе. словно они — самое незыблемое и константное, что только может быть в юриной жизни. оглядываясь назад, это казалось неоспоримым. — сама догадалась, к концу смены, — ответила ксюша, улыбнулась снисходительно и добавила: — на костре. может, я и надумала чего тогда, но ведь… согласись, на обычного друга так не смотрят. — на друга так не смотрят, — тупо и согласно повторил юра, гипнотизируя вино в бокале. — то есть, между вами правда что-то было? — юра неуверенно кивнул. — а сейчас? сейчас вы вместе? — осторожно уточнила ксюша, словно ходила по тонкому льду юриного терпения. ее слова и правда могли бы ранить юру, если бы не ранило другое. например, то, что он растратил время — самое ценное, что может быть, — впустую, не искал и даже не пытался; что опоздал под иву, хотя обещался быть там еще в девяносто шестом; что не сдержал слишком много клятв; что потерял володю — быть может, навсегда, безвозвратно. а после, в этом круговороте спешной жизни, потерял и себя. осознание утраты ранило больше, чем любые, самые нелестные слова. и теперь он предстал перед ксюшей, как живой призрак прошлого, как опустошенный сосуд, заброшенный дом: вроде бы целый с фасада, но внутри — разбитый и оставленный. юра осушил бокал. молчание длилось бесконечно долго, и он решил ответить честно, хотя голос слегка дрогнул: — нет, мы не вместе. и после лагеря мы не виделись. писали друг другу письма, но… — юра тяжело вздохнул и отвел взгляд к окну, на бульвар, который уже вовсю заливал дождь. — но все осталось там, в «ласточке». «и я тоже весь остался там», — чуть было не добавил юра, но резко умолк. в голову ударил алкоголь. — мне жаль… — я горетовку поэтому и искал, — перебил подругу юра, потерявшись в потоке мыслей, не осознавая, чем и с кем делится, — в смысле, не горетовку я вообще ищу. хотел найти кого-то из «ласточки». «кого-то». будто спустя столько лет юра никак не мог произнести имя вслух, как легко и просто это делала ксюша. — я бы тебе помогла, но сама много лет не общалась ни с кем из харькова, даже с девчонками как-то потерялись, — с тоской заявила ксюша, закусив нижнюю губы — свои потери есть у каждого, чего уж тут. — но мы можем попробовать поискать на других форумах. или найти карту. или узнаем через мою маму у школьных учителей что-нибудь о девочках. вдруг получится? — а толку? ты думаешь, они общаются с володей? — от злости — и на самого себя, и на сплошные препятствия, имя вдруг слетело с губ так непринужденно, что юра на пару мгновений застыл, но затем продолжил: — он же из москвы, чего ему с харьковскими общаться? — тогда и тебе надо в москву! «был я в вашей москве», — подумал юра и злобно вздохнул, вспоминая свою отчаянную поездку и поиски володи, которые не увенчались даже крошечным успехом. злость понемногу сменялась тем самым горьким отчаянием. — мне надо в «ласточку», а я даже дороги не знаю, — устало потер глаза юра. — с другой стороны, это все так бессмысленно. ну, вот кто там меня ждет? — спросил он у ксюши, будто она точно знает ответ. — но пытаться-то надо! не попытаешься, и всю жизнь себя корить будешь. — да пытался уже, ксюх. вот, тебя нашел, и то случайно. и откуда нам знать, что там теперь с этой «ласточкой»? может, нет ее уже совсем. «и володи тоже нет», — заявило сознание чужим, звонким, насмешливым голосом. он бы и в самом деле поверил в то, что выдумал володю и воспоминания о нем, о том лете и «ласточке». но и лето, и лагерь, и даже володю помнила ксюша, а юра, видимо, уже был слишком пьян. — конев, — строго начала змеевская, вырвав его из путанных мыслей, — я тебе сейчас врежу. что за пессимизм? а вдруг есть? вдруг ждет? — не вселяй ненужных надежд, — строго отрезал юра. не глядя на подругу, он принялся медленно болтать вино в бокале, придерживая его за тонкую ножку. — ты не знаешь, как я старался, как пытался, я… — он запнулся о собственную жалость, груз обид и отвел взгляд: — я больше всего на свете не хотел его оставлять. любил ведь… как ненормальный, — усмешка, — как ищейка по всей москве бегал, а его семьи уже там и не было. уехали, мол. я и в тверь к его родне ездил. так хотел его найти, так хотел увидеть, — прошлое нахлынуло волной, затягивая в пучины, подобно цунами. юра снова опустил голову в раскаянии. — это было тяжело и больно. ты можешь сказать, что я сделал недостаточно… — если честно, мне с трудом верится, что юра конев, которого я знала, был способен на такое. — даже когда я переезжал в германию, всех предупредил, каждому дал свой временный адрес на случай, если володя приедет, если будет искать меня. а он… алкоголь это или юная любовь — юра прерывисто вздохнул, будто вот-вот потеряет контроль над эмоциями. пришлось выждать время, чтобы успокоиться. — а он что? — не дождавшись, тихо спросила ксюша. в ее голосе слышалась неуверенная забота, словно юра — фарфоровый. глядишь, и прям тут разобьется, сломается. такой тон жутко задел юрину гордость. он резко вздернул голову, согнав с лица уязвленность. — ничего, — отмахнулся юра. — в общем, я и не знаю, зачем ищу его. выполнить то, что пообещал? а не все ли уже равно на эти обещания? кто я ему теперь? вспомнит ли он меня вообще? — всегда приятно увидеться со старым другом, — тепло улыбнулась ксюша, — тем более, с таким, каким ты ему был. и уголки юриных губ тоже на миг дрогнули. он ведь никогда и ни с кем о володе не говорил. ни по своей воли, ни из-за расспросов не изливал ту часть души, которую занимало в нем то лето и та любовь. его единственная, настоящая любовь. отчасти поэтому он и не осознавал, что до сих пор всему, связанному с володей, отведено такое огромное место в его жизни. он хоть и верил, но не думал, что спустя столько лет это все не потеряет прежнюю значимость и ценность, а воспоминания останутся нетронутыми, подлинными и честными. «интересно, чувствует ли то же самое володя? вот бы знать наверняка». после разговора по душам, впервые за вечер оба молчали. ксюше принесли салат, а юре кусок в горло не лез от этих откровений. только сейчас он обратил внимание на скрипача в углу зала — кажется, он играл «размышления» массне. местами трогательно, местами грустно, местами перебивалось громыханием посуды на кухне. в точности, как и их разговор с ксюшей. — в лагере мне казалось, что ты терпеть меня не можешь, — минутами позже начал юра, — а теперь пьешь со мной вино и, как психоаналитик, успокаиваешь меня и советы даешь. как все круто повернулось спустя пятнадцать лет, правда? ксюша закатила глаза. — я всегда к тебе хорошо относилась. это ты все время ерничал да приставал. — я? приставал? — юра вскинул брови. — да, приставал. — к тебе? — да, юра, ко мне, — со смешком ответила ксюша. — не скажу, что мне это не нравилось. но потом ты увязался за своей этой… как ее… ну, подружка сидоровой? — аня? — аня, да! я тогда так разозлилась — и из-за этой ани, и из-за вишневского. и зачем ты только к нему полез? — а ты что, ревновала? — лукаво покосился юра на подругу, будто уличил ее в крайнем извращении. — еще чего! — запротестовала она и, дожевав лист салата, добавила серьезным тоном: — просто ты променял меня на какую-то выскочку, — ксюша выдержала паузу и, в конце концов, разразилась смехом. юра подхватил задор змеевской. он и не подозревал, что ксюше так было важно его внимание. хотя бы дружеское, хотя бы хулиганское. — и как ты все это помнишь? я уже и забыть забыл, кто с кем якшался. — я, юрочка, все-е-е помню, — заговорчески протянула ксюша. — и как ты меня поморином мазал, и как червяков в кровать подкидывал, и как поцелуи выпрашивал. теперь пришла очередь юры закатывать глаза. — ничего я не выпрашивал, выдумщица. вы сами согласились на сделку… — с дьяволом, — закончила за него подруга и снова улыбнулась. — еще и эта сидорова за тобой бегала. я тогда подумала, что вы с володей ее поделить не можете. и злилась вдвойне — велика ли честь для такой, как машка? а оно вот как оказалось. — ужас! сидорова и я? — юра скривился и выпил вина. — вот ты брыкаешься, а я всерьез так и думала! но что-то не давало мне покоя. что-то в моем пазле не складывалось… — на манере злого гения, подозрительно заявила ксюша. юра прыснул: — в пазле? нет, ну ты и правда выдумщица, ксюх. — думай, как хочешь. но о том, что между тобой и володей что-то есть, я догадалась сама, — с гордостью отметила змеевская. — оказывается, не такая уж и выдумщица — ни я, ни машка. юра не знал, нужно ли ему отвечать, или это понятно без пустых оправданий? не в том он положении, чтобы отрицать, но и вдаваться в подробности желания не было. то трепетное, нежное и личное, когда-то разделенное между ним и володей, должно таковым и оставаться. — не выдумщица, — только и смог подтвердить юра, снова отпивая вина. — это здорово, — внезапно выпалила ксюша, — когда у тебя есть такой… необычный друг. — особенный, — подытожил юра, смакуя слово и снова задыхаясь от накатывающей волны. пришлось осушить еще один бокал вина, и стало совсем душно. — может, подышим? юра по-джентельменски оплатил счет, несмотря на все протесты ксюши, и они вышли из ресторана обратно на унтер-ден-линден. от алкоголя нос разложило, и юра наконец смог почувствовать запах лип. ксюша сразу схватила его под ручку, удерживаясь на своих высоких каблуках, но юра был для нее шаткой опорой — две бутылки вина не могли не сказаться на трезвости их ума. вдоль бульвара горели фонари и вывески, проезжали велосипедисты, галдели люди, гудели машины. и в этой пятничной идиллии юра почему-то почувствовал себя беспокойно. так, будто ему распотрошили грудную клетку, и все видят его изнанку. он отгонял удушливые мысли, старался сконцентрироваться на чем-то незначительном и маловажном, но глаза предательски щипало — то был ветер или чувства? пальцы в карманах пальто сжались — ему бы сейчас за пианино. а ксюша весело защебетала: сначала о забавных историях из лагеря, потом о подругах из харькова, потом о подругах из эстонии и из берлина — казалось, для нее никогда не было проблемой завести новых друзей. змеевская скакала с русского на немецкий, и только благодаря этим разговорам юра смог отвлечься от тяжелых мыслей. а когда ксюша снова едва ли не свалилась с высоты своих сапог, он даже пьяно рассмеялся. юра не знал, куда они идут, но именно сейчас не хотелось расставаться. хотелось растянуть это мгновение на подольше, лишь бы не оставаться одному. об этом он без смущения сказал ксюше. — наша встреча делает меня таким сентиментальным или, может быть, я становлюсь старым, — юрка пожал плечами, — но я так рад, что увиделся с тобой. не будь ты тогда такой заносчивой врединой, взял бы тебя в жены. тогда, наверное, и о володе грустить бы не пришлось. змеевская хихикнула и прижалась к его плечу щекой. — не говори ерунды, юрчик. ты бы просто разбил мне сердце. юра хотел было поспорить, но не решился — его аргументация и так страдала, а подшофе мог и лишнего сболтнуть. до метро шли, напевая песни из советских мультфильмов. за это их преследовали презрительные взгляды прохожих, но волновали ли это юру или ксюшу? прямо сейчас — едва ли. возможно, стыдно будет завтра. когда «кабы не было зимы» внезапно сменилась на «паромщика», они одновременно остановились под крупным деревом, не доходя до метро нескольких метров, боясь расстаться так скоро. юра поднял голову вверх и вгляделся. грязно-желтые листья массивного дуба напомнили ему об иве. «интересно, как она выглядит осенью? вот бы знать наверняка». — я о нем постоянно думаю, — неожиданно прервал уютное молчание юра. — а в последнее время даже слишком часто. предчувствие какое-то, может? будто у него не все в порядке. или я сам себе это надумываю? уже запутался, — он покачал головой, зарылся пятерней в волосы и прикрыл глаза, тихо обращаясь в темную синеву неба. — я ведь ничего не прошу, ничего не требую. даже если он говорить со мной не захочет — пусть. только бы знать, что у него все хорошо, что он больше не страдает, что он нашел… что-то, что делает его счастливым. или — кого-то. может, и мне тогда будет легче и спокойнее. — я уверена, что он захочет с тобой поговорить, — теплая ладонь ксюши легла ему на плечо, а зеленые глаза сверкнули неподдельной заботой. точно как… — я ведь предал его, — юра опустил голову и взглянул на подругу. — обещал встретиться через десять лет, а уже пятнадцать прошло. я просто-напросто забыл о своем обещании, — юра разочарованно усмехнулся. мог бы он обернуть время вспять, обязательно сделал бы все по-другому — не предал бы и исполнил обещанное. но он не мог и тонул в этой беспомощности. юре по-садистски хотелось, чтобы не только он сам корил себя, а чтобы кто-нибудь другой сказал ему, как он налажал, как сильно подвел володю и память об их дружбе. чтобы кто-нибудь врезал ему, да посильнее, за то, что он так бессовестно отдал самые светлые чувства на растерзание самому нечестному сопернику — времени. ксюше такое было не под силу. по правде, только один человек мог бы это сделать, но для этого юре нужно в «ласточку». ничего в жизни не оставалось более важного, чем вернуться туда — даже если не увидеть володю, то закрыть гештальт, неоплаченный долг, перестать себя изматывать и, быть может, навсегда покончить с этим прошлым, как бы больно не стало после. что бы там ни было, ему слепо хотелось верить, будто «ласточка», как и пятнадцать лет назад, решит все его проблемы. — что бы там ни было, — начала ксюша юриными мыслями, — я всегда говорю: besser spät als nie, юрочка. *** 2001 «Это письмо последнее. Теперь я понимаю отчетливо: пришло время избавиться и от этой привычки, она больше мне не нужна. Здесь не будет криков о помощи, это письмо — подведение итога. К тому же для него есть повод. Прозвучит странно — я купил свою юность. Но надо жить дальше. А оглядываясь назад — когда пишу, я все равно вспоминаю о тебе, — трудно идти вперед. Мне бы очень хотелось сказать, что я ни о чем не жалею. Но, увы, это не так».