это чистое утро.

это чистое холодное утро почти такое же, как и все остальные в угаре. но есть кое-что, что я вижу впервые. я впервые вижу это февральское солнце, пробивающееся сквозь заляпанное грязное окно. оно ложится на неубранный стол и соскальзывает на пол, затем поднимается по стене и лижет обшарпанный потолок. почему-то вспоминается дом в люксембурге и отец, у которого вечно не было достаточно времени для меня и стюарта. чтобы увидеть солнце, нужно было годами пялиться в непроглядную тьму. я клялся и божился, что никогда не перетяну предплечье декоративным тонким ремешком от платья. малодушничаю, убеждаю себя, что это не тот вид клятвы, которую нельзя нарушить, набирая шприц. кубом больше — кубом меньше. я живучий, знаю, что не откинусь, даже если отшлифуюсь абсентом, смешанным с водкой в равных пропорциях. даже если в обед приму интерназально дешевый анестетик, мешанный с мелом, а к пятичасовому чаю угощусь амфетамином в компании джонни уокера* и мэри джейн*. «жизнь у тебя собачья, молко, и сдохнешь ты по-собачьи», — слышу сквозь звон в ушах, пока моя голова находится в десяти метрах от брусчатки, а ноги пока еще держат четыре крепких руки. знаешь, милый, что я еще делаю по-собачьи? спроси у своего брата, ему явно понравилось. да, пожалуй, мне уготована собачья смерть. но лет через триста, я это знаю. я живучий, клянусь, я живучий, на мне все как на собаке… этим чистым утром я впервые увидел глаза своего любовника и даже из вежливости поинтересовался, как его зовут. это был не ричи эдвардс, к моему сожалению, но на пьяную голову вполне можно было спутать: болезненная худоба особенно не возбуждает, но ему идет, глаза красивые, черный карандаш смазался, я даже вижу следы помады на обкусанных (вероятно мной) губах. и мне вдруг захотелось прижаться к этим обкусанным припухшим губам, попросить отчего-то прощения и, поклявшись в любви, предложить парный суицид. даже для меня это было бы слишком и показалось бы смешным, не будь это утро таким чистым, таким холодным. я чувствую, что она здесь. это тень вчерашней пьяной вечеринки, где юноши притворялись девушками, скрывали свои довески между ног и, стесняясь худой груди, обнажали ее еще сильнее. диссонанс, казалось бы, но я понимаю, почему они делают это: положи ключи на самое видное место — обязательно их не увидишь даже в очках. сейчас мне уже кажется, что всех этих истероидных юношей не было, зато точно могу сказать, что там был я и где-то потерял свое белье. наверное, в одной из кабинок грязного туалета, где усердно старался доставить такому же бесполому, как и я, существу удовольствие. красотой надо делиться — я и делюсь, обнажая свою душу перед сотней некрасивых людей. из сотни некрасивых, нужно выбрать хотя бы пять сносных и склонить только лишь одного к акту, возвышающему меня, как мужчину и как женщину. у меня никогда не было проблем с самоопределением, я всегда знал, что я распутный мальчишка с оговоркой на феминность. лет с четырнадцати, полагаю, с момента моего первого гомосексуального опыта, я знал, кто я такой. вопрос о том, парень я или девчонка, встает передо мной реже, чем мой член на относительно привлекательных людей, похожих на моих кумиров или хотя бы приблизительно напоминающих героев любимых романов. но вопрос о том, развратен ли я по своей натуре или просто заделываю дыру в груди мимолетными связами преследует меня, как настойчивый фанат. мне нравится тешить свое эго, но не этим чудесным февральским утром, когда я нахожу время на рефлексию. однажды она выльется в тяжелую болезненную песенку, которую меня будут просить исполнить везде, куда бы я ни приехал. и она так надоест мне, что я брошу гитару и уйду курить за сцену или же попросту накричу на глупую толпу, на этот раз не сумев выбрать из сотни всего лишь пятерку, но склонить лишь одного к акту, возвышающему меня, как мужчину и как женщину. стефан не одобряет секс-марафоны, если только он в это не втянут. по его милости в моем кошельке всегда лежит парочка резинок на случай, если мне захочется подцепить мальчишку или девчонку, но не сифилис. мне нравится все делать быстро и крепко, так, чтобы наверняка: до синяков и ссадин, до изнеможения, до третьего, до сухого оргазма. с чувством любви и обожания, которые я сам себе внушил на пятнадцать минут. уйти быстрее, чтобы не успеть привязаться. и, клянусь, это утешает меня во времена, когда хочется разбить зеркало в ванной голым кулаком. когда я снизу, я ощущаю себя более уязвимым, чем с членом во рту. мой тезка в курсе, что я не кусаюсь, но делаю больно другим способом. я не сглатываю и ухожу, я не возвращаюсь, не отвечаю на звонки. а потом рассказываю об этом остальным так, будто это мне отсосали, пропустив глубоко в горло. впрочем, так ведь оно и было, да? я не перестану убеждать себя в этом. если я искренне поверю во что-то, то это обязательно станет правдой, и ни одна сыворотка не заставит меня сказать, как все было на самом деле. этим кристально чистым холодным утром я превращаюсь в человека. иногда я жалею о том, что мой отец — американец, ведь мне хотелось быть чистым английским джентльменом и спрашивать имя партнера до того, как я войду в него и выпью все его обожание до последнего глотка. впрочем, я не любитель глотать, в отличие от моего тезки. надо бросать — это точно. мама не обрадовалась бы, узнай она, чем я занимаюсь. во всем виновата чертова подводка, я уверен, что это она превращает меня в наглую распутную блядь, какой я, сказать честно, не являюсь и не хочу быть. стефан знает, что я очень нежный и ласковый, если не подвожу глаза и не верчу сигарету, выискивая кого посимпатичнее, чтобы попросить зажигалку, несмотря на наличие собственной в кармане. то все подводка и чертово платье, едва доходящее до колен, а еще эта отвратительная пушистая искусственная накидка, что не стоит даже той ничтожной цены, что за нее назначили в секонд-хенде. на ней засохло спермы больше, чем на трусах самой распутной из всех распутных блядей самого злачного района гамбурга. впрочем, мне не нравится гамбург и их прославленная барная улица. уж лучше трахнуть мальчишку, едва достигшего шестнадцати лет, из заблеванного бара в шеффилде в зассанном и заплеванном сортире, чем войти в самого холеного светловолосого парня в каком-нибудь клубе на репербане. дело вкуса, полагаю. — я не нахожусь на грани самоубийства, дорогой, я всего лишь задумался. знаешь, ведь этим чистым утром я действительно вижу кое-что впервые.