Лучшее лекарство

— Что ж ты, надежа-государь, за Федюшей моим смотришь плохо? Лежит в горенке, позабыт-позаброшен! Ни тебе молочка с медком для горлышка, ни варенья малинишного, — озабоченно всплеснула руками Катерина Михайловна, — молчу уж, что по твоим заботам поехал крамолу жечь мальчик мой дорогой, простудился, с ворогами сражаючись, на благо отчизне, а, поди ж ты, заботы и нет, будто и не любимец он твой! Сама в покои перееду его, пока не выздоровеет, да на ноги не поднимется. — Ни к чему это, боярыня! — отвечал, нахмурив брови, Грозный, — лучшие лекари за ним ходят, микстурами заморскими лечат, да холопов довольно приставлено, ежели что понадобится Федору аль захочет чего — все мигом исполнят! Да и стремянной его тоже при нём. Ступай-ка домой, матушка, — добавил, смягчившись, Иван Васильевич, — не о чем тебе переживать. — Хоть плетьми меня секи, хоть в монастырь, с места не сдвинусь! — решительно заявила Катерина Михайловна, вздернув подбородок. Иван Васильевич сжал в руке посох и подумал в досаде: «Ясно теперь, в кого Федька мой такой упертый. И в кого красавец такой». Едва он хотел возразить, Катерина уже сменила тактику. Пав на колени, она со слезами принялась целовать цареву руку в тяжелых перстнях: — Не гони меня, царь-батюшка, от дитя единственного, знамо мать родную никакие лекари да холопы не заменят, одна я знаю, как за Феденькой ходить… «Замучал меня этот Федька, то без шапки, а то нараспашку выскочит!» — подумал Грозный, — «А потом сопли ему вытирай да отвары горькие выпить уговаривай. Проучить мальчишку надобно, чтоб неповадно было. Вот пусть матушка и ухаживает за бестолочью своей. Пожалуй, после этого всякая охота отпадет распокрымши мотаться…» *** — Так, — властно молвила, подбоченившись, богато разодетая Катерина Михайловна, по-хозяйски зайдя в горницу, где под грудой пуховых одеял лежал ее драгоценный сынок. — Вы — указала она на холопов, с любопытством взиравших на вновь прибывшую боярыню, — вон! Только толпитесь тут, дышать нечем, духота, как в бане, натопили. Коль понадобитесь — кликнем вас. Холопы, толкаясь, радостно кинулись прочь. — Ты! — указала она на невозмутимого Демьяна, отлично знавшего нрав своей госпожи и ничему потому не удивлявшегося, — быстро кипятка принеси, лечить Федора Алексеевича будем как надобно. Уж завсегда, как недужил он в детстве, от пара теплого легче становилось. Направляясь к Федору в горницу, чтоб справится о его здоровьичке, Иван Васильевич подивился суматохе и толкотне, что царила в той части дворца. Холопы и девушки сновали туда- сюда, тащили множество сундуков, корзин, замотанных холстиной, каких-то ларцов, перин и подушек. Из конца галерейки раздавался звучный голос Катерины Михайловны, распоряжавшейся слугами. Казалось, она собиралась обосноваться здесь не на несколько дней, а не меньше чем на год, и царь уже пожалел о своей затее. Перекрестившись он направился прочь, надеясь зайти попозже, когда суета уляжется. — Травки Никитишна собрала, от грудной болезни, Федюшенька! — уже ласково проговорила Катерина, склонившись у изголовья сына, и отерла шелковым платочком пот с его лба. — Матушка, — прохрипел Федя, — ты зачем здесь? — А где ж мне еще быть, когда дитя хворает? Сокол ты мой ясный, зорюшка моя, где болит? — Ничего не болит, голова только немного… и дышать тяжело, — страдальчески произнес Федька. — Сейчас полегче станет, родненький, — засуетилась боярыня, помогая Федьке поудобнее устроиться среди подушек. — Демка! Где тебя носит, ирода?! — Туточки я, матушка! — стремянной Басманова боком вошел в горницу, тяжело ступая, чтобы не расплескать кадушку с горячей водой. — Заставь дурака Богу молиться! — всплеснула руками Басманова, — всю воду со двора царского собрал, али осталось чего? Отлей-ка немного в миску. — Малашка! Поди сюда! Чернобровая Малашка прибежала на зов и вручила хозяйке мешочек с травами. Катерина Михайловна осторожно распутала тесемки и высыпала его содержимое, приятно пахнущее летним лугом, в чан с кипятком. — Ну-ка, наклонись, золотце! Демка, подсоби! Катерина и стремянной, держа Федора за плечи с обеих сторон, усадили его на постели. — Дыши! Дыши паром! Басманов нехотя склонился над чаном, от которого поднимался густой пар. Демьян покрыл его голову полотенцем. — Дыши, дыши, миленький! — Горячо! — недовольно протянул Федька — Так это ж правильно, что горячо! Жаром все болезни выходят! Федор закашлялся. — А теперь ложись в кроватку и спать. Дай, я тебя одеялком закутаю да песенку спою. А вот, смотри, что у меня есть! — вытащила мать из корзины сахарный леденец на палочке и протянула Федьке, — это при кашле первое средство, горлышко смягчает. — Матушка! Я чай не дитя малое! — Федька оглянулся по сторонам, но кроме матери и Демки никого не было. «А то разнесут, как мать меня нянчит, потом сорома не оберешься», — подумал он, — «Хорош же опричный воевода, которому матушка колыбельные поет да петушками потчует. Удружил царенька.» — А кто ж ты? Дитя неразумное и есть, без шапки-то бегать. А я, верно говоришь, что матушка! Кто еще, как матушка, позаботится? — Катерина Михайловна поцеловала покрытый испариной лоб сына. — Вот и лихоманка отпустила. Закрывай глазоньки и спатеньки. А с утра настоя меда в редьке выпьешь, и все хвори, как рукой, снимет. — А он не горький, матушка? Надоело дрянь пить! — Чистый медок! Это только лекари царские горечь пить заставляют, гадость всякую из крысиных хвостов. А у матушки даже лекарство сладенькое! Как и обещала, она запела колыбельную, как в детстве, поглаживая Федьку по голове, и он очень быстро провалился в сон. — Я в соседней горнице расположилась, — прошептала она Демьяну, выходя, — позовешь, ежели чего! *** Тем временем в людской Малашка, хитро улыбнувшись, проговорила: — А у нас, Демьян Тимофеич, будто и не меняется ничего. Как ходили за Федором Алексеевичем, как за малым дитём, так и ходим. Хошь воевода он, хошь султан османский. — Боярыня-то сильна, как царица распоряжается, — усмехнулся заглянувший на огонек Малашкиной улыбки холоп. — Поди Федора Лексеича и с ложечки кормить будет! — А и будет, что с того? Так у нас завсегда заведено! — привычно вступился за господина Демьян, который знал, что так оно и будет, — Больной ведь он! — Больной-шальной! Тут с утреца и сил нет, и лихоманка крутит, кости ломит, а «подай, Малашка», «принеси, Малашка», а чуть замешкаешься-то «смотри, Малашка, вот выпорю!» — На поле брани хозяин твой тоже варенья малинишного просить будет? — Ничего он не просит, — буркнул Демьян, — она сама. — Воевода опричный матушку окоротить не может, вот смех-то, — загоготал холоп. *** Тем временем уж две седмицы минуло, а Катерина Михайловна так и продолжала жить у Феди, карауля его во сне, порываясь кормить с ложечки и всячески опекая. Весть об этом быстро разнесли холопы по подклетям, а другие, посмеиваясь, пересказывали своим господам. Уж больно забавно было, что с их заносчивым воеводой матушка обращается, как с грудным ребенком. Федька между тем уже окреп, однако Катерина не торопилась покидать царский дворец. — Басманов, сказывают, матушка твоя таперича во дворце живет? В поход на боярскую усадьбу поди одного тебя не отпустит, а то вдруг ножки промочишь, или проголодаешься, — подшучивали опричники. Федька в душе бесился и огрызался на такие шуточки, однако и поделать ничего не мог. Не выгонять же мать родную. Сам он уже соскучился по царевым ласкам, да и в кровати валяться ему надоело, по крайней мере, одному. Как представит крепкие руки царя на своем теле, жаркие губы на шее, так… — Матушка, а ты по батюшке не соскучилась? — начал Федор издалека, — да и челядь там как бы не распустилась-то без тебя. — А чего мне по нему скучать, чай, каждый день видимся. Он все одно цельными днями на службе государевой пропадает. — Так и меня царь к себе ужо требует. Здоров я, — намекнул Федор. — Раз требует — ступай, а я по дому пока тут порядки наведу. Демка твой — простота хуже воровства. Пылища, и подушки не взбиты как след. Наряды да украшенья твои как зря валяются! Народишка-то вороватый, ленивый, а кухарка готовить совсем не умеет. В капусту квашенную надо укроп доба… — Матушка, ну не стыди ты меня перед товарищами! Уж подшучивают надо мною, что я как дитя малое, что на службе матушка со мной. — Матери родимой стыдишься? — в голосе Катерины прозвучала обида, — Да что я? Я же не мешаю никому. А на шутников государю пожалуйся! Пойду-ка я пока на поварню, распоряжусь, чтобы ватрушек твоих любимых напекли. Ты же царский кравчий в конце концов, — добавила она с гордостью, — пусть постараются. С тех пор при каждой попытке разговора и Федькиных намеках, Катерина Михайловна хмурилась, деланно хваталась за сердце и начинала рассуждать о том, что никто, как мать не позаботится и не приласкает. Время шло, а она так и оставалась во дворце. *** — Царюшка, мочи нет, истосковался я по тебе, но и родительницу обижать не след. Как ее теперь назад-то воротить? Может ты скажешь? В объятиях Ивана Васильевича было тепло и спокойно. В царевых покоях было жарко натоплено, в печке слегка потрескивали дрова. — Али докучает она тебе? — Да порядок хоть и навела, а свой. Душно мне стало, как будто и не хозяин я в собственном дому. Правда, сережки те нашлись с яхонтами червлеными, что я в том году потерял… Понятно, что не со зла она, любит больно… да перед товарищами соромно! Проходу мне не дает, от тебя на рассвете иду, так не спит! Встречает! — Раз такое дело, Федюшка… я-то рано родителей потерял, сирота я горемычный, материнской любви не знал. Но и носиться с чадом великовозрастным, как курица с яйцом — это не дело. Обдумаю я, как нам матушку твою спровадить, да чтоб не обидеть при том. *** — Алексей Данилыч, — произнес царь, — дело к тебе есть. — Чего, царь-батюшка? Коли ты про Овсяниных, так сознались они у Малюты… отправлю робят к ним в гости съездить, грамотки запрещенные поискать. Али насчет посла польского? — Да не то, — досадливо отмахнулся Государь, — жену свою уйми, Христа ради. Позволил я ей сдуру за Федором поухаживать, пока он в горячке лежал, так таперича домой спровадить никак не можем. Федька уж здоров как бык, а она тут обосновалась, да жизни ему не дает. Я в ваши дела семейные не полезу, это уж совсем курам на смех. Данилыч нахмурился, кивнул, степенно огладил бороду и направился в горницу жены. Затворившись там с ней, выгнал всех слуг и уж не знамо о чем толковали они, а только после того Катерина Михайловна покорно собрала свои богатства, домашних слуг и воротилась в свой терем. Федора перед отъездом расцеловала, перекрестила да наказала ему: — Коль опять заболеешь, Федюша, домой приезжай. Оно, конечно, тут дворец царский и лекари шибко ученые, да только дома и стены лечат. А уж материнскую заботу ничего не заменит. Но Федька с тех пор нараспашку да простоволосым на двор не выскакивал. Как отрезало. А коль чуть хворь приключалась, готов был отвары да микстуры самые горькие пить, да без капризов, лишь бы Иоанн Васильевич матушке заботливой о недуге его не доложил.