***
Джонни привык считать себя немного умнее остальных ребят. И дело даже не в привилегии старшего или дипломе частной американской школы. Просто он прошёл через испытания, которые не многим под силу, да и не многим выпадают, если честно. Ради шанса дебютировать с EXO, Джонни отказался от поступления в колледж, оставил семью на другом конце земного шара и в весьма сжатые сроки освоил с нуля навыки хореографии. Поставил на кон всё, что имел в своей юной жизни, и проиграл. EXO дебютировали без него. Друзья, с которыми он тренировался долгие месяцы, отправились в первый тур, а Джонни отправился в соседний корпус общежития — начинать всё с нуля. Агентство набрало новичков, запустило шоу про преддебютную подготовку, где Джонни наравне с остальными изображал самоотречённую преданность мечте. И только страх не оправдать чужие надежды не позволил ему разорвать контракт и уехать домой — он предпочёл поверить во второй шанс перспективе взглянуть родителям в глаза со словами: "У меня ничего не вышло". В общей спальне, среди новеньких трейни, по сути совсем ещё детей, он прятался от судьбы. Именно там она и нашла его в лице несуразного мальчишки с беглым английским и магнетической харизмой прирождённого артиста. Джонни слепо верил в свою сознательность — поэтому, когда судьба затянула на его шее мёртвую петлю, он не сразу это заметил. С Джули они познакомились в суетном закулисье ISAC. Соревнования длились три дня, за которые им удалось пройти путь от осторожных переглядок на трибунах до томных поцелуев в подсобке уборщицы. Как и Джонни когда-то, в юном возрасте Джули переехала на историческую родину, лелея мечту стать айдолом. Но второго шанса ждать не стала и, пролетев с дебютом, сменила участь вечной трейни на карьеру менеджера в том же агентстве. Джули была из тех девушек, которых не стыдно представить маме. А Джонни был так уверен в себе, что сделал это. С мамой она быстро сдружилась, и о своей беременности первой сообщила именно ей. А когда новости дошли и до него, вслед за перспективой взять вынужденный хиатус, сбежать в армию (даже если его там не ждали) и завершить карьеру публикацией письма покаяния в официальном твиттере SM, пришло настоящее осознание: он предал их. Отношения на стороне никогда Джонни не тяготили — пусть об этом не говорилось вслух, но он знал, что Марк знает, и молчал, зная, что Марк тоже будет молчать. Джонни погибал без Марка, спасался суррогатами — отношениями-заменителями, преуспел в конспирации и всегда был очень-очень осторожен. Не путался с кем попало, не наживал врагов и, конечно же, предохранялся. Потому что каждый раз знал — это не навсегда и даже не надолго. Это до следующей встречи с Марком. Но чем ярче раскрывался Марк миру, чем серьёзнее становились ставки агентства, тем реже случались встречи. И тем усерднее Джонни искал утешения. Встретив Джули, он думал, что она одна из. А оказалось — та самая. Убийца всего, что было для него дорого.***
Марк ушёл полтора часа назад. Обогнул скалу с солнечной стороны и исчез в изгибах каменистой тропы, бросив напоследок, чтобы Джонни не смел идти за ним. Марк до сих пор не вернулся. Джонни почти уверен — тот прячется где-то в пещерке, плачет наверное, возможно даже молится. Марк не из тех, кто делает глупости. Глупости — удел эгоистов, а Марк обременён неизлечимым чувством долга перед всем и всеми — оно не позволит ему удариться в безумство. Но страх за любимого оказался сильнее давящего чувства стыда, и, плюнув на всё, Джонни отправляется на поиски. Солнце белеет в зените. Тени исчезли, превратив кусочек североамериканской пустыни в раскалённую сковороду без крышки. Смахнув каплю пота со взмокшей брови, Джонни хватается за острый выступ и запрыгивает на ступень пологой скалы. Марка находит чуть поодаль — у самой кромки крутого берега тот оседлал гладкий камень. Джонни подбирается, топая нарочито громко, чтоб не напугать малого внезапным появлением. Чтобы дать ему время подготовиться. Разговор, который так неудобно начался, непременно нужно закончить. — Ты за этим выманил меня в Аризону, да? Придумал эти выходные без людей и мобильников, чтобы я не сбежал? Чтобы ты мог спокойно очистить свою совесть, зная, что мне никуда не деться? А прежде чем признаться, решил потрахаться... Когда ты научился быть подлым, Джонни Со? Джонни осторожно пристраивается рядом. Речка внизу грохочет, скрадывая слова. Джонни никогда не видел Марка таким взрослым. — Мне нет оправдания. И я не рассчитываю, что ты меня поймёшь. Но всё ещё рассчитываю на прощение. Решение за тобой. И, как бы ты ни решил, знай — я больше никогда так не ошибусь. — А больше и не надо. Мне достаточно было узнать, что единственная причина, по которой твоя свадьба не состоялась — это то, что беременность оказалась фальшивкой. Единственная. — Марк. — Джонни тянется к его ладони, но Марк ловко убирает её, зажимает меж острых коленей. — Разве я мог выбирать? Нам ведь никогда не быть вместе в том самом смысле, который люди вкладывают в это выражение. Нам не быть парой, не делить общий дом, не гулять по Центральному Парку, держась за руки... — Поэтому ты решил делать всё это с кем-то другим, а меня оставить для... Да вот хотя бы для уединённых выходных в пустыне, да? Впору бы услышать обиду в голосе, но её и тени нет — только вызов. Марк повзрослел сегодня на целую жизнь. Джонни гонит горькие мысли, но тем сильнее те одолевают его: он сам, своими руками, добил в Марке его наивность. — Ты даже представить себе не можешь, каково это — быть свидетелем твоей жизни через телешоу и соцсети, самому прозябая от безделья. Агентство делает 127 по два камбека в год, а ты со своими юнитами и коллабами возвращаешься чуть ли не каждый месяц. Ты принадлежишь им всем, а мне — нет. Пустота, горечь, ревность... Они убивают меня. Марк, я... — Я, я, я... В этом весь ты, Джонни Со. А думал ли ты, каково мне? И чем я жертвую? Всем! Умолкнув, Марк отворачивается. Солнечные блики полощутся в реке, резью пробегаясь по уставшим глазам. — Марк? Марк? Он отвечает не сразу. Долго решается. — Помнишь, когда-то я сказал тебе, что замолю все грехи? И твои, и свои. Тогда я действительно верил, что это возможно. Но с тех пор много воды утекло. Знаешь, я понял: нет, уже не замолю. Мы слишком далеко зашли. Я позволил этому случиться и сделал это сознательно. Мне не будет прощенья — таким, как я, оно не предназначено. Я принимаю свой грех и свою участь. Я отказался от спасения души. Ради наших редких встреч. Я готовлю себя к вечным мукам и отныне молюсь лишь за тебя. Если бы они были героями фильма про выживальщиков, если бы их жизни были плодом чужого воображения, по всем законам жанра Джонни должен был бы схватить Марка в охапку и сказать, что нет никаких вечных мук, кроме тех, что здесь и сейчас. Но они, Марк Ли и Джонни Со — настоящие, и для них есть только одна реальность — та, в которую они верят. Марк Ли верит в ад и рай. — Если ад существует, я отправлюсь туда один. — Джонни каждое слово даётся легко. Он открыт, как никогда. Но готов ли Марк верить ему снова? — Только прости. Клянусь, ты не разочаруешься. И твой Бог не разочаруется в тебе. Знай: что бы ты там себе ни напридумывал, ты чист, как и прежде. Хоть и не принимаешь этого.***
Прежде Марк спрашивал себя: почему он не остановился? Что было в этом сложного? Они уже давно не делили с Джонни Со общую спальню в общаге. Они даже выступали вместе теперь редко, а путешествовали — ещё реже. Марк ведь знал, как всё обернётся. Он спрашивал у отца Малкольма, когда гостил дома. Так прямо и спросил, оставшись последним из прихода на воскресное причастие: а что будет с теми, кто идёт против замысла Божьего, нарушая его заповеди? Святой отец не стал уточнять, о каких именно заповедях идёт речь, и спрашивает ли Марк за себя или просто так. Он сказал, что грешникам, неведущим, что творят, открыто слово Божие во спасение. А тем, что ведают, но ставят страсти свои превыше служения Всевышнему, спасение даруется лишь через покаяние. Марк был так наивен, что спросил вдогонку (тихонько, стесняясь собственного голоса) — когда именно нужно каяться, чтобы спастись? Ответом ему было слово "Сейчас". Покаяние нельзя отложить на потом — оно работает, только если случается своевременно: в тот же миг, как осознание собственной греховности постигает заблудшего. Та беседа с приходским священником из уютного пригорода Ванкувера стала приговором. Вернувшись домой и поднявшись в свою комнату, которую родители до сих пор придерживают за ним в неизменности на случай редкого и, как правило, незапланированного отпуска, Марк опустился на колени у кровати и сложил ладони у губ. Но не спешил с молитвой. Он больше не чувствовал себя достойным беседовать с Иисусом. Потому что, поставив на чаши весов преданность их с Джонни тайне с неминуемой расплатой в виде вечных мук против немедленного разрыва, покаяния и возможного спасения, он даже не сомневался, какая из них перевесит. Он выбрал Джонни, потому что Джонни выбрал когда-то его, и это значило для него всё. Чуть позже Марк всё же помолился, и просил у Иисуса прощения, но не за то, что предал его волю, а за то, что не воссоединится с ним вечности. Шли месяцы, сменялись годами. Марк никому не говорил о своём выборе, даже Джонни — тем более Джонни. Он молился за него теперь вдвое усерднее, ведь знал: пока Джонни не осознаёт своей греховности, у него есть шанс воссоединиться с Иисусом вместо Марка. Дождливым майским вечером, вернувшись с фотосессии для японского GQ, Марк сидел у окна в своём номере, считал огни ночного Токио и время от времени набирал номер Джонни. Длинные гудки без ответа отзывались в нём глухой болью. Джонни не хотел его видеть, или слышать, или не мог. А Марк не мог без него. Листал фотки на телефоне и тихонько тормошил себя через тонкий хлопок пижамных брюк. Марк никогда не пробовал наркотики, он и напивался-то всего раз в жизни, но прекрасно знал, что такое зависимость. Когда Джонни не было рядом, он был в мессенджере или видеочате, а когда, как сейчас, не выходил на связь, он оставался с Марком нестираемой памятью. Бродил по его венам, разбавлял собою кровь — как лекарство, спасал, как яд, отравлял. Он менял Марка на молекулярном уровне, и для этого ему не нужно было ничего делать — их первая встреча предопределила их будущее. Отложив телефон, Марк прикрыл глаза и представил себе Джонни таким, каким видел его в последний раз — влажным после душа, разгорячённым и настойчивым. В животе запульсировало предоргазмическими спазмами, под веками заплясали цветные искры. Марк спустил резинку брюк и крепче обхватил себя. Он не остановится, ни за что не остановится. Пусть он расплатится вечностью, но Джонни этого стоит.***
— Не говори глупостей. Тебе-то откуда знать? Что ты знаешь о Боге? Что вообще ты знаешь? Марк задет, если не растоптан. Но не сдаётся. С горячностью раненого тигра он готов отстаивать себя. — Бог есть любовь. Мне так говорили. Думаю, и тебе тоже. — Джонни столько раз слышал эту расхожую фразочку, он даже не уверен, откуда она взялась — из Экклезиаста или из Тарантино, она казалась ему громкой пустышкой, достойной статуса в соцсети — не более, но почему-то именно сейчас, возможно, в самый важный момент его взрослой жизни, она сорвалась с языка и попала прямо в цель. — Это не про ту любовь! — Отвернувшись наконец от бликующей речки, Марк тяжело дышит. Грудь гневно вздымается, ноздри надсадно втягивают горячий воздух. — Ты не понимаешь, о чём говоришь! Это не про... Нас! — Это про нас. Про тебя и меня, Марк. — Джонни чуть волнуется: Марк так взвинчен— того и гляди соскользнёт с ненадёжного камня прямо в буйную реку. — От того, что мы не можем кричать о наших чувствах, они не становятся менее реальны. То, что между нами — реально. И если Бог есть, уж он-то в курсе. Сражённый внезапным откровением, Марк сперва долго молчит, потом вдруг прикрывает рот рукой и вскакивает на ноги. Вскакивает неудачно — лодыжка подворачивается о подножие камня, и Марк, не удержавшись, приземляется на колени. Но даже испуг и боль не способны сбить его мысль с внезапно обретённого направления: — А что между нами, Джонни? Я уже и не знаю... Раньше вот знал. А теперь сомневаюсь... — Марк, дай руку. — Сгруппировавшись поустойчивее, Джонни протягивает ладонь. Марка нужно срочно вытаскивать, а то как бы не покатился кубырем по отвесному берегу — мелкие камни из-под подошв так и сыплются вслед за слоями песка и пережжёнными комьями сухой травы. — Тебе больно, ты ушибся. Не глупи — хватайся. — Скажи мне, Джонни! Неужели это так сложно? Отвечай же — что между нами? Кто я для тебя? Друг, брат, коллега, любовник, игрушка — кто? — Марк, дай руку. Поднимайся сюда. Нужно осмотреть твои колени. Погляди — даже брюки порвались! — Скажи! Скажи-и! Кто я для тебя? Отвечай! — Ты для меня всё, Марк Ли. — Что — всё? Скажи конкретно! Не будь трусом, прошу! Мне нужно услышать это от тебя! — Просто всё. Ты — моя жизнь. — Не говори так. — Марк обхватывает лицо ладонями. — Твоя жизнь — это твоя жизнь. И в ней просто есть я. Изловчившись, Джонни спрыгивает с камня, хватает Марка за талию — вовремя: каменная крошка под ногами уже пластами ползёт вниз, грозясь унести за собой. Острые утёсы, необузданное течение, подводные воронки — если упасть, то порванными штанами не отделаешься. Одной рукой Джонни хватается за насиженный камень, другой прижимает Марка к себе. Марк был когда-то сущей пушинкой, но эти времена прошли — крепкий стан, сжимаемый хваткими пальцами, не принадлежит ребёнку. Кое-как Джонни заползает на валун и, устроившись понадёжнее, подтягивает Марка к себе. Вместе они устраиваются на горячем камне, как рыбки на гриле — солнце печёт нещадно, глаза застилает радужной пеленой. — Ты никогда не был безрассуден, Марк Ли. Твои ноги — твой хлеб, если не сказать больше. А сейчас ты чуть было не лишился их. По моей вине. Моя вина в том, что я люблю тебя, но не говорю с тобой об этом. Что всё время ищу тебе замену, потому что не могу быть рядом. Наша связь — это... — Наше проклятье. — Марк облизывает пересохшие губы. Его голос, страстный, надорванный, пестрит хрипотцой, как песчинками. — Наш путь к забвенью. Наше наказание. — А я бы сказал — награда. Ты — мой джекпот, Марк Ли. Я не знаю никого прекрасней тебя. Я и себя-то принял, лишь когда увидел принятие в твоих глазах. Без тебя меня не станет — я осыплюсь, ветер разнесёт меня по частичкам. Только для тебя я существую. На мгновенье их накрывает тенью. Ширококрылый орлан застил собою нещадное солнце, закружил над камнем. Наверное, прилетел на шум голосов. Поводил хищным клювом — не запахло ли добычей? Но двое на камне слишком живы, и, истошно гаркнув, орлан летит прочь, потеряв к чужакам всякий интерес. — Если твои слова — правда, как ты мог предать меня? — шепчет Марк и закашливается. Наглотался раскалённого воздуха и песка до кучи. — Мы ведь двуликие с тобой. Живём у всех на виду. И прячем от мира то, что есть в нас особенного. Можешь ли ты быть уверен, когда ты более настоящий: когда работаешь на сцене, встречаешь Рождество с родителями или собираешь пожертвования для церкви, или же когда ласкаешь себя в номере отеля, захлёбываясь моим именем? Лично я не знаю, где настоящий я: когда выбираю очередную девушку для тайных встреч и готовлюсь разгребать их последствия, или же когда напиваюсь в своей квартире до невменяемого состояния и закидываю тебя пошлыми сообщениями... Думаю, мы всё сразу. Выбора не дано — жизнь уже выбрала за нас, наделив одновременно публичностью и тайной. Остаётся только принять, что есть. — Джонни. Знаешь... Когда ты сказал... Про свадьбу. Я посмотрел на тебя и впервые... Впервые с тех самых пор не увидел в тебе бога. Очень хочется пить, да и спину ломит, но Джонни продолжает лежать, сжигая лицо, и ловит каждое слово. Он так ждал этого разговора. Он с места не тронется, пока они не закончат. — Ты разочарован, я знаю. — Нет, это не разочарование. — Марк вдруг поворачивается набок, приподнимается на локте и склоняется над измождённым хёном желанной тенью. — Это облегчение. — Марк... Ты бросаешь меня? Против солнца глаза Марка — два тёмных омута, нечитаемых, мистических. Марк завораживает, гипнотизирует, словно шаман. От близости его лица хочется трепетать. — Нет, Джонни. Я делаю нечто ещё более немыслимое. Принимаю в тебе не-бога и себя вместе с тобой.***
Ночь накрывает пустыню внезапно. Сумерки одним мигом, розовым и призрачным, пролетели мимо, и теперь лица освещают лишь далёкие звёзды и рыжий огонёк походного костра. Колени Марка пришлось обработать перекисью и перевязать бинтами из аптечки. Джон был осторожен и внимателен — изучив повреждения, он убедил Марка и убедился сам, что дальше содранной кожи дело не зашло, и через неделю Марк будет плясать, как новенький, на своей репетиционной базе в Сеуле. Но штаны придётся выкинуть. — Хорошо, что мы не поехали в гостиницу. Как ты сказал — неокуль... Неокаль... — Гостиница в неоколониальном стиле. В Tripadvisor так написано. Всего тринадцать миль отсюда. — Бог с ней. У нас есть небо и куча еды. — И москиты. — И огонь. Я так рад, что ты вытащил меня в Аризону. Это было нужно нам обоим. — Отвернувшись от костра, Марк укладывается на спину и опускает голову Джонни на колени. Он хотел бы так и уснуть, но москиты ведь не дадут, да и Джонни, должно быть, будет неудобно. — Давай переночуем в машине? — Я уж думал, ты никогда не предложишь. — Джонни запускает пальцы в отросшие вихры — у Марка они в этот раз чёрные, что редко случается. В перерывах между камбеками и промо волосам обычно дают отдохнуть от краски, но у Марка, одного из немногих, перерывов в расписании почти не бывает. — Зря я что ли арендовал целый Порш? Костёр решили не тушить. Наблюдать за пляской огня через стекло, устроившись на откинутом заднем сидении, ещё уютнее. Джонни предложил Марку свои запасные джинсы, но тот отказался, предпочтя остаться в белье. Сегодня они близки, как никогда. Пройдёт день, и их снова разнесёт по разным полюсам. Но оба они теперь точно знают: то, что между ними — реально. Тайное, запретное, дарованное свыше. И у него есть имя.