Убить нельзя поцеловать

Уотерсайд — дыра даже по меркам Вилледора, а это о многом говорит. Эйден опирается спиной на склизкую стену. Над головой есть открытый люк, дающий немного света, но лестница обломана на верхней трети, а стенка технического туннеля влажная, заросшая мхом, так что даже навыки пилигрима не помогут ему добраться до верха. Рассеянный, отражённый от облаков свет не заставляет его чувствовать боль на коже, как чистый ультрафиолет, так что Эйден стягивает маску и с хрипом втягивает воздух. Заражение, выпущенное на волю даже на пару десятков минут, каким-то образом успевает изуродовать его носоглотку, и хрящи ноют каждый чёртов раз. Ингалятор на вкус как гнилые грибы, сырой воздух и чистый спирт. Он реально не хочет знать, из чего их делают, но средства помогают — темнота по краям зрения расходится, и он перестаёт слышать биение своей крови в ушах. Тело кажется тяжёлым и чужим, горящим в лихорадке — как всегда, когда вирусу приходится сдавать позиции. Эйден делает ещё один вдох и опускает лицо, напряжённо вглядываясь в темноту за пределами светового пятна. Зрение плывёт, и он ослеплён даже таким слабым отражением солнца, но вряд ли на милю в ту и другую стороны туннеля остался хоть один живой заражённый. Он ненавидит драться в узких тёмных пространствах, где даже не может сделать то, что умеет лучше всего — оттолкнуться от опоры или стены, сбивая противника внезапным перемещением, но майор Мэтт просил его проверить технические туннели вокруг станции, и это действительно благое дело. Не то чтобы Эйден был святым или волонтёром, нет, за это обещали неплохую оплату, но на самом деле ему и самому хотелось посмотреть на то, как Миротворцы запустят метро. Хотя бы на одной ветке. Из детства сохранились какие-то смутные воспоминания — шум, закладывающий уши при движении вагона, и огромные рекламные щиты, и голос по громкоговорителю с объявлениями станций, но ничего географически-конкретного. Впрочем, идея за час сидя добираться из Гаррисона на остров Святого Павла, без необходимости вытирать собой все окрестные крыши и собирать погоню из заражённых, в любом случае была интересной. Если Мэтт гонял его по поручениям, то и Эйден мог кое-чего попросить — например, право проезда. Было наивно думать, что Миротворцы не установят монополию на метро. Дрожь отпускает, и лихорадка сменяется ощущением продирающего холода и слабости, как будто он опять посреди зимней ночи и пытается не уснуть на снегу, так что пилигрим отталкивается ладонями от стенки и пытается сделать шаг вправо, там, за каменным обвалом и двумя поворотами, был выход на станцию… Тело мгновенно вспыхивает болью по левому боку, как будто его подожгли. Эйден едва не прокусывает губу, пытаясь сдержать болезненный стон — будь тихим, первое правило Выжившего — будь тихим вне убежища. Когда он прижимает ладонь к боку и выставляет пальцы на свет, те окрашены тёмно-красным. Теперь, за адреналином боя, бесчувственностью заражения и накатившей после использования ингалятора слабостью, Эйден впервые чувствует, как сильно ранен. Куртка продрана насквозь и щерится окрашенной в багровый подкладкой — блять, это его кровь, — а под пальцами, когда он сжимает зубы и суёт руку глубже — горящая порванная кожа и ещё одна вспышка боли, заставляющая зрение мигнуть. Блятьблятьблять. Это очень хуёво. Он думал, когти того летуна его едва задели, но там как минимум одна глубокая рана, и чёрт, Эйден не хочет знать, -насколько- глубокая. Спайк учил, что самая частая причина смерти, после THV, конечно, — паника. Ему надо успокоиться и придумать, что делать — и быстро, потому что он всё ещё теряет кровь, и с такой раной он однозначно не сможет перебраться через завал перед станцией. Так что Эйден вытягивает из поясной сумки бинты и пытается стащить с плеча куртку — левая сторона взрывается болью при каждом движении мышц, удивительно, что он не заметил этого раньше. Повязка идёт прямо поверх толстовки, прижимая ткань и кое-как закрывая рану, но бинты окрашиваются быстро. Слишком быстро. Кровавые отпечатки пальцев глянцевеют на корпусе рации, когда он вытягивает её из крепления. — Приём, Лоан, приём, — голова начинает неприятно кружиться. Закрывать глаза нельзя. — Приём, Эйден. Что случилось? Звучишь хуёво. — Я в туннелях у Уотерсайда, пару кварталов на север. Тут открытый люк. Нужна помощь, — самое ключевое, самое важное. — Я в Старом городе, не забыл? Сейчас дёрну Фрэнка… — Лоан раздражённо частит, как всегда, когда волнуется и не может помочь. Эйден обрывает её: — Нет! — он дёргается, и рана отзывается. — Никакого Фрэнка, я использовал заражение. Ответом становится тишина в рации, перемежаемая шумом помех и треском — под землёй ловит хуёво, его спасает только люк над головой. Лоан одна из двух людей, кто знает о том, что он может в какой-то мере контролировать свой вирус, и не станет встречать его стрелой в лицо, если он выйдет к ней с серой кожей и вздутыми тёмными венами. А сейчас он так и выглядит — внешние эффекты от заражения сходят только спустя пару часов. — Эйден, что случилось? — теперь она звучит слишком серьёзно и спокойно. Если он вылезет отсюда живым, у него будут проблемы. — Я в заваленном тоннеле, и у меня дырка в боку. Только что узнал, — он не сдерживает короткого смешка. — Блять, Эйден! Кто с тобой? — на ожидаемое «никто» Лоан даже не кричит, отбрасывая эмоции в пользу рациональности. — Я сейчас свяжусь с Роу, он на заставе в Даунтауне, пересечение Милсом-стрит и Маркета. Выдержишь?.. — голос срывается на дрожь. Лоан быстро принимает решения, но они не всегда оказываются правильными. Они оба знают, что даже если Роу сорвётся с заставы, он не сможет сюда добраться — Эйден не в силах сказать, что у него над головой на поверхности, а через завал в начале туннеля лейтенант не пролезет — он не пилигрим и даже не претендент в Ночные бегуны, чтобы бегать по стенам и втискиваться в любую щель. Он не хочет умирать. Не так тупо и не сейчас — у него были планы: посмотреть на запуск метро, выпить с Лоан на Хэллоуинской вечеринке, признаться лейтенанту, если у него когда-нибудь хватит смелости или безрассудства рискнуть дружбой. Что ж, решение очевидно. — Я ещё раз обращусь и попробую добраться сам. Возле Маркета? Где водонапорная башня? — Эйден стискивает зубы и делает шаг в темноту, в противоположную от завала сторону. В сторону Даунтауна. Он всего раз вдохнул ингалятор, и вирус берёт своё в плывущем зрении и наполняющемся силой и лихорадочным жаром теле. Регенерация заражённых удивительна — возможно, учёные не исследовали найденный вирус, а снова пытались вывести Übermensch, Эйдену похуй, важно только то, что на заражённых в активной фазе всё заживает, как на собаках. Их надо убивать в голову или в сердце, иначе эти существа могут зарастить даже полуразрубленное топором тело. На одну маленькую дыру в боку его неполноценного вируса как-нибудь хватит. — Да. Свяжусь. И Эйден… Выберешься — я тебя своими руками задушу, — в её голосе слишком много боли и волнения, чтобы это звучало страшно. Рация хрипит и сбивается помехами, когда пилигрим удаляется от окна на поверхность. — Конец связи, — он не хочет оставаться один, раненный, в тёмном тоннеле. Но заражённые не испытывают тоски по человеческому голосу, а бездумная жажда тепла и еды уже заволакивает сознание. Обращаться второй раз за короткое время было бы страшно, но страха у заражённых тоже нет. Эйден не знает, сумеет ли снова вынырнуть в человеческое сознание, и только надеется, что у Роу хватит сил ему помочь. Или хотя бы убить быстро. *** Карты района — мешанина полустёртых линий, личный лейтенантский комплект, дорожный. Как пошутил Вержбовски, когда приносил чай, — нет смысла прятать документы, потому что «лейтенант, при всём уважении, только вы можете это читать». Роу хмыкнул на наглеца и послал обратно, нормальные у него карты, просто старые. Заслуженные. Первые метки ставил ещё вместе с Фрэнком — когда только получил звание лейтенанта и ответственность за половину Даунтауна в придачу, наработки Ночных бегунов оказались полезными. Он как раз делает глоток из жестяной кружки — из чего чай заваривали, черти, из полыни? — когда рация взывается треском и взволнованным голосом Лоан. — Роу, приём! Приём, блять! — Приём. Отставить панику, — младшая Марви не самый спокойный человек, но такой откровенный срыв он от неё слышит редко. — Что? — Эйден, — это плохое начало, таким тоном — это всегда плохое начало. Во что пилигрим успел вляпаться за ту неделю, что они не виделись? — Движется к тебе, ему нужна помощь, у него рана в боку, и он… Заражён. Ну, знаешь. Как он умеет. Лоан говорит скомканно, оборванно. Роу прикрывает глаза и считает до трёх, чтобы не взорваться яростью и бессильным волнением. Собеседница верно понимает тишину на канале связи: — Мэтт послал его обследовать технические тоннели у Уотерсайда. В одиночку, и где-то там его задело. Он использует вирус уже второй раз за сегодня, — усталый и надтреснутый голос неплохо отражает его собственные чувства. Однойн рукой зажать рацию, второй — смести в ящик карты и карандаши, накинуть на плечи куртку, где-то в ящиках со снаряжением у стены были меднаборы, он недавно выбил десяток для отряда, а Эйдена можно считать почётным 404-ым. — Понял. Жду на крыше. Конец связи, — соединение обрывается. Технические тоннели у станции — ёбаная золотая мечта Мэтта, гниющий могильник, наполовину заваленный обвалами — сместившиеся от взрыва опоры и река, затапливающая туннели и подвалы каждую весну, не помогли стабильности сектора, зато заражённых там расплодилось на небольшую армию. Лезть туда в одиночку — сраное самоубийство, но кто бы сказал это пилигриму, который не жил в Вилледоре годами и не собирал ботинками жижу, затопившую станцию в последнюю весну. Ёбаный Мэтт — о командовании либо хорошо, либо ничего, но, по крайней мере, в своей голове лейтенанту позволено слать майора нахер. На крышу заставы — бывшего офисного здания — Роу выбирается за две минуты, попутно распугав пару новобранцев. Покурить — и никаких вопросов. Он действительно затягивается — руки подрагивают, огонёк дёргается, приходится усилием воли вернуть контроль — и смотрит в сторону Уорфа. В просветах высоток видны последние отблески заката, но в спину бьют уфэшки. Первый пункт организации заставы — на возвышенности установить лампы ультрафиолетового света и обеспечить бесперебойным питанием, включая резервный генератор. Свет слепит и даёт приглядеться к окрестным крышам в поисках тёмной фигуры пилигрима. Роу успевает скурить три сигареты, трёхдневный запас, между прочим, и замёрзнуть, прежде чем на противоположном конце крыши — за коробами вентиляционных выходов — раздаётся грохот, как будто кто-то не слишком удачно приземлился. Он спешит туда и замирает на границе света и тени — уфэшки не добивают. Приходится прищуриться и вглядеться, опознавая в комке тряпок и конечностей Эйдена — Эйдена, который издаёт сдавленное рычание-шипение и пытается отползти к парапету, когда лейтенант делает шаг вперёд. — Ну, ну, тише, тише, слушай меня, — он говорит какую-то бездумную чушь ласковым голосом, как успокаивал пса в родительском доме в далёкие времена до Падения или говорил с мечущимися в лихорадке людьми уже после. В предыдущие разы Роу видел пилигрима обращённым, только когда рядом была Лоан — явно знающая, что делать, а сам парень не был ранен, испуган и не пробегал весь путь от Уотерсайда до Маркета за полчаса с дырой в боку. В спокойном состоянии Эйден был способен распознавать речь и даже немного отвечать — только протяжно-глухое «Р-роу, подожди» в первый раз удержало лейтенанта от того, чтобы отмахнуть голову неожиданно выскочившему на него в безопасной зоне кусаке. Тогда подоспела Лоан и всё объяснила, и так он невольно вступил в тайный клуб мы-не-говорим-о-вирусе-у-Эйдена. В настоящем же Эйден замирает и приподнимает голову, прислушиваясь. Роу заставляет себя не тянуться к оружию, когда подходит ближе. — Я сейчас включу фонарь, обычный, хорошо? — он ведёт руку к поясу, надеясь, что заражённый не бросится. В жёлтом свете становятся видны чёрные вены на посеревшей коже и брызги крови, пятнающие щёки и одежду, вниз до — Роу сдавленно матерится сквозь зубы, луч фонарика дёргается в руке — перевязки с огромным кровавым пятном на боку. Перевязку придётся снимать, рану — вычищать и штопать, меньше всего лейтенант похож на лазаретную медсестричку, но годы жизни в полуразрушенном городе и не такому научат. Но что точно не похоже на операционную, так это продуваемая и просматриваемая крыша. — Так, парень, я сейчас беру тебя на руки и тащу к себе, а ты не пытаешься вгрызться мне в шею или разодрать лицо, понял? — заражённый — Эйден — с ворчанием склоняет голову. Роу предпочитает считать это за согласие. Главное в обращении с неспокойным псом — уверенность, как учил отец. Три шага на то, чтобы содрать с себя куртку и дойти до пилигрима. Плотная брезентовая ткань прикроет ему лицо и шею, закрывая от ультрафиолета. Спину прошибает болью, когда Роу с трудом поднимает с битума нездорово-горячее тело. Эйден не облегчает задачу, просто замирает, напряжённый — Роу старается не замечать хриплое сбитое дыхание у своей шеи и не думать о том, что заражённый наверняка даже слышит его пульс, не то, что видит бьющуюся от напряжения вену. После заката на крыше должны быть выставлены дежурные, потому что все окрестные твари сбегутся на их уфэшку и усядутся кружком, как только последние лучи канут за горизонт, но ещё десяток минут есть. Эйден успел. А вот что они будут делать внутри здания — другой вопрос, комната Роу удачно находится на верхнем этаже, но до неё ярко освещённый коридор с тремя выходами на лестницу, и лейтенант отсюда слышит эхо голосов. Как он будет объяснять заражённого, которого он волочёт, как невесту, — философский, блять, вопрос. Эйден недовольно ворочается в руках и прячет голые пальцы в куртку — направленный фиолетовый свет делает ему больно. Биомаркер красный, конечно же, до края. У двери громоздятся генераторы — застава маленькая, собственного ветряка нет, так что перебиваются такими источниками: два на вышку на крыше, один на питание света верхнего этажа. Роу сжимает зубы и носком ботинка дважды бьёт по кнопке включения на генераторе для этажа — свет с щелчком гаснет, оставляя только слабые жёлтые пятна у выходов на лестницу. Секунд десять до момента, когда питание снова включится. Дыхание дробится так, будто он снова в Академии и с полной загрузкой наматывает круги по полю — в наказание за вечеринку в общежитии. Пульс бьётся где-то в висках, Эйден оттягивает руки. — Лейтенант, что?.. — голос с лестницы. — Генератор сбойнул, не задавай тупых вопросов, Хадсон, — рявкнуть эту фразу на одном дыхании ему помогают только годы командирского опыта. Рядовой с понимающим «ааа» спускается ниже. Свет вспыхивает за миг до того, как Роу пинком открывает дверь в комнату — дверь бьётся о стенку, оставляя вмятину от ручки. Похуй, успели. Эйдена на кровать он практически скидывает — пружины взрываются скрипом — и только потом с острой вспышкой вины понимает, что с раненым стоило обращаться бережнее. Эйден, кажется, не в претензии — с глухим ворчанием сдирает с лица куртку и поворачивается в сторону Роу — озлобленно-бездумное выражение лица, как и серая кожа, на пилигриме смотрятся жутко. По-хорошему, Роу должен делить комнату со вторым лейтенантом, но — по-хорошему — у него должно быть побольше людей в отряде, и нормальное снабжение, и нормальная связь, но работаем с тем, что есть, включая тот факт, что Браско умер три месяца назад, и никто не занял его место. Сейчас не время вспоминать мёртвых, и Роу отгоняет эти мысли. Комната практически тёмная, только отсветы из окна и тонкая полоска под дверью, так что он втыкает штекеры в пошарпанный удлинитель, протянутый под дверью. Каждое жилое помещение должно быть оснащено лампами ультрафиолетового света, Эйдену рассеянный свет тоже не помешает — но уфэшки вспыхивают слишком ярко, и парень на кровати дёргается и низко воет, а Роу бросается к нему, накидывая на голову сложенное у изножья покрывало. — Цыц, молчи, — он прижимает покрывало к Эйдену, а Эйдена к себе — горячий, блять, какой же он горячий, раскалённый. Пальцы смыкаются у Роу на предплечьях наручниками, не давая отойти. — Бол-но, — глухое низкое ворчание, в котором едва распознаётся слово. Лейтенант закрывает его от света тканью и своей фигурой. — Так. Я сейчас разверну лампы и отключу половину, понял? Тебе нужен свет. И я не буду сидеть с тобой в темноте, — пилигрим думает долгих три секунды, а потом стальная хватка на руках Роу разжимается, и Эйден глубже прячется в покрывало. Половину лампочек Роу отворачивает голыми руками, тихо матерясь, когда стекло обжигает пальцы. Остальные вместе со штативом разворачивает к стене, так, чтобы в комнате царил фиолетовый полумрак. Даже если штабные крысы на Мисси считают его самоубийцей — или считают, что он слишком часто получал удары по голове, чтобы потерять и здравый смысл, и чувство страха, — Роу не намерен оставаться с заражённым в темноте. Если бы это был не Эйден, он даже не стал бы возиться дольше, чем нужно на хороший удар мачете… — Так. Теперь тебя осмотреть. Судя по тому, как ты скакал, прямо сейчас не помрёшь, но я вообще не хочу знать, откуда на тебе вся эта кровь, — он ворчит под нос, больше для себя, чтобы упорядочиться и успокоиться. Эйден провожает его с кровати полуосмысленным взглядом из-под покрывала, но больше не воет. Стук в дверь застаёт Роу с открытой и рассыпанной по столу аптечкой. Он замирает, будто ему к горлу приложили лезвие — блять, философский вопрос о заражённом посреди заставы резко возвращается в актуальные. — Что? — за дверью Вержбовски, ну конечно, Роу его ценит и даже где-то симпатизирует его любопытству, но не прямо, блять, сейчас. — Эм, лейтенант, я слышал крик, и… У вас всё в порядке? — рядовой мнётся, потому что у командиров такое не спрашивают, но Роу знает, что он им немного больше, чем командир, и он рад этому, так что подавляет гневный ответ в горле. — Кипятком облился, Трент. Ничего страшного, — под его тяжёлым взглядом Вержбовски только улыбается и желает доброй ночи. Да уж, ночь будет доброй. Аптечка — немного спирта, немного бинтов, немного трав и просроченное обезболивающее, но что есть. К кровати Роу приближается с открытым ножом и ощущением, что идёт по весеннему льду, но с парня нужно как-то содрать окровавленную порванную одежду, если он верно рассмотрел на крыше, и вряд ли Эйден разденется сам. Но в любом случае, сначала его нужно вынуть из одеяла. Роу чувствует себя чертовски странно, когда уговаривает опасного заражённого, сидящего на его кровати, отпустить край ткани, давай, парень, вот так, потихоньку. Удается избавиться даже от куртки — Эйден прижимается ближе и, кажется, принюхивается к его шее, с дрожью отмечает лейтенант, когда стягивает с чужих рук рукава. Стоило бы засунуть в него сушёных уф-грибов или заставить вдохнуть антизин, но Роу не готов рисковать регенерацией, спасающей заражённых, ради удобства общения. Без куртки становится видна неаккуратная плотная повязка на боку и расплывшееся на ней пятно крови, уже засохшее и чёрное. Эйден позволяет уложить себя спиной на матрас относительно легко — хватает нажатия на плечо и командирского взгляда, чтобы он с ворчанием опустился, подставляя повязку и ткань под лезвие. Эйдену придётся вернуться в сознание хотя бы затем, чтобы занудно ворчать за испорченную одежду — «это была моя любимая толстовка, Роу» — «да у тебя всё любимое, куда ни плюнь» — и эта мысль странно успокаивает, когда он осторожно взрезает край и разрывает ткань. На боку — засохшая кровяная бляшка, вокруг — горячая натянутая кожа с чёрными вздутыми венами. Роу льет на свёрток бинта немного воды из утащенного в комнату чайника — с белыми хлопьями осадка, зато хоть кипячёная — и стирает-сдирает кровяную корку. Под ней — глубокий затянувшийся порез и кое-где розовая новая кожица. И в целом все это выглядит так, будто парню выдрали кусок бока, а потом мясо кое-как срослось обратно, оставляя задел для неровного бугристого шрама. Роу прикрывает глаза и выдыхает. Люди с таким не живут, люди с таким сдыхают от кровопотери, или болевого шока, или инфекции, если шароёбиться по канализации и затыкать на ходу раны мотками бинтов, но Эйден смотрит на него полуосмысленными глазами, хрипло дышит, и кожа у него серая, чуть светлее, чем у свеженького кусаки. Эйден заражённый, а вирус неплохо так заживляет всё, кроме ударов в сердце и голову. — Я тебе сейчас это обработаю и перебинтую. Штопать для красоты уж не буду, извини, не хочется, чтобы ты за прокол мне голову отгрыз, — Роу тяжело трёт ладонями лицо и ждёт, пока уймется стук в висках. Эйден не умирает, Эйдена надо перебинтовать, чтобы не тревожить едва заросшую дыру в боку, стереть ему кровь хотя бы с лица и тела — и дать пожрать и отлежаться. И может, что-то от температуры, Роу никогда не интересовался нормальной температурой у заражённых, но парень горит. Чайник почти полный — он воспользовался командирской привилегией и уволок его себе в комнату ещё вчера, чтобы в ночном бдении над картами не тревожить дежурных, бродя до импровизированной кухни. Чайник почти полный, а значит, этого хватит, чтобы обтереть Эйдена — не то чтобы Роу было похуй на чистоту своего постельного, об этом сожалеть уже поздно, просто он хочет составить полную картину повреждений, да и парню, наверное, приятнее быть чистым. Лейтенант ожидает сложность в том, чтобы убедить заражённого раздеться — или дать себя раздеть, но проблема оказывается иной. Гораздо более смущающей. Эйден легко приподнимается на кровати, давая вытянуть из-под себя остатки разрезанных толстовки, майки и перевязки — от движения глянцевая свежая кожа вокруг раны поблёскивает даже при слабом свете. Обувь Роу снимает под любопытным, но всё ещё пугающе-неосмысленным взглядом — но в конце-концов, это его кровать, и заляпанные содержимым технических туннелей ботинки тут не к месту. На штанах крови немного, ран вообще не видно, и Роу не то чтобы очень хочет раздевать Эйдена донага сейчас, так что решает оставить. Проблема проявляется, когда очередным комком бинтов он начинает стирать кровь у парня с тела — тот глухо, низко ворчит и притирается к ладоням. Подаётся навстречу, блять. Роу замирает в неудобной полусогнутой позе. Никто не пытался исследовать сексуальное влечение и прочие связанные с прикосновениями штуки у заражённых, и лейтенант клянётся, что не будет первым, кто прояснит этот вопрос. Ему хватает информации о том, что твари не размножаются живорождением. Но Эйден здесь, под его руками, и всё ещё нужно как-то стереть кровь с затянувшихся царапин у него на плече, так что следующее движение Роу делает очень мягким и осторожным. Успокаивающим. Парень снова тихо низко ворчит, как будто вода клокочет у него в горле, и этот звук почти приятный, но — лейтенант смущён. И надеется, что вернувшись в сознание, Эйден нихуя не вспомнит — сам он точно не станет поднимать эту тему. В конце концов, полуголый горячий — и буквально тоже — парень в его постели — это не то, о чём он готов думать сейчас и в ближайшем будущем. Горка мокрых окровавленных бинтов у кровати всё растет, зато выясняется, что других крупных ран у Эйдена не было — несколько ссадин, царапин, синяков и ушибов, но ничего серьёзного. От этого становится легче дышать, так что Роу подхватывает ещё один рулон бинта — уже для перевязки. Парень сидит на кровати, тяжело склоняясь вперёд, и почти дремлет с открытыми глазами — лениво, тяжело шевелится под движениями рук, подставляясь под обтирающее полотно. С тем, что к теплу ладоней он липнет, как приклеенный, лейтенант уже смиряется. В конце концов, не более неудобно, чем когда Браско со Сьеррой перепутали бутыли и блевали полночи, неспособные подняться с пола. — Я сейчас тебя перебинтую, и всё, — когда он обхватывает руками Эйдена, передавая катушку бинта, тот подаётся вперёд и почти падает носом ему в плечо. Лейтенанту хочется орать и разбить что-нибудь об стену, но он выдыхает сквозь стиснутые зубы — шевелятся отросшие пряди у Эйдена на виске — и снова протягивает бинт. Не худшая поза. К моменту, когда плотно забинтованный и почти чистый Эйден оказывается уложен под его одеяло, Роу чувствует себя так, будто всё-таки пробежал марафон в полной выкладке. Усталость наваливается внезапно, зато в полную силу — рушится грузом на плечи и тянет к полу, так что он пинком отодвигает стул от хлипкого офисного стола, который пережил пятнадцать лет запустения и вот-вот рухнет под грузом его вещей, и тяжело садится. Эйден ворочается на кровати, плотнее заматываясь в одеяло, пряча лицо под тканью. Всё, что ему нужно — тепло, старый дурак, и вместо тебя вполне мог бы быть обогреватель — Роу напоминает это себе. Заражённые стабильно сбегаются на остатки костров и бочки с углями, забиваются в самые тёплые и душные углы — это нормальное поведение. Кстати о тепле и жаре, Эйдену всё ещё нужно скормить жаропонижающее — какой-то бродячий учёный в Рыбьем глазе после пятого бокала очень громко вещал, что вирус — суть лихорадка, пожирающая организм, и хоть в тот момент Роу куда больше интересовался своей кружкой, кое-что он услышал. Блистер с таблетками находится на дне аптечки — на срок годности он разумно не смотрит, раз его не убило, заражённому точно не повредит. Остатки чая он выплёскивает из кружки в окно — не то чтобы это могло повредить заращивающему стены плющу, скорее только подпитает. Остатки воды из чайника помогут запить лекарство. — Эйден, подъём, спящая красавица, пора пить таблетки, — парень неловко садится, прижимая к себе нагретое одеяло. Вены уже не такие чёрные, так что Роу надеется, что к утру сможет высказать всё, что он думает об идее лезть в Уотерсайд. То, что ему предстоит бессонная ночь — факт. На протянутый блистер Эйден смотрит с тупым непониманием в глазах. Роу со вздохом выдавливает на ладонь две таблетки. — Ну, давай, — он оказывает не готов к тому, что парень цепко схватит его за руку и слизнёт таблетки с ладони, проходясь горячим языком до запястья и на миг замирая там. Кружку с водой Роу протягивает ему почти машинально, чувствуя остывающий след от слюны. Эйден кривится и собирается сплюнуть горькое лекарство — заражённому пользу не объяснишь — так что приходится прийти в себя и схватить его за челюсть, не давая двинуться. — Пей, — подставленную к губам кружку Эйден кое-как воспринимает, открывая рот. Роу чувствует, как движется его челюсть, и край мягких губ под пальцами. — Блять, парень, если бы ты у меня служил, после таких выебонов неделю бы драил толчки щёткой. Две недели, — после таблеток он позволяет парню снова замотаться в одеяло и возвращается к столу. Ещё час, может, два — и он заставит Эйдена вдохнуть антизин, в надежде, что раны уже затянулись достаточно. От усталости ломит плечи, а в висках до сих пор качается пульс, но Роу скидывает куртку на спинку стула и проходится по комнате, собирая остатки аптечки, убирая на место чайник, совершая вечернюю рутину — то, что этой ночью ему не грозит поспать, не значит, что он должен нарушать распорядок. В его возрасте может и стоило бы соблюдать режим сна, но — не с его службой. Это не первая бессонная ночь, которая будет у него из-за заражённых, но первая, когда заражённый спит в его постели. Он рискует даже отлучиться из комнаты — поговорить-успокоить Лоан, наполнить чайник и прихватить из ящиков с продовольствием пару банок тушёнки, Эйден наверняка будет голоден, когда проснётся. Стоящий на дежурстве Хадсон провожает его молчаливым кивком — «всё спокойно» — «отлично». Где-то издалека слышится вой крикунов, а железный рекламный щит за окнами раскачивается с неприятным скрипом проржавевших опор, но в остальном ночь тиха и безмятежна. Так же безмятежна, как дрыхнущий Эйден — Роу всё равно чувствует облегчение, когда возвращается в не разрушенную комнату со спящим телом на кровати. В конце концов, скоро конец месяца, и Мэтт потребует от него отчётов, так что лейтенант как можно тише двигает стул и садится заполнять бумаги. За настольную лампу сойдёт переносной фонарь, отвёрнутый от кровати. Спустя три листа нудного перечисления маршрутов — а Вержбовски ещё не понимал его карт — со стороны Эйдена слышится шорох. — Л-лейтенант?.. — хриплый, слабый, но определённо человеческий голос. Как будто с похмелья проснулся, боже мой. Роу чувствует неуместное веселье. — Думаю, после того, что у нас было, ты можешь называть меня просто по имени, — он уже не скрываясь отрывается от отчётов и откидывается на спинку стула — скрипом режет слух. — Роу, блять… Спасибо. Антизин давал? Он думал разбудить парня и насильно скормить ему лекарство позже, но раз тот проснулся сам… Роу снимает с пояса ингалятор и приближается к кровати. У Эйдена всё ещё серая кожа и лихорадочно блестящий, но хотя бы осмысленный взгляд — рассеянный ультрафиолет помог. Лейтенант подставляет раструб флакона ко рту Эйдена, и тот смиренно делает вдох, не пытаясь оспаривать право на самостоятельность — его трясёт, и это видно невооружённым взглядом. Через пару вдохов напряжённое лицо разглаживается, и даже тёмные вены немного прячутся под кожу. Биомаркер слабо пищит — красный превращается в пару делений зелёного. — Спасибо… — парень поводит плечами, как будто только сейчас осознаёт свою полураздетость и повязку на теле. Заглядывает под одеяло, обводит взглядом комнату — Роу не мешает ему осматриваться, отвлекаясь на вскрытие консерв. Им знатно повезло наткнуться на старый склад и несколько стеллажей ящиков — неприметные банки без этикеток оказались мало того, что тушёнкой, так ещё и сохранившейся в подходящих условиях. Всяко лучше смеси курицы, рыбы и крыс, входящей в стандартный рацион, выделяемый штабом. Ящики Роу без зазрения совести объявил собственностью отряда и провёл в отчётах как «дополнение к рациону». — Холодные будешь? — вилка у него найдётся, а вот огня или электроплитки, чтобы погреть, в комнате не держит. — Я сейчас что угодно сожру, даже вместе с банкой, — руки у него всё ещё подрагивают, но в ёмкость вцепляется крепко. Хорошо — с ложечки кормить не придётся. Себе Роу делает сомнительную смесь из растворимого кофе и тёплой воды, надеясь, что если это с силой размешать, то сойдёт за напиток. В конце концов, вернувшийся в сознание Эйден ещё не значит, что он сможет поспать — теснить раненого на односпальной кровати лейтенант не станет. — А это ничего, что я ем ваши запасы?.. — когда вилка начинает царапать дно, Эйден окончательно приходит в себя. — Ничего, ещё несколько ящиков. А начнём голодать, кого-нибудь сожрём, и я голосую за Грейди, — про нелюбовь лейтенантов, вынужденных делить соседние территории, не знает только мёртвый — в смысле, мёртвый-не-заражённый, потому что даже кусаки осведомлены. Они с Грейди перекидывают друг другу бродячие банды, шпионов Ренегатов, ответственность за гнездо заражённых на границе территорий и пиздюли от Мэтта, когда он опять недоволен отчётами по Даунтауну. Роу считает Грейди лощёным ядовитым мудаком, что считает о нём Грейди — ему исключительно поебать. — Кстати о сожрать… Я не?.. Я не помню такого, но мало ли, — Роу отбрасывает шутливый тон и тяжело смотрит на Эйдена. Парень откровенно нервничает, и Роу раньше никогда не задавался вопросом, насколько хорошо он помнит, что творит в моменты обострения вируса. — Ты не. От Уорфа ты добежал с такой скоростью, что я едва докурить успел, и вряд ли прерывался на пожрать. А тут висел у меня на руках послушной тряпочкой и даже зубами не щёлкал. Спокойнее, — от облегчения парень прикрывает глаза и замирает, слышно только замедляющееся дыхание. — Но скажи мне, ты нахуй один полез под Уотерсайд? Когда со мной Лоан связалась, я думал, придётся брать увольнительную на твои похороны, — ярость, уже усталая и едва тлеющая, возвращается волной. Роу сдерживается, чтобы не заорать — ещё одного визита обеспокоенных отрядных сегодня он не хочет, объяснить раздетого Эйдена в его постели легче, чем заражённого, но всё равно лучше избежать. — Блять, а я знал? — на чужую ярость пилигрим реагирует виноватым раздражением. — Майор дал задание проверить технические туннели, там в бронике не пролезть, кое-где я сам едва втиснулся. — Эйден, — Роу позволяет себе тяжёлый вздох. — Мэтт переживёт, если ты ему откажешь. Честное слово. В следующий раз хотя бы попытайся узнать, в какую жопу лезешь. Понял? Пару часов назад он мог бы выдать гневный монолог, перемещаемый кусками устава, чтобы донести до Эйдена, что слушать командиров — хорошо, но на месте можно всё-таки не слушать, а думать своим умом, потому что командование — оно в тёплом штабе, а ты посреди беспросветной жопы с одной уфэшкой и тремя ранеными в отряде… Но сейчас Роу слишком устал и заебался, а пилигрим сидит тут, живой и виноватый, так что хер с ним. Может, в дырку поперёк бока немного мозгов занесёт. — Спать ложись. Или поешь ещё, тебя аж качает. Не хочешь? Как хочешь, — он возвращает взгляд к бумагам — пять дней до конца месяца, а эту макулатуру ещё и отправить надо. От сбитых извинений отмахивается — ему не виноватое выражение на лице Эйдена нужно, а чтобы тот живой и целый был, и не серый, желательно. — А ты как? Я твою кровать занял, — если пилигрим сейчас предложит встать и уйти, освобождая спальное место, Роу швырнёт в него кружкой — тот, видимо, соображает по выражению лица. — Спальник раскатаю, не впервой. Не хуже, чем когда завод в Хорсшу зачищали, там на полу спали, — он мог бы удариться в воспоминания, но парню сейчас стоит поспать, а не слушать его байки. — Доброй ночи. — Доброй ночи, лейтенант, — пауза, прерываемая только шорохом простыней и слабым скрипом матрасных пружин. — Роу, спасибо. Завтра им придётся говорить о заражении Эйдена — и его поведении, о грёбанном Уотерсайде и страховках, объяснять появление пилигрима на заставе и думать, что тот скажет Мэтту, но сейчас Роу не хочет на этом останавливаться. Ночь тиха и безмятежна.