Пальцы нервно теребили складки на штанах, сколько бы Кацуки не пережил смертельно опасных или просто дерьмовых ситуаций, он все равно так и не отучился от этой скверной привычки. В следующий момент шаловливые пальцы потянулись за пачкой сигарет и зажигалкой, спрятанных в карманах, о существовании которых не знал никто, кроме него самого и Киришимы — друга по тайным карманам, тот использовал их также гениально и незаметно. Судя по нервно-раздраженному взгляду его красных от недосыпа глаз, Киришима думал о том же, о чем и Кацуки. Как бы покурить и не нарваться на недовольных пиарщиков.
Киришима слабо кивнул ему и закатил глаза, прикладывая руку к шее и чуть сжимая ее. Кацуки иронично усмехнулся: «Да, Дерьмоволосый, я тебя понимаю». Геройская конференция проходила крайне уныло и заурядно, как и любое другое формальное мероприятие. Все те же лица, слова, требования, хотелось выть от этой ужасной рутины, убивающей весь азарт работы героем.
— Ками, я сейчас подохну со скуки, — измученно протянул Каминари и подозрительно резко оживился, смотря куда-то за Кацуки.
— Эй, Пикачу, ты со мной разговариваешь или совсем ебу дал? — Каминари лишь отмахнулся от него, давно перестал бояться, засранец.
— Тодороки на новой тачке, — все же соизволил сообщить он и двинулся в сторону происшествия.
Кацуки со скептицизмом повернулся к ним, и его рука как-то подозрительно быстро нашла нужную вещь. Уже через пару секунд во рту лежала сигарета, а пиар-менеджер с недовольным шипением пробирался к нему, чтобы избавиться от всего, что портило репутацию. В таком случае, он мог выкинуть Кацуки целиком на помойку и с облегчением выдохнуть.
Первая затяжка только накалила обстановку, потому что порш подъехал прямо к нему. Новая модель, три на мир и вся эта роскошь у какого-то жалкого недогероя. Кацуки скривился и показательно затушил несчастную сигарету о боковое зеркало.
— И я рад тебя видеть, Бакуго.
Голос Тодороки, да и он сам неожиданно появились из-за полуопущенного тонированного стекла. Как обычно идеально лежащие волосы и возмутительно дорогой костюм, Кацуки бы с радостью плюнул в его симпатичную рожу, останавливало только понимание, что Двумордый ублюдок не стоил очередного конфликта с пиарщиком и попадания в топ идиотских топов с героями. Конечно, и там он был бы на первом месте, но это не тот случай, когда победа являлась чем-то почетным.
— Свали, а. Парковка на пару сотен метров левее, но если у тебя серьезные проблемы с ориентацией, то тебе лучше сходить к врачу, а не портить своей постной рожей и уродской тачкой настроение людям без отклонений. — Кацуки нервно щелкнул зажигалкой и достал новую сигарету из волшебного кармана.
— Но ты пролайкал все фото этой машины. Я же видел.
Кацуки захотелось придушить болтливого засранца. Да, он был одержим этой тачкой до того момента, как Тодороки испортил все впечатление владением ею. Прежде, чем ему удалось воплотить желание в жизнь, тот поднял стекло и уехал. Кацуки знал, что недолгое освобождение обманчиво, Тодороки наверняка через пару минут появится рядом и будет постоянно поправлять безбожно шикарный костюм, а Кацуки знал, о чем говорил, у него родители модельеры, с раннего детства прививавшие ему исключительный вкус и острый глаз на ценники (он даже не думал, что такое можно привить).
На самом деле Кацуки не помнил, с чего началось это глупое соревнование. Возможно, однажды, он невзначай унизил Тодороки посреди обновления геройского рейтинга, где обошел это двумордое недоразумение на две позиции, занимая первую строчку. Но после этого случая тот не подавал никаких признаков обиженности в течение нескольких месяцев. А потом вдруг приехал на машине мечты Кацуки, и если бы он просто припарковался, то это еще легко стерпеть. Но Тодороки подъехал прямо к нему, поздоровался и свалил в закат, оставив негодующего и оскорбленного Кацуки наедине со жгучим чувством унижения.
На следующем мероприятии Кацуки опять оказался лучше Шото, как герой, потому что без раздумий бросался в любое пекло, но тот снова, как назло, приехал на главном герое мокрых снов Кацуки — на новеньком и дорогущем мотоцикле — и испортил весь триумф.
Кацуки уже собирался купить незаконно шикарного металлического коня, докидывая последние сто тысяч йен на карту, но Шото Тодороки бесцеремонно ворвался в его рай, убил желание владеть этим красавцем и оставил лишь осколки от мечты. А Кацуки заслуживал хоть чего-то своего, того, что он мог страстно и искренне желать, потому что последние пару-тройку лет он выживал на чистом адреналине, неравных играх со смертью и кофе. Кацуки утопал и спасти его могла только еще более крутая тачка, чем у Половинчатого полудурка, но тот раз за разом скупал все, что нравилось Кацуки. Киришима говорил: «Чувак, хватит лайкать то, что тебе хочется, если все выходит вот так». А Кацуки упорно продолжал строчить восхищенные комментарии под своими-не-своими малышками. Он прекрасно понимал, что все происходящее — нихера не случайность, но не собирался поддаваться. Он просто будет усиленнее копить и больше работать: убьет двух зайцев одним выстрелом. Или раздобудет реальный пистолет и запустит пулю в идеальный лоб Половинчатого ублюдка.
К слову о несчастных детях эволюции, Шото, как и предсказывал Кацуки, вскоре появился рядом.
— Не чувствуешь себя таким пиздатым без своего порша? — спросил Кацуки, даже не поворачиваясь лицом к собеседнику. Тодороки хмыкнул.
— Что за манеры. Тебе бы стоило походить на курсы Момо по этикету. — Больше, чем его новые автомобили, Кацуки ненавидел нравоучения и советы из разряда, как следует себя вести. Для этого прицепа дерьмища у него был пиарщик, Тодороки его пиарщиком не был, а значит у Кацуки были все основания посоветовать ему соснуть хуйца. Что он с превеликим удовольствием и сделал.
— А тебе бы сходить на чей-то жирный хуй и, наконец, перестать пиздить мои тачки. Я понимаю, что у меня отменный вкус, но, Половинчатый, ты ж можешь обратиться к той же Момо, раз вы в настолько тесных отношениях, что ты аж ее бизнес рекламируешь. — Они расстались полгода назад, и Кацуки было об этом прекрасно известно. Но не только же Тодороки играть на его бедных порванных нервах. — А не ориентироваться на мои предпочтения.
— Поэтому ты никак не купишь себе машину? — Шото усмехнулся. — Ты такой забавный, даже тут хочешь выделиться. Внимания не хватает, а, Бакуго?
— Половинчатый, это тебе не хватает мозгов, чтобы купить автомобиль, который подойдет тебе, а не черно-оранжевый порш. Серьезно, у тебя ни одной оранжевой детали в костюме. А я не хочу читать заголовки «Герой Динамайт опустился до плагиата героя Шото». Так что реально иди на хуй, Половинчатый, или я покажу тебе, почему в рейтинге первый именно я.
На фоне болтал о предназначении героев Старатель, Киришима сосался с малышкой Минс, превратившейся из Ашидо в нее месяца четыре назад, когда она пригласила Кацуки на совместные масочки. А ему действительно так понравилась эта трата времени
на себя, что каждый его вечер заканчивался видеозвонком с Миной и часом матов вперемешку с бьюти советами. Надо же было бороться с одиночеством как никак. А Тодороки все еще стоял рядом и не давал сосредоточиться хоть на чем-то. Его симпатичная, до ужаса спокойная мордашка нервировала, а костюм кричал о том, что Кацуки нищеброд. Хотелось закурить. Еще и еще. Или лучше устроить сражение с каким-нибудь злодеем прямо здесь, но ему оставалось лишь слушать глубокий тихий голос, который Шото использовал всегда. Наверняка, не подозревал, что это незаконно, особенно в общественных местах или на интервью.
— Бакуго, ты можешь просто попросить прокатиться.
— Мне не сдались твои подачки. И машина мне твоя не нужна. Насмехайся над кем-нибудь другим, над Деку, напри…— Кацуки осекся и ощутил, как сердце падает на пол и катится людям под ноги, а они наступают на него, топчут и рвут каблуками. Иначе почему так больно?
— Бакуго. — Шото медленно подошел вплотную к Кацуки, хотя, казалось бы, куда уж ближе.
— Только попробуй что-нибудь вякнуть, я сорву презентацию твоего отца и выставлю всю вашу семью. — Кацуки нервно усмехнулся, — или, лучше сказать, ее остатки, кучкой идиотов.
Потому что Деку мертв.
Кацуки не видел, как тот истекал кровью, отдавая всего себя, чтобы спасти мир, но черта с два он бы ему это позволил, будь в сознании. Деку, его Изуку, каждой каплей крови отстроил мост в светлое будущее без ВЗО. Ему было всего шестнадцать, когда он пожертвовал жизнью, у него впереди был целый мир, а Кацуки даже не успел обнять его, да он и подвига не увидел, взорвал свое глупое бесполезное сердце перед тем, как Изуку долетел. Он не понимал, почему выжил, почему то же самое не смогли сделать для Изуку, Кацуки вообще ничего не понимал на похоронах, а потом резко осознал, что умереть должен был он сам. Как минимум за годы мучений лучшего человека на этой планете.
Первая машина, которую хотел купить Кацуки была специально выполнена в стиле героя-Деку, как светлая память и благодарность. И, хотя, он предпочитал обо всем забыть (иногда даже удавалось это сделать), он безумно нуждался в этом автомобиле, единственном экземпляре и последним, что осталось от Изуку.
— Бакуго, не хочешь прокатиться?
В конечном итоге Шото всегда задавал этот вопрос, и ответ Кацуки оставался неизменным.
— Лучше сдохну.
Лучше сдохнет, чем проживет еще один бесполезный день или опять не будет спать всю ночь, или снова проснется от кошмаров, столкнется с панической атакой, отражением, да хоть чем, что напомнит о том, что он жив.
— Она быстрая. И сидение удобное.
Кацуки глубоко вдохнул. Иногда он был не в силах отказать Тодороки, последний раз такое случилось, когда он четыре дня провалялся на его футоне в общежитии, не находя сил вернуться к себе. Или когда два часа просидел в ванной с лезвием в руке, час из которых Тодороки чуть ли не умолял открыть дверь и позволить помочь. Кацуки вышел, но войти в свой мир не позволил. Он до сих пор не до конца понимал, была ли это именно смерть Изуку настолько трагичной или он уже давно сломался, потому что его психика и без нее пострадала так, что Кацуки с четырнадцати сидел на таблетках, просто чтобы не свихнуться окончательно. Все-таки грязевой монстр повлиял на него сильнее, чем бы он того хотел.
— Я знаю, гений. Я знаю абсолютно все про эту машину, включая то, что она должна была быть моей. — Тодороки продолжал выжидающе смотреть. — Ладно, кретин, если не сдохну от скуки посреди речи твоего бати, то прокачусь. — Кацуки казалось, что он непременно умрет, и ему не придется в неловкой тишине быть заложником прошлого. Хотя, так он думал уже несколько лет, а невидимые цепи стягивали его шею и руки каждую секунду бренного существования.
Тодороки слабо улыбнулся и, наконец, повернул голову к выступающим героям. Ублюдок. Считал, что мог так просто получать то, что хотел. Наверное, он был самым безразличным из всех героев, и дело не в его слабо выраженных эмоциях, а в позиции. Тодороки чувствовал, и много, сильно с полным погружением, это Кацуки понял на третьем курсе академии, наблюдая за ним, но ему было почти все равно на людей, пусть он и испытывал что-то (далекое от сочувствия), когда они страдали. Кацуки удостоился чести стать единственным, кто волновал
Шото, но Шото не волновал его. Кацуки был еще большей тварью, поэтому, почувствовав ответственность за свои действия, даже вину, решил вычеркнуть
Половинчатое недоразумение из своей жизни. После двух часов в ванной он в последний раз заночевал в комнате Тодороки, в последний раз обнял его и позволил прикоснуться. На следующий день они уже были незнакомцами, и не только с Тодороки. Кацуки окончательно решил забыть все и начать с чистого листа, он смотрел в зеркало и не видел перед собой личность, только набор для ее создания без инструкции и предупреждений. Наверное, из-за их отсутствия у Кацуки так дерьмово получалось, все-таки умение создавать людей в его таланты, к сожалению, не входило. Кацуки разбил старого себя, и сейчас все еще смешивал осколки с каким-то мусором. Надо будет выкинуть никотин и послать на хуй тревожность и все дополнительные элементы к травмам, а то наборчик выходил какой-то чересчур бракованный.
— Бакуго. — Снова этот голос. У Тодороки он был до невозможности приятным, Кацуки каждый раз хотелось избить его за владение им, потому что этот тембр мог довести его до мурашек и даже не от ужаса. — Все закончилось.
Кроме его мучений. Кацуки закатил глаза и медленно выдохнул.
— Как же задолбали твои очевидные комментарии. — Шото пожал плечами. — А где Дерьмоволосый?
— Его и Каминари срочно вызвали на задание. И если ты пропустил даже это, то стоит ли вообще говорить о необходимости моих «очевидных комментариев»? — Тодороки раздраженно стучал пальцем по бедру. Привычка, которая в UA казалась даже забавной. Один палец выдавал все, что Тодороки так усердно скрывал за прочными стенами, и почему-то замечал это только Кацуки.
— Стоит, потому что они реально бесячие, как в общем-то и ты сам.
— Так злишься из-за машин? Я верю, что в следующий раз ты купишь автомобиль мечты первым. — Слова Тодороки были пропитаны иронией, которую хотелось выдернуть из его речи вместе с ядовитым языком.
— Я начинаю задумываться о том, чтобы отказаться от поездки с тобой и просто послать на хуй.
— Ты уже это сделал.
И не только это. Кацуки бы по-хорошему извиниться перед ним за все, что между ними произошло, но он не считал себя достаточно виноватым, чтобы говорить Тодороки хоть что-то. Он просто дал ложную надежду, не осознавая этого. Кто ж знал, что целовать парня, чтобы разлагаться заживо чуть менее мучительно — намек на чувства? Точно не Кацуки. Он и сейчас не верил, что Тодороки вообще был способен любить. Но тому определенно не нравилось проводить часы за закрытой дверью, бессмысленно стучаться в окно или пытаться поговорить с человеком, притворяющимся немым. Но он делал это достаточно долго, чтобы потерять всякий интерес.
Иногда Кацуки думал, что Тодороки просто привлекала его уязвимость в тот момент, ему нравилось чувствовать себя особенным и спасать хоть кого-то, раз с семьей не получилось. Но он слишком долго стучался, понимая, что закрыто навсегда. Такой жалкий и отчаянный. Кацуки никогда не спрашивал, как Тодороки себя чувствовал, лучшего друга все-таки потерял. Кацуки вообще почти не говорил первое время, не шевелился, не ел, не спал, он был живым трупом. И Тодороки, можно сказать, потерял в той битве двух близких друзей, потому что Кацуки Бакуго умер именно там.
— А ты, видимо, не понял. Ладно, давай, пошли. — Кацуки резко схватил Тодороки за руку и потянул в сторону парковки. Тот не сопротивлялся, он никогда не перечил Кацуки, если это, конечно, не доходило до доз таблеток или саморазрушения. — А то эти старики никогда не закончат пиздеть.
— Я поведу, — уточнил Шото и сжал ладонь Кацуки в ответ.
— Нет. Смысл мне кататься на ней? Я хочу ее вести. — Шото нахмурился.
— Бакуго, нет, ты устроишь аварию.
В голове только пустота. Будто Кацуки говорил с человеком из другой жизни. Ах, да. Так оно и было. Тодороки уже два раза произносил эту фразу, после того, как Кацуки на скорости на его машине влетел в столб и чуть не угробил и себя, и него.
— У тебя дар предвидения появился? Нет? Тогда хватит трепать языком и дай мне ключи.
— Бакуго, я знаю тебя, и понимаю, когда тебе лучше не садиться за руль. Давай на обратном пути? — Тодороки и правда слишком хорошо распознавал состояния Кацуки, даже лучше, чем он сам, и всегда старался стать опорой, будто тот инвалид, нуждающийся в помощи.
— Слишком много условий, Половинчатый, не находишь? Я же могу и отказаться. — Он этого не сделает, и Тодороки знал, что в итоге Кацуки будет сидеть рядом с ним и пытаться найти смысл в этой бессмысленной жизни, заканчивающейся Абсолютом.
Кацуки погружался в небытие каждую секунду, и смерть уже не казалась освобождением, а неловкие, слишком громкие движения лезвием по взбухшим венам проходом в мир, где его ждала гармония. Потому что Кацуки нигде ничто не ждало.
Он сел в машину на пассажирское сидение. Тодороки последовал за ним. А дальше была скорость. Кацуки не чувствовал себя живым, его в реальности удерживала только дрожь. Она всегда появлялась, когда он думал об Изуку.
— Почему ты вообще хочешь, чтобы я был здесь? Покупаешь мои тачки, потом понтуешься ими. Что с тобой не так, чувак? — Он задавался этими вопросами каждый раз, когда оказывался рядом с Тодороки, но не решался спросить. Кацуки был уверен, что ответы заставят много и мучительно думать, а к этому он готов не был. — Ты ведешь себя, как долбоеб.
— Сам-то. Никто не знает, как ты еще не сдох. — Ублюдок переводил тему. — А что насчет меня, то тебе незачем нагружать свою и без того забитую под завязку голову еще и моими проблемами. Просто садись ко мне иногда в машину.
— Ты меня ненавидишь? Хочешь сделать больнее, отомстить?
У Тодороки были причины ответить на каждое из предложений «да». Потому что, когда он молил о помощи, кричал о том, как ему больно, открылся, просил его хотя бы позволить говорить с собой, Кацуки надел наушники и ударил в сердце Тодороки самым острым из своих ножей.
— Ты хотел бы, чтобы я сделал для тебя то же, что и ты для меня? — продолжил Кацуки.
Чтобы он в любое время суток был готов провести спарринг, поддаваясь, чтобы горечь боли перекрывалась сладкой победой, чтобы потом обрабатывал каждую незначительную ранку, терпел срывы, слезы, делая вид, что их не было, чтобы дарил ощущение нужности и становился целым миром, ненавязчиво вытаскивая из моря крови и рвоты после очередного падения.
— С чего бы тебе заводить этот разговор? — Тодороки напрягся.
— Потому что я хочу, чтобы ты, наконец, отъебался от меня. Я не идиот и не слепой, но мне глубоко плевать на тебя и твою драму. Ты меня утомляешь. — Тодороки усмехнулся.
— Если ты «не идиот и не слепой», то зачем эти вопросы, а? Я не прошу от тебя много, я просто хочу иногда кататься с тобой в одной машине.
— И прикатишь ты однажды меня в могилу. Половинчатый, с каждой поездкой я доверяю тебе все меньше. — Кацуки уже жалел, что развязал свой чертов язык.
— Ты же не хочешь слышать то, что я тебе скажу, да и эти слова ничего не изменят. То, что ты мне все еще дорог, что я все еще переживаю за тебя и нуждаюсь в тебе даже после твоих слов, действий — жалко, а я в последнюю очередь хочу быть мерзким размазней в твоих глазах. Но я не могу просто вычеркнуть свои чувства.
Тодороки Шото был всего лишь человеком со своими страхами и разочарованиями, он взвалил на себя груз, который не мог вытянуть и платился за это своим счастьем.
— Момо для тебя ничего не значила?
— Мы не встречались.
Кацуки вжался в сидение, ему было чертовски неуютно. Рука на автомате нашла пачку сигарет.
— И все эти поцелуи, совместный отдых — хороший пиар ход? Зачем тогда расходились? — Кацуки сделал затяжку, прикрывая глаза. Голова от этих сигарет уже давно не кружилась, но тем не менее он чувствовал странное удовлетворение от ощущения сигареты в руке и легкой горечи на губах. Будто его жизнь осталась пеплом после пары минут эйфории и мнимого чувства успокоения. — Будешь? — Он доверчиво протянул Тодороки руку с маленькой прелестью. Кацуки не делился сигаретами, даже когда они были достаточно близки, и сейчас был уверен, что Тодороки с радостным вилянием несуществующего хвоста возьмет ее. Но Шото Тодороки был ублюдком.
— Я не курю. И открой уже окно, а то еще подожжешь нас. — Кацуки нарочно медленно высунул руку и стряхнул пепел на грязную дорогу. Чем он отличался от нее? Был не таким длинным. — Мы были друзьями с привилегиями, а потом у меня перестало на нее вставать. Ничего особенного. — Тодороки открыл бардачок и вынул оттуда электронку. Дилетант. Вообще не поменялись вкусы с UA, все та же клубничная гадость.
Кацуки с видом великого мученика откинул голову.
— Поздравляю, ты только что пробил дно, — со всем энтузиазмом, на какой был способен, проговорил Кацуки. — А теперь убери это оружие массового поражения, все и так поняли, что ты извращенец. — Шото хмыкнул, затянулся и специально выпустил особенно большой клуб пара.
— Если ты в UA, не зная меры, траванулся ей, то это не значит, что она плохая.
— Имя еще ей дай, ага. — Кацуки усиленно затянулся сигаретой, пытаясь перебить настойчивый тошнотворный запах.
— Поменяю ей пол и назову Кацуки. Такая же вредная.
Оба усмехнулись. Кацуки посмотрел в окно. Ничего. Он видел там лишь пустоту, которая была везде. Она пробиралась под кожу, сжирала органы, эмоции и вновь возвращалась в реальный мир, туда, где не было Кацуки. Ее нельзя изгнать, заполнить, только принять, как назойливого сожителя в квартире, за которую ты не можешь платить в одиночку. Кацуки так и делал, но менее паршиво от этого не становилось.
— Возвращаемся, — грубо прохрипел он и бросил фильтр на дорогу.
— Так не терпится сесть за руль?
— Так не терпится скинуть эту тачку с тобой в канаву. Мне-то терять нечего.
Тодороки закатил глаза (и когда только научился) и сделал очередную затяжку своей сладкой дрянью.
Он остановился через пару минут на обочине и послушно вышел из машины. Хороший мальчик, ебанный паинька. Но Кацуки не собирался поддаваться на эту мнимую покорность, верить Тодороки, он слишком хорошо его знал, чтобы расслабляться.
— Можешь садиться.
Кацуки усмехнулся и пожал плечами, залезая в машину. Если та взорвется, то терять ему нечего, а ничего более оригинального Тодороки не способен придумать априори.
— А ты пешком будешь добираться или, как собачка, побежишь за машиной на поводке? — Кацуки скалил улыбку и сжимал руль, нервозность с каждой секундой стягивала его шею все сильнее.
— Я даю тебе возможность насладиться автомобилем в одиночку, потому что ее у тебя больше не будет. Хотя. — Шото нежно провел пальцами по бамперу, — нет, ты не заслужил такого отношения. Придется тебе терпеть мое общество. — Он сел на пассажирское сидение. — Но можешь доехать до своего дома, на конференцию все равно нет смысла возвращаться.
Кацуки кивнул. Плевать он хотел на клоунские сходки, когда в его руках была власть над чужой ничтожной жизнью. Он нажал на газ, разгон был до безумия быстрым, и это заставляло сердце трепыхаться. Кацуки почти ощущал возбуждение. Уши заложило, поэтому он не слышал собственного громкого смеха, все, что он воспринимал сейчас — скорость. Ему было все равно на жизнь, смерть, Деку, себя. Этого не существовало. Дорога расплывалась перед глазами, но Кацуки все равно чувствовал себя в безопасности, потому что не слышал своих мыслей и не ощущал шеститонного груза на груди. Впервые за годы страданий, ненависти он достиг того, к чему стремился всегда, — свободы.
— Кацуки! — закричал Тодороки и нагло влез в его мир, нажимая на тормоз и хватая Кацуки за лодыжку, чтобы оторвать его ногу от педали газа.
Он успел только положить предплечья на руль, как его голова со всей дури ударилась о них. Тодороки приложился всем телом о панель управления. К черту, это было самое неэффектное окончание поездки в его жизни.
В нескольких метрах от места, до которого они дотормозили, лежала испуганная собака.
— Только не говори, что мы будем выходить и смотреть, что с этим чудовищем не так. — Тодороки бросил на Кацуки гневный, испепеляющий взгляд и отстегнул его ремень безопасности.
— Вылезай, дальше поведу я. Ты так человека переедешь и не заметишь. На моей машине. У тебя права-то хоть есть?
Кацуки закусил губу, он ненавидел терять контроль, вести себя, как дерьмово справляющийся с жизнью подросток, но он просто застрял в том дне и, наверное, уже никогда из него не вылезет. Но Тодороки не поймет, опять попытается помочь и вновь выставит его эгоистичным ублюдком. Так что к черту Шото.
— Конечно, да, Половинчатый. Ты думаешь я буду присматривать машину, чтобы полюбоваться ею или обеспечить своему пиарщику и юристу сердечный приступ? — Они и без того были близки к нему. Все-таки работать с героем Динамайтом тяжелее, чем с любым другим про, ведь под его костюмом скрывался Кацуки Бакуго — нестабильный и поломанный
человек.
— Бакуго, честно. — Тодороки звучал устало, его пальцы сошлись на переносице, а вздох между словами был слишком тяжелым, — я ожидаю от тебя всего, чего угодно. Смени уже врача, а, твой тебе не помогает. — Кацуки прыснул в кулак, истеричный смех огромным комом подступал к горлу.
— Ты со мной сейчас говоришь, значит, он охуеть какой крутой специалист.
Тому удалось сохранить оболочку, учитывая, что Кацуки ходил к нему исключительно за рецептами на таблетки, тот справлялся очень хорошо.
— Тебе нравится страдать? — Шото вылез из машины и через секунду донимал Кацуки уже с другой стороны. — Перелезай на пассажирское. — Руки вверх, почти покорный жест. Он молча сел на положенное место и пристегнулся.
— Мне не нравится страдать и тем более ворошить прошлое, но ты прямое напоминание о нем. Я видеть твою мерзкую рожу не могу. — Снова захотелось курить.
— За что ты меня так ненавидишь? За то, что я пытался быть хорошим другом? За то, что умер Мидория, а не я? За что, Кацуки?
Мерзкая тошнота подходила к горлу. Он не выносил заботы, чужой влюбленности, ему это к черту не сдалось.
— Не называй меня по имени, — тихо прошипел Кацуки. — И правда лучше бы ты сдох, вместо Деку.
Он не смотрел на Тодороки, но был уверен, что слова были катаной, разрезающей подобие их «нормальных» отношений. Кацуки не жалел, но почему-то собственный яд сейчас казался отравой.
— Чтобы произвести должный эффект, такое обычно говорят в лицо. И мы приехали. Вот твой дом.
Кацуки поспешил выйти из машины.
— Пожалуйста, — вникуда крикнул Шото и уехал.
Кацуки остался наедине с собой. Не то чтобы он не привык к этому или испытывал дискомфорт от тишины, хотя да, все так и было. Пустая квартира потрошила его, оставляя лишь больной, съедаемый червями мозг, он выдавал образ мертвого Изуку снова и снова, иногда даже заставлял его говорить, но Кацуки молчал. Он кусал язык, губы, щеки и продолжал глупой бездушной куклой смотреть на дьявола, а тот ухмылялся ему в ответ.
Руки дрожали. Кацуки выключил воду и встряхнул их. В голове была только одна мысль: позвонить Дерьмоволосому и Минс. Как бы он хотел, чтобы бесполезные масочки для увлажнения кожи помогали и с хаосом в голове.
Кацуки судорожно нажал на кнопку видеозвонка и рухнул на черный диван. Квартира-студия, состоящая из коридора, ванны, туалета, просторной проходной комнаты, спальни и кухни казалась слишком большой для него одного, поэтому, по большей части, Кацуки жил именно на этом диване и иногда переползал на кухню, когда появлялось время приготовить что-то нормальное. Кацуки из прошлого наверняка был бы сильно разочарован, и вдобавок прописал бы ему шоковую терапию взрывами и криком, чтобы не стыдиться будущей версии себя. Но Кацуки из настоящего давно послал того мелкого гавнюка и не собирался менять свое мнение. Он делал все, что было в его силах и прекрасно имитировал жизнь.
Из безжизненного экрана послышался смех.
— Кацуки. — Звонкий голос Мины въедался в черепную коробку. — Ты вовремя, я как раз пытаюсь заставить это животное начать ухаживать за своей кожей. На волосы он тратит вечность, а крема, по его мнению, отнимают слишком много времени.
— Да не нужно мне это! — послышался на заднем фоне крик Киришимы.
— Считаешь, что это недостаточно мужественно? — усмехнулся Кацуки и схватил телефон, перемещаясь в ванну. Все пенки для умывания, гамажи, скрабы и очищающие сыворотки стояли в особом шкафу, отведенном под них.
— Это провокация. Я не считаю, что мужественность должна определяться уходом за собой, но уверен, что это должно быть добровольно. — Жалкие попытки Киришимы идти против малышки Минс забавляли. Он не знал, насколько его девушка бывает настойчива, до этого момента ему не приходилось с ней спорить.
— Ты добровольно хочешь ходить с сухой кожей? Или считаешь, что шелушения — это норма? Я не буду потом обрабатывать кровавые трещины на твоем лице, даже не прикоснусь. — Мина ткнула пальцем ему в нос и отвернулась. — Так. Подожди секунду, выгоню это самоуверенное существо на балкон и вернусь. — Она пнула Киришиму ногой, этого не было видно, но Кацуки услышал характерный звук. «Существо» ушло само, обиженно косясь в камеру, будто действительно надеялся, что за него заступятся. Как наивно! Кацуки всегда был на стороне Мины, даже если та несла полную чушь. Она достала из ящика умывалку и спонж и закрепила волосы по бокам небольшими фиолетовыми заколками. — Ты видел новости?
Кацуки, увлеченно пытаясь убрать челку со лба, покачал головой.
— Ты, сбегающий с Тодороки с геройского события, теперь везде. — Мина усмехнулась. — Что только не пишут, еще начали вспоминать вашу дружбу во время обучения в UA.
— Так, Енотиха, что ты от меня хочешь услышать? — Кацуки включил воду и подставил под струю спонж. Рука чуть дрожала.
— Правду. Вы поебались? — Пальцы разжались, и все, что в них было, упало в раковину.
— Ты такая деликатная, — едко протянул Кацуки и вернул спонж с тюбиком на край раковины. — Конечно, нет. Ты совсем ебу дала?
— Кацуки, он тратит столько денег, чтобы трахнуть тебя в одной из тачек, которая тебе нравится. Неудивительно, что я предположила об успехе операции, ты каждый раз оказываешься в его автомобиле.
Кацуки чуть не подорвал бутылку, пока выдавливал содержимое на спонж. Глупые слухи, тупой Двумордый, еще и Мина ввязалась в эту грязную заварушку, кто бы сомневался.
— Откуда ты это знаешь?
— Кацуки, об этом все знают. И о том, что Тодороки влюблен в тебя с UA, и о том, что он скупает машины, чтобы произвести на тебя впечатление и сблизиться.
Запахло паленым: несчастный спонж сгорел в руках ненависти и унижения. Тодороки смел выставлять его идиотом, делился своей мерзкой слезливой историей со всем сообществом неудачников. Может, он еще и про то, как жалко выглядел герой номер один, когда справлялся с потерей лучшего друга, всем растрепал? Про кошмары, галлюцинации, рвоту, порезы на бедрах и полувскрытые вены? Кацуки почувствовал тошноту.
— Хэй, — послышался обеспокоенный голос Мины из-под толщи воды. Кацуки утопал в собственном горе и лживых эмоциях. — Он ничего не говорил, все просто видят. Кацуки, не волнуйся, никто не знает о том, как тебе хреново, только он, я и Эйджи. Остальные считают, что ты пережил это и забыл про все, потому что сами все еще видят кошмары и думают, что одиноки в своем страхе. Я вижу трупы каждый раз, когда закрываю глаза, Эйджи просыпается в холодном поту. Кацуки, ты не один, правда, мы рядом.
— Если я сейчас сброшу трубку, ты сможешь это понять? — Он прикрыл глаза, дожидаясь ответа. Не хотелось ранить Мину, но и говорить с ней сейчас тоже.
— Да, наверное. Но осуждать тебя я точно не буду, просто не теряйся, пожалуйста.
Кацуки нажал на завершение вызова. Он мог понять чужое беспокойство, потому что слишком часто пропадал и появлялся побитой псиной с бредовыми идеями, прорастающими из гниющего мозга. Но это не то, что зависело от его желания нормально существовать.
Кацуки убрал всё вкусно пахнущее дерьмо и выдохнул. Он чувствовал себя уставшим почти всегда, и каждый разговор выматывал еще сильнее, не оставляя ему ничего. Кацуки не хотел спать, в какой-то момент даже возненавидел мысль о том, чтобы провалиться в очевидную ловушку, добровольно сдаться когтистому чудовищу. Но он должен был высыпаться, потому что на его плечах лежала ответственность за других людей, те не скажут: «Ничего страшного, мы понимаем, что вам сложно, » — нет, они будут орать о том, как ненавидят героя номер один за то, что тот на секунду опоздал и не спас их сына.
Кацуки нахмурился и двинулся к дивану, сразу же заворачиваясь в мягкий плед, который всегда валялся рядом. Он не собирался быть примерным или хотя бы здравомыслящим героем, он был намерен не спать, сколько потребуется, потому что ему не хотели выписывать таблетки, они хотели ему
помочь, как будто Кацуки Бакуго нуждался в этом.
Телефон мерзко завибрировал, Кацуки с отсутствием интереса бросил беглый взгляд на дисплей и поежился. Тодороки. Что этому недоразумению нужно от него? Он пару раз прочитал короткие строчки и поджал губы. Тодороки предлагал прокатиться на автомобиле, созданном в честь Мидории. Бакуго хотелось кричать. И прежде чем он отправил лаконичное: «Иди на хуй, » — Шото написал, что стоит около его дома.
И Кацуки воспринял это, как возможность сбежать. Он накинул толстовку и ушел из мира, сводящего с ума, во вселенную неловкости и горечи.
Тодороки сидел и курил свою сладкую гадость, он встретил Кацуки кивком, слишком безразлично для человека, предложившего покататься чуть ли не ночью. Одиннадцать сорок семь.
— Бля, сиги забыл. — Кацуки похлопал себя по карманам. — Да похуй. — Он сел рядом с Тодороки, вжимаясь в сидение всем трясущимся телом. Эта машина даже пахла Изуку.
— Можешь взять мою.
— Электронка? Клубничная? Иди на хуй. — Он пытался заблокировать воспоминания, но перед глазами стояли стеклянные глаза мертвого Изуку. Почему тут все такое зеленое и дотошно напоминающее задрота?
— Не, специально взял виноградную. Ты же постоянно когда спешишь, забываешь свою пачку. — Кацуки закатил глаза и требовательно протянул руку. Тодороки усмехнулся и вложил в нее электронку, мягко проходясь подушечками пальцев по его ладони. Приятно.
Сладкий дым казался каким-то неправильным, приторным и совсем не убивающим, но это было лучше, чем ничего или разговор с
Шото.
— Знаешь. — Тот разорвал спокойствие и комфорт в клочья одним своим слишком спокойным и чересчур приятным голосом, — я правда думал, что у нас взаимно. Ты каждое утро приносил мне завтрак, говорил со мной после кошмаров, черт, да ты шрамы мне обрабатывал и на могилу Тои ходил, когда я не мог сделать это в одиночку. Я просто не понимаю, почему ты отвернулся. Почему я все еще не могу отпустить. — Кацуки выдохнул тонкую струйку дыма.
— Мы поедем или так и будем стоять? — спросил он, откидывая голову на сидение. Тодороки не ответил. — Тебе и не надо все понимать. — Кацуки обхватил лицо ладонями.
Он совершенно не задумывался насчет того, что делал для
Шото. Он не помнил и части того, о чем тот говорил, просто потому, что был зациклен на трупе, сам был живым мертвецом.
Последнее, чего хотел Кацуки, — быть для кого-то особенным, спасителем.
— Половинчатый, я делал это все на автомате. Я даже не помню ничего из этого. — Тодороки удивленно уставился на него, будто Кацуки сказал, что прилетел с другой планеты и собирался поработить землян.
— Кацуки, это нормально? У тебя такое бывает? — озадаченный голос бесил.
— Я вообще очень плохо помню то время, так что да, все нормально. Я помню только то, что вел себя, как мудак.
— И продолжаешь. — Тодороки усмехнулся и сделал затяжку.
— Да-да-да, а ты белый и пушистый идеальный сын Старателя. Я знаю. Но это не помешает мне послать тебя на хуй и выйти из этой чертовой камеры пыток. — Конечно, он этого не сделает, как минимум потому, что у него остался еще один внятный вопрос из сотни расплывающихся. — Ты правда хочешь меня трахнуть?
Шото чуть приподнял брови и отложил электронку. Значит, Кацуки ждал долгий и трудно-нудный разговор о чувствах, что ж, у него было все время этого стремительно мчащегося к неизбежному концу мира.
— Ты сейчас серьезно задаешь этот вопрос? — Кацуки кивнул, иронично приподняв уголок губ. — Да ты вообще понимаешь, что я чувствую? — В голосе Тодороки сквозило отчаяние, будто от того, поймут его или нет, зависела жизнь всего мира. — Кацуки, ты единственное, что осталось от меня прошлого, именно ты не даешь мне сорваться, на тебе держится вся моя жизнь. Потому что я тоже потерял много на этой войне, и, наверное, никогда уже не оправлюсь.
— Ты меня не хочешь?
— Я готов тебя убить. Почему ты не можешь хоть раз поговорить нормально? — Шото нахмурился, за то время, что они сидели в машине, его вид от немного уставшего дошел до изможденного. Кацуки это не нравилось, горечь и обида в чужом голосе, лице, заставляли какой-то болтик внутри отчаянно скрипеть. — Ты привлекаешь меня, твоя личность, жизнь, твои интересы, твое тело, но оно не в приоритете.
— И хорошо, потому что оно, кажется, поломалось также, как и все остальное во мне. — Рука Тодороки медленно легла Кацуки на тыльную сторону ладони. Тепло.
— Я люблю тебя слишком сильно, чтобы строить эти болезненные недоотношения на сексе. Но могу порекомендовать
нормальных. — Он сделал акцент на этом слове, — врачей. Жаль, что ты не хочешь двигаться дальше.
Кацуки сжал руку в кулак и зажмурился до боли в глазах, не позволяя кристальным слезам сделать себя еще уязвимее. И тихо рассмеялся.
— Шото. — Имя вышло хрипло-сладким с примесью острого перца и непролитых слез. — Я не заслуживаю этого. Я не должен идти вперед, продолжать жить, пока Изуку лежит в могиле. Как ты не понимаешь, что я должен страдать за все то, что совершил, за эту ебучую слабость. Почему все так хотят меня спасти, когда я заслуживаю только холодного ада, когда я не лучше любого злодея. — Кацуки закусил губу и поднял глаза, ему казалось, что
Шото тоже был на грани срыва.
— Кацуки. — Тихое и родное, в груди защемило. — Даже злодеи заслуживают прощения и второго шанса. Ты думаешь, что я ненавижу Даби, считаю, что он заслужил все то, через что прошел? Он мой братишка-Тоя, убитый обществом и Старателем, и он достоин всего самого лучшего. Как и ты. Да Мидория бы тебя детройтским смэшем в стену кинул, узнай он о том, что ты творишь. — Шото положил вторую руку себе на шею. Его дыхание сбилось.
— Я не твой брат, он хотя бы не был слабаком, который не смог выйти за возможности своего тела, не смог сказать все, что было так важно и хотя бы попытаться исправить годы унижения одного из самых охуенных людей в этой помойке. Так что хватит меня жалеть, хватит за меня бороться, потому что я борюсь против этого. Я вижу его каждую ночь, когда мне выписывают более слабые вещества, и он погибает. Я убиваю его, Шото, я убиваю Изуку Мидорию. — Кацуки срывался с шепота на крик, с ненависти на презрение и медленно умирал, произнося все то, что занозами сидело в его голове, гноилось и кровоточило.
Рука Шото уже не просто легонько касалась, она сжимала ладонь Кацуки. Пытался ли он дать немного поддержки, тепла или мысленно переубедить — непонятно, зато Кацуки четко осознавал, что от нежности и ласки становилось еще паршивее, потому что таким ублюдкам, как он, не полагалось ни грамма света.
— А я убиваю Тою Тодороки. — Шото хмыкнул и чуть отстранился, касаясь кончиками пальцев запястья. — Точнее убивал, сейчас это происходит крайне редко. Кацуки, если ты отпустишь Изуку, ты не станешь плохим человеком. Я убил брата собственными руками, я теперь злодей?
— Не дели мир на черное и белое, Половинчатый. — Кацуки тыкнулся пальцами в чужую ладонь.
— Но ты-то это делаешь. — Звучало, как упрек, но Кацуки мог пропустить его мимо ушей, потому что сам слишком часто беспричинно обвинял Тодороки.
— Даже не поспоришь? Кацуки, я не плохой, не хороший, и ты тоже. Мы просто люди с огромной ответственностью, но она не делает нас совершенными. Просто. — Тодороки залез в карман и вытащил овальную визитку, — возьми.
На плотной светло зеленой бумаге красовалась черная надпись: телефон психотерапевта и его имя. Кацуки смял визитку и кинул в карман.
— Иди к черту.
Он вышел из машины, но лицо Тодороки не испортилось грустью, разочарованием. На нем красовалась мягкая, такая родная полуулыбка.
Кацуки невольно сжал бумажку в руке.
***
Дыхания не хватало даже для вдоха, тело неистово дрожало, а мокрая футболка прилипала к спине. Перед глазами все еще стояли зеленые безжизненные глаза, залитые кровью.
Кацуки сжал одеяло, пытаясь найти опору. После работы с новым психотерапевтом кошмары стали посещать его реже, но мозг все еще не был готов отпустить друга детства, начать жить, а не существовать. Кацуки кинул футболку на пол и включил телефон: пять двадцать, вставать через два часа и десять минут, но он знал, что не заснет снова.
Кацуки двинулся на кухню, полстакана воды помогут немного прийти в себя или сработает самовнушение. Он не знал, не верил, но делал, просто потому, что не мог оставаться в кровати. Предписания врача назойливыми мухами жужжали в голове, он прихлопнул их все лишь одной мыслью: «Сегодня очередное геройское мероприятие. Тодороки приедет на феррари». Порше ассоциировалось с тем неприятно-горько-важным разговором, что произошел между ними несколько месяцев назад. Поэтому тот не посмеет показаться на нем или Кацуки просто взорвет его тачку вместе с самим Тодороки.
Перед мероприятием появилось странное волнение, его невозможно было заглушить сигаретами, музыкой или другими мыслями, только смириться, поэтому на входе в конференц-зал Кацуки чувствовал себя просто ужасно. Не спасали ситуацию и Киришима с Миной, не прекращающие болтать. Минс делала это намеренно, пытаясь отвлечь, Дерьмоволосый же просто соскучился. В последний раз, когда они виделись, все закончилось довольно драматично: Киришима пытался убедить Кацуки, что стоит хотя бы позвонить по визитке от Тодороки, Кацуки же развернулся и ушел. После этого он все-таки набрал злосчастный номер и даже записался на прием, хотя и сам не знал, почему, но Мине и Киришиме не звонил месяц, сбрасывал и входящие от них.
— Тодороки не появлялся? — спросил Кацуки посередине разговора об очередной геройской миссии, Киришима пока боялся переходить на что-то более личное, а Минс прощупывала почву, идиоткой она все же не была.
— Не, он как обычно, под конец и на часть на улице, когда вся пресса соберется. Кстати, где твой пиарщик, как его там. — Киришима нахмурился, вспоминая чужое имя.
— Вот ублюдок. — Появилось желание пустить Тодороки на клубничный милкшейк. — Пиарщик где-то в толпе шифруется. Приучает, мать его, к самостоятельности.
Оставшееся время до второй части мероприятия Кацуки провел сначала в нервном стрессе, потом абсолютном безразличии. И когда Тодороки все же приехал, внутри не шевельнулась ни одна полупорванная струнка души. Так думал он, слушая отчет Киришимы, пока самолично не увидел автомобиль.
Порше.
Чертов порше. Кацуки казалось, что его тело сгорает в пламени собственного гнева. Как Тодороки только посмел заявиться сюда на новеньком порше. Машина плавно двинулась к Кацуки, тонированное стекло опустилось.
— Порш? — получилось спокойнее, чем он ожидал. — Ты думаешь, что я не взорву тебя с этой мерзкой колымагой?! — Кацуки выставил руку вперед и приложился ею о дверь. Послышался треск, слабый взрыв оставил царапины на блестящем крыле.
— Ты такой красивый сегодня. Новые введения в костюм? — Кацуки несильно треснул Тодороки по лбу.
— Омолаживающие масочки, которые стоят, как твоя мерзкая машина. Почему порш? Почему не ламборгини или феррари? Да хоть ебучий мерс. Почему именно порш? У тебя фетиш на злость что ли? Потому что если нет, то этот разговор не доставит тебе никакого удовлетворения!
Тодороки вышел из машины и сделал самое странное, что мог сотворить после приезда на порше: взял лицо Кацуки в ладони и сжал.
— Ты мне дашь объясниться или продолжишь добивать нервную систему своего пиарщика?
— Чел, нас фоткают, — не отводя глаз, тихо произнес Кацуки и попытался оттолкнуть захватчика. Впрочем, попытки были слабыми, на успех не рассчитанными, скорее после них становилось просто спокойнее, мол: я сделал все, что мог.
— Тогда залезай и поехали из этого цирка.
— Ты только приехал, тебе Старатель такой пизды даст. — Но в противовес своим словам Кацуки сел на водительское сидение и пристегнулся.
Тодороки по-видимому получил еще и третью причуду, супер скорость, потому что иначе Кацуки не мог объяснить его мгновенное появление рядом с собой. Он нажал на газ, и все остальное перестало иметь значение.
— Ты так легко сел в машину, даже без скандала, — задумчиво протянул Тодороки.
— Не хочу выслушивать тысячу нудных нотаций от пиарщика, а они бы были, потому что ты безумно бесячая половинчатая сука. Какого хера ты вытворяешь? — Шото вытащил электронку и затянулся, прежде чем ответить.
— Иду напролом, добиваюсь своего или как это называют. — Он выдохнул кольцо, опять выделывался, ублюдок, машин ему было мало.
— Издевательством. Я не могу быть твоей целью, потому что я живой человек. — Пальцы нервно стучали по рулю.
— Я тоже, поэтому я имею полное право бороться за тебя и делать ошибки, просить внимания. А еще я знаю, что ты воспользовался визиткой, спасибо Киришиме. Так что, ты готов к разговору?
Кацуки закусил губу. Он был готов принять помощь два года назад, когда отпраздновал годовщину с трагедии. Первые два года после смерти Изуку он пропустил, его просто не существовало в этот период времени, несмотря на все усилия, что были приложены к его восстановлению. А дальше Кацуки тонул, погружаясь все глубже и глубже, пока не был выкинут на поверхность «чем-то», он не мог вспомнить это событие, но почти благодарил судьбу за него, потому что сейчас Кацуки потихоньку плыл к берегу, периодически сбиваясь. Но он не переставал бороться с собой и
Изуку. Так что да, Кацуки готов к разговору и к смерти в равной степени. К слову, он входил в топ-пять живых героев-суицидников. Кто-то из фанатов придумал этот рейтинг специально для него.
— Кацуки?
— Затрахал уже. Да. — Тодороки слабо улыбнулся. — И о чем?
— О чувствах. — Кацуки закатил глаза. Будто он не знал, что не о новой тачке. — И я начну с вопроса: что будет, если я тебя поцелую?
— Останешься без яиц, — сказал как отрезал.
Он еще не был готов переходить к фазе «отношения» от того, что они с Тодороки имели. Общий травмирующий опыт и мягкие волосы не ставили Шото на пьедестал интересов Кацуки.
— Ладно. Знаешь, у меня столько вопросов, что я не знаю с чего начать, — усмехнулся Тодороки и прикрыл лицо рукой. Он выглядел более уязвимым и искренним, чем когда-либо, Кацуки даже захотелось его поддержать, хотя мириться с этим желанием он не собирался.
— Расскажи, что ты чувствовал тогда, только без слез и нытья, потому что они вызывают во мне желание сдохнуть, а я веду машину.
— Говорить о чувствах? Мы? — Тодороки, как загипнотизированный смотрел вперед. — Мне было больно. — Повисла тишина.
— И все? Ты это, постарайся там, раньше у тебя как-то лучше получилось.
— Потому что раньше я говорил во время душевного порыва, а не когда ты хотел.
— Так постарайся и настрой расписание своего душевного порыва под мое. — Тодороки глубоко вдохнул и медленно выдохнул, прикрывая глаза. — Еще скажи, что я тебя вывожу из себя.
— Да, выводишь. Кацуки, ты, черт возьми, вообще о моих чувствах не думаешь, относишься ко мне, как к бумерангу. Знаешь, что я чувствовал, когда ты кинул меня? Унижение, злость, мой чертов мир рухнул во второй раз, я потерял все, окончательно, у меня не было семьи, друзей, тебя, ничего, — последнее слово он протянул с особенным акцентом. — Ты сделал хуже не себе, потому что ты и не хотел выбираться из ямы со змеями, ты растоптал меня. И я даже не могу винить тебя в этом, потому что видел, как ты буквально подыхал. Сколько ты сбросил килограмм за то время? Ты обрек и себя, и меня тогда. Но сейчас это не важно, потому что мне лучше. — Его голос стал тише. — А обида-то осталась. — Он опустил голову. — А ты все так же осуждаешь меня за чувства. Так нравился бездушный ледяной принц с первого года?
— Честно, у меня встал, когда ты впервые использовал причуду. — Кацуки ехидно улыбнулся.
Тодороки закатил глаза, сдерживая ответную улыбку.
— Мне не больно об этом говорить, — как-то слишком удивленно проговорил он. — Думать — невыносимо, но говорить тебе даже приятно, приходит облегчение. Однако это не значит, что я не обижен.
— К следующей конференции сможешь все забыть?
— Если ты будешь хорошим мальчиком, то да.
— Тогда, спешу тебя расстроить, у тебя к этим еще воспоминания добавятся. Тодороки? Не хочешь зайти ко мне? — Тот с непониманием посмотрел на Кацуки, но кивнул. — Отлично. — Автомобиль затормозил. — Выходи.
Тодороки хорошо вписывался в квартиру, это Кацуки заметил, еще в коридоре, когда стены стали комфортной комнатой. Но за присутствие и создание некого уюта одним своим видом он брал много: весь холодильник был зверски выпотрошен, а тарелки забиты едой на неделю.
— У тебя есть что выпить? — спросил Шото, энергично поедая собу.
— Я не пью, это плохо заканчивается. — Вместо этого Кацуки курил. Он взял сигарету, пепельницу, открыл окно и сел напротив Тодороки. Идеально. После нескольких часов без единой затяжки он готов был почку продать за пачку. — Половинчатый, тебя вообще дома не кормят?
Шото поднял голову. И хотя его лицо ничего не выражало, Кацуки был уверен, что на нем должно красоваться удивление.
— Почему ты так решил?
— Ты жрешь за троих.
— Тебя это напрягает? — Тодороки приподнял бровь. Это выглядело чертовски необычно и забавно, Кацуки прикрыл рот рукой, чтобы подавить улыбку. — Хочешь я закажу тебе еще еды. — Он потянулся к телефону и разрушил свой почти идеальный образ. Неужели это недоразумение думало, что герой Динамайт не способен купить себе поесть?
— Плюс сто очков в шкалу «минусы Тодороки Шото», — саркастично аплодируя, произнес Кацуки и потушил сигарету.
— Кацуки, я же не серьезно.
Рука над пепельницей дрогнула, он бы никогда не подумал, что не поймет иронию Тодороки Шото.
— Ты, мать твою, хоть интонацию как-то меняй, когда говоришь «несерьезно», потому что звучит дохера убедительно. — Засранец еще и тихо рассмеялся, пряча лицо за волосами. — Эй, Шото, а нам вообще надо говорить о прошлом? — Легкость разговора и непринужденность обстановки испарились. Шото откинулся на спинку стула, он молчал примерно минуту, прежде чем из его рта вырвалось неуверенное и хриплое:
— Не знаю. Я готов его отпустить. Ты выглядишь гораздо лучше. Давай к этой теме вернемся на следующей геройской конференции? — Кацуки согласно кивнул, ему нужно было время и понимание, Шото готов был предоставить ему все, даже свое сердце. — Посмотрим фильм?
Голова Шото оказалась у Кацуки на плече во время глупой романтической комедии, похожей на инструмент пыток в аду. Но было в ней что-то близкое, возможно, запах мяты, или теплая кожа под пальцами, или щекотные мягкие волосы. Пожалуй, в ней было много потенциала, еще больше розовых соплей и очаровательной глупости, которой не хватало в привычном сером мире.
— Ты же не думаешь, что мы сейчас делаем это, как парочка? — Провокационный вопрос вписывался в кульминацию любовного треугольника, Кацуки с наслаждением заметил, как маска на лице Шото треснула, а его голова вернулась на подушку.
— Нет, мы не смотрим отвратительный романтический фильм, как парочка, мы смотрим его, как клуб мазохистов. Я возвращаюсь в удобное положение? — Кацуки кивнул и продвинулся чуть ближе. Теперь уже его голова лежала на чужом плече. — Я не совсем это имел ввиду.
— Ты чем-то недоволен? — Девушка на экране влепила хлесткую пощечину одному из ухажеров.
— Нет, мне тепло и мягко. — Шото прислонился щекой к колючим волосам. — Да.
Героиня фильма, наконец, поцеловала возлюбленного.
***
Кацуки нашел общий язык с психотерапевтом три месяца назад, его все еще посещал Деку, делал он это значительно реже и не оставлял за собой желания вскрыться. Окончательное решение о судьбе Тодороки Шото Кацуки принял неделю назад. О нем он думал мало, иногда получая милые сообщения или забавные видео с животными, но уверенность в своих действиях росла с каждым днем. Он засосет его на безвкусном геройском мероприятии перед десятками камер и все же доведет своего пиарщика до комы. И это произойдет сегодня.
Кацуки кинул на диван черную футболку, штаны и отправился за утренним кофе. Новая кофеварка, которую он купил вместо мерседеса, была отличной заменой растворимой бурде. У Кацуки оставалось полчаса до такси и сорока минут размышлений о Шото, и он собирался провести их в одиночестве с пустой головой и парой сигарет. Раздался видео-звонок от Мины. Кацуки раздраженно зарычал и принял вызов.
— Кацуки, срочно, какое платье. — Она стояла в нижнем белье и держала две тряпки, которые по ошибке назвала «платьями», — Розовое или фиолетовое?
— Конечно, фиолетовое, дуреха, куда тебе еще больше розового. Подожди, другая линия. — Это уже был Киришима, парочку разлучила командировка Мины.
— Брооо, это поражение. У меня нет ни одного нормального галстука, а это первая встреча с Миной за две недели! — Киришима выглядел отчаявшимся, он закрыл лицо стопкой галстуков.
— Дерьмоволосый, вы созванивались каждый день, — с легким недовольством произнес Кацуки, поддерживая голову черной кружкой с черепом. Он кинул взгляд на вещи на диване, и на секунду ему показалось, что это выглядело слишком просто. — Я вижу у тебя там бордовый, бери его и отключайся. Не забудь про нормальный запах! — Из шкафа крикнул Кацуки и достал черные джинсы, не обтягивающие, но задница в них смотрелась чертовски сексуально.
— Хорошо, бро. — Он отключился.
***
Шото привычно опоздал, он, как Кацуки и предлагал, сидел в мерсе, единственным недостатком которого был цвет. Шото выбрал абсолютно черную модель, без оранжевых вставок, это удручало. Разочарование сменилось удивлением, когда следом выехал тот самый мерс, залайканный Кацуки в инстаграме.
— Я как бы подкатываю к тебе, — сказал Шото, опустив стекло, и проехал чуть вперед.
— Я вижу. А еще у меня есть ответ. — Кацуки неловко сжал лицо Шото в руках и аккуратно поцеловал, чтобы не долбануться головой о машину.
— Кацуки! — Крик пиарщика заглушил радостные свисты Киришимы, Мины, Каминари, Серо и Джиро.
Кацуки, не разрывая поцелуя, показал ему средний палец.
— Сзади машина твоя, поехали отсюда, — попросил Шото, как только отстранился.
Кацуки кивнул, выгнал водителя и сел за руль. Да, эта детка достойна только его рук. Шото бы она не пошла.
Скорость убивала раздражение из-за дороговизны подарка, Кацуки даже почти был готов простить Шото немое ущемление гордости.
Они остановились, только когда отъехали достаточно далеко от репортеров, героев и бурлящей жизни. Шото вышел первым и сел на пассажирское сидение к Кацуки.
— Так мы встречаемся? — неловко спросил он и тыкнулся пальцами в чужую ладонь.
— Ну во-первых, кто тебе дал право подкупать меня или создавать впечатление, будто я ниже тебя по статусу. Что за выкрутасы, Тодороки? — Кацуки обвел взглядом весь салон, указывая на предмет негодования.
— Если хочешь, я могу забрать ее, но мне будет очень неприятно это делать. — Шото осмелел и, наконец, нормально сжал руку Кацуки в своей.
— А во-вторых, прежде чем мы потрахаемся, я должен тебе признание. Ты мне нравишься, но не сильно, то, что ты был со мной в плохие времена не сделало тебя в моих глазах лучшим мужчиной на свете, и я даже не влюблен. Тем не менее ты мне, как я уже сказал, симпатичен, и я чертовски хочу попытаться построить хоть что-то.
Кацуки говорил искренне, он посчитал, что Шото заслуживал правды, как и долгие ночи разговоров о его чувствах, которые обязаны были состояться гораздо раньше. Хотя нет, все шло именно так, как и должно, года два назад Кацуки бы не смог дать Шото ничего, кроме страданий, он бы разрушил его и не собрал воедино никогда. Это не пугало, не заставляло ненавидеть или презирать себя, просто напоминало, что он, Кацуки, тоже человек, и что даже его жизнь могла начать функционировать, а не монотонно, старой заевшей пленкой, прокручиваться перед глазами. Психотерапевт говорил, что Кацуки справлялся очень хорошо, и прогресс был виден, несмотря на галлюцинации и другие неприятные побочные эффекты после травм, да и работа героем предусматривала постоянное посещение мозгоправа. Так что Кацуки застрял с ним надолго. Но это было не важно, если он мог хотя бы попытаться построить с кем-то отношения, потому что полгода назад Кацуки и не думал о другом человеке рядом, не воспринимая любые намеки на романтику.
— Я согласен.
— Так ты хотел меня трахнуть все это время?
— Да. Тебе легче? — Кацуки расплылся в самодовольной улыбке.
— О, да, детка, мне значительно легче. Тогда устроим гонку: кто быстрее проедет дистанцию в два километра, тот и сверху. — Он протянул руку, и Шото тут же пожал ее. По его лицу сложно было понять, слышал ли он хоть что-то после завуалированного предложения переспать.
Но Шото вышел из машины и сел в свою, тут же набирая по видео-звонку.
— Когда начинаем? — спросил он настолько серьезно, будто от этого зависела его жизнь.
— Через три, два, один, давай. — Кацуки стартовал.
На его стороне была скорость реакции и ум. У Шото же была лишь хорошая мотивация, поэтому неудивительно, что на первом километре он остался позади.
— Эй, быстрее, Половинчатый, ты такой медленный. Или так сильно хочешь прокатиться на моем хуе? — Кацуки усмехнулся и удачно вписался в поворот, почти не теряя скорости.
У Шото не было шансов, дистанция слишком короткая для неожиданных пируэтов, но Кацуки не хотел тянуть кота за яйца, он хотел трахаться, и даже эти жалкие два километра казались ему пыткой.
— Мне все равно, кто будет сверху, я же говорил, что секс для меня не главное.
— Не будь таким охуенным партнером. И, да, ты проиграл,
Шото, — глубоким голосом произнес Кацуки и усмехнулся. — Возвращайся в мою детку. — Он сбросил вызов.
Шото появился спустя минуту, его лицо не выражало недовольство, напротив, оно было даже слишком удовлетвореннм.
— Ладно, Половинчатый, будем честны, я понимаю, что ты не готовишься перед каждой встречей к анальному сексу, да и я тоже, но сегодня исключение, поэтому, я оставляю за собой право трахнуть тебя в любой другой день, когда ты будешь готов, но сегодня ты можешь делать с моим телом все, что хочешь. — Шото нежно, с легким трепетом провел кончиками пальцев по розоватой щеке, чуть ниже, мягко обхватил шею ладонью и поцеловал, неуверенно с опаской, будто боялся проснуться или получить отказ.
Кацуки вцепился в мягкие волосы и углубил поцелуй, он сгорал от нетерпения.
— Быстрее, — вырвалось из его груди со стоном, когда Шото прикусил шею. Пальцы судорожно расстегивали рубашку. — Черт, кресло. — Кацуки резко опустил его, отрываясь от желанного тела перед собой.
Как только появилось больше места, Шото с треском стянул с него футболку и залез на кресло, устраиваясь между раздвинутых ног. С рук Кацуки посыпались взрывы, сжигающие ублюдскую рубашку. Шото тихо усмехнулся и поцеловал его в напряженный живот.
— Ну раз мы используем причуды…
Шото сжал холодной рукой один сосок и обвел горячим языком второй. Кацуки выгнулся и глухо застонал, отрываясь от чужой ключицы. Пальцы разных температур с нажимом прошлись по ребрам, но основное мучение происходило выше, Половинчатый гавнюк откровенно издевался над чувствительной кожей, а долгое отсутствие у Кацуки ни то что половой, какой-либо жизни заставляло ощущать все острее. И поэтому, когда рука Шото обхватила его член, Кацуки вгрызся в его плечо, чтобы не закричать, но изо рта все равно вырвался жалобный скулеж.
Шото снял штаны с себя, с Кацуки и взял в свой блядски приятный рот головку, толкнулся в уретру языком. Это было слишком приятно, настолько, что потребовалась вся сила воли, чтобы не кончить на припухшие розовые губы. Но стоило Кацуки немного отойти от разврата спереди, в его дырку нагло и уверенно толкнулся теплый, обильно смазанный палец. Засранец все-таки нащупал флакончик в джинсах.
Второй и третий прошли тоже хорошо, Кацуки неплохо поработал над растяжкой утром. Но крупный член Шото входил уже сложнее.
— Я так хотел, чтобы ты хотя бы перестал меня ненавидеть. И сейчас трогать тебя, видеть такого красивого и уязвимого, это просто… — Он закончил протяжным стоном и медленно вышел, чтобы толкнуться обратно.
Его член каждый раз идеально проезжался по простате, входя во влажную тесноту.
— Сбавь обор-роты, Шот-ах-х.
Кацуки дышал через раз, срываясь все чаще на стоны в унисон с Шото. Ему казалось, что их тела и голоса сочетались лучше, чем острые специи с едой. Холодные прикосновения остужали полыхающую кожу, а горячие слова разжигали внутри костер из чувств, возбуждения и желания.
Шото громко простонал, и Кацуки ощутил, как его сперма заполняет все внутри. Ему хватило пары движений руки на члене, чтобы кончить следом, закусывая ребро ладони.
Чтобы вернуться в состояние «человек», потребовалось еще пятнадцать минут тихих разговоров и четыре заметания следов на месте преступления. Так что когда надо было ехать, Кацуки был уверен хотя бы в том, что его задница чиста.
— Я не двинусь с места, — заявил он с заднего сидения.
— Хорошо, я поведу. — И Шото действительно сел за руль, попросив брата забрать его машину.
— А все-таки ты устроил это шоу с тачками, чтобы трахнуть меня в одной из них. И знаешь что? Я выебу тебя в каждой и заставлю молить о продолжении. — Кацуки накинул на себя его рубашку и уткнулся носом в воротник. Уютно.
— Я буду только рад. — Шото слабо улыбнулся и нажал на педаль газа.
***
Кацуки после нормального душа первым делом двинулся в спальню, он не был там уже довольно давно, позволяя уборщице делать всю работу, и его даже затрясло при первом шаге внутрь. Шото несильно сжал его плечо и кивнул.
— Мы сегодня будем спать здесь?
— Да, потому что хотя бы один из нас заслуживает нормальной кровати. — А еще тут было чертовски холодно одному.
Кацуки мог найти много оправданий, почему так отчаянно избегал этой комнаты, но на деле у него не было ни одной мысли по этому поводу. Они с психотерапевтом еще не говорили о странном восприятии Кацуки собственного жилья.
Шото не задавал вопросов, он просто расстелил постель и лег в нее, придерживая одеяло для Кацуки.
— Ты большая или маленькая ложка? — спросил он, когда светлый затылок коснулся черной наволочки.
— Я. — Кацуки осекся. — Не знаю. Просто дай мне немного пространства сегодня, и я буду доволен. — Шото улыбнулся.
— Кацуки? Сегодня ты не увидишь кошмаров.
— Будешь увеличенной версией ловца снов? Значит ли это, что ты собираешься повеситься?
— Что? Кацуки. — Он выдохнул. — Кацуки-Кацуки-Кацуки, мне так нравится произносить твое имя. К-а-ц-у-к-и.
Бакуго провалился в сон на третьем «Кацуки», его пальцы и нога касались Шото. Пространство постепенно уменьшалось само, как и желание отдалиться. Бакуго больше не хотел сбегать.
