You're Gonna Make Me Cry

      — Смотри, Алия! Смотри, как я умею.       Она обернулась, словно марионетка, не чувствуя рук, но всё тело было во власти безбрежной нежности, пробужденной детским окриком. Маленькая, худенькая девчушка с копной светло-русых волос резвилась на мягком ковре, проделывая разные трюки. Она прокрутила колесо, на удивление ровное и гибкое, и приземлилась на обе ноги с грацией мотылька, парящего с одного ароматного цветка на другой. Алия осмотрелась мельком вокруг, находя обстановку комнаты смутно знакомой, словно когда-то это место было ей бесконечно дорого.       — Давай, и тебя научу, — мягкие пальчики коснулись руки, словно требуя, чтобы всё её внимание принадлежало только маленькой непоседе. Потянули с манящей настойчивостью, и, вновь не владея собой, она опустилась рядом с ребенком, что резвился в столбике пыли, кружащегося в объятьях солнечного луча, падающего из открытого настежь окна. До её притупленного, словно она находилось под глубиной морской воды, слуха доносились приятный женский голос, напевающий незамысловатую песню. И с тревогой она осознала, что и он казался ей до боли знакомым, пусть и облик его обладательницы был сокрыт от неё туманами забвения. Заколдованная нереальностью происходящего, Алия выглянула в сад: стройными рядами чернели садовые деревья, с пышными, зелеными кронами; налитые солнцем плоды тяжело свисали с веток, словно сами просились упасть тебе в руки. Весна цвела и пела в каждом распустившемся лепестке, в воздухе, пропитанным сладким ароматом цветов и фруктов. Между двумя яблонями был натянут плетенный гамак, на котором удобно раскинувшись полулежала поющая женщина, но сколь бы сильно Алия не пыталась разобрать слов таинственной песни, ей не удавалось этого сделать.       От ярких бликов меркло темнотой в глазах, и она, не выдержав, подняла ладонь к лицу, пытаясь спастись от настойчивости солнечных лучей.       Алия распахнула глаза, когда надоедливое солнечное пятнышко весьма настойчиво пробудило её ото сна. Вернее от вязкого, поглощающего чувства потери реальности, в которую она погружалась каждую ночь в безуспешных попытках обрести душевный покой. Который день сон давался ей столь же тяжело, как и пробуждение, что сопровождалось головной болью и другой, более глубокой, неизведанной печалью точно она потеряла нечто бесконечно важное, что-то, что не принадлежало ей, но она горько сожалела об этой утрате. Но этот детский, милый голос казался ей столь родным и знакомым, что она неизменно откликалась на его зов, только бы обнять, чувствуя фантомное ощущение чужого тепла, приласкать копну белокурых волос, гладких и золотящихся в лучах весеннего солнца. Ещё сама, будучи ребенком, она мечтала о младшей сестре, которую она бы окружила лаской и заботой, но повзрослев, она лишилась того немногого, что имела, храня в сердце дни, что больше никогда не настанут.       Ей не было известно, что это за ребенок, но он звал её по имени, ласково поглаживая маленькими пальчиками её запястья с такой до боли щемящей нежностью, что у Алии сбивалось дыхание. Она любила этого маленького, таинственного ангела, посланного судьбой, видимо, ей в наказание. Что за неизведанная тоска терзала ей сердце, точно клыки кровожадного хищника? Этот сон лишь призрак, навеянный осенним холодом и одиночеством, от которого не было спасения ни на многолюдных тренировочных площадях, ни в чертогах самого Верховного чародея, где она — маленький тайновидец, — должна была отринуть все волнения, и остаться непоколебимой, точно гладь зеркального озера, отражающего в своих водах бескрайнюю пропасть надвигающихся бурь. Там она предугадывала вместе с ним коварные выпады судьбы во имя спасения людей, что даже не ведали об опасности, подстерегающей их на каждом углу, подобно затаившемуся недругу.       Солнце уже коснулось темных, поросших зеленым мхом крыш своими торжественными лучами. Камар-Тадж всегда просыпался рано, вместе с окружающей его природой, откликаясь в прозрачном воздухе запахом горных трав и первыми переговорами голосов. Алия откинула тонкое одеяло, нерешительно замерев в постели, всё ещё находясь во власти таинственного сна, отступающего перед дневным светом, чтобы после вернуться, лукаво нашептанным белоликой луною. Небольшая, но уютная келья медленно заполнялась нежно-розовым отблеском восходящего солнца, отгоняя все притаившиеся по темным углам тени. Алия ступила на деревянный пол, подошла к невысокой тумбочке, на которой стояла свежая вода, поддетая легкой, мерцающей рябью. На поверхности плавали сухие травы и смятые цветы жасмина, и Алия глубоко вдохнула аромат глубокой, теплой свежести, точно дивный аромат, принесенный самим ветром с далеких гор.       На низком, плетеном кресле лежала сложенная идеальным квадратом белоснежная, точно девственный снег, ещё не коснувшийся земли, мантия — облачение, что испокон веков носили тайновидцы, тем самым демонстрируя окружающим, что помыслы их чисты так же, как и цвет, который покрывал их плечи. Рукава мантии были скромно, но изящно расшиты серебром особым узором, переплетавшемся так же неуловимо, как и нити судьбы, и Алия неизменно чувствовала некий трепет, каждое утро, прикасаясь тонкими пальцами к складкам своего убранства, точно и оно тоже принадлежало не ей. Но это было глупостью: мастер Вонг лично вручил его, когда её дар открылся миру, точно бутон цветка, которому было тесно в своей оболочке.       Утренняя тишь постепенно разбилась осколками переговоров младших учеников, которые спешили на утреннюю медитацию, памятуя о золотом правиле единения духа и тела. Алия стояла подле решетчатого окна, отбрасывающего тень, напоминающую таинственные письмена, и прислушивалась к этим голосам жизни, заменившими ей некогда привычный гомон большого города. Но ей казалась та жизнь столь далекой, что изо дня в день все меньше становились причиной её забот. Изредка память вырывала обрывками блеклых картин события прошлого, точно море, выбрасывающее на сушу обломки корабля, уцелевшие после неистового буйства стихий. Судьба привела её к невзрачной, потемневшей от дождей двери, постучать в которую в первый миг так и не решился маленький кулак. А после эта дверь распахнула перед ней иные возможности, распахнула её душу и мысли, словно раньше она была себе чужая. С того дня, как она лишилась самого дорогого и ценного, что могло быть у человека, для неё не было и минуты покоя. Подобно гончий, неутомимой и бесстрашной, она просыпалась с яростью, похожей на безумие, и засыпала с бессилием человека, чьи труды за столь долгое время ни на дюйм не приблизили его к желаемой цели. В прошлом… в прошлом её иступленная от переживаемой день ото дня боли душа не находила иного спасения нежели в темном, кровавом отмщении, которое стало её смыслом жизни и путеводной звездой.       Алия вышла на веранду, затененную молодыми побегами виноградника, на которых точно драгоценные камни прихотливо поблескивали капельки свежей росы. Она любовалась мирным утром, завороженная серебристыми перезвонами бамбуковых колокольчиков и вдыхала прохладный, ещё не успевший нагреться воздух грудью. В равнодушном спокойствии природы она всегда находила то умиротворение, которое требовало сердце после пережитых страданий.       Одиноким пристанищем для наслаждения тишиной было особое место, которое редко находило должное признание среди других волшебников. Тем лучше было для неё, не слишком выносившей присутствия чужих в трудные для неё минуты смятения и слабости. Да и слишком далеко было добираться по тропам садов к небольшому источнику, вытекающему из наложенных друг на друга камней, поросший влажным мхом, точно искрящейся от чистоты воздуха и щедрых солнечных лучей бархатной тканью. Здесь было её излюбленное место для медитаций — место, уединенное и защищенное тенями и деревьями от любого, кто был столь самоуверен, что дерзнул бы нарушить неприкосновенность мига единения души и тела. Освещенная робкими лучами солнца листва, разливающая упоенное благоухание, и ветер, окрыленный первыми проблесками приближающейся летней поры, заставляли отринуть все земные мысли и обратить свой внутренний взор глубоко внутрь, позволяя разбить оковы предрассудков и прошлого, в которых томился рассудок. Алия до сих пор хранила воспоминание о том миге, когда в её болезненной, измученной груди что-то содрогнулось, словно в ней одновременно колыхнулись тысяча огненных сердец прорицателей, что нашли своё призвание в благой миссии служения месту, что воскресило их тела подобно тому, как феникс возрождался из собственного пепла.       Алия опустила ладонь в хрустально-чистые воды ручья, с затаенной радостью ощущая холодную судорогу, пробравшуюся сквозь кожу и охватившую оцепенением мышцы. Столь приятно было ощущать своё тело, вновь находившееся в безоговорочной власти рассудка, без страха, что внезапное видение, лишит тебя воли и невесомо подхватит, словно ветер оборванный с дерева лист. Впервые она испытывала нечто подобное, и полное бессилие, пусть и сопровождавшееся минутами выдуманного счастья, которые она не испытывала в своей жизни очень давно, каплей за каплей лишало её выточенного долгим временем терпения. Внезапно она расслышала сквозь пение птиц и шум ручья чьи-то уверенные, легкие шаги. Тайновидцы, ревностно защищающие неприкосновенность своего одиночества, всегда остро ощущали приближение тех, кто решался покуситься на их покой. Как зверь, затаившийся в тени листвы, ощущал приближение недруга, так и Алия незримо ощущала бремя чужого присутствия.       Вздох облегчения вырвался из напряженной груди, когда в зеркальном отражении ручья Алия увидела безмятежное, но исполненное какой-то таинственной, едва различимой при первом взгляде мудрости лицо немолодой женщины. Темные пряди с едва различимой сединой выдавали любопытствующим истинный её возраст, в то время, как лицо было подобно мраморной маске, вне времени и пространства, увековечивавшей влекущую силу красоты, над которой были не властны даже боги. Темно-синяя мантия облекала стройное, изящное тело, сохранившее гибкость и силу молодого древа, закаленного в грозных бурях и неистовствовавших стихий. Прошло много времени с тех пор, как мастер Нинг обрела последнего ученика в стенах обители, но её совета всё ещё искали многие адепты, и даже некоторые мастера признавали влияние её коварного красноречия и умение одним лишь взглядом обрести над человеком власть. Алия не искала компании женщины, но в подобные минуты не избегала её общества, находя в непроницаемой загадочности чародейки необъяснимое притяжение. «Тайновидцы всегда любили секреты, особенно чужие», — так однажды едва сдерживая гнев, откликнулся мастер Мордо, когда роковая случайность открыла, словно неброскую книгу, пред ней тайники его души.       — Доброе утро, — вежливо откликнулась прорицательница, привставая со своего места и вежливо кланяясь женщине. Между ними воцарилась минутная тишина, и, растворяясь в ней, Алия скорее почувствовала, чем поняла, что мастер Нинг уже заранее догадывалась, что её так тревожило. От проницательного взгляда чародейки, казалось, невозможно было скрыть ничего, и, если самой Алии, словно несмышлёному дитю, подсказывал слабые места её дар, мастер Нинг же по своей воле безошибочно угадывала места старых, покрывшихся корочкой воспоминаний шрамов, и наносила удар молниеносно и безжалостно.       — Истинная ценность мирного утра становится нам понятна, лишь после ночи, полной страшных и могучих бурь, — спокойный голос волшебницы напоминал Алие перезвон ручья, что серебристой лентой стелился подле их ног, затерявшись меж зеленой, сочной листвой, ещё слегка влажной от утренней росы. Голос, наделенный повелительным нотками, одним лишь звучанием был способен усмирить шторм и успокоить пламя. — Ты плохо спала, мое дитя.       Неосознанно под темнотой смеженных век на секунду вспыхнул недавний сон, и в ушах зазвенел детский голосок. Мастер Нинг лишь вскользь взглянула на неё из-под опущенных век, а Алии уже казалось, что земля под ней горела адским огнем, обличающим чужую ложь и утаивания. Она знала, что лгать этой женщине бессмысленно, а потому лишь покорно склонила голову, и тихо заговорила.       — Вы правы… Изо дня в день во снах ко мне приходят люди, имена и судьбы которых мне неизвестны. Это счастливые, солнечные сны, которые сгорая по утру, оставляют на сердце горький пепел одиночества.       Мастер Нинг помолчала несколько мгновений, на секунду встревоженно окидывая взглядом тайновидца, удивленная столько откровенной минутой честности. Тайновидцы не славились особым желанием распахивать душу перед другими, но Алия была столь измотана счастливым смехом, откликавшемся в груди тупой болью, и той любовью, в чьих лучах ей больше никогда не было суждено согреться, что вырванные слова были похожи на отчаянную исповедь тяжелобольного в его последние минуты. Алия, всё так же покорно остававшаяся стоять подле неё, успела пожалеть, что посмела обременить женщину тяжестью своих проблем, но сказанного уже не воротишь, и прорицательница с замершим сердцем дожидалась ответа человека, который, как ей казалось, способен унять её душевную боль. Наконец волшебница размеренно, будто случайно роняя слова, заговорила вновь:       — Тот, кто смотрит и ничего не видит, не заметит и собственной тени у себя под носом, но другие научились понимать чужие горести в малейших изменениях, передаваемых в чертах лица, — мастер Нинг одним грациозным движением распахнула веер, доселе покоившийся на поясе её мантии, и принялась неторопливо обмахиваться им, хоть солнце ещё не успело достигнуть своего пика. — Что за секрет тревожит тайновидца, что волен разгадать десяток чужих судеб, но, кажется, не властен над собственной?       Алия замерла в растерянности, не ведая, как обличить в слова собственные переживания и страхи, что теперь казались лишь глупой выдумкой, зазря нарушившей душевный покой. Так будучи маленьким, подозревающим в каждом шорохе опасность ребенком, проснувшись после ночных кошмаров, она обнаруживала, что костлявые пальцы с ужасающим скрежетом пробирающиеся к ней в комнату были лишь тонкими веточками вишни, что цвела возле окон её комнаты.       — Властвовать над своей судьбой? — губы послушно сложились в улыбку, однако, не уличающую её истинных чувств. Пустую, бескровную улыбку, с которой некоторые люди проживали всю жизнь, не ведая об искренности и счастье; улыбку, что врослась ей в губы, словно клеймо лжеца, когда она играла словами, не прислушиваясь ни к упрекам совести, ни к доводам рассудка. — О такой дерзости я даже не помышляю. Я покоряюсь ей, как теченью реки, но сейчас брошенный ею жребий неясен для меня. Она пытается искусить меня людьми, о существовании которых я не подозревала до этого момента, и смущает меня снами, где я счастлива, любима и…       «Не принадлежу Камар-Таджу», — она подавила в себе эти слова, и они сковали уста, так и замершие в нерешительности. Алия сомкнула губы и покачала головой, пытаясь изгнать таким образом остатки угнетающего беспокойства. Подобные сомнения терзали её лишь в начале, когда она только переступила порог обители, когда в ней всё ещё боролся жестокий мститель, не ведавший ни покоя, ни тихой радости жизни и тайновидец, чьим призванием было нечто большее, нежели разрушающая саму суть души месть.       — И простите, что побеспокоила Вас подобной ерундой. Это всего лишь глупые сны, мне следует заняться медитацией, чтобы вновь обрести ясность рассудка. Смятение и неуверенность — худший враг тайновидца, — в последний момент, она всё же передумала, не желая прослыть малодушной в стенах Камар-Таджа. Впрочем, даже, если поискать, едва ли здесь найдется более десятка людей, что были здоровы и душой, и телом, и в обитель магии их привел лишь собственный самобытный дар, что лишь у немногих требовал эгоистичного признания и восхищения. — Возможно, я лишь переутомилась, и подобные сны дают мне понять, что мне следует беречь себя.       — Возможно, так и есть, дитя, — послушно согласилась Нинг. Голос женщины теперь казался Алии безразличным, а вид отсутствующим, словно она в одночасье потеряла интерес к беседе. Она только набралась решительности, чтобы вежливо покинуть задумавшуюся волшебницу, как та вновь заговорила тем же неторопливым ритмом, что заставлял жадно ловить каждое оброненное слово. — Сейчас даже ты, чародейка, считаешь свои сны сигналом утомленного рассудка, но во времена древние, словно реки и горы, что нас окружают, сны имели весомое значение в жизни людей. В них искали ответы на сотни вопросов, заглядывали в сновидения тайновидцев, чтобы узнать, чья же сторона выиграет в войнах, будет ли новый правитель мудр и милостив, либо же утопит целые города в реках крови. Во снах проживались целые жизни, чтобы, в конце концов, в реальности не совершить роковых ошибок. В верованиях разных народов считалось, что сны — лишь отражения иных реальностей, других наших воплощение, и особо чувствительные души были способны заглядывать в них, словно в окна соседних домов, черпая неведомые до того знания и силы, — когда мастер Нинг обернулась к ней, темные глаза пламенно сияли, объятые неизвестным ранее огнем непостижимой для неё загадки. — Тайновидцам никогда не снятся простые сны.       Последние слова волшебницы походили на мрачное предсказание, и неизвестное до сих пор смятение овладело Алией, расходясь по всему телу, как после удара от трещины расходятся по стеклу лучи. Ей потребовалось короткое мгновение, короче удара встревоженного сердца, чтобы вновь обрести власть над собой, облачиться в маску непоколебимой уверенности и спокойствия, чью безмятежность невозможно нарушить самыми страшными заклинаниями. Видимо, подобные чувства испытывали люди, когда она, полна смирения неизбежности предсказанного, озвучивала собственными устами приговор судьбы. Алия постаралась выровнять дыхание, встревоженное дурным предчувствием, и покачала головой:       — Но это всего лишь сон. Должна ли я терзать себя попытками разгадать таинственный смысл, если это не принесет мне мудрости или долгожданного покоя. Мастер Нинг с хлопком закрыла веер и ответила так, как полагалось мастеру:       — Мудрость, дитя, это не что иное, как применение знаний. Иной вопрос, что за знания, ты будешь держать в своих руках.       С этими словами мастер Нинг покинула Алию, посеяв в душе последней гораздо больше вопросов, нежели их там было до загадочных слов женщины. Ощущение бесконечной незавершенности угнетало её до конца дня, и она посчитала лучшим пропустить вечернюю медитацию, отправившись в библиотеку, где среди книг мечтала обрести хотя бы намек ну мучающие ее вопросы. Во уже которую ночь ей снились эти странные сны, полные призраков чужого счастья и любви. Ей неведомы причины, по которым судьба решила направить столь искушающие видения именно ей, и Алия пришла к непростому решению, что была вынуждена разобраться с этим самостоятельно. Меньше всего она желала посвящать в тайны других, и утренний разговор с мастером Нинг лишь минутная слабость, о которой она уже успела пожалеть. И пусть волшебница и обладала взглядом, способным проникнуть в сокровенные глубины души, беспощадно обнажая тайные мысли, надежды и мечты, что казалось бы надежно были скрыты, главный секрет она всё же сберегла. Каким тогда тайновидцем она бы была?       Библиотека находилась в восточной части Камар-Таджа, таившись в тени раскидистого дуба, под чьими ветвями так заливисто пели птицы, приветствуя долгожданную теплую пору. Ветер, насытившись под вечер прохладой гор и звезд, немногих был способен искусить покинуть теплые кельи и выбраться на улицу для прогулки перед сном. Однако, Алию ветер не страшил даже, когда был столь свиреп, что едва не срывал крыши со зданий и зловеще носился по садам Камар-Таджа, неся лишь одному ему известные тайны и угрозы. Она лишь плотнее закуталась в мантию, поправляя боевой веер на поясе, который носила всегда с собой, пусть мастер Вонг и убеждал её, что в стенах обители магии бояться ей нечего.       Как и ожидалось, вечер большинство волшебников решили встретить в собственных кельях или же широких и уютных залах, где после дневных тренировок и сражений каждый желающий мог отыскать горячий чай и приятного собеседника. Послушники, затерянные в холодном и равнодушном мире путники, разносили чай и редкие угощения, чаще всего являвшимися медом и засушенными фруктами, что росли в пышных и ухоженных садах. Алия любила забраться в самый темный уголок, в сторону которого никто намеренно не глянет, и, грея холодные ладони о глиняные бока чаш, наблюдала за волшебниками, за переплетением их нитей судьбы, изредка позволяя себе неторопливо перебирать ими, словно торговец монетами, и в такие моменты чувствовала себя гнусной обманщицей, что под личиной справедливой благодетельницы лишь пыталась исцелить свою боль, застрявшую в груди обломком стекла.       Библиотека встретила её неверным светом множества огоньков и пробирающимся под кожу холодом распахнутых окон. Ветер, казалось, чтивший хранившиеся в тяжелых и древних фолиантах таинства не решался нарушать их покой, и в библиотеке царила безмятежная тишина, что прерывалась лишь редким поскрипыванием половиц, по которым легкой походкой, словно едва касаясь пола ногами, ступала Алия. Хранитель книг был на месте, ни на минуту не прерывая службы, и поприветствовал прорицательницу коротким кивком, на который Алия ответила вежливым поклоном. Оказавшись в обители знаний, ей резко перехотелось погружать себя в прошлое, увековеченное в каждой строке, безустанно трудящимися книгописцами, что были обессмерченные в своих трудах. Её влекло будущее, загадочное, как бы зовущее издалека, властно и беспрекословно заставлявшее подчиниться воле судьбы, в чьих руках Алия порой чувствовала себя безвольной марионеткой. Она не позволяла себе становиться заложницей таких мыслей, из раза в раз напоминая о дне, когда молила Древнюю сделать её своей ученицей. А теперь она была вознаграждена взглядом, что был способен проникать в трещины и расщелины мироздания, в обмен заплатив собственной жизнью, положив её на алтарь провидения, как дар жестокому и неотвратимому божеству.       Под пальцами заплясали страницы древних мануалов. Невольно она углублялась вдаль библиотеки, оставляя за собой покинутые книги, так и не сумевшие внушить ей ни убеждённости, ни уверенности в собственном благоразумии. Тонкие пальцы перебирали страницы без интереса, откладывали в стороны внушительные фолианты, прочным фундаментом времени увековечившие сотни мыслей десятков мудрецов, и вновь принимались листать, просматривать, скользить между страниц, так и не находя во всем этом и капельки спокойствия, о котором мечтала. Но она не покидала стен библиотеки, их неподвижная монументальность была для неё спасением, здесь сладкий яд чужой любви, что никогда более не воплотится в жизнь, не сможет просочиться в сердце и отравить, подобному самому страшному недугу.       «Так дальше не может продолжаться», — обреченно выдохнула Алия, устало откинув мелькающие пряди волос перед глазами. Пальцы устало подрагивали от количества книг, которые она перебрала сегодня, а глаза сонливо прикрывались, и она боялась, что задремает прямиком в библиотеке, на неудобном, грубо сколоченном стуле. Она твердо приняла решение отправиться спать, когда поняла, что забрела в саму глубь здания, где редкими гостями были другие мастера или послушники, что изредка наводили здесь порядки под беспрекословным контролем других волшебников. Гримуары здесь были подвешены к плотно скованным железным решеткам, и держались на толстых цепях, словно сдерживая томящиеся и рвущиеся наружу тайны. Она протянула руку к первой книге, что попалась ей на глаза, и по коже, словно пробежался разряд тока, и она внезапно почувствовала: вот оно! То, что она так долго и кропотливо искала, до рези в глазах и сбившегося от тяжести воздуха дыхания. Прорицательница жадно принялась впитывать знания, словно сухая почва живительные воды рек, и они сами льнули к ней, будто нашептанные чьим-то призрачным голосом прямиком в ухо.       Время незаметно проносилось мимо неё, поглощенной и глухой ко всему миру, сон более не клонил к постели, и безлунная ночь, сбросив с неё покрывало сонливости, взбудоражила кровь, согревая замерзшую прорицательницу. Иногда неверный свет свечи скрывал случайно обретенное сокровище, и тогда Алие казалось, что нечто высшее желало, чтобы она покинула стены библиотеки, навсегда отринув каждую прочитанную строку. Но будь то порыв ветра, или происки бессловесного провидения Алия не намеревалась отправляться в келью до тех пор, пока не обретет всех ответов, в достаточной мере подтверждающих, что она не могла сойти с ума. Было ли это возможно? Магия приоткрыла ей множество секретов и позволяла проникнуть взором на сотни веков назад, но то, что она сейчас держала в руках отличалось от тех знаний, которыми мастера и наставники делились со своими духовными учениками. Слова вновь и вновь магнитом приковывали взгляд, и Алия не могла отделаться от чувства, что грубо и кощунственно отодвигала завесу, незримо разделяющую её жизнь на «до» и «после». Потрясенная, она вновь казалась себе грубой, невежественной девчонкой, что впервые преступила порог Камар-Таджа, настолько ошеломили её обретенные знания. Неизведанные реальности, сны, позволяющие узреть нечто, за что другие отдали бы душу, сожгли бы себя в искре минутного желания обладать запретным… и рядом с этим горечь и мелочная зависть, неизбежно губящая душу в потемках злобы. Мысленно она порывалась закрыть гримуар, но, казалось, сама книга противилась её желанию, за столь долгое время, истосковавшись по теплу чужих рук и по жаждущему взгляду, скользящему по чернильным строкам. Когда мир ещё находился под могущественным покровительством Древней, когда гнусное предательство Кецилия не лишило её женщины, что второй раз вдохнула в неё жизнь, Алия слышала от чародейки, что некоторые книгописцы подмешивали в чернила собственную кровь, по тайному и древнему обычаю, и тогда магия усиливала власть слов над беззащитным рассудком читающего. Эта же книга казалась написана одной лишь кровью тех, кто искусился подобными практиками, и не обретя власти и желаемого в других реальностях, теряли себя в той, которой принадлежали.       — Есть некоторые тайны, от существования которых я пытался тебя уберечь, — тревожную тишину разрушил уставший голос мастера Вонга. Алия с самообладанием, закалившимся в долгих часах утренних медитаций, обернулась к волшебнику, всё так же не выпуская из рук книгу. Лишь опомнившись, она поднялась с места и должным образом поприветствовала чародея, склонившись в уважительном поклоне. Перед мысленным взором то и дело проносились темные слова, сулившие безмерную власть и самое горькое разочарование.       — Потому, что они способны одурманить рассудок и искусить сердце? — Алия обернулась к книге, и почти любовно огладила край переплета. Эта книга, в отличие от прочих соседок, не была украшена изысканными камнями, своим скромным видом производя ложное впечатление. — Но мной ведало лишь любопытство, и всё, что я прочла осталось бы лишь здесь и здесь, — прорицательница прикоснулась пальцем к своему виску, и вновь вернула ладонь к книге, словно ей была невыносима даже сама мысль о расставании с ней. Память хранила слова Древней, что в Камар-Тадже каждый был волен сам избирать практики, к которым тянулась душа. Но эта книга была в разделе, к которому имели доступ лишь мастера и приближенные к Верховному чародею, и волею судьбы Алия оказалась одной из них.       Мастер Вонг помолчал немного, взвешивая её слова с щепетильностью человека, много раз в своей жизни вынужденного различать злой умысел и льстивые увещевания в чужих речах. Но голос прорицательницы был искренен и чист, точно омытый утренней росой, и Алия уповала, что честность её слова он не поставит под сомнение.       — Любопытство — монета с двумя гранями, — чародей устремил взор к звездам, одиноко раскиданным по небу, словно распустившиеся цветы жасмина. Была уже глубокая ночь… Сколько же времени она провела в плену таинственной книги? — Одна — великие открытия, слава, светлое будущее и процветание. Другая — зависть и искушение, погибель и запустение. Не стоит искушать судьбу, ведь неизвестно какой стороной упадет брошенный жребий, — Алия хотела возразить, но мастер Вонг с непонятной болью, ломающей его чистый, сильный голос продолжил, — не хотел бы я встретить тебя на той тропе, что иных людей заводит в беспросветные пучины тщеславия и злобы.       — Я бы никогда не вступила на этот путь. Ведь знания…       — Каждый говорит подобно тебе, но любопытство порождает жадность, которую не всякий в силах утолить: больше силы, больше власти, — мастер Вонг присел напротив Алии, подвинув к себе ближе гримуар. Он разглядывал книгу с поразившей прорицательницу отрешенностью, безмолвно обдумывая что-то сокровенное, к которому люди мысленно обращались лишь в такие часы бледно-звездных вечеров. Отблеск свечи играл на его лице, изредка освещая терзавшие его сомнения. Затаенная боль, разочарование и глубокое сожаление о прошлом — вот что открылось перед Алией, и она взволнованно осознала, что слова мастера Вонга не заученная речь, а исток какой-то давней ошибки, которую он до сих пор не в силах себе простить. — Знания — это заточенный клинок, Алия, одни будут использовать его, чтобы защищать слабых, другие — обернут против своих же товарищей.       — Нечто подобное говорила мне мастер Нинг, — она с искоркой упоения, которую не смог остудить холод чужого взгляда, пролистала несколько страниц, останавливаясь на той, что повествовала о тайных разломах и брешах мироздания, позволяющим душам переноситься в другие миры, словно это было так же просто, как перейти улицу, — то, что здесь написано правда? Это не полуночный бред заскучавшего книгописца? — любознательная по своей природе, Алия вновь почувствовала себя несведущим ребенком, впервые познававшим казавшиеся ему угрожающими законы мира.       Мастер Вонг безутешно качнул головой, и Алия поняла, что даже он, глава ордена, обрел бы спокойствие, узнав, что написанное — лишь плод чужой бескрайней фантазии.       — В Камар-Тадже находит пристанище всё, кроме лжи, — от созерцания книги ее отвлек голос Верховного, и Алия вся обратилась в слух, не желая упустить ни одного слова. — Знания, что томятся в этой книге подлинные, но принесшие бед на долгие годы вперед. Мы храним их лишь с уважения и долга, но…       Тишина вновь сковала уста чародея, словно прошлое, грозившееся разразится неясной бурей, вдруг обрело над ним не мысленную власть, требовательно сжимая горло мужчины всякий раз, когда долг обязывал его предостеречь прорицательницу от ошибки. Шестое чувство, оберегаемое ею от посягательства других умов, нашептывало, что неспроста мастер Вонг затеял этот полуночный разговор, что ошибки, шрамами белеющие на честной и благородной душе, время от времени напоминали о себе ноющей болью.       — Любой писатель фантаст или ученый продал бы душу лишь бы краем глаза заглянуть в страницы этой книги, — Алия попыталась немного смягчить витающее в воздухе напряжение, но взгляд мастера Вонга лишь ожесточился, высекая из груди прорицательницы тревожную искру, грозившуюся разразится всепожирающим пламенем, — впрочем, они бы приняли её лишь, как сказку или легенду, вроде тех, что увековечивают подвиги героев и жестокую мудрость богов.       — Что привело тебя к этим книгам? — наконец он озвучил то, что больше всего его тревожило. Алия распахнула уста на встречу этому вопросу, и поспешила заверить подозревающего чародея чистосердечным ответом:       — Ничего из того, в чем бы Вы могли подозревать меня, Верховный. Я не жажду славы, ведь тогда мои слова потеряют вес. Я не ищу признания, ведь истинная сила не в нем. В стены библиотеки меня привели сны.       — Сны? — мастер Вонг сощурился. Изо дня в день он был тем, кому она в первую очередь поверяла каждое сновидение, порожденное глубиной притаившегося в груди дара. И какого было его удивление, услышав, что причиной того, что она посягнула на опасные таинства были лишь сны, которые прорицатели давно научились приручать, точно диких зверей. — Тайновидцам никогда не снятся обычные сны.       Алия болезненно улыбнулась: теперь угроза древней пословицы обрела в её глазах новый смысл, и звучала в душе, как эхо набегающей из-за гор грозы. Что раскололо её душу, словно хрустальный бокал, позволяя смятению и дурному предчувствию скользнуть в образовавшуюся щель змеей? И где же взять противоядие от этой злостной, подлой отравы, что в сладости таила только боль и погибель?       — Я давно научилась отличать порожденные рассудком кошмары от вещих снов, но то, что я вижу сейчас не похоже ни на что из того, что мне приходилось видеть, — Алия обрела уверенность, что с мастером Вонгом она может быть до конца откровенна. В отличие, от мастера Нинг он не обладал влекущей силой глубокого голоса, взывающего к твоим тайным помыслам, но неподкупная доброта и справедливость решений побуждали людей поверять ему свои тайны без опасности разгласия. — Во сне я вижу себя, но моё тело отторгает меня, будто не принадлежит мне. Я двигаюсь и говорю с беспрекословным послушанием куклы в руках ребенка. О, слово о ребенке…       Алия запнулась на секунду, вновь различия среди упорядоченных в строгом порядке мыслей детский, легкий голосок, что игривым ветерком раскидывал тяжелые валуны тревог, словно те весили не больше перышка. Голос предал её в самый сокровенный момент, и она сглотнула плотный ком, колющий горло. Мастер Вонг непонимающе поддался вперед, в порыве искреннего стремления помочь ей.       — Ребенок?       Она решительно кивнула, наконец усмирив волнение, власти которого над сердцем, казалось, давно лишилась. Чужие беды и опасности вдруг померкли, как потухшее пламя, и Алия осознала, что где-то там… другая она не цепенела от боли, когда настойчивые детские пальчики искали тепла её ладони.       — В Камар-Тадже нет детей, чтобы я могла наделить его обликом случайно встреченного дитя в его стенах, пределы которых я давно не покидала. Этот ребенок… он… такой реальный. Я чувствую тепло его маленьких ладошек, когда он берет меня за руку, мне мерещится сладкий аромат его волос. Он зовет меня по имени и, кажется, очень любит, — она старалась не замечать изумления мастера Вонга. Она, посвятившая себя полностью Камар-Таджу, была столь взволнована прикосновениями ребенка, который существовал лишь в её неустойчивых иллюзиях, доверие к которым равнялось смерти. А Алия не знала, как объяснить Верховному, что призрак, сотканный из золотистых волос и звонкого смеха, успел ей так крепко полюбиться. — И потом, когда я поделилась этим с мастер Нинг, она говорила о странных вещах, о снах и мирах, в которых существуют другие мы.       Она замолчала, опустошенная этим признанием и этим разговором. Мрачность мастера Вонга обозначилась черными пятнами под глазами, съедающими скулы, и во взгляде пронеслись тысяча мыслей, и кажется каждая порицала её за слабодушие. Алия и сама ощущала во рту горький привкус разочарования: пусть она и не помышляла претворять написанное в жизнь, глубоко в сердце, в уголках сокрытых даже от самой себя, ей мечталось обрести то трепетное, что крылья бабочки, счастье, которого она когда-то лишилась. Но долг тайновидца придавливал скалой малодушные порывы ещё недостаточно закаленной в победах и поражениях души.       — И ты решила найти подтверждение её словам на страницах книг? — строго вопрошал мастер Вонг. В его голосе не было слышно опаляющей злости, только тихая усталость, огорчающая Алию куда больше справедливых порицаний, которых так и не последовало. Лучше бы он на неё накричал…       — Они мои лучшие учителя. И не было такого вопроса, ответа на которого у них не было.       Мастер Вонг вдруг стремительно взметнулся со своего места с горячностью, несвойственной его медлительной и немного меланхоличной натуре. В его взгляде по прежнему не было и искры злости, но Алии казалось, что вот-вот он требовательно преклонится через разделяющий их дубовый стол, и вцепиться в плечи, вытряхивая из неё признания, которые она страшилась, как иные страшатся злейших врагов.       — Поклянись, что больше никогда не войдешь в этот зал, не притронешься к этим книгам, не прочтешь и строчки из них, — мастер Вонг возвал к ней глухим голосом преданного человека, чьи старые раны вновь открылись от одного случайно брошенного слова. Алия растерялась, и не сразу нашлась с ответом, способная лишь потрясено смотреть на чародея. Она не смела требовать от него объяснений: одного слова Верховного достаточно было, чтобы она бросилась со скалы, но сейчас… сейчас чутье тайновидца подсказывало, что мастер Вонг близок к откровению, которое давило на сердце, точно чьи-то недобрые пальцы стискивали его всё сильнее и сильнее.       — Но…       — Заклинаю тебя, Алия, если ты… — он был близок к угрозам, и Алия поспешно заговорила, не желая унижать его бесчестными запугиваниями.       — Я клянусь, клянусь, — встревоженно заговорила она, впервые в жизни позволяя себе перебить чародея, которого безгранично уважала. Этот вечер надолго останется в её памяти… Мастер Вонг облегченно выдохнул, удовлетворенный её покорностью, но Алия не обижалась, оказавшись под сенью его покровительственного взгляда, зная что на подобные слова его побудило беспокойство о её безопасности. — Что вас так встревожило? — тень сомнения колебалась на его лице, погружая волшебника в мрачное оцепенение. Она взмолилась, готовая разделить его отчаяние, сколь глубоким оно бы не оказалось. — Поделитесь со мной, прошу Вас.       Ей хотелось отплатить ему за доброту… В первые дни, что бледнели в памяти, уносимые неумолимыми водами времени, её пребывания в Камар-Тадже мастер Вонг был одним из немногих, в чьем радушии она нашла опору для себя. Справедливый и честный, лишенный ослепляющего здравый рассудок тщеславия, он с одинаковым благодушием относился к скрытым волшебникам и тем, чья кровь хранила в себе передаваемое из поколения в поколение волшебство. И после, когда её дар воспрял, подобно солнцу, взошедшему на небосклоне после долгой и беспросветной ночи, Алия принесла ему клятву верности тайновидца, связывая себя прочными нитями судьбы с обителью, вернувшую ей смысл жизни. И, кажется, внезапно для самого себя он заговорил с тоской, окаменевшей в словах. Чародей рухнул на кресло, словно в одночасье все силы разом покинули его тело, и склонил голову над руками, отдавая всего себя во власть воспоминаний.       Шли тихие часы ночи, а двое чародеев в безветренной тиши поверяли друг другу тайны, которые не мог изгнать упрямый рассудок, и, которые не могло забыть чувствительное сердце. Мастер Вонг говорил тяжело и глухо, словно прикладывал нечеловеческие усилия, выталкивая из себя слова, как неподъемные камни.       — Однажды, поздним вечером, я встретил в этих стенах человека бывшего мне другом. Кажется, он сидел за тем же столом, что и ты, и отблеск света хаотично играл на его лице, — пламя свечи и впрямь ласково скользнуло по щеке прорицательницы, и парочка крупных каплей воска скатилось на глиняную подставку. — Тогда мне показалось естественным его любопытство: он был лучшим из нас, он должен был стать лучшим из нас.       Алия понимающе кивнула на его распахнутый взгляд, будто они говорили о знакомом им обоим человеке. Пусть ей не был известен тот, о ком с таким сожалением говорил Верховный, прорицательница понимала, что коварный смысл книги всё же смог искусить чью-то душу, оказавшуюся беспомощной пред предлагаемыми возможностями. И это ещё о тайновидцах говорили, что те упивались властью над чужими судьбами, словно вином, и не ведали иной радости, как разорять тайники чужих секретов, как змеи давили яйца в птичьих гнездах…       — Что привело вашего друга в Камар-Тадж? — полюбопытствовала Алия. Она знала, что большинство тех, кто постучался в, казалось бы, забытую самым временем дверь двигало отчаянное стремление обрести спасение, что не могли даровать ни современная медицина, ни другие люди, несведущие в секретах мироздания. Такое же стремление когда-то побудило её отречься от раздирающей клыками душу мести.       — Эгоизм и боль, — горькая усмешка исказила лицо волшебника, казавшееся особенно зловещим при игре света свечи и тьмы. Камар-Тадж лечил не только физические увечья, но и душевные, а эгоизм был отравой, застилающей разум и капля за каплей превращающей человека в бесчестного подлеца, которому неведомы ни бескорыстные порывы души, ни благодарность. С безошибочным чутьем тайновидца, она подсознательно догадалась, что эгоизм не был единственным изъяном таинственного человека, и дальнейшие слова мастера Вонга лишь подтвердили худшие из её догадок. — Страшная смесь, что способна сломить сильнейших из людей. Когда я встретил его впервые, я подумал: «Как столь сломанный человек способен быть таким эгоистичным?». Но время шло, и сглаживались страшнейшие из его пороков. Казалось, он усмирил тщеславие, что не позволяло ему взглянуть на истинное положение дел, и безмерный эгоцентризм, когда он осознал, что он не центр этой вселенной, но способен её защитить. Как оказалось потом, нам, его бывшим товарищам, приходиться защищать мир от него самого.       — Ваш друг предал вас? — пусть её голос был смягчен сочувствующей улыбкой, вопрос прозвучал в ночной тиши, как дребезжание выскользнувшего из ножен смертоносного кинжала. Мастер Вонг молчал несколько мгновений, словно горечь осела на его устах ядовитым пеплом. Он молчал, будто ждал, что под силой невиданного заклинания время обратится вспять, и ему не придется очернять бывшего ему некогда другом человека своим разочарованием.       — Я бы простил ему, если бы он предал только меня, — воспоминания, погребенные в стоячих водах забвения, вновь воскресли перед мысленным взором. Сидя перед ней, он всем своим видом выказывал внимание их внезапной беседе, но глубоко в душе он шаг за шагом вновь возвращался тропой прошлого в дни, о которых повествовал с такой досадой. Но жестокое понимание их неизбежности лишь больше угнетало чародея, осознававшего, что ему нечем было противостоять воле судьбы. — Но он совершил вещь ужаснее: предал клятвы, что приносил, а значит, предал и себя. Его любопытство обернулось злобой на судьбу и на те лишения, чьего бремени, как считал, он не заслужил. Получив знания, что позже свели его с ума, ему было трудно смириться, что в другой реальности жил такой же Стивен Стрэндж, имевший всё то, чего он здесь лишился. Вначале я не замечал особых изменений в его поведении, и вскоре был наказан за это. В одну жаркую июльскую ночь он ушел, без объяснений и прощаний. Древняя оставалась непоколебима, но я знал, что его уход нанес ей непоправимую рану, — скорбное прикосновение застарелой боли сняло с Алии оцепенение, в которое погрузилось её сознание во время рассказа мастера Вонга. Одно лишь имя женщины заставляло сердце отзываться болезненным трепетом, от которого становилось тяжело дышать. Алия совладала с собой в момент, когда осознала, что Древняя никогда даже намеком не упоминала опального ученика.       — Она никогда не говорила о нем, даже вскользь, — заметила она, желая продлить разговор о волшебнице, пусть и каждое слово о ней вклинивалось в её сознание зазубренными копьями.       Лицо мастера Вонга и вовсе помрачнело, словно небо скрылось за набежавшими грозовыми тучами. Он считал, что виновен и в смерти наставницы. Только нанесший рану мог ее исцелить, и всё же Алия пыталась убедить чародея, что жизненный путь Древней так и должен был оборваться: коротко и несправедливо. Но он был глух к её словам.       Она отошла в лучший мир, а им оставалось лишь с благодарностью вспоминать о ней, и воплощать в жизнь все уроки, что она им оставила. Только так они могли увековечить в настоящем бесчисленные заслуги её прошлого, только так в сердце они могли сохранить её светлый образ, сотканный с порой лукавого блеска глаз или невесомой улыбки, столь редко мелькающей на её лице. Со слов, способных внушить желание к жизни, казалось бы, безутешной душе, и рядом справедливого наказания тем, кто дерзко рискнул пойти против предписанных самой вселенной и временем законов.       — Часто ли родитель говорит о разочаровавшем его ребенке? — мастер Вонг покачал головой, снова предаваясь воспоминаниям, которые нахлынули на него холодными волнами памяти. Слишком долго он пренебрегал ими, прячась от них за правилами и титулом Верховного чародея, и сейчас те сполна решили отплатить за прежнее забвение. — Привязанности были страшнейшим её табу, и не смотря на то, что она в равной степени одаривала каждого своим участием, Стивен был единственным её учеником. В глазах других мастеров она была бесспорным авторитетом, чье одобрение в тайне они мечтали заполучить и чьего гнева так боялись, ученики трепетали даже, если она выходила просто взглянуть на их тренировку, скрытые волшебники и вовсе боготворили её, как единственную, кто протянул им руку помощи. Твоё прибытие немного смягчило её закаленный в круговороте предательств и огорчений нрав: она знала, что ты оправдаешь её надежды, но после случился Кецилий…       Как имя дорогой наставницы вызывало в ней трепет и мягкое тепло, что только грело, но никогда не обжигало, так и имя гнусного предателя повергло её в гнев, чувство, которому она редко позволяла занять верховенство среди прочих. Она дрожала всем телом, словно марионетка в руках неопытного кукловода, загораясь гневом. Алия готова была обрушиться на давно погибшего человека, словно это он сидел сейчас перед ней. Но Кецилий был мертв… его вероломство отняло у Камар-Таджа не только мудрого наставника и защитника, но и десятки жизней тех, кто поклялся до последнего вздоха защищать орден. Так они и поступили, вовек оставшись в памяти верных товарищей, как смелые и отважные воины.       — И после стольких лет вы встретили своего друга совсем другим? — Алия всё же нашла в себе силы вернуться к первоначальной теме разговора, стыдясь того жадного любопытства, что терзал её разум, словно голод — плоть. Время в библиотеке, казалось, утратило свою власть, ведь она вовсе не ощущала ни усталости, ни желания предаться сновидениям, избегая их, как раненный зверь своих мучителей. Рутинная подготовка ко сну, когда она, сидя подле окна, в который струился лунный свет, неторопливо расчесывала золотистые пряди, мягко струящиеся сквозь пальцы, давно утратила для неё свою прелесть, и она подолгу задерживалась возле зеркала, будто пытаясь отстрочить собственную казнь.       — Другим… — мастер Вонг принялся беспокойно ходить, в обычной манере сложив руки за спиной. Мысли лихорадочно метались в голове чародея, приводя тело в нервное возбуждение. Его изможденное лицо, которое оживлялось лишь благодаря пламени свечи, что изредка вырывало стан мастера из тьмы, клеймом сохранилось в её памяти, и сладкое опьянение, вскружившее ей голову неизведанными ранее знаниями, прошло. — Но не вначале. Сперва, когда вероломство Кецилия едва не обрекло весь мир на погибель, это бы тот Стивен Стрэндж, которого я встретил впервые. Избравший вернуться к прежней своей жизни, он, кажется, волнами откатил себя в прошлое, вновь обратившись в высокомерного гордеца. Он оперировал Древнюю, но безуспешно. После этого мы едва обменялись приветствиями, нам следовало спасать наследие Древней и собственный мир. Впоследствии я долго жалел, что отпустил его после той роковой ночи… — голос волшебника стихал, как и рассказ, что медленно подходил к окончанию. Алия знала, что не способна излечить раны, что оставила чужая рука, но она могла пролить на них целительный бальзам сочувствия и понимания. Говорят, что человек забывал вину, исповедуясь в ней другому, но мастер Вонг нес это бремя, возложив его на себя, как тяжкий, неподъемный груз. И именно в этом чувстве не совершенности собственных поступков он искал искупление. — Случай свёл нас спустя год. Наша встреча была, словно гром среди ясного неба. Я не узнал его в начале: магия Даркхолда, проникшая в его разум, нашла пристанище во всем, к чему прикасалась. Руки, которым раньше он спасал людей, стали орудием тьмы.       Алия замерла, словно под заклинанием, и постаралась скрыть изумление за бесстрастной маской спокойствия. Даркхолд… Сколь низко должен пасть достойный чародей, чтобы избрать темную тропу, орошенную чужими слезами и кровью? Она слышала о книге проклятых лишь вскользь, словно ветер участливо принес ей эти знания издалека, но и крупицы знаний хватало, чтобы понять сколь опасна была такая книга не только для её владельца, но и для тех, кто вставал на его пути: намеренно или волей судьбы. Ей и в голову не приходила мысль, что лишь отчаявшиеся отверженцы искали в почерневших страницах заклинания, что исполнило бы их самую легкомысленную волю, но были и те, чей жадный разум тянулся ко всякому роду знаниям, даже если природа их рождалась из первородного хаоса, разрушающего разум и плоть…       — Если бы в тот вечер, я остановил его, возможно, сейчас у Земли был бы достойнейший Верховный чародей из возможных.       Ей было больно наблюдать как достойнейший из всех находящихся в Камар-Тадже чародеев самозабвенно чернил себя, произнося то, о чем другие и не смели бы подумать в самых смелых фантазиях. Титул Верховного не только праздное осознание власти над другими… после трудных решений мастеру Вонгу не раз приходилось вкусить горький плод последствий, и Алия часто заставала его в чертогах, бледного, словно призрак, и столь же бессильного от сознания, что ничего не вернуть вспять, что лица погибших товарищей до конца его дней будут приходить к нему во снах, равнодушными изваяниями встречая его оправдания и мольбы о прощении. Другие видели в титуле лишь венец власти, искушающий и безжалостный ко всякому, кто решился бы его примерить. Но мастер Вонг видел это как долг, порой горький и неблагодарный, но неизменно требующий отдачи каждого удара сердца. Она осознала, сколь тяжким даром наградила ее судьба, когда, предвидя смерть Древней, никак не могла её предотвратить. И не только её, и других тоже… Со временем она научилась не прятать глаза от чужих взглядов, не скрывающих ненависти своих обладателей, и обращаться в камень, когда ядовитые слова причиняли слишком глубокую боль. Не ее злой умысел вынуждал чародеев день ото дня рисковать собой, но именно ей была уготована участь расплачиваться за чужое преступление, принимать хлесткие удары исполненных презрением фраз, оставляющие глубокие борозды в её душе. Ей хотелось кричать во весь голос, так, чтобы содрогнулись и рухнули небеса, что она лишь глас неминуемого рока, а не его воплощение. Но она только молчала на чужие обвинения, с пустым взглядом и сердцем.       — Его погубили не знания, которые он получил, — она испытывала непреодолимое желание снять с него все обвинения, которые он сам себе вынес, как самый безжалостный судья собственных проступков. — В этом нет никакой Вашей вины, мастер Вонг. Вы ведь сами сказали, что знания — это клинок, но отчего-то все забывают, что смертельную рану наносит не он, а рука, что его направляла. Значит, в самом начале его душа не прошла тот путь искупления, которое заслуживала, — Алия встала с места и робко прикоснулась к плечу мастера Вонга. Тот взглянул ей в лицо с надеждой, что она говорила это не из жалости к его раскаянию, а потому, что правда так считала. Чародеи те же люди, пусть и известно им чуть больше, чем прочим. Невежественен тот, кто полагает, что познал каждую тайну этого мира и теперь она известна ему, как собственное имя или мысли. Она скользнула взглядом на книгу, в своих страницах таящую столь сильные искушения, что противостоять им мог лишь поистине стойкий не только телом, и духом чародей. Неминуемо жизнь воздаст каждому по его заслугам, вне зависимости от его положения и власти, которой он обладает. Это было тем, во что верила Алия. Верила, чтобы не думать, что повинные в смерти ее родителей сейчас безнаказанно прожигали свою жизнь с пятнами их крови на руках. Закон был глух и слеп, но возмездие, неумолимое пред мольбами и слезами, так или иначе настигнет их в безмятежный час, когда меньше всего ожидаешь беды.       — Это осталось в прошлом, — Алие было радостно видеть просветлевшее лицо чародея. И всё же он продолжал носить в спине кинжал, этот символ чужого предательства, не смотря на все старания Алии извлечь его, быстро и безболезненно.- В прошлом, надеюсь, останутся и твои ночные визиты в эту секцию.       — Я поклялась Вам, — Алия наконец улыбнулась без боли и лживых ужимок, скрывающих её истинные чувства и мысли. — Мастер Вонг, быть может лучше спрятать эти книги? Я знаю, что в Камар-Тадже каждый волен получать те знания, которые хотел, но горький опыт показывают, что дабы искусить людское сердце хватает и одного случайно оброненного зерна сомнения.       Она не знала ради кого просила: во имя спасения других или же ради себя, зная, что очередной призрачный сон вновь мог погнать ее по знакомой тропе в место, где мертвые обретали голоса. История мастера Вонга звучала, как поучительное нравоучение для ребенка, что огонь опасен и неуправляем, что не стоило забавляться им ради праздного любопытства. И всё же теперь она знала имя человека, оказавшегося в капкане собственных желаний, и во что бы то ни стало никогда не окажется на его месте, даже если сны будут столь красочными, что больше ей никогда не захочется просыпаться.       — Я подумаю над твоими словами, Алия, — мастер Вонг взял мануал в руки и задумчиво нахмурился, словно решая дальнейшую судьбу в книги. — А теперь ступай спать. Желаю тебе ночи без сновидений.       Алия благодарно кивнула, и устремилась в келью, не смея огорчать мастера Вонга знанием, что сон не принесет ей сладкого забытья, только ставшую родной боль.