Чинк

После расставания с одним обжигающе холодным британцем Ли никак не мог прийти в себя. Жизнь превратилась в ад, пресный и скучный, как китайская булка на пару. Ему было невыносимо одиноко без высокомерного сукиного сына. Каждая доска на полу напоминало о нём (ведь они вместе выбирали этот паркет), каждая гребаная майка в гребаном шкафу пахла им (потому что у них был один на двоих парфюм, вот так романтично, ну ладно, вот так экономно). Любимый пес напоминал о нём, потому что они успели стать семьей, и пёс тоже скучал по Ричу. Ну и вишенка на торте — каждый блядский мужик в окружении тоже напоминал о нём, потому что не был им даже близко. Даже на полшишечки не был Ричардом, какая досада. Ли не привык так изводиться, долгие страдания и рефлексии были противны его натуре, он не узнавал себя. Одиноко? Пойди и найди кого-нибудь! Но он не мог. Не мог заткнуть эту дыру в форме двухметрового британского сноба, дыра была незатыкаема. Ричард не просто ушел из его жизни, он унес с собой нечто важное, а взамен оставил ничто. Вакуум чувств, эмоций и — самое досадное! — сексуальных позывов. В сексе Ли всегда находил прибежище и спасение, если жизнь катилась вдруг под откос. Спорт и секс, секс и спорт — это чередование на раз собирало из груды печальных обломков человека. Вероятно чертов возраст подкачал? Двадцатилетний Ли перешагнул бы через расставание без проблем — раз, и уже тискает в объятиях очередного любовника. В 2017 году пришлось принимать новую реальность: на кого попало у него больше не вставало. Не иначе томми заразил своей пафосностью и чистоплюйством. Козлина. Два месяца Ли не мог пробудить в себе былой азарт к любовным интрижкам. Два месяца тоски и паники, после которых он назло судьбе начал активно тусоваться, принимать приглашения от друзей друзей друзей, и всё по стандартной кобелиной схеме. В ней и была проблема. Когда он допер, что схема не работает и отказался от привычных действий, дым одиночества начал редеть, еще немного, еще чуть-чуть, и однажды сквозь серую завесу Ли увидел свет. Почти что собственное отражение, но всё же это был другой человек. 120% его человек. Его будущий муж Мэт. Но до того как финишировать у алтаря случился ещё один... Парень. Парень, который помог Ли собраться и стал чем-то вроде мостика, связующего звена между холодной козлиной Ричардом и светлым прекрасным Мэтом. В знак благодарности он даже после свадьбы иногда встречался с Ху Гэ. Ну ладно, благодарность была тут ни при чем, просто Ху Гэ ему нравился. Очень нравился, и очень взаимно. Это было ясно с первого взгляда. Январь 2018 года, черная пора. Попытки разбудить сонное либидо уже изрядно утомили Ли, он готов был забить на всё, на Голливуд, на театр, и тупо сбежать на ферму. Трахаться там с трактором, нянчиться с урожаем кукурузы, и всё в этом духе. Идти на вечеринку в честь закрытия Сандэнса уж точно не входило в его планы. Пошел только потому, что это была не официальная афтерпати, а что-то вроде расширенной версии дружеских потрахушек. «Ламповые Содом и Гоморра» — так называл свое детище Картер. Картер приходился Ли бывшим и когда-то весьма любимым. Искрящиеся времена их романа остались далеко позади, но Картер Смит по-прежнему был, что называется, «теплым контактом». На его звонки и приглашения Ли отзывался охотно, и только Картер мог уговорить его потусоваться с киношниками. Слишком многих он когда-то видел без трусов, слишком многие видели его... Но Картер сделал себе карьеру на фэшн-съемках, и это имело значение. Как у всякого талантливого фотографа, у него был острый нюх на новинки и отменный вкус: не зря же он в свое время вцепился мёртвой хваткой в Ли! Впрочем, удержать не смог: основной инстинкт Картера, если угодно — божественное призвание, заключалось в том, чтобы находить соблазнительные лица и задницы и увековечивать их в фото. Остальное — опционально. Вечеринку начали без Ли. К его приезду гости успели основательно раскочегарить ночь: в небе над особняком пылало разноцветное зарево свето-музыки, танцевальные ритмы заставляли пульсировать звезды и луну. Ли потребовалось пол-бутылки вискаря, чтобы словить эту праздничную волну. А покуда алкоголь бежал по пищеводу и всасывался в кровь, он безустанно ныл, как же, как же. Святое дело — поплакаться счастливому бывшему на своё одиночество. — Так тебе и надо, Ли, — отбривал все его стенания «жестокосердный» Картер. — Поделом. Я сразу говорил, что вы не пара. Ты масло, он вода, ты пес, он кот — вот и всё, финита. Чувствовалось, что он может сказать ещё много гадостей про Ричарда, но не хочет. Он всегда был очень добрым парнем. Родители Ли его обожали. И хотели чтобы он стал частью семьи. — Финита... — эхом отозвался Ли. Пьяно запальчиво улыбнулся. — Но даже ты не будешь отрицать, что мы были клевым котопсом. Единственный в мире, мать его, малыш котопес... Картер подавился вискарем и засмеялся, чем привлек внимание своего и без того напряженного латиноса. Ли скосил глаза в ту сторону, где пасся муж Картера — ревнивый, как сука, Хелио. Брюнет с толстыми щечками, который ненавидел Ли от всей своей католической души, но боялся показать это. Потому что это повредило бы его имиджу солнышка и лапочки. И вот он давил из себя милые улыбки при каждой их встрече и изображал, что уважает желание Картера поболтать с хорошим другом наедине. Ли готов был спорить на трактор и сеялку, что этот козел по ночам жжет кукол вуду с его лицом. Ну и Господь с ним, главное чтобы Картеру было хорошо. Он заслужил семейный покой. — Я даже себе надоел с этим нытьем, пора сваливать, ферма ждёт... — Ли плеснул виски себе и Картеру. Будь они одни, он бы обнял друга и, пользуясь преимуществом в росте, звонко чмокнул в макушку, но... Но. Не облапай бывшего-ближнего своего и всё такое. — Рад был повидаться, рад, что у тебя наконец-то всё хорошо. За вас! — За тебя, балбес! — Картер салютнул бокалом, сделал глоток и принялся деловито озираться по сторонам. — Хочешь совет? Просто начни действовать. Тут полно вариантов. Просто надо подойти к кому-нибудь, сказать: Эй, привет, классно выглядишь. Пойдем, выпьем. — Хочешь тоже совет? Курсы пикапа не открывай, прогоришь. Подмигнув ухмыляющемуся Картеру, Ли отдал ему бокал и нырнул в самую гущу веселящихся гостей. Шутки шутками, но ему дали дельный совет и он собирался им воспользоваться. Просто найти кого-нибудь, на кого встанет, и заняться уже привычным делом. Вокруг бассейна гремело техно и упоротые модельные красавцы отплясывали нечто супер-современное. Ли не зацепил ни один, слишком... веселые. В доме наоборот царила томная атмосфера — из полутемных комнат доносились звуки вдумчивой ебли и дефилировали обнаженные тела. Тоже не его, слишком доступные. Ведомый пьяной интуицией, Ли покружил по дому и узрел небольшой садик за французским окном библиотеки. И, как говорят французы — «оля-ля!», кое-что интересное забрезжило в том окне. В саду не было никого, кроме высокого парня в белой рубашке на выпуск. Почувствовав на себе взгляд, он вздрогнул и обернулся. «Чинк», — промелькнуло в мозгу. Узнав Хьюго ближе, Ли искренне стыдился этого нихуя не толерантного словечка, вылезшего из самых мерзких и позорных глубин его колониального подсознания. Впрочем, узнав Хьюго ещё ближе, он уяснил, что любовник не усматривает в прозвище ничего оскорбительного. С тех пор он с чистой совестью именовал его в мыслях Чинком. Итак, окно, сад, китаец. Уловив, что больше не один, парень в белой рубашке вздрогнул и обернулся. Ли был очарован им ещё до того, как их взгляды встретились. Поводов было предостаточно. Этот парень не отплясывал голышом у бассейна. Его не трахали двое одновременно. Скорее всего, он не был упорот. Он элегантно курил свою тонкую сигарету в компании деревьев, и вид при этом имел такой, как будто его вообще никто никогда не еб — от дня Сотворения. То, что надо! Ли любил примороженных мужиков. Они платили ему взаимностью и регулярно оказывались в его крепких объятиях — чтобы замирать, гореть и... увы, утекать. Но Ли не сдавался и с упрямством, достойным лучшего применения, снова и снова вступал в отношения с холодными, неприступными, пугливым и замкнутыми личностями. А как иначе? Он вырос в Техасе — горячими блюдами его было не удивить. Поймать на язык очередную уникальную снежинку и растопить еë — вот что он находил по-настоящему вкусным и интригующим. В данном конкретном случае снежинка была с азиатской перчинкой — ещё лучше! После британца самое оно окунуться в экзотику. Ли смерил китайца долгим оценивающим взглядом. Тот не остался в долгу и начал рассматривать Ли. Несколько секунд они взаимно приценивались. Ли с удовольствием отметил, что потенциальный партнёр высок и плечист почти как он сам, но при этом по-азиатски изящен, что-то вроде эльфа, у которого вместо ушек заострились уголки глаз. Выражение скуластого точеного лица было под стать — меланхоличное, как сама Луна. За этой холодной гримасой его поджидало нечто прекрасное — Ли видел во взгляде живой интерес к своей персоне, да и другие невербальные признаки говорили о том же. Чинк не забывал время от времени подносить сигарету к красивым губам. Когда он обхватывал ими фильтр и легонько всасывал его, это было равносильно признанию — что он явился на эту вечеринку с теми же грязными намерениями, что и все остальные, просто в лучших традициях кротких снежинок первый ход уступает активу. Ли широко улыбнулся, китаец отнял сигу от лица и дежурно приподнял уголки губ. «Или он кореец? Или японец? Да какая в жопу разница!..» Ли вышел в сад, в два шага оказался рядом и попросил у незнакомца сигарету. Физическая близость подогрела лёд: китаец отмер, взволнованно захлопал ресницами и вручил Ли всю пачку. Полез в карман за зажигалкой, но нет, Ли не доставил снежинке удовольствия сделать ему ещё одно одолжение. Рановато. — Спасибо! — сказал он, прикуривая от своей зажигалки. Китаец слегка приморозился, но улыбка все-таки мелькнула на его губах. Не успел вовремя остановиться. — Не стоит благодарности, — молвил он на довольно чистом английском и замолк. Воцарилась интригующая тишина. Ли начал развлекаться с сигаретой, выпуская в небо прямые, как стрелы, струйки дыма. От китайца, который внимательно следил за каждым его движением, разило возрастающим возбуждением — волны его желания были так же реальны и приятны, как дуновения ночного ветерка этой жаркой ночью, или как запах его парфюма. Что-то из серии Acqua di Giò. «Быстро же ты течешь, фанат Армани, — с внутренней улыбкой думал Ли. Интересно, где Картер тебя откопал? На модель не похож, староват для этого дерьма...» Навскидку Чинку было лет сорок. Самый сок — Ли никогда не тянуло на малолеток, что они понимают? А этот парень понимал всё, что нужно. Его взгляд так и льнул к Ли, обнажал и ласкал накачанные грудные мышцы, воровато соскальзывал к пряжке ремня, вновь возвращался наверх. Ли, в отличие от этого скромника, в открытую пялился то на его губы, то на пах. Воздух между телами вибрировал, как между двумя магнитами, и сочился желанием потрахаться. Наконец ледяная корочка треснула, обнажив истинные желания. Китаец не выдержал и сократил расстояние между ними до нуля. Ли инстинктивно попытался выставить блок, но он был слишком пьян для этого — а китаец нет. Он мягко увëл вниз его руку вместе с дымящейся в ней сигаретой. — Ловко, — похвалил Ли. Чинк утвердительно взмахнул ресницами, вздохнул и... поцеловал его в губы. «То, что надо!» — мощный заряд возбуждения взорвался внутри, разбросав осколки по всем закоулкам тела. Ли чувствовал эти маленькие пожары и в сердце, и в яйцах — повсюду! Отличное начало, а продолжение обещало быть ещё лучше. Их языки отлично поладили и, кажется, могли до бесконечности танцевать что-то вроде грязного танго в сигаретном дыму и волнах виски. Они втягивали друг друга в новые и новые повороты, и чинк уверенно вёл в этом танце — его руки двигались так же умело и неспешно, как его язык, но поспевали всюду. Он забирался ладонями под футболку Ли, придерживал его затылок, чтобы было сподручнее целоваться, и даже властно лапал за жопу. Не самое типичное поведение для того, кто склонен быть пассивным. Неужели Ли не угадал его темперамент? Угадал, просто у каждой медали есть своя оборотная сторона: даже самая трепетная снежинка, когда хочет добиться своего, становится стальной. Это и произошло с Хьюго — он не хотел упустить улыбчивого баскетболиста (по ошибке принял Ли за звезду НБА, упс) и руки сами потянулись ухватиться покрепче за его упругие мячи. Ко всеобщему удовольствию Ли тоже не хотел упустить Чинка, и лапал его зад с не меньшим воодушевлением. Ему нравилось чувствовать давление, ему нравилось самому демонстрировать напор — это странное соревнование «кто кого» утраивало кайф от поцелуя, делая его абсолютно крышесносным. Видит Бог (и Брайан Фуллер, наместник Его), поцелуи и обнимашки всегда были личным наркотиком Ли. Виртуозную работу языком он ценил выше внешности и прочих очевидных достоинств партнера. А если сильно злился, было достаточно подойти и начать бескомпромиссно гладить и тискать его, чтобы почти со стопроцентной вероятностью улучшить настроение. Чинк, сам того не зная, одним выпадом выбил десять из десяти, и — Ли чувствовал, как это происходит с ним здесь и сейчас, — вот-вот выбьет сучьего Рича из круга актуальных проблем Ли Гриннера Пейса.  

Пять лет спустя...

  — Ну что, поведаешь о своих похождениях? — Ли ласково проводит пятерней по его щеке, и вдруг, скользнув указательным и безымянным пальцами под челюсть, больно упирается ногтями в кожу, принуждая задрать подбородок и смотреть на него в упор. — Что было на съемках? Реж отодрал тебя в гримерном вагончике? Было весело, полагаю? — Да о чем ты? Не понимаю... — Забыл его имя. Напомни-ка , как зовут этого пидораса?.. — Какого пидораса? — Ху Гэ удивлённо округляет глаза. Слегка переигрывает, но для постели самое оно. — Не понимаю, о чем речь. — Серьёзно, «о чем»? — переспрашивает Ли, холодно улыбаясь. Под его пытливым взглядом Ху Гэ замирает, хотя и так обездвижен. Старается не дышать, стать незаметным, и всё равно получает пощечину. Сильный обжигающий удар, лицо утопает в подушке, но его тотчас возвращают в прежнее положение. — Ты, похоже, относишься к любовникам, как к вещам? — спрашивает Ли, поглаживая горящую щеку кончиками пальцев. — Пожалуй, что так, — покорно соглашается Ху Гэ. — К определенного сорта любовникам я отношусь именно так... — Значит, пора и самому побыть вещью, — мило улыбнувшись, заключает Ли. Мазнув на прощание большим пальцем по подбородку, убирает руку и исчезает. Совсем, оставляет Ху Гэ в спальне одного. Что ж, небольшая передышка, ничего страшного. Ху Гэ нервно сглатывает, предвкушая дальнейшее. Он уже порядком возбужден и ждёт не дождется, когда любовник перейдет к активным действиям. Тело ноет в предвкушении всех тех вещей, которые оно переживает только с этим лаоваем. Раз в год, а то и реже — им не удается видеться часто, слишком далеки их континенты, их миры. Это печально с одной стороны, но с другой... Положа руку на сердце — Ху Гэ не хотел бы оказаться частью жизни этого мужчины. В поверхностном общении Ли кажется очень милым, да. Но если разозлить его до бешенства — что тогда? Он силен физически, у него горячий нрав, и предки его, как ни крути, европейские варвары. Те самые, которые разрушили Рим, уничтожили цивилизацию майя, развязали опиумные войны... Всё это и возбуждает, и... пугает. Пугает его и затянувшееся одиночество. Пусть между ними игра, но шпагат, которым он прикручен к кровати — самый настоящий и всё больнее впивается в кожу. Терпеть это более тридцати минут опасно... — Ли? Где ты? — Всегда рядом, — любовник мгновенно приходит на зов, в пальцах незажжённая сигарета и на губах лёгкая полуулыбка — такая теплая и симпатичная, будто бы не он только что прикрутил запястья Ху Гэ к столбикам кровати и пиздил его по лицу. — Хочу покурить, подожди, пожалуйста. — Так уж и быть, подожду, — усмехается Ху Гэ. Ли возвращает усмешку, чиркнув зажигалкой, закуривает. Постельные забавы со связыванием они пробуют не впервые — дело стоящее. Ловкие музыкальные пальцы лаовая будто бы для того и созданы, чтобы обездвиживать Ху Гэ и причинять ему сладкую боль. Никогда и ни с кем он не наслаждается этим так остро, как в чутких изобретательных руках американца. На этот раз они решили зайти в своих извращениях чуть дальше обычного — любовник предложил Ху согнуть ноги и опутал их таким образом, что разогнуть невозможно. Больше беспомощности, больше открытости. Хорошо. От сигареты Ху Гэ достается лишь пара затяжек. Покончив с этим, Ли задергивает шторы поплотнее и включает торшер. Он полностью обнажен. Впервые за ночь Ху может полюбоваться им — рельефными мышцами, навевающими мысли о картинах Эль Греко, гладкой, усыпанной золотистыми веснушками кожей, грациозными, обманчиво мягкими движениями. — Что, ты уже созрел для правдивых рассказов?.. — Насмешливо глядя в глаза, Ли садится напротив его раздвинутых ног и приглаживает кончиком пальца сначала между ягодиц, а потом затекшую щиколотку. — Или нет? Сильные пальцы ложатся на колени и рывком разводят их в стороны, пригвождают к матрасу. У Ху Гэ отличная растяжка, но всё равно ему больно, он дергается, стонет и глотает ртом воздух, пытаясь привыкнуть к неприятным ощущениям. Парадоксальным образом происходящее отзывается возбуждением — если минуту назад его причиндалы были едва наполнены кровью, сейчас член стоит и яйца тяжелы. — Что же ты молчишь? — интересуется Ли, поглаживая его стояк ладонью. Не дождавшись ответа, аккуратно освобождает головку из крайней плоти. Повисает театральная пауза. Ху Гэ знает, чем она чревата: если он немедленно не заговорит, с его беззащитной мужской гордостью произойдет что-то неприятное. — А!!! Так и есть, Ли отвешивает ему болезненные щелчки — двумя пальцами по раскрытой головке. Один, два... — Ладно, ладно... — «сдается» Ху Гэ. — Я расскажу... Дыхание учащено, сердце сладко бьётся о ребра, стояк крепок, как никогда. Не в последнюю очередь из-за фабулы их игры: есть в этом что-то очень возбуждающее, признаваться, что ты шлюха, будучи полу-девственником. Ну серьезно — сколько себя помнит, он кочует из депрессии на работу, из работы в депрессию. Всю сознательную жизнь Ху Гэ больше мечтает о сексе, чем занимается им — поделиться парочкой своих больных фантазий с реальным любовником ему, конечно же, удовольствие, а не наказание. Но в рамках игры акценты расставляются иначе... — И-и-и? — Я не виноват, что так получилось. Просто пошел в перерыве попить воды и отдохнуть. Он зашел следом, что я мог возразить? — Мог, но давай, рассказывай дальше. Любовник поощряет его говорить, медленно, медитативно поглаживая от горла до пупка. Иногда приминает ладонью член — в такие мгновения Ху Гэ с особым чувством и драматизмом излагает свои фантастические истории. Хотя, почему «фантастические»? Реальные. Одну его коллегу действительно изнасиловал режиссер, прямо в её трейлере, средь бела дня. А уж какие океаны спермы добровольно насосали актеры, певцы и телеведущие во имя своей успешной карьеры... Но лично он — нет-нет. По закону подлости Ху Гэ никогда не мечтал стать актером, судьба тащила его в профессию на веревке, подставляя под ноги самые удобные и надежные ступени. Он без проблем взобрался по ним на вершину, заручился покровительством высших партийных чиновников и теперь обречен страдать от чувства вины. Ведь другие актеры рвали жилы, возились в грязи, унижались ради успеха. А ему всё досталось даром. Достоин наказания. — …что нам было делать? У него в руках неограниченная власть. А мы актеры, никто по его меркам. Нас заставили это делать — никто не спросил, хотим ли мы этого. Ли иронично поводит бровями. Поглаживаний больше нет, вместо них пальцы прищипывают кусочек кожи на бедре Ху Гэ. — Взяли и заставили? Что ты говоришь... — Так и было. — И тебе это ни капли не понравилось? Не понравилось трахаться с приятелем Ваном на потеху этому старому хрену? М? Пальцы с удвоенной силой впиваются в ляжку. Ху глухо стонет и ерзает по простыням, пытаясь увернуться от боли. Член слегка опал, но это поправимо. Сейчас Ли исправит... Сейчас... — Блядь, да понравилось тебе или нет?! Окрик, удар по лицу. По правой щеке, по левой щеке. Слезы из глаз, застрявший в горле стон. — Да! — истерически кричит Ху. И это правда, в фантазиях ему всё очень нравилось. — Да, вот такой я! Я шлюха, я вещь, мне нравится когда меня ебут против воли, я кончаю от этого! — Верю, — шепчет ему на ухо лаовай. И прикасается губами к горячей щеке, осушая слезы. — Ты хотел этого. Сейчас ты крутишь жопой передо мной, вот так же и перед ними всеми, да? — он не спрашивает, он утверждает, и не дав оправдаться, начинает целовать Ху Гэ — в губы, глубоко и страстно, с укусами. Два пальца тем временем приникают к смазанному гелем анусу. Кружат, деликатно ввинчиваются внутрь, растягивают стенки, и вот уже внутри до упора. Ху Гэ стонет и скулит, приветствуя каждое движение любовника в нем и на нем. Увы, Ли поимеет его членом лишь тогда, когда сочтет нужным. Может быть, это случится сейчас, а может быть — завтра утром. Мольба и уговоры не помогут, ему остается только разводить колени пошире и ёрзать бедрами, безуспешно пытаясь приблизиться к вожделенному. Потереться задом о твердый горячий член, насадиться на него — от мысли, что однажды это будет, сладко поджимаются яйца и мутится в голове. Но пока лаовай лишь дразнит Ху Гэ — оставив пальцы внутри, почти не двигает ими! Зато красуется обнажённым, лоснящимся от пота торсом. В какой-то миг, сжалившись, он нависает на Ху очень низко, и тот может слизывать соленую влагу с твердых мускулов живота. Еще немного милосердия, и в губы утыкается толстая налитая кровью головка члена. Ли начинает ритмично двигать бедрами, трахая гостеприимный рот, и одновременно таранит задницу Ху Гэ пальцами. Так они доходят до совместной разрядки. Ху получает свое, лаовай свое. Мотив их игры всегда измена, наказуемый разврат, при этом Ли как бы изменяет своему парню, своему мужу. Ху Гэ не против, ему вообще всё равно, в силу возраста и многих других причин он давно не верит в любовь до гроба. Но ему правда интересно понять как это устроено в чужой голове. Почему? И как-то после секса американец ему объясняет. Пытается объяснить. Что когда то давно он не смог отпустить свой гнев на какого то парня, и это дерьмо до сих пор при нем. Но он не может поступать так с Мэтом, ведь он добрый и светлый парень, он не поймет. Сказать по чести, Ху Гэ тоже понял не много. Разве что в очередной раз убедился, что лаоваи — странные ребята, но иметь с ними дело весело, потому что они безбашенные и не держатся корней. По крайней мере, пока не разозлишь как следует, но эту черту Ху Гэ никогда не переступит. Вообще нахрен не надо, его прикормленный американец и так ему додает.