The Silence is Deafening

Когда Мэттью было девять, его семья на праздники приехала к морю, и его очаровал пирс и темная вода, которая плескалась под ним. Что бы случилось, если бы он прыгнул, подумал он. Сможет ли темная вода его спрятать и унести прочь так, что его никто не найдёт? Он перелез через перила, но был остановлен неравнодушным прохожим, после чего родители его отчитали. Теперь он стоял у другого ряда перил; они не служили изгородью пирсу, но вода была такой же темной, и вопрос был все тем же. На этот раз ответ на него будет получен. Вода должна была быть холодной, так что не потребовалось бы много времени, чтобы сдаться морю, и сильное подводное течение почти наверняка утащило бы его под воду. Тогда все это, секреты, которые были вытащены на свет, и тот, что запятнал его душу, будут скрыты навсегда. Он огляделся и смог увидеть лишь несколько людей; для прогулок по набережной сейчас было слишком холодно. Он перелез через перила и замер…легко балансируя на узком выступе. Он взялся за перила и посмотрел вниз, на темную воду. Жалел ли он о чем-то? Конечно, о многом, однако единственное, что действительно заставляло его сердце сжиматься…Доминик. — Я люблю тебя, Доминик, прости меня. Он не ожидал, что голос Доминика скажет: — Ты любишь меня?

***

Доминик сканировал набережную глазами и как никогда жалел о том, что он не мог разорваться надвое. Он начинал думать, что на этот раз он мог потерять Мэттью навсегда. Он было подумал, что Мэттью сбежал точно так же, как он делал и в прошлые разы, и что в течение нескольких часов он должен был вернуться. Однако затем поступил звонок от обеспокоенного гражданина; от священника, на самом деле. Он выразил свое беспокойство насчет молодого человека, по поведению которого он понял, что тот готовился совершить суицид. Однако тем, что заставило сердце Доминика сжаться стало то, что полиция сказала, что существовало место, в котором совершалось много самоубийств. Он больше не мог сидеть в полицейской машине и пустился бежать по набережной. Он надеялся увидеть идущего по ней Мэттью, но его нигде не было. Его живот скрутило, когда он увидел его вдалеке, прислонившегося к перилам. Его сердце почти остановилось, когда он перелез через перила и остался стоять на узком выступе. Он бросился бежать, в то время как вспышки из сцены на крыше проносились у него в голове. Приблизившись, он перешел на шаг, все время не сводя глаз с Мэттью. Он увидел, что его губы двигались…пытался отговорить или уговорить себя прыгнуть? Он хотел кинуться вперед и схватить Мэттью, но он знал, что это могло закончится катастрофой. Он был практически в шаге от него, когда услышал, как Мэттью сказал: — Я люблю тебя, Доминик, прости меня. Он моргнул…Мэттью любил его. — Ты любишь меня? Его сердце пропустило удар, когда Мэттью вздрогнул и почти отпустил перила. Мэттью повернул голову и посмотрел на него. Он собирался сделать шаг вперед, когда Мэттью сказал: — Не надо. — Мэттью, почему. Если ты любишь меня, то почему? — Т-ты бы не понял. Тут Мэттью отвернулся и снова опустил взгляд к воде. — Пожалуйста, чем бы это ни было, мы можем об этом поговорить. — Н-нет, мы не м-можем. Уходи, не с-смотри, как я буду т-тонуть. С того места, где он стоял, Доминик мог видеть двух приближающихся полицейских; ему нужно было отвлечь Мэттью, дать им подойти достаточно близко, чтобы они схватили его. — Чего бы я не понял? — П-просто уйди, — повторил Мэттью. Его живот скрутило, когда Мэттью убрал одну руку с перил и опасно покачнулся. — С чего ты взял, что я не пойму, если ты даже не пытался мне это рассказать? — П-потому что…. Мэттью остановился, и Доминик понял, что проигрывает эту битву за то, чтобы удержать его от прыжка; два офицера были на достаточном расстоянии, чтобы его схватить...ему ничего не оставалось, как использовать свой козырь. — Я тоже тебя люблю, с того самого дня, когда я нашел тебя у кофейни…мое сердце принадлежит тебе. Если ты сделаешь это, это его разобьет. Мэттью снова посмотрел на него, по его лицу ручейками текли слезы. — Ты не будешь любить меня, когда узнаешь… — сказал он, его голос почти слишком тихий, чтобы быть услышанным. Доминик знал это, два офицера позади Мэттью знали это, Мэттью знал это…все должно было решиться сейчас или… Двое полицейских ринулись вперед и, схватив Мэттью за первое, что попало под руку, затащили его обратно через перила. Доминик мог только смотреть, как на Мэттью надевают наручники. Он снова почувствовал себя бесполезным, он ничем не мог помочь человеку, которому только что признался в любви. Доминику совсем не понравилось, что на него надели наручники, однако один из офицеров объяснил, что это делалось для его же безопасности. Прошло немного времени, прежде чем прибытие скорой пресекло любое общение, и Доминик с облегчением увидел, что наручники сняли. Внутрь машины скорой помощи его не пустили и не пускали, пока доносившиеся оттуда голоса не стали громче, и изнутри не выглянул зашедший ранее офицер. — Не могли бы вы посодействовать? — спросил он. — Он не идет на контакт. Вы были тем, с кем он говорил, быть может, вы сможете помочь. Он шагнул внутрь скорой, Мэттью выглядел несчастным, однако еще он выглядел злым, и кровь сочилась сквозь повязку на его руке. — Он отказывается говорить и не дает к себе приблизиться, что бы я ни делал. Мне нужно снять жизненные показатели и посмотреть его руку, — сказал фельдшер. Доминик не был уверен на счет того, как он собирался помочь; надеяться на то, что Мэттью послушает его и будет говорить, не приходилось, но он должен был попытаться. — Мэттью, позволь доктору тебе помочь. В ответ на это Мэттью только сильнее натянул на себя одеяло, которым его укрыли, и недовольно уставился на него. Доминик вздохнул. — Мэттью, это должно прекратиться. Ты действительно хотел прыгнуть? Я в это не верю. Недовольство во взгляде Мэттью сменилось тем, что можно было назвать только видом потерпевшего поражение. Он спустил одеяло и протянул руку фельдшеру. Фельдшер поблагодарил его, и когда машина тронулась с места, он принялся за работу. Когда его внимание обратилось к руке Мэттью, другая рука Мэттью внезапно выскочила из-под одеяла и схватила руку удивленного Доминика. Он почувствовал, как она напряглась, когда фельдшер наносил антисептик на порез под повязкой. — Он получил это, когда его перетаскивали через ограду? — спросил он. Доминик помотал головой, посмотрел на Мэттью и увидел в его глазах немую мольбу. — Нет, это он не поладил с гвоздем в доске, когда мы разбирали сарай, — соврал он. Фельдшер кивнул и записал это, однако Доминик был уверен, что он в это не поверил…этот был не так прост. — Мэттью? — сказал фельдшер. — У тебя есть аллергии на что-нибудь? Мэттью покачал головой. — Проблемы с сердцем или грудной клеткой? — Астма, — сказал он негромко. — Это серьезный шрам, как ты его получил? Мэттью молчал, и тогда Доминик ответил. — На него напали чуть больше двух месяцев назад. Фельдшер записал это, и продолжил обследование в тишине, задавая Мэттью вопросы только тогда, когда это было нужно. Мэттью не отпускал его руку до тех пор, пока ее не убрали силой, когда они подъехали к отделению скорой. Доминику пришлось сидеть в узком коридорчике, лежащим за пределами комнаты оказания помощи. Не то чтобы было, что лечить; то, чем болел Мэттью, нельзя было вылечить медикаментами. Он огляделся и увидел двух офицеров, стоящих неподалеку и разговаривающих с кем-то в гражданском. Доминик узнал в нем одного из детективов Отдела серьезных преступлений сексуального характера…конечно они должны быть здесь, их главный свидетель пытался покончить с собой. — Мистер Ховард? — произнес женский голос, и он повернулся на своем месте. Это была одна из медсестер, бывших в комнате с Мэттью. — Вы можете зайти. В настоящий момент он спит. Доминик слабо ей улыбнулся, и она, положив свою руку ему на плечо, сказала: — С ним все будет в порядке, с ним поговорил дежурный психиатр, Ваш партнер в лучшем месте. — Что он сказал? — Он хотел бы оставить его для наблюдения и организовать ему встречу с одним из наших терапевтов. — Он уже проходит лечение, и я не думаю, что он захочет остаться. — Да, он так и сказал…вернее, неистово помотал головой. Когда закончим с капельницей, он сможет идти домой. Доктор не слишком доволен, но Мэттью – взрослый человек. Оставлю вас двоих наедине. Доминик снова улыбнулся и проскользнул за занавеску. Он подтащил стул и сел рядом с постелью, снова беря Мэттью за руку. — Я знаю, что ты не хотел этого делать…ну, я надеюсь, что ты не хотел. Действительно ли ты имел ввиду то, что ты говорил, когда сказал, что любишь меня…ох, я надеюсь. Но я не хочу, чтобы ты когда-либо пробовал сделать это снова…чем бы ни было то, что, как ты думаешь, я не пойму, я уверен, что пойму. Я люблю тебя, ты можешь сказать мне все, что угодно. Он почувствовал, как рука Мэттью сжалась, и он поднял взгляд к этим голубым глазам, в которых было слишком много печали, и был ли это страх….и голосом, который был чересчур тихим, он сказал то, что заставило его похолодеть. — Я позволил кому-то сгореть заживо….я убил его.