ешь

иногда он кормит меня говядиной вместо курицы с отрезанным жиром, чтобы я не толстела, вместо соевых бобов и безвкусного взмокшего тофу, вместо соломинок джандо, прозрачных на горячем масле. иногда он добавляет соль по крупице, чтобы дать мне увидеть, как тают кубики кристаллов в скользкой влаге пара. мы танцуем на кухне, спина к животу, и я лишь его зеркало, я лишь нитки на запястьях, и он даёт мне грибы, и он даёт мне выбрать; грибы шипят на сухой сковороде, роняя воду паром, и остается только горсть, окрашенная перцем, и я выбираю её. он гладит мой рот изнутри, целясь в раны от пуль, гвоздей и игл, он гладит сыпь от кислоты и аллергию на шпинат под складкой щеки, гладит так, что я забываю, что всё, что я ем, я ем из его рук, как дикая косуля. он кладет мне в руку лезвие в обёртке, он кладет мне в руку конфету — ешь, говорит он, у тебя есть выбор, говорит он, и я ем, лопаю его как ягоду, и сок — моя конфетная кровь. я нахожу на кухне сельдерей, который больше не хрустит, я окунаю его в воду и нарезаю брусками чуть тоньше пальца, как кажется правильно, как делается не с его рук, но после он окунает мои ладони в раскалённое масло, говорит мне — ешь, и я ем, потому что у меня есть выбор, потому что я выбираю, и я слизываю с розовых ладоней еще не застывшее сливочное масло. он окунает меня в сон как в молоко, и я просыпаюсь с пространством между бедер, как будто мои ноги — колесо, как будто мои ноги — триумфальная арка, красные швы бегут там, где раньше была масса моих ног, и он ставит передо мной свёрток с мраморным мясом с толстой кожей, говорит мне — ешь, и я ем, обжариваю стейк на жировой клетчатке. он кладет мне на разделочный стол ведёрки клюквы и индейку, кладет мне сырые кешью, сычуаньский перец и отравленных шершней, у которых всё еще имеются жала, наливает мне шоты змеиного яда и говорит мне — ешь, и я ем, и я ем, потому что выбираю. он кладёт мне на стол женщину, кладёт мне девочку, кладёт мне девушку, говорит мне — ешь, говорит мне — у тебя есть выбор, и я кладу нож плоскостью лезвия на стол, я выбираю, и он кормит меня дулом пистолета, кормит меня свинцом, оставляет сито в виде щёк, говорит мне — у тебя есть выбор, говорит мне — я сделала свой выбор, и, в следующий раз, я должна быть благодарна. я должна быть благодарна за свой выбор, говорит мне изгиб его рта, словно волна, переходящая сама в себя на месте, я должна быть благодарна, что не я лежу на этом столе девочкой, женщиной, девушкой, и я благодарна, за то, что я его детка, что я сука, что я его бестия, что я хозяйка, что я хочу во рту холодный нож, что я не на столе. иногда он кормит меня своими пальцами, кормит меня чужими пальцами, тонкими пальцами, рваными пальцами, с кольцами и ногтями, крашенными в синий, потому что его пальцы крепкие, его пальцы грубые, его пальцы не похожи на те, что он мне даёт жарить в масле с розмарином, и он говорит, что я виновата, что эти пальцы теперь у меня внутри, а не на родной руке, потому что я постоянно голодна. он кладёт на стол пистолет и говорит — выбирай, и я выбираю, и пистолет стреляет холостыми, оставляя на его щеке стежок — он берет пальцем кровь и кладёт мне в рот, и говорит — ешь, а потом стреляет мне в рот и говорит — ешь, говорит — ты сделала свой выбор. моя кровь конфетная, моя кровь соленая, моя кровь ореховая, моя кровь не похожа на то, что он называл моей кровью, он стреляет мне в руки, и я остаюсь ни с чем, и он садится со мной за стол, смотря сверху вниз, и говорит — выбирай, и я выбираю, улыбаясь кровью. иногда, когда я уложила швы на свои раны ржавыми нитками, он говорит мне — выбирай, и я выбираю. иногда он кормит меня говядиной вместо пуль.