menage a trois

это не та усталость, что снимается растиранием глаз кулаком. не та усталость, что смывается водкой в сомнительной компании где-нибудь в злачном заведении, похожим скорее на крысиную нору, чем на бар с относительно недорогой и неплохой выпивкой. это не то, что «плещется на дне зрачков», а скорее нечто, что разжижает мозг и превращает тело в мягкое и бессильное подобие самого себя. молодой мужчина, застрявший где-то в нежных пятнадцати, болеет и вытаскивает почти переваренный ужин из глотки, влезая пальцами как можно глубже. мне даже его немного жаль, если отбросить все то, что он сказал хорошему человеку. но впрочем — заслужил. заляпал весь унитаз рвотой и слюной. кажется, следующим выйдет его желудок. мне хочется уйти, но я должен смотреть, до чего он себя довел из-за нас. лучше я, чем слабый ричард. я смогу смотреть на это бесстрастно и даже погладить по голове, если потребуется, ричи же начнет плакать и предпочтет не есть еще около недели, подпитываясь изредка йогуртами и огурцами, лишь бы его любовник не показывал на своем примере, как нужно стремиться к красоте. бретт — настоящий истерик, слабый и ничтожный, ему нужно, чтобы смотрели: смотрели, как он затаскивает очередного мальчишку в постель, смотрели, как он снюхивает одну дорожку за другой, как он блюет, чтобы быть красивым, как он любит нас, закатывая очередной скандал. смотреть надо внимательно, ведь затем последует экзамен. он спросит однажды что-то в духе «помнишь, что я сделал, когда ричи в очередной раз нажрался и набрал два килограмма?» и тогда задышит часто, как при подкатывающей истерике. значит, мне нужно ответить так: «ты блевал, бретт, потому что хочешь быть красивым, а рич слишком слаб и безволен для красоты». это та усталость, которая возникает при гриппе или простуде: не хочется двигаться и даже дышать. четырнадцатичасовой сон и здоровая еда никак не улучшают состояние. к этому можно привыкнуть, но нельзя привыкнуть к его настроению. — почему ты не жалеешь меня? я не заслуживаю хоть какой-то ласки? я не заслуживаю, хотя стараюсь для вас? этого ублюдка ты заласкиваешь, зацеловываешь, хотя он здоровый и толстеет. а я болен. тебе не совестно? я столько сдела… «а я», «а мне», «а про меня». — я люблю вас, но в ответ получаю лишь пинки по ребрам. если бы не я, вы бы не купались в лучах сла… у меня едва хватает денег на блок сносных сигарет, в составе которых не сено, пока он унюхивается до такой степени, что не чувствует собственного лица. он выгуливает своих очередных мальчиков и девочек где-нибудь в сохо, пока мы с ричи застирываем его белье и очищаем джинсы от следов рвоты и крови. иногда, когда я застаю его с очередным разукрашенным мальчишкой, мне кажется, что он подцепил его где-то в «адмирале дункане», но новая игрушка выглядит слишком дешевой даже для этого места. я никогда не жаловался. пока у нас была хоть какая-то его любовь, мне было все равно, кого он трахает в глотку в убитом клубном сортире или на нашей свежей постели. это не та усталость, которая проходит. она липко лижет лицо и оплетает шелковой нитью ноги и руки, протягивает прочную мягкую веревку под коленями и вяжет красивый бантик. она преподносит меня ему и лишает возможности сопротивляться, в то время как привязанность и жалость не дают права на сопротивление. ричи постоянно плачет, жалуется на боли в желудке и горле. приходится жалеть и его, изображая искреннюю обеспокоенность его состоянием. я зову их другими именами, представляя, что все это — плохо написанный, безвкусный желтый роман о психически нездоровом лидере секты имени его звездности и двух пленников его харизмы, которую он натурально выжимает из себя. какая он посредственность, бог мой, какая же он посредственность. уверен, что слух о том, что он раскованный бисексуал и перетрахал половину британии, выдумал и распустил он сам. ни один мужчина и ни одна женщина в здравом уме не проведет с этим человеком и двух ночей бесплатно, ведь из-за количества потребляемого кокса его звездное величество совсем разучилось работать ртом, а «скорость» не делает его опьяняюще сексуальным. жалким и уродливым — да, желанным и привлекательным — нет. любой сбежит от тебя, дорогой. — любой бы на моем месте удушил тебя. — так задуши. я всегда знал, что ты ненавидишь меня. и зачем ты только… я помню тебя другим. ласковым и нежным, томным и откровенным. ты показал нам красоту менаж-а-труа, накрывая наши губы по очереди своими. ты дарил нам всего себя до тех пор, пока не услышал от нашего глупого ричи о том, что мы любим тебя любым. ты валялся в обоссанных брюках пьяный, обдолбанный, и извинялся за свое скотское поведение. тогда мы безоговорочно верили, а ты, к нашему горю, это понял и научился пользоваться. мне нужно уйти. это все, что я могу сделать, чтобы спастись. ричи никогда не поймет меня, ведь этому доверчивому мальчишке важнее твои слова одобрения и любви, которые звучат фальшивее твоего голоса на первом появлении на телевидении, чем его же собственные чувства. что уж говорить обо мне. наверняка он считает меня интересным приложением к твоему члену и скупым ласкам. скорее всего, он соглашался ложиться под меня лишь потому, что был уверен в твоем одобрении. в этом деле главное не перегнуть, не оставить лишних двух-трех поцелуев, чтобы не вызвать ревности, но сделать всю грязную работу. не помню, в какой момент записался в минетчики. наверное, когда ты сказал, что заглатывать член ричи — это все равно что заглатывать несвежую сырую рыбу. да, наверное, с этих пор минет стал моей прямой обязанностью. тебе даже не пришлось просить, достаточно было выразить свое недовольство сморщенным носом и скривленными губами. — я должен сходить за сигаретами. то, как ты ударяешься головой о стену и формируешь очередную снежную дорожку, я уже не видел и, надеюсь, никогда больше не увижу.