Второй шанс

— Благодарю, что приняли нас, сэр Хэллсинг. Интегра небрежно кивает, щелкает зажигалкой. Обычно она выдерживает паузу, прежде чем закурить, выбирает подходящий момент в обсуждениях, на совещаниях и переговорах. Но сейчас, через полгода после того, как ее город стал руинами, в эти игры играть не хочется. Даже с новым главой Тринадцатого отдела ватиканской Инквизиции. — С чем пожаловали? — сухо спрашивает она. Повод у них лучше, чем Интегра предполагала — секты и культы, выросшие на пепле сгоревшего Лондона. Отдать их ликвидацию — хотя бы некоторых, хотя бы в Северной Ирландии — Искариоту. Это все еще нагло, но разумно. Это то, о чем можно поговорить. Макубе — так он представился — не заканчивает предложение чем-то вроде «ведь у вашей организации хватает забот» и пропускает извинения. Максвелл бы… Интегра закусывает сигариллу. Начать сравнивать — глупое и пустое, но удержаться сложно. Он тоже молод — и для должности, и, пожалуй, для сана, может, на два-три года старше своего предшественника. Справа через все лицо, пересекая неповрежденный глаз, тянется шрам. Интегра позволяет себе несколько мгновений подумать, означает ли это, что он прежде занимался более грязной работой. И усмехнуться мысли, что, возможно грязной стоит считать как раз нынешнюю. Макубе ведет диалог сдержанно, спокойно и равнодушно. Интегра пытается подковырнуть — по смутно всколыхнувшемуся инстинкту — ведь поводов хватает. — Надеюсь, для этих операций вам не понадобится Легион. Он только пожимает плечами и продолжает, как ни в чем не бывало, заставляя Интегру на мгновение чувствовать себя неловко. И… разочарованно. Ей едва ли нравилось, как все их с Максвеллом разговоры неизбежно летели в какой-то момент к черту. Даже те, которые заканчивались относительно успешно, все равно не обходились без моментов отчаянной злости друг на друга. Он умел ее задеть и не умел игнорировать, когда она отвечала. И это не было ни приятно, ни весело, ни хоть сколько-то полезно — но это было привычно. Макубе успевает заметить ее секундное замешательство, и его взгляд лучится смешком. Почти дружелюбным. «Это мы еще успеем, леди», — как будто говорят прозрачно-зеленые глаза. У Максвелла были… Интегра не знает названия цвета, но знает, с чем сравнить — как светлое небо в сумерках. Мысль о том, что она помнит, сбивает с толку. Интегра говорит себе, что в этом нет ничего странного, просто оттенок необычный и любой, кто заметил, запомнил бы. Но все же помнит именно она. Это и еще, слишком много бесполезных, незначительных деталей, о которых она ни разу не задумывалась до того. Его привычка перебирать пальцами, когда он что-то обдумывал, как будто бы листая невидимые страницы. Сами пальцы — изящные, аристократично-тонкие. Судорога, нервный тик, от уголка глаза к скуле, когда он действительно злился. Тот факт, что он — Интегра почему-то абсолютно в этом уверена — ненавидел, что не мог это контролировать. Зачем это ей? Все это — не о католическом епископе, не о главе Тринадцатого отдела, о человеке. Интегра чувствует себя растерянной, мысли уплывают, она хочет вернуть внимание разговору. Но — случайный сквозняк — и Макубе морщится от сигаретного дыма, снова толкая ее в прошлое. Тогда они наверное просто одновременно устали. Предмет разговора Интегра не помнит, но помнит, как Максвелл начал говорить тише и мягче. Как она вдруг заметила его прорезавшийся акцент. И это — он скривился от дыма. Среди великого множества выражений недовольства, искажавших его лицо, именно это казалось удивительно искренним. Тогда Интегра подумала — у него же половина подчиненных дымит, она видела, неужели до сих пор не привык? Или дело именно в ее сигариллах? Или в том, что они — ее? Подумала и, повинуясь внезапному порыву, затушила еще недокуренную. И смотрела, как разглаживается складка между бровей, делая его лицо почти умиротворенным. Она тянется и тушит сигариллу сейчас. Макубе прикрывает на мгновение глаза и улыбается уголками губ, заправляя за ухо волнистую прядь. Тоже блондин — находят же в Италии — только не серебро, а бледное золото. Максвелл тогда не улыбнулся. Но она все равно почувствовала странное удовлетворение в тот момент тишины. Была осень, редкий солнечный день, и Максвелл, замерший на несколько мгновений в холодных лучах, струящихся из окна был… красив. Она не смутилась этой мысли тогда, не смутилась, вспомнив, сейчас. Это просто правда, это факт, который Интегра констатировала с тем же равнодушием, что подмечала остальные. Они тогда не договорились все равно, и надо было продолжать на следующий день, и, конечно, на следующий день все снова началось с перепалки. Но Интегра помнит, как тем — первым — вечером, вернувшись в особняк, она улыбалась сама — как будто произошло что-то хорошее. Могло ли быть что-то хорошее? Могло ли быть… что-то? Странные мысли. Не ко времени, опоздавшие, ненужные. Все, что было и не было, осталось в руинах Лондона, под осколками стекол, на остриях пик, нет смысла вспоминать об этом. И причины тоже нет. Макубе смотрит на нее спокойным проницательным взглядом, и это вдруг слишком похоже. Как будто он точно знает, о чем она в этот момент думает. Видит ее смятение, запоздалое осознание. И что-то еще есть в этом взгляде, какое-то обещание, снова — «успеем». Интегра чувствует, что отступает, когда возвращается к предмету их разговора. Но не чувствует того же, когда они договариваются и подписывают соглашение в первый день, даже до того, как стемнело. Макубе ставит витиеватую подпись, небрежно и легко — Максвелл давил на перо так, что едва не рвал бумагу. — Дадим нашему сотрудничеству второй шанс, — Макубе протягивает ей руку. Аметистовый сполох перстня — и Интегра в этот момент откуда-то точно знает, что он переплавленный. Его. «Второй шанс», — думает она, подавая свою. И ничего не говорит, когда после рукопожатия священник легко переворачивает ее ладонь и целует тыльную сторону.