Потрясающий

До двери квартиры они выглядят так обычно, что никто бы и не догадался, что произойдет, как только она затворится за их спинами. Что случится, когда чужие взгляды, пресса с ее пристальным вниманием, да и весь мир — когда они исчезнут. Щелчок замка, второго, лязгание щеколды и скрип закрывающейся второй двери с двумя слоями звукоизоляции. — Бля… Лопатки утыкаются в шершавую стену, царапаются о венецианскую штукатурку, но это ничто по сравнению с острым, пронзающим все тело насквозь импульсом. Бакуго откидывает голову, подставляя шею под торопливые укусы Киришимы. По коже мчатся мурашки, по бедрам устремляется протяжная судорога возбуждения. В дыхании больше нет ритма: он потерян в быстрых, но глубоких поцелуях, от которых горят губы и болит челюсть, потому что невозможно дать друг другу так много себя и так сразу. Но смаковать времени нет: одежда мешает, ей не место на теле, и они стаскивают ее без лишних церемоний. — Ну не в прихожей же! — ворчит Бакуго, но не спешит отпихивать Киришиму, чьи широкие ладони уже собственнически сжимают его бедра. На самом деле ему плевать, где. Была бы возможность, они трахнулись бы еще в клубе или подъезде, но там было слишком много риска попасться. Хотя… иногда Бакуго допускает мысль, что, может, и пусть? Правда, сейчас в его голове нет мыслей, есть желание не грохнуться на пол, потому что Киришима как всегда воспринимает его ворчание слишком буквально: он подхватывает Бакуго под бедра, крепко прижимает к себе и несет на руках до кухни, чтобы уронить на стол и снова впиться в его губы требовательным поцелуем. — Твою маааать, — Бакуго спихивает со стола закрытую хлебницу, и Киришима бессовестно хихикает, но трется носом о его шею, гладит по спине и постепенно спускается ниже. — Сукааа… — Да, я забыл прибраться, — без тени стыда произносит Киришима, и Бакуго, наконец, обращает внимание на острые хлебные крошки, впивающиеся в его кожу. — Только не бомби, ладно? Бакуго бомбит. Награждает Киришиму ощутимым хлопком взрывающегося нитроглицерина в плечо, зная, что все это бесполезно и сейчас совершенно не важно. Но ему нравится, как ощущается горячее упрочнение под его ладонью, нравится, как Киришима вздрагивает, одновременно прикусывая его бедро до красноватых отметок. Жар прокатывается под кожей от места укуса к паху, и Бакуго нетерпеливо подается всем телом к Киришиме. Тот же воспринимает это движение неправильно. Ну, как неправильно. Так, как сам Бакуго не попросил бы никогда. Он проводит языком по внутренней стороне бедра, целует курчавый треугольник светлых волос на лобке и потирается щекой об уже сочащийся смазкой член. — Не смей! — да когда Киришима слушал? — В душ, черт тебя побери!.. На большее не хватает слов. Бакуго едва успевает зажать себе рот ладонью, что не дать крику ласточкой сорваться с губ. Душ… Ха, когда для Киришимы это было важно? Он не раз повторял, что ему нравится запах Бакуго, нравится голос, да все нравится. Но принимать его ласки, не сбегав перед этим в ванную, все еще кажется стыдным и неправильным. И эти требовательные прикосновения губами и языком к яйцам, к анусу все так же рвут вены на запястьях. Бакуго чувствует, как кровь приливает к щекам и ничего не может с этим поделать. Блядь, блядь, блядь! Из рук Киришимы так просто не вырвешься, они тисками держат его ноги под коленями, не позволяя подняться. Мокро, жарко, обжигающе хорошо, и все это прямо сейчас, когда Бакуго сам чувствует исходящий от него запах пота. — Прекрати, блин, — шипит он сквозь зубы, чувствуя, как язык Киришимы настойчиво проталкивается в кольцо сжатых мышц. — Перестань! Это не больно, вообще ни разу. Но Бакуго чувствует себя грязным, не подходящим для такой прелюдии, и отчаянно вздрагивает, когда римминг становится глубже: — Блядь! — его рука сама устремляется между ног. Не дрочить, нет — нужно хоть как-то отпихнуть Кири, который опять слишком много себе позволяет. Киришима успевает поймать его ладонь в ладонь, мгновенно переплетая свои пальцы с пальцами Бакуго: — Не могу перестать, — он тянется за поцелуем, и Бакуго, морща нос, уворачивается — знает он, где только что эти губы были. Киришима только добродушно усмехается в ответ и притирается пахом между широко разведенных ног Бакуго. Его член упирается ровно туда, куда надо — словно кухонный стол он специально по росту подбирал! Кстати, а, может быть, и да. — Давай уже! — потому что да сколько можно уже ждать, мучиться стыдом и желанием? Киришима чуть заметно пожимает плечами и, крепко прижав Бакуго к столу за плечи, входит двумя плавными движениями, и Бакуго в очередной раз теряет внутреннее равновесие. Под позвоночником словно раскаленным железом прошлись, в ушах звенит, и боль, долгожданная, сладкая, совпадающая в моменте с удовольствием, словно нажимает на спусковой крючок. Оргазм, быстрый, жесткий настигает в мгновение, и Бакуго едва успевает стиснуть зубы, чтобы не вскрикнуть. И все. И больше у него нет никакой воли сопротивляться, пока Киришима выцеловывает его ключицы, так больше и не двигаясь, позволяя привыкнуть и восстановить дыхание: — Что же ты опять творишь? — Бакуго нечего ответить на этот вопрос. — Ты невероятный, честное слово! Бакуго сдается. Невероятный означает, что на этом ничего не закончено, но сражаться больше сил уже нет. Он чувствует, как крепкий, твердый член Киришимы сменяется сначала языком, потом пальцами и там, между ягодиц, становится слишком влажно и скользко от лубриканта. Бакуго чуть мотает головой, но это все, на что он сейчас способен. Первый оргазм, всегда долгожданный, всегда болезненный, обездвиживает, и ему остается только принимать. Удовольствие возвращается быстро. Киришима слишком хорошо знает, что делает. Мышцы ануса то ли жжет, то ли подергивает мелкими судорогами, они не хотят сразу уступать, а Киришима и не торопится, постепенно растягивая их. Он то проталкивает два пальца одной руки и проворачивает их, размазывая лубрикант изнутри, то вводит два указательных и немного разводит в стороны. Они то двигаются одновременно, то по очереди, и вскоре Бакуго не может сдержать сдавленных стонов. — Сейчас-сейчас, — обещает Киришима. — Еще немножко. Его пальцы сейчас ощущаются слишком хорошо, слишком туго: их четыре, и когда Киришима разводит ими мышцы ануса в стороны до предела, до легкой боли, Бакуго в очередной раз теряет над собой контроль. У него, правда, нет слов, кроме фирменного «блядь», но сейчас это «блядь» произнесено таким скулящим и требовательным тоном, что Киришима не может сдержать улыбки: — Для меня, ладно? Бакуго знает, что это значит. И, когда после этих слов язык Киришимы скользит внутрь в растянутое кольцо мышц, не сдерживает крика. От этого в голове гулко, все тело пронзает судорогой — как же стыдно громко разносится его голос по кухне. Не такой, каким сам Бакуго привык его слышать. Слишком, слишком довольный. Глубже. Ему нужно глубже. Нужно, чтобы Киришима прекратил забавляться с его задницей, которая почему-то оказалась слишком эрогенной зоной. Возбуждение уже вернулось в свое русло, оно волнами расходится по телу и скапливается в паху. Несколько прицельных, освобождающих движений — и за его спиной распахнутся крылья невесомости. Киришима, словно издеваясь, входит мелкими, короткими толчками, и Бакуго не может не подмахивать ему навстречу. Они оба уже давно и хорошо знают, как лучше двигаться сейчас. Киришима подхватывает Бакуго под бедра, чуть приподнимает, и его член прицельно таранит простату. У Бакуго от этого в глазах загораются звезды. Он вцепляется руками в запястья Киришимы, требуя не останавливаться, не отпускать, и сам выгибается всем телом навстречу, подставляясь под такие ритмичные, такие правильные фрикции. Киришима ломает эту лестницу в небо через каждые пять-шесть ступенек, и Бакуго почти воет от того, как близко и в то же время как далеко он от разрядки. Каждая смена ритма отбрасывает его назад, но чувствительность не уменьшается. Он зло стискивает зубы, матерится, но окончательно теряет способность думать, когда Киришима укладывает его ноги себе на плечи и проходится языком от щиколотки до самых пальцев. Блядь, он после смены. После этих чертовых ботинок, в которых сегодня было так жарко. Блядь, блядь, блядь! Он смотрит на происходящее с такой паникой и такой мольбой, которых сам себе никогда не мог позволить, а Киришима словно не замечает этого. Любуется, потирается щекой о пальцы и трахает все медленнее и медленнее, но с каждым движением упираясь головкой в простату на долю секунды дольше. — С-сука… — получается недостаточно злобно и почти жалобно. Киришима ласково целует его пятку: — Ты же знаешь, мне так нравится, — Бакуго давится воздухом, потому что с такой любовью нельзя говорить такое и делать такое. — Это же ты. Нет ничего стыдного в том, чтобы любить тебя. Его губы проходятся по ступне, к пальцам, иногда сменяясь зубами и едва ощутимой щекоткой, которая никак не сбивает возбуждения — наоборот, после нее словно еще больше накатывает. Оргазм предательски скручивается внизу живота. И разворачивается коброй, когда язык Кири трахает его между пальцев ног в том же ритме, что и член задницу. Бакуго падает вверх, в небо, туда же, куда выстреливают густые белые капли его семени. Киришима дает ему прочувствовать это удовольствие — не меняет ритма, пока все тело Бакуго содрогается в оргазменных судорогах, а потом останавливается, почти выйдя и оставив внутри только головку своего члена. Он восхищенно посмеивается, все еще целуя пальцы Бакуго. Его взгляд полон восторга и неподдельного счастья, и у Бакуго нет никаких сил огрызнуться или фыркнуть. Он просто прикрывает глаза, потому что это просто неправильно — получать такую преданность просто так. Он привык брать все с боем: первые места в соревнованиях, оценки в школе, уважение окружающих, граничащее с опасением. Даже место в геройском рейтинге для него каждый день было доказательством очередной победы. И сейчас, когда у него есть вот это вот красноволосое счастье за просто так, Бакуго не может в это поверить. В очередной раз не может. На поцелуй он отвечает не открывая глаз. Внутри в очередной раз что-то сломалось, какая-то шестеренка вылетела из механизма его независимости, и Бакуго позволяет себе обнять мокрую от пота шею Киришимы и прижаться к нему всем телом. Он чуть подмахивает бедрами, позволяя снова войти на всю длину, и чуть слышно выдыхает в губы Киришиме: — Догоняй давай. — За меня не переживай, — отшучивается Киришима, прокладывая дорожку поцелуев вдоль челюсти Бакуго, сначала к уху, потом к ключице. — Я хочу еще раз. Бакуго мотает головой, но в его мышцах нет никакой силы и никакой решительности отказать: — Не надо… — даже в голосе уже ничего не осталось, кроме послеоргазменной неги. — Ну пожалуйста, — бодро уговаривает его Киришима, проводя ладонями от ключиц к соскам и обратно. — Клянусь, всё, как ты любишь. Бакуго не хочет верить в его оптимистичный тон, с которым в пору идти на тренировку, а не сексом заниматься. Да и не сомневается он в том, что все будет в лучшем виде. Бакуго не уверен за себя, за свое внутреннее состояние. Потому что его барьеры, его правила уже остались за последним поворотом и очередной виток спирали может обернуться совсем не тем, к чему он сам готов. Он молчит, не соглашаясь и не отказываясь, и Киришима как обычно воспринимает это как приглашение. Его руки скользят массажными движениями по телу Бакуго, задерживаясь у ключиц, на ареолах сосков, на тазовых косточках, на локтевых сгибах, где видны чуть синеватые вены. Это такие простые ласки, что непонятно, как вообще они пробиваются сквозь пелену расслабленности и комфорта, но через несколько минут Бакуго ощущает, как в них начинают проскальзывать искры. Может, дело в горячих руках Киришимы, может, в том, что выносливость и Бакуго давно понятия неразделимые, и молодой организм легко включается в продолжение. Но когда Киришима снова начинает понемногу двигать бедрами, Бакуго не ощущает дискомфорта. Все так, как должно быть: влажно, чувственно и неуловимо приятно. Теперь их темп медленный, расслабленный, словно торопиться уже и некуда. Поцелуй долгий, от него кружится голова и нечем дышать. Киришима отклоняется только когда у Бакуго уже в глазах темнеет, но воздуха все еще нет — крепкие ладони Киришимы упираются в грудь Бакуго, давят широко и сильно, и вдохнуть почти невозможно. Бакуго дышит коротко, быстро, насколько получается. Потолок покрывается мерцающими бликами, а сознание отказывается воспринимать происходящее. Должна бы накатить паника или хотя бы желание вырваться, но ничего, кроме вязкого, затягивающего удовольствия не захватывает его тела. Наконец, Киришима отпускает его, и в легкие заходит такая порция воздуха, что грозит разорвать их к чертовой матери. По всем мышцам прокатывается жесткий электрический импульс, и все ощущения вдруг становятся ярче. Словно кто-то выкрутил на максимум переключатель: густое, тлеющее возбуждение вспыхивает пожаром и Бакуго больше не понимает, где находится. Это больше не нужно. Потому что в его мире теперь только пронзающие тело острыми иглами удовольствия ласки Киришимы и его крепкий, мужественный запах, осевший пленкой внутри легких. Киришима не мешает ему в этом удовольствии. Он великодушно позволяет Бакуго ласкать себя, ловить ритм его собственных движений и следовать за ним. У Бакуго уже нет сил даже вздрагивать, когда пальцы Киришимы пощипывают его соски — до твердости, до красноты. Он реагирует голосом. Беззаветно вскрикивает, когда щипок выходит слишком сильным и только крепче сжимает пальцы вокруг собственного члена. Скулит и просит больше, когда Киришима чуть скручивает его соски и тянет вверх. Громко стонет, когда Киришима щелкает по ним пальцем. Это так неритмично, что поймать удовольствие невозможно, но в этом уже тоже нет смысла. — Баку-бро, — эти слова слишком тихие и слишком громкие одновременно. — Какой же ты потрясающий! Бакуго не сопротивляется им. И, когда Киришима задирает его руки над головой, тоже не выражает никакого недовольства. Потому что это значит только одно, и Бакуго просто ждет, когда это случится. Ладонь Киришимы ловко ловит его член, обхватывает головку, и удовольствие, жгучее, полыхающее, затапливает изнутри. Это не дрочка, это настоящая пытка желанием: снаружи нет ни одного нервного окончания, которому не было бы горячо и сладко. Простата давно ноет от перевозбуждения. Всем эрогенным точкам уже досталось, и Киришима как-то умудряется уделять им внимание по очереди. Грудь горит, одного прикосновения к соскам достаточно, чтобы сделать стоны Бакуго короткими и хриплыми. — Догоняй, — он прекрасно знает, что это не закончится без оргазма Киришимы. Он сам не отступит, пока они оба не будут довольны. — Пожалуйста, догоняй уже. Его собственный оргазм где-то далеко, потерян между сотней огней, что распаляют его тело, но Бакуго еще может спастись из них: выражение лица Киришимы во время оргазма, его резкие, рвущиеся в небо движения — этого достаточно, чтобы кончить даже тогда, когда никаких сил уже не осталось. — Я успею, — успокаивающе отзывается Киришима, и Бакуго понимает, что пора брать все в свои руки. Или в свою задницу. Неважно. Он сжимает ягодицы, упирается пятками в край стола и старается подмахнуть. Получается не очень-то в ритм, но через некоторое время они втягиваются в совместный темп. Бакуго, пользуясь моментом, опускает руки к бедрам Киришимы и старается поглаживать их в такт движениям. Это единственные доступные ему сейчас ответные ласки, и он старается дать больше. Он сосредотачивается на фрикциях Киришимы, играет мышцами, чтобы сделать его ощущения ярче. Напрягает их на входе, расслабляет при обратном движении. Это получается только пока их темп медленный и размеренный. Когда Киришима ускоряется, едва заметно вздрогнув плечами от возбуждения, Бакуго широко ухмыляется и тут же давится стоном, потому что его левый сосок снова крепко сжат и скручен, а скользкая от смазки подушечка большого пальца Киришимы обводит головку его члена. Этих ощущений много, слишком много. Столько, что в голове уже не помещаются. Бакуго просто отдается в них, Киришима подхватывает его под колени, подтягивает еще к краю и упирает их Бакуго же в плечи. Сам опирается ногой на стол, и его движения становятся очень жесткими, глубокими, и Бакуго не сдерживает крика. Слишком хорошо, слишком наизнанку. Он заводит руку вниз, поглаживая яички Киришимы, стараясь подстегнуть ощущения. Потому что его собственные уже перестали быть и лестницей, и спиралью — это прямая в бесконечность, которая никак не может начаться. Это пик, который никак не может закончиться. Его оргазм просто завис в процессе и нужно что-то гораздо большее, чем есть сейчас, чтобы, наконец, освободить его. — Пожалуйста, — выдыхает Киришима с неприкрытым вожделением, и Бакуго уступает. Уступает ему и немножечко себе. Расслабляет мышцы лица, нижней челюсти, что позволяли ему выглядеть достаточно мужественно весь этот секс, и чувствует, как предательски пошло приоткрываются губы, как его собственный взгляд становится томным из-под приопущенных ресниц, и на особенно глубоких движениях хочется чуть высунуть язык. Это так блядски, так похоже на хентайный журнал, но по виду Киришимы кажется, что это еще и так горячо, что Бакуго остается в таком виде. Все, что угодно, лишь бы кончить. Киришима впихивает ему в рот свои пальцы, и Бакуго послушно принимает их до горла, облизывая, обсасывая, стараясь взять больше. Вкус уничтожает его полностью: лубрикант, его собственные предъэякулят и сперма, сладковато-соленый пот. И Кири. Грубоватый вкус его кожи, которым невозможно насытиться. Это ощущение, что Киришима одновременно и там, и тут, взрывает его тело. Тлеющий порох в каждой клеточке вспыхивает, загорается, и Бакуго в отчаянии полускулит-полустонет, насаживаясь на пальцы Киришимы. Он пытается дождаться, не кончить раньше, но это так сложно, что от напряжения слезы на глаза наворачиваются. — Кири!.. — получается совсем пошло, визгливо, и Киришима вздрагивает всем телом, ловя такую же волну удовольствия. Он кончает бурно, глубоко втрахивая свою сперму в задницу Бакуго и широко открыв рот в сначала беззвучном, а потом и гортанном стоне. Бакуго кончает почти на сухую, ощущая, как измученно сжимается простата и толстые, тяжелые капли спермы растягивают член изнутри, вытекая и размазываясь по головке. Его прошибает такими жесткими судорогами, что Киришиме приходится прижаться к нему всем телом, успокаивая. Перед глазами сверхновая, в ушах ультразвук. Сердце бьется как бешеное, а пальцы вцепляются в плечи Киришимы и разжать их уже невозможно. Когда через минут десять они лежат в постели, Бакуго уже тепло и уютно. Нет, они так и не добрались до душа, но это в очередной раз не важно. Потому что сейчас, уткнувшегося еще немного влажным от слез счастья лицом в шею Киришимы Бакуго устраивает абсолютно все. Устраивает, что между ними нет ничего, кроме принятия, устраивает взаимная забота и очень даже устраивает эта незаметная власть, которую Киришима таки имеет над Бакуго. Киришима в очередной раз поворачивает голову поцеловать его волосы, гладит по плечам и поправляет одеяло, чтобы не сползало. Когда через минуту он поворачивается снова, Бакуго подставляет под поцелуй губы и долго наслаждается контактом. Его тело, легкое и тяжелое одновременно, все еще едва ему повинуется, он все еще свободен от собственных правил и поэтому тихо шепчет, зная, что Киришима услышит: — Сам ты потрясающий. Киришима принимает его слова с улыбкой и потирается носом о его нос, добиваясь взаимности: — Ага.