Лакомка

Тридцать минут на трамвае, и ещё тридцать — пешком, чтобы держать себя в форме. Шестьдесят ступенек вверх и наискосок через парк, мимо старенького фонтана, мамаш с колясками и пенсионерок, вечно прикармливающих чем-то дворовых кошек и голубей. И вот он дома. Дима возвращается с работы ни рано, ни поздно, обычный день, обычный вечер, когда, казалось бы, ничего не предвещало — но в его жизни теперь есть Миша и Антон. Они обнаруживаются на кухне. Миша явно хозяйничает по дому, а Антон беспечно болтает ногами, устроив свою наглую жопу на столешнице, бок о бок с продуктами, хотя они сто раз уже ругались по этому поводу. На Мише полупрозрачные кружевные трусы и больше ничего, и Дима хочет знать, кто придумал шить их в его размере, и вручить тому святому человеку Нобелевскую премию. И плевать на мнение жюри. — А у нас мороженое. — Антон выглядит довольным, как Чеширский кот, и не возникает ни единого сомнения, что всё это безобразие, да и вообще всё безобразие на белом свете — это его идея — Привет, Дим, — здоровается Миша, будто всё нормально, будто он тот же приличный человек, который утром провожал Диму на работу, а не стоит сейчас посреди Диминой кухни в неглиже. С кружавчиками. В руках у него хрустальная вазочка с тремя шариками ванильного мороженого и серебряная ложечка: явно из фамильного сервиза, доставшегося Диме от бабушки. — Воздержусь. — Дима облизывается на всё, что видит: идеальный пресс с восемью кубиками, две розовые поджатые точки сосков, большой член — полувозбуждённый и отлично просматривающийся сквозь жёсткое кружево; но лишние калории в своём рационе он всё ещё не уважает. Антон, впрочем, никогда не упустит шанс сыграть в маленького дьяволёнка каждый раз, стоит только малейшему случаю представиться. Он резво спрыгивает со своего насеста, прижимается к Мише со спины, одной рукой оттягивает ему трусы в сторону и вниз, окончательно обнажая светлую депилированную кожу, а другой аккуратно наклоняет зажатый в Мишиных руках стаканчик, выливая подтаявшее мороженое на лобок и размазывая сладкую жижу по всей длине его члена. Миша шипит от неожиданности, он явно не был готов к такой смене температур, но Дима пропускает этот звук мимо ушей, пропускает даже боль в коленях, так внезапно повстречавшихся с жёстким кафелем кухонного пола. Он слышит только собственный внутренний голос, кричащий «дай, дай, дай», и звук этот набатом бьёт по ушам и заглушает даже Мишин стон, когда Димины губы дотягиваются до приторно-сладкой кожи, а пальцы стаскивают ставшее ненужным кружево ещё ниже, под яйца. Дима облизывает всю сладость, собирает мороженое губами по стволу, догоняет языком бегущие с головки капли. Антон подливает ещё и ещё, и Мишка почти что кричит, зажатый в их руках, пока Дима сосёт, замерев у него между ног, перепачканный в мороженом и слюне. Сосёт даже когда мороженое мешается со спермой, а когда челюсть ноет совсем невыносимо, а у Миши встаёт второй раз и Антон наконец-то стаскивает с себя дурацкие шортики с якорями/ Дима использует обе руки, дрочит им обоим и позволяет кончить себе на лицо и язык. И всё это время Антон приговаривает «ты любишь нас, ты любишь нас». И Дима с ним, засранцем, абсолютно согласен. Мишу отправляют в душ, а Диму в спальню — переодеваться. На ужин сегодня, кажется, пицца, но надо ли говорить, что Антон всё равно доволен собой на все полторы тысячи калорий?