***
— Тэйрн Дилюк? Мне обращаться к вам так? — спрашивает Кэйа, когда им приносят ужин. В живописной зале много цветов и картин, экзотических безделушек, понатасканных с разных частей света, а посередине вытягивается стол, за которым сидят трое мужчин: герцогиня Альберих еще час назад отбыла на очередной светский раут, который нежно назвала «женскими посиделками». Кэйа с отцом знали, что на «посиделках» сегодня миленькой леди Мантильон подсыплют в чай крысиную отраву за попытку перейти дорогу чему-то более важному, чем её производство шелков. Дилюку было всё равно, но держался он отлично, если делать поправку на совершенное несоблюдение некоторых условностей орлесианской знати. Откусив кусок индейки, Дилюк тянется к бокалу с вином и после двух глотков отвечает: — Как хотите. «Сэра» будет вполне достаточно. Глава семейства легко смеется, при этом плечи его остаются неподвижны. — Ну что вы, Ваша Светлость. Ведь, сравнивая пэрство Ферелдена и систему Орлея, хоть и негласно отмененную при императоре Ревиле, получается, что мы с вами носим почти один и тот же титул. Мимолетное замечание в рамках пустого обеденного разговора пропитано ядом и холодом, ведь, смотря издалека на собравшихся в зале людей, лишь двух из них можно было назвать «носящими один титул». Ферелденская знать, избравшая практичность в угоду роскоши, не годилась даже в слуги некоторым Лордам Орлея, не говоря уже про чету Альберихов. Дилюка это ни капли не смутило, и ядовитая иголка, столкнувшись с жесткой веснушчатой кожей, закаленной суровым нравом и климатом, просто сломалась и упала вниз. — В Ферелдене немного не так. Если людям не нравится их бан — они его свергают. Если людям и тэйрн не понравится, его может ждать такая же участь. К тому же, лично я избрал путь иной, ежели мой отец или другие родственники. — Вы про судьбу Серого Стража? — Именно. Серым Стражам всё равно, Ваша Светлость, Ваша Милость, Ваше Благородие, — он говорит, а ощущается, будто плюется с пренебрежением. — Доспех у всех один. Быть может, я и тэйрн, и моя фамилия что-то да значит в решении столичных проблем, но заострять на этом внимание я не люблю. — Занятно, — Кэйа улыбается, укусив губу, и кокетливо кладет на сложенные руки голову. — Но я, пожалуй, остановлюсь на «Ваша Светлость». — Как хотите. Прислуга еще полчаса назад начала вести счет всем «как хотите», брошенным Дилюком в обеденную залу. «Как хотите», говорит Дилюк на любую попытку лести, а Кэйа с отцом сидят и улыбаются, как последние дураки, а про себя думают, что Серого Стража гораздо проще было бы убрать, как милую леди Мантильон, чем вошкаться с ним, совершенно не заинтересованным в том, чтобы играть в лесть. Допив вино, Дилюк поднимается из-за стола. Очередное нарушение этикета, очередной вздох ужаса от остроухой прислуги, которую его поведение оскорбляло больше, чем своих хозяев. Те после тринадцатого по счету «как хотите» уже ничему не удивляются, однако вместе с тейрном со своего места встает и Кэйа. — Позвольте сопроводить вас, — мурлыкает он и прежде, чем Дилюк успевает закачать головой, добавляет. — Не бойтесь, я не буду вас преследовать. Мне просто тоже необходимо отправиться в Вал Руайо, и я подумал, что нам будет по пути. Дилюк поправляет меховую накидку и внимательно смотрит на мотыльковые крылья. — Как хотите. Однако мне нужно время, чтобы переодеться. — Я подожду сколько необходимо, — Дилюк жмёт плечами, резко разворачивается и просит одного из эльфов проводить его к своим покоям. Как только он выходит, а дверь закрывается, Альберихи тихо выдыхают. Кэйа, скрипнув зубами, шипит. — Ферелденская шавка. — Тише, — голос отца такой же уставший, он подпирает голову пальцами, продолжая сидеть за столом. — Ты правильно сделал, что решил поехать с ним. Он не должен получить аудиенцию, понятно? — Да с чего ты взял, что он вообще может ее получить? — Кэйа с досадой сжимает рукава шелковой блузки. — Его послушают и выгонят взашей, вот, что случится. Лорд Альберих молчаливо смотрит на сына, после чего заявляет: — Он Серый Страж, Кэйа. Серые Стражи имеют право объявить во всеуслышание начало нового Мора, прийти к любому двору и там потрясти древним соглашением, требуя помощи в борьбе с нечистью. И никто не посмеет пойти им наперекор. Мы во многовековом долгу перед ними, и, хотя порождений тьмы на территории Орлея уже давно не было, вынуждены подчиняться. Если он дорвется до императрицы и покажет этот древний пакт… Кэйа простукивает пальцами по столу и задумчиво выдыхает, погружая залу в молчание. — Я понял, — Кэйа ведёт взглядом по обеденной зале, а потом возвращается к разговору. — Я сделаю так, чтобы до императрицы он не добрался. — Уж постарайся. Это все, что он слышит от отца. Большего Кэйе не нужно. Он сам знает, что делать, а отец ему доверяет.***
— Вы хотите получить аудиенцию у Ее Императорского Величества, я правильно понимаю? Дилюк хмурится, останавливаясь у кареты. — А вам-то что до этого? Кэйе не хочется признавать, но форма Серого Стража ему нравится. Она более яркая, чем приземленные черно-бурые цвета, пусть и украшенные разноцветной вышивкой, более блестящая. Стеганка густого синего цвета, полосатый сине-белый сюрко, нагрудный доспех с блестящим грифоном, дубленые кожаные перчатки — ему приходится укусить нижнюю губу, когда Дилюк натягивает перчатку и разминает в ней запястье. У него высокий воротник и завязанные в высокий хвост волосы, а на поясе висит кинжал; как Кэйа понял, Дилюк пользуется двуручным оружием, ношение которого в городах крайне затруднительно и точно привлечет к себе лишнее внимание. Дилюк, поставив ногу на небольшую лесенку, ждет ответа. Кэйа просит его поспешить, мягко указывая рукой в черной перчатке на карету и намекая, что с удовольствием ответит на этот вопрос внутри. На мягких подушках повозки расположились друг напротив друга. Кэйа сделал это специально; он видел, как неуютно Дилюку от вида орлесианских масок, а с такой позиции ему придется смотреть на одну такую. Он приказывает вознице трогаться, а сам скрещивает руки на коленях. — Скажите, пожалуйста, насколько реальна угроза нового Мора? Дилюк отворачивается к окну и аккуратно отводит пальцем бархатную занавеску, чтобы посмотреть на улицу. — Более чем, Ваша Светлость. Неужели до Вал Руайо не доходят слухи о возрождении Архидемона? — Нет, — честно признается Кэйа. — Простите, вы сказали «слухи»? — Сказал. — Значит, и про Мор у вас в распоряжении только «слухи»? — ему приятно смотреть на то, как губы Дилюка кривятся в презрении и как он сдерживается, чтобы не броситься на него с кулаками. — Мор всегда начинался просто со «слухов». Где-то появляется кучка нежити. Потом еще одна. Потом еще. Я слышал, что на юге уже заметили стаю волков, заражённых Скверной, разве нет? Почему вы не запросили помощь у Серых Стражей? — Зачем? — пожимает плечами Кэйа. — Если «слухи» правдивы, то лучше оставить всех Стражей там, где они нужнее, а с кучкой бешеных диких собак смогут разобраться и местные стражники. Мне скорее интересно, с чем именно вы сейчас, во всеоружии — ну, почти, кстати, покажете мне потом ваш меч? — отправляетесь к Ее Превосходительству? Дилюк откидывается на спинку каретного сиденья и смотрит куда-то в стену над Кэйей. — С древним договором, который обязует Орлей помочь Серым Стражам. Кэйа усмехается. — И это… все? — Я страж-констебль, Ваша Светлость. У меня одного достаточно полномочий, чтобы… — Да-да, это замечательно, — он даже не скрывает насмешки, которая отскакивает от его языка вместе со словами и широкой белозубой улыбкой. — Вы один, такой обаятельный, придете к орлесианскому двору и скажете, что Императрица должна вам помочь. Знаете, что она сделает? — Согласится. Кэйа тихо смеется. — Потребует доказательства, что опасность реальна. Что нечисть уже прошла через гномьи города и направляется на поверхность, а волки, зараженные Скверной, вредят крестьянам. Весь его короткий монолог Дилюк качает головой, как фарфоровый болванчик, отчего длинная челка, выпавшая из хвоста, то и дело падает ему на лоб. — Вы не знаете, как работает Мор. — Абсолютно согласен! — душевно отвечает Кэйа, с энтузиазмом кладет руку на грудь и глубоко кивает. — Однако я знаю, как работает орлесианская знать. И знаю, что она вам скажет. Я же не предлагаю вам всё бросить. Просто… просто попросите ваше начальство прислать доказательства. А пока будете их ждать, — лорд снова улыбается, протягивает руку и мягко касается ею щеки Дилюка. Дилюк замирает, его светло-карие глаза смотрят на маску, затем на руку. — Позвольте мне и моей семье оказать вам самый тёплый приём и скрасить ваше ожидание. Он опускает руку под приглушенное «прибыли, Ваша Светлость» и медленно поднимается, поправляя накидку. Карете бросается легкое «увидимся вечером», и та везет Дилюка дальше, к императорскому дворцу и императрице. Кэйа еще какое-то время смотрит ей вслед. Улыбка трогает его губы, когда лошади останавливаются, не повернув на нужный переулок, и Дилюк выпрыгивает из кареты с крайне хмурым выражением лица. Кэйа прекрасно знал, что делать, ведь он вытворял такие вещи с тринадцати лет. Заставить сомневаться, разозлиться на самого себя. Почувствовать себя глупым, жалким. Предложить своё плечо и жилетку, чтобы поплакаться о своей тупости. Он остановил возницу — Кэйа выиграл еще один раунд Великой Игры, пускай даже тот касался не приближенных к императорскому трону, а одного Серого Стража. Он широко улыбается и дружелюбно раскрывает руки, когда Страж возвращается к нему с крайне мрачным выражением лица, кладет руку ему на плечо и предлагает в качестве утешения пока что пройтись по местным кондитерским и оружейным лавкам.***
Вдвоем они медленно прохаживаются по коридору на втором этаже, с которого открывается вид на бальный зал. Где-то внизу играет виолончель, бегают слуги, нося подносы с вином и канапе, другие меняют пустые блюда из-под устриц и прочей «морской гадости». Торжественный вечер в честь дня рождения названного сына Риннедотир лениво течет игристым вином и музыкой и отстукивает совсем тихими каблучками таких вот парочек, после поздравлений ушедших болтать по разным углам поместья. — Вы знаете, что такое «Великая Игра», тейрн Рагнвиндр? У Кэйи новый костюм, с плащом и высоким жестким воротником; в руке он держит тонкую трость с набалдашником в форме павлиньей головы. Маска та же, разве что изменились украшения на концах крыльев, так напоминающие глаза. Она уже не пугает; Дилюк понимает, что через эти крылья все прекрасно видно, и теперь маска напоминает ему не насекомое, а нежную шелковую ткань. Кэйа «выкрал» Дилюка у четы Дюпланье, которая донимала его расспросами о «приключениях» на подземных тропах, с которыми наверняка сталкиваются Серые Стражи. Дилюк так сильно сдерживался, чтобы не начать язвить касаемо всех ужасов и смертей, которые избалованные вельможи с серебряными ложками в своих толстых задницах называют «приключениями», что покраснел. Кэйа заметил это, вовремя подошел, крепко обвил талию и промурлыкал, что похитит тейрна на пару минут. — Ну, слышал. Это забава местной аристократии, которая заключается в том, чтобы подгадить другому и сделать вид, что ты тут не при чем. Наряд Дилюка тоже меняется; была бы его воля, он бы пошел на вечер в броне Стража («а что, так можно было?»), но Кэйа настаивает на том, чтобы съездить на улицу Бель Марш к лучшему кутюрье с лучшими во всем городе усами, чтобы тот, установив ферелденца на постамент, кружил вокруг него с метром и ворковал на орлесианском что-то про его торс, а Кэйа только и делал, что поддакивал. Дилюку оставалось терпеть и время от времени напоминать двум господам, что он тоже знает орлесианский и прекрасно понимает, что такое «бон соваж». В итоге на вечер Риннедотир он является в отвратительнейшем, на его взгляд, колете, шёлковых штанах («Это не штаны, Ваша Светлость, это то, что в Ферелдене надевают под штаны»), туфлях и, разумеется, маске, сделанной по форме головы филина. В конце концов, в Орлее дворянам принято носить маски, и некоторые — к примеру, Альберихи, — делают это всегда. Дилюк понимает этот обычай, как и то, почему Кэйа не снимает свою даже дома. И всё же, ему интересно, как выглядит тот, кто так тщательно пытается отвлечь его от своей миссии. Сейчас Кэйа Альберих тихо, искусственно смеется над его словами и качает головой. — В какой-то мере вы правы, — он наклоняется к его плечу, фарфоровые крылья касаются его щеки. Поочередно он показывает пальцем то на одного человечка на первом этаже, то на другого, и объясняет. — Видите маску, похожую на кабана? Это чета де Шалон. Конкретно этот — вон, посмотрите, у него полосатый сюртук и берет с соколиным пером — пару недель назад изменил своей жене и выдал своим любовницам — да, их две, да, одновременно, — какую-то важную информацию, которая касалась их семейного дела. Теперь его жёнушка хочет повесить на них его убийство, тем самым оборвав цепочку заговоров вокруг производства шёлка, которым они владеют. Возможно, оно произойдет сегодня. Вот, что такое Великая Игра, пускай и с привкусом личных интересов. — Жестоко, — хмыкает Дилюк, отчётливо чувствуя, как руки Альбериха опускаются к нему на талию. — Я бы предоставил выбор: либо смерть, либо пусть идет к Серым Стражам. — Он? Он разрыдается при виде обычной виверны, mon cher, и возьмётся за меч не с той стороны, уж поверьте. Дилюк, однако, равнодушно пожимает плечами. — Тогда сидел бы и разбирался с провизией и бумагами. Такие нам тоже нужны. — Ради Всевышнего, дай вам волю, и вы бы принялись вербовать людей прямо тут, — Кэйа снова смеется, но в голосе чувствуется напряжение, которое сложно скрыть. Он довольно быстро понял, что Дилюку вовсе не в тягость разговаривать о Глубинных Тропах, ведь этими разговорами наивные аристократы сами себя подводили к обсуждению надвигающегося Мора. Этого Кэйа позволить не мог. Улыбнувшись, он подзывает к ним мальчика с напитками, берет два бокала и разворачивается, нависнув над Дилюком и незатейливо отгородив его от остального зала. Кэйа шепчет, мягко и вкрадчиво, и Дилюк наконец-то слышит раздражение в его голосе. — Сейчас вы, мой дорогой, ферелденский тейрн — фигура, приближенная к Королю. Обращаются к вам как «Ваша Светлость», а не как «сэр». Ваше оружие — слово, а не меч и не лук, и используете вы его не против порождений тьмы, а против господ в масках. Я надеюсь, вы меня услышали. — Я-то? — Дилюка ни капли не смущает тон, каким могут отчитывать буйного подростка. Он криво улыбается и опаляет Кэйю взглядом вместо того, чтобы опустить глаза вниз, и Кэйа, понимая это, сильнее сжимает в руке бокал. — Услышал, Ваша Светлость. Просто мне искренне интересно, что случится, если завтра мы узнаем, что порождения тьмы, от которых вы так искушенно пытаетесь меня отвлечь, уже добрались до близлежащих долин и лесов. — Опять вы про эти «угрозы»… Я повторюсь, мой дорогой, предъявите доказательства, и тогда вас, быть может, выслушают и не поднимут на смех, — пропел Кэйа. — И тогда, быть может, мы подумаем, чтобы отсылать провинившихся к Серым Стражам. Музыкальная композиция меняется, но пока что к танцам не располагает. Именинница выходит в платье с роскошным декольте и воротником-ретичеллой тончайшего плетения. Все замирают на принятые пару секунд, а затем изящно аплодируют. В шуме аплодисментов и поздравлений Дилюк тихо проговаривает, так, чтобы это услышал только стоящий рядом Кэйа. — Вам нужны доказательства? Вы их получите. — Не сомневаюсь. А пока давайте насладимся десертом и проследим, чтобы никто не набросился на нас сзади или не подменил вино на отравленное, — Кэйа улыбается, замечая, как у пьющего в этот момент Дилюка напиток случайно идёт не в то горло. К концу вечера Серому Стражу всё-таки приходится признать одну вещь: орлесианцы точно знают толк в выпечке.***
Неделю спустя Дилюк отправляет очередное письмо в Ферелден, на что Кэйа снисходительно улыбается и повторяет что готов ждать сколько угодно. Оставшееся время ему приходится проводить в прогулках с четой Альберих, в обедах и зануднейших беседах, половину которых составляли сплетни и насмешки над другими аристократами. Иногда в их разговорах проскальзывают имена загадочно почивших; при их упоминании все трое замолкают и многозначительно смотрят перед собой, мямля что-то вроде «да уж, какая жалость». Больше всего он по каким-то причинам общается именно с Кэйей; тот сам, откровенно говоря, навязывает свою компанию, потому что так требовал этикет, но в его внимании чувствуется что-то еще, что-то кроме желание показать превосходство орлесианской знати. Довольно быстро Дилюк понимает: Кэйа питает к нему интерес более личного характера. И, хотя он до сих пор ни разу не показал ему свое лицо, Дилюк может поклясться, что в моменты, когда он говорит о своей жизни — об охоте, о делах королевского двора, о том, как однажды проспорил гному и был вынужден вместо него нести караул, — в глазах у Кэйи загорается детское любопытство. Думая об этом, он смягчается, когда Его Светлость лорд Альберих вновь пускает в его сторону остроумную, но обидную шутку. Дилюк представляет Кэйю очень красивым, когда тот снова незатейливо касается его талии своими руками. Он понимает, что чета Альберихов не особо интересуется оружием, когда находит небольшую веранду с достаточно скупым ассортиментом всего, что режет и колет. Сюда ему предлагают положить свой меч, тут же, если будет необходимо, проводить свои варварские разминки. Партнёром для спарринга отказывается быть даже Кэйа, который был единственным, кто пользовался этой небольшой верандой. Он практикует фехтование, а потому вряд ли бы смог выдержать хоть один удар массивным двуручным мечом. В один из дней он находит Альбериха за тренировкой. Тот стоит к нему спиной, а потом делает резкий выпад, выбрасывая правую руку в сторону, и тогда Дилюк видит острую, тонкую шпагу. Он облокачивается о дверной косяк и наблюдает за тренировкой, за движениями, за шагом. Мягкий, изящный, такой смешной для Серого Стража. Шпага шипит и играюче оставляет на манекене порез за порезом. Конечно, красиво — ровные тонкие ноги, прямая спина, быстрые движения, точно взмах стрекозиных крыльев, но красивым бой делает Кэйа, а не его тактика. Непрактично, бесполезно, глупо. Смешно. — Нравится? — Дилюк вздрагивает, просыпается. Кэйа стоит к нему спиной и протирает шпагу шелковым платком, убирая щепки. Дилюк усмехается. — Нет. — Так я и подумал, — тихо смеется он и как нарочно не поворачивается к нему лицом. — И что же искушенному битвами Стражу не нравится? — А то, что ни одна дрянь, вышедшая из-под земли, не будет ждать, пока вы нанесёте достаточно порезов. Ни одного удара в область шеи, в бок или бедро, ни одной попытки подрезать и сбить с ног. — Разве передо мной порождение тьмы? — по голосу слышно, как он улыбается. Шпага задорно поднимается лезвием вверх. — Вроде нет. Мы используем фехтование для дуэлей, дружеских поединков. Естественно, против гарлока или тролля я бы действовал по-другому. — Ага, и как вы бы действовали? — с насмешкой спрашивает Дилюк и делает пару шагов внутрь. Он подходит к деревянным стойкам и, не спросив разрешения, вытаскивает один из мечей, вертит его, перебрасывает из руки в руку. — Мы не используем шпаги. Дубинки, молоты, мечи, с широким лезвием и крепким эфесом. По крайней мере, шире и крепче, чем ваша спичка. Дилюк ухмыляется. Это не светский раут, не выбор одежды и не прогулка по городу, это мечи, соломенные болванки и выпады на раз-два. Это — его территория. Привычная даже больше, чем ферелденский двор. Дилюк мягко переступает с ноги на ногу. Спина прямая, он вытягивает руку и легко, склонив запястье, поднимает меч на уровень шеи Кэйи. Играется. Острое лезвие едва касается его загривка. — Один удар, — гордо кусает он. — И вы мертвы. Кэйа смеется. Шпага в его руке опускается вниз. Он разворачивается. На Дилюка смотрит ровное, острое лицо, раскосые светло-голубые глаза, тонкие губы, прямой нос. Такое ровное, такое правильное, без семейной маски, напоминавшей крылья мотылька. Глаза — мягкие, внимательные, с пушистыми ресницами, наклоняются к нему. Дилюк не может оторвать взгляд и не замечает, как в руках у него уже не шпага, а кинжал, и этот кинжал — выпад на раз-два, говоришь? — останавливают у его горла. — Один удар, — шепчет Кэйа, приблизившись к его губам. — И вы мертвы. Его запястье повернуто легко и правильно, он без усилий сможет протянуть его, словно кисть по холсту, и роскошный деревянный паркет расцветет задорным багрянцем. Дилюк замирает, его меч глупо смотрит в пустоту за спиной лорда, герцога, да кто он там вообще — все равно. Дилюк ломано склоняет голову, приоткрыв рот. Он немного боится, что кинжал у ярёмной вены сбоку дернется от его движений, но все равно тянется вперед, и от ощущения лезвия, впивающегося в кожу, но не рвущего, по спине разливается азарт. Кэйа улыбается. Он тоже наклоняет голову и тянется к его губам. Кэйа принимает поцелуй, не убирая ножа. Ему нравится, нравится контролировать пахнущий битвой хаос, в голове он рисует картинку — оттягивает хаосу рыжие волосы, роняет на пол, раздвигает сапогом ноги и… — Значит, слухи были верны, — Дилюк шепчет в губы, а Кэйа кривит свои, ощущая, как его план разваливается после нарушения тишины. — Альберихи вырастили себе домашнего убийцу. Кэйа неотрывно смотрит ему в глаза, продолжая держать кинжал на шее. — Ай-яй, — шепчет он, и Дилюк не видит, как напряглись его руки. — Как плохо. Теперь мне придется убить вас, хотя если сейчас вы скажете, что это такая смешная ферелденская поговорка, мы оставим это дело и лишь вместе посмеемся. — Я ни разу не замечал при вас кинжала, — будто бы не услышав его слова, вторит Дилюк. — Потому что вы с ним почти едины. Вы достали его моментально, вы знаете, куда бить… нет, куда коснуться, чтобы я умер. — Кэйа молчит. — Вы служите своей семье с самого рождения, да? Поэтому вы всё еще не вступили в брак, не начали собственное дело, не завели семью, не уехали. — Кэйа молчит. — Вам нельзя. Папа запретил. Не хочет терять инструмент в этой вашей Игре, карманного убийцу, на которого потратил столько времени и средств. Кэйа молчит. Со скучающим видом он забирает кинжал и ловко играется им, перетаскивая через пальцы ручку. Улыбается одним уголком рта. В глазах Дилюка нет страха, кровожадного любопытства, злости. Он мог убить его очень много раз, он мог заколоть, отравить, сбросить с обрыва в день, когда они отчалили на прогулку по морскому берегу, но Дилюку не страшно и не зло. Ему никак. Он должен радоваться хотя бы тому, что догадался сам и ударил куда надо. В отличие от Дилюка, у Кэйи в груди всё мечется в панике. Раньше его так не разоблачали. — И что вы теперь сделаете? — спрашивает он и поворачивается к нему спиной. Дилюк понимает: потерял доверие, и Кэйа больше не хочет показывать свое лицо. Внезапно он мягко смеется. — Хотя, что вы можете сделать, пойти орать на площадь? Продать кому-то это «секрет»? — Ничего я не буду делать, — пожимает руками Дилюк. — Вы, думаю, понимаете, что я вас не боюсь. Убьёте? Убивайте на здоровье, — улыбается он. — Только ответьте на вопрос, Ваша Светлость: вам нравится? Скольких вы убили за время моего пребывания в Орлее? Потому что приказали? — Четверых, — такой простой ответ немного сбивает Дилюка с мысли. — Нравится ли мне быть инструментом? Ну, смотрите: у меня есть всё, что мне нужно и чего я захочу. Захочу антиванского вина и вишни в сахаре — я их получу. Захочу яблоневый сад на краю Вал Руайо, в котором работать будут только эльфы с красивыми глазками, и он у меня будет. Гномью безделушку, украшенную красным лириумом? Мне её достанут. Захочу вас, привязанным по рукам и ногам к моей постели, — он делает паузу, театрально усмехаясь. — И вам придется внимательно относиться к каждому предложенному кубку с водой. У меня есть всё, а теперь подумайте хорошенько: нравится ли мне такая жизнь? Дилюк разводит руками на такой всеобъемлющий ответ и прохаживается по небольшой веранде с манекенами, мишенями и мечами. — Несомненно. Только вы немного лукавите, mon cher, — он передразнивает орлесианский Кэйи, и тот останавливается. — Свободы у вас как раз-таки нет, и её вам никто давать не собирается, даже если она будет единственным вашим желанием. Остается сидеть, как меч в ножнах, если не хуже, и слушать мои сказки про гномьи города и Штормовой Берег. — Ради Всевышнего, перестаньте наклика́ть на себя беду, — Дилюк улыбается, слыша, как угроза тянется сквозь плотно сжатые зубы. — Что еще скажете? Погодите, я знаю. Предложите вступить в Серые Стражи, да? — Почему нет? — Дилюк пожимает плечами, слышит ядовитый смешок в ответ. — Мы свободны, у нас есть цель. А то, что вы убийца, никого не побеспокоит. Кэйа разворачивается. Дилюк видит улыбку, и собственная постепенно сходит на нет. — Мне противно от того, кем вы сделали меня в очередной своей сказке. С чего вы, черт возьми, решили, что мне не нравится моя жизнь? Что мне теперь, бросить всё и подохнуть в грязи? Спасибо, не нужно. — резко и ловко он кладет шпагу на свое место. Перед тем, как выйти прочь, останавливается примерно около плеча Дилюка. — Где ваши доказательства нового Мора, дорогой? — ядовито улыбается он. — Все еще нет? Какая жалость. Ну тогда молчите и наслаждайтесь нашим гостеприимством. Он уже думает, что закончил, как внезапно его право на последнее слово нагло и беспринципно отбирают и рвут на части. — На самом деле, я уже получил письмо с дальнейшими указаниями. Жаль, что все ваши старания отвлечь меня от работы оказались пустыми. Униженный тем, что не за ним остались последние слова, Кэйа остается смотреть на него, уходящего медленно к поместью. Когда Дилюк скрывается за белокаменной стеной, он хватает свой кинжал и в сердцах бросает его в манекен, который до этого получал лишь лёгкие, игривые царапины шпагой. — Дряной ферелденский собачник! — шипит Кэйа, выдёргивает нож и снова отходит назад. Он не знает его, не знает его жизни, а смеет говорить что-то про сказки, что-то обещать и быть романтиком там, где этому просто нет места! Прибывший с неотесанного, грубого двора, где даже интриги плести не умеют, попытался что-то провернуть тут? С ним?! Какая же всё-таки дерзость. Гнев отпускает его очень быстро; уже к вечеру Кэйа выходит в своей привычной маске и воркует с Серым Стражем касаемо предстоящей охоты в южных лесах. Тот заинтересованно расспрашивает об охоте, поддерживая их небольшой театр, словно ранее ничего не произошло.***
Пчелиный рой в голове гудит и гудит, Кэйа ругается и осыпает его угрозами, царапая руку, которой Дилюк сжимает его шею. Дилюк так легко отпускает его, и Кэйа падает, остро бьется головой о пол и стонет от боли, а в глазах мигают огни. Он мотает ватной головой и видит в осколках разбитого окна обезглавленное Дилюком порождение тьмы. Говоря, что на юге появились заражённые Скверной существа, Кэйа не имел в виду, что они появятся в охотничьих угодьях семейства Альберихов. Говоря, что Серые Стражи зря беспокоятся и что Мор на самом деле не так страшен, Кэйа не имел в виду, что гарлоки пророют подземный тоннель прямо под их охотничьим домиком, в котором они собрались для проведения псовой охоты. Кэйа с матерью были в одной из гостевых комнат на первом этаже. Он успел вытолкнуть ее за дверь, когда началась осада и когда две твари выбили окна и ворвались внутрь. Вытолкнул, а сам схватил висевшие над камином ножи. Маска мешала, Кэйа стянул ее, когда нечисть, похожая на оживший труп, заревела и набросилась на него. Дилюк пришел вовремя; графиня рассказала ему, где найти своего сына. В руках у Дилюка был его двуручный меч, который он взял под предлогом «потренироваться на свежем воздухе». Меч перерубил одного гарлока, его рука вязко упала вниз, за ней последовала голова. Сжав зубы, Дилюк едва увернулся от второго и так же сильно, размашисто, хоть и медленно ударил его по спине. От кровавого месива, в которое превратилась любимая комната матери, рот Кэйи быстро наполнился кислым. Он отвернулся и не видел, как осмотревший трупы Дилюк пошел к нему, не убирая меч. Дилюк спас его. Теперь понятно, зачем. Движения у Кэйи почти молниеносны. Он умеет доставать оружие моментально, какие слои одежды его бы ни скрывали, умеет оказываться за спиной и клевать, царапать и разрезать быстро и без сомнений. Сейчас он, отплевываясь от рвоты, не может ничего предоставить против силы и двуручного меча, занесенного над его головой. Обманный маневр полностью оправдывает себя: Кэйа замирает с широко раскрытыми глазами, когда видит его, и теряет решающую секунду, в которую следовало бы согнуться и вытащить нож. Когда он понимает, что Дилюк не собирается бить, становится слишком поздно. Дилюк делает выпад, уходя в бок, опускает меч и до нелепого легко обхватывает его, сжимает локтем его шею, перекрывая путь воздуху и заставляя мысли метаться, как рой взбешенных пчел. Дилюк не ждет, пока он попытается выбраться, и грязно, нечестно роняет его головой вниз, дёргая за волосы. Кэйа лежит, не способный встать. Убийц не тренировали драться против удара о пол. Пчелы в его голове разлетаются, расходятся волны крови, когда в комнате звучит голос Дилюка — приглушенно, словно они находятся под водой. Извиняется и говорит, что не ожидал, что тот выстоит. — Конечно, тебе просто повезло, но невиданной удачей тоже можно восхищаться. Дилюк вынимает из гнилых серых рук порождения тьмы его куций, жуткий меч, чье лезвие покрыто многочисленными зазубринами для нанесения ужасных ран. Кэйа кашляет и пытается подняться, но в глазах у него все плавится и течет, как воск с горящей свечи. Он видит, как Серый Страж вонзает в тело гарлока меч, как вытаскивает его, окрашенный в черную кровь, и как разворачивается к нему лицом. — Прошу прощения, Ваша Светлость. Мне очень не хочется этого делать. Под мерзкий звук рвущейся шелковой накидки Дилюк мажет острием по его бедру. Лезвие горит, Кэйа пытается кричать, но получается только блеять, и от этого хуже вдвойне. Сейчас он слышит себя особенно четко. Рот вновь наполняется кислой слюной, а глаза — слезами. Бедный барашек в кровавой накидке пытается отползти от своего мучителя, а тот тянет мечом вперед, протирает его о мышцы, рвет их, рвет кожу. Момент, а длится долгие часы. Боль — час мучений продолжается, меч елозит в ответ за предыдущие обиды — но. Боль-но. Больно. Больно. Рыжая дрянь улыбается, Кэйа это видит сквозь слёзы. Улыбка, правда, сильно натянутая, как будто ему вовсе не хочется смотреть на всё это. Дилюк возвращается к трупам и кидает к ним меч. В последний момент Кэйа видит, как с наконечника вязкая, черная кровь ползет и лишь в каплях смешивается с его кровью. Понимает, почему незатейливая рана так жжет. Пытается встать на руках и дойти до Стража, чтобы задушить его голыми руками. Это — последнее его воспоминание о кровавой комнате. Следующее вспыхивает внезапно и занимает всю его голову. Кэйа открывает глаза и видит окно, подушку, прикроватный столик, закат. Вдалеке режет небо императорский дворец. Бедро горит, как и всё тело. А голова ощущается как вата. Он слышит голоса и приоткрывает веки, и видит три фигуры, стоящие у подножия его постели. Все три — в лазурно-синих тонах. Он едва узнает по хрипучему, уставшему голосу родную мать, догадывается, что вторая фигура, с острой седой бородкой — это Его Светлость. Третья, такая же синяя, как цвет геральдики Альберихов, горит рыжим пламенем в волосах. Форма Серых Стражей, которая так ему нравилась, выделяется стеганкой и нагрудным доспехом с блестящим грифоном. — Я хочу, чтобы вы поняли, — его мягкий, но строгий голос тихо крадется по комнате. Дилюк скрещивает на груди руки. — Скверна — это зараза, которая течёт по телам порождений тьмы. Тех самых, которые напали на вашу резиденцию. Тех самых, которые заразили стаю волков на юге. Тех самых, которые ранили вашего сына. Зараженные скверной долго не живут, — с холодным спокойствием он наблюдает, как голова женщины падает в ладони под громкий, отчаянный плач. — Поэтому, несмотря на безобидную рану, его состояние не улучшилось за последние несколько дней. Те, кому удается пережить заражение, теряют рассудок. С ними начинает говорить зло, которое вы не сможете даже представить, и они, не способные противиться его зову, присоединяются к порождениям тьмы. Красивая, статная женщина поднимает на него опухшие глаза и спрашивает, есть ли лекарство, слышит в ответ тишину и вновь занимается рыданиями. Отец хмурится. Он берет руку жены в свою и спрашивает у Стража: — Простите, но как же тогда вы выдерживаете так много походов на Глубинные Тропы? А как сражаетесь с порождениями тьмы во время Мора? Разве Серые Стражи не имеют… средства для защиты от этой Скверны? Дилюк качает головой. — Не имеют. Серых Стражей защищает ритуал посвящения, который проходит каждый, кто становится одним из нас. — Получается… — У зараженных скверной два пути. Либо умереть, либо пройти ритуал и стать Серым Стражем. Паузы после его слов допустить нельзя — Кэйа громко, болезненно стонет, отвлекая от Дилюка их внимание. Графиня реагирует первой; она бросается к нему, берет в руки бледное, холодное лицо и что-то лопочет, пока ее пытаются оттянуть, позвать лекарей, сделать хоть что-то. Дилюк неподвижно наблюдает за ним. Кэйа ловит его взгляд и сжигает, разрывает на части, убивает, вырезая на костях смертельные проклятия. Он вспоминает слова Дилюка о том, что Альберихи вырастили себе карманного убийцу, а не любимого сына. Он молится, чтобы у них в сердцах осталось достаточно гордости, чтобы между «убить» и «примкнуть к Серым Стражам» они сделали правильный выбор. Откуда ему было знать, что Дилюк тоже умеет заплетать людям языки и что он мастерски подбирает слова, разговаривая с безутешными родителями. После этого дня Кэйа просыпается всё чаще, но состояние его не улучшается. Виной тому становится либо самовнушение от услышанных слов, либо то, что сказанное Серым Стражем было правдой. Он почти что чувствует, как черная, гнилая кровь, полная миазмов и безумия мчится по его телу, как паразит, и медленно, но верно выжигает всё на своём пути. Большое зеркало в его комнате закрывается драпировкой; он не может смотреть на свое бледное лицо, впавшие глаза с красным яблоком, на то, как четко проявляются капилляры у глаз и губ. Орлесианские лекари делают все возможное, чтобы хоть немного облегчить постоянную боль, и иногда им это удается; тогда Кэйа поднимается и медленно, неспешно гуляет, опираясь на трость. Сейчас ему не до масок и костюмов, он — призрак замка с самыми красивыми витражами. Это смешно, на самом-то деле; что замковые привидения, что личные убийцы прикованы к своему месту, охраняя его от чужаков. А чужаков теперь по-настоящему много, ведь резиденция Альберихов без его ведома стала своеобразной точкой сбора Серых Стражей. По коридорам шастают уже привычные доспехи, лица у них неуверенные, боязливые — в Орлее Серых Стражей никто, включая их самих, не воспринимал всерьез, и они были не готовы к новостям о грядущем Море. О чем можно было говорить, если даже орлесианский командор получил свою должность исключительно благодаря богатому родственнику? Дилюк был ниже по званию, но обращался с ним с очевидным раздражением в голосе. В один из дней он, медленно плетясь по коридору, вновь слышит его спокойный голос. — …Полагаю, это служит достаточным доказательством того, насколько реальна угроза нового Мора, Ваше Величество? — сурово спрашивает Дилюк. Кэйа замирает за стеной, хотя сейчас ему хочется перерезать наглецу горло и выпотрошить его на глазах императрицы. Стало понятно до боли: доказательство — это Кэйа, представитель этого «высшего общества», пострадавший от нападения тварей, о которых давно забыли в развратном и беззаботном Вал Руайо. Это не крестьянин, истерзанный диким волком. — Да, тейрн Рагнвиндр. Это… — императрица натужно вздыхает. — Это ужасно. Но, боюсь, знать начнет паниковать, когда вы объявите новый Мор, и толку от нее почти не останется. — Знать бесполезна, — отрезает Серый Страж и прежде, чем ему успевают возразить, добавляет. — Я знаю это потому, что сам ею являюсь. Однако, помимо прочего, я еще и Серый Страж, и могу заверить вас, что дворянин, борющийся с Мором, одним своим видом поможет понять вашим приближенным очень многое. Если хоть один из вас станет… Кэйа облокачивается о стену, сжимая желваки до боли в дёснах. Он опять доходит до той же самой мысли, только более неизбежной, ведь теперь Серый Страж Альберих — это не истерическая прихоть родителей, внезапно вспомнивших, что он — часть их семьи. Он слышит, как разговор прекращается, ждет, пока Серый Страж пройдет мимо него и с силой набрасывается, но из-за смертельной слабости его получается лишь оттолкнуть назад. Дилюк удивлен, однако он быстро приходит в себя и бежит поддержать Кэйю за плечи, чтобы тот не упал. — Ты, — шипит Кэйа, бледный, с красными белками глаз, пораженный Скверной. Дилюк игнорирует попытку выбраться из своих рук. — Я тебя убью. Он перекидывает его руку через плечо и медленно ведет к его спальне. Дилюк слабо улыбается на ругань, на постоянное «убью, убью, убью», которое шипит и извивается, как ядовитая змея. Виной тому была Скверна, превращающая людей в жутких тварей, и всеобъемлющая ярость, и Дилюк не имеет права на нее обижаться. — Хорошо, — мягко произносит он, доводя Кэйю до своей комнаты и одновременно до отчаяния. Он укладывает его в постель, морщится, ощущая, как его ногти впиваются в руку, выдергивает ее и, словно издеваясь, садится на край. — Убьешь. Дать тебе воды? — Почему я? Дилюк поворачивается и смотрит ему в глаза спокойно, в какой-то мере мягко. Он осторожно поднимает руку и убирает с лица прилипшие ко лбу волосы. Кэйа дергается, чтобы стрясти его с себя. Дилюк улыбается. — Под руку попался, откровенно говоря. Но я рад, что это оказался ты, а не тот де Шалон, который, по твоим же словам, разрыдается при виде виверны, — пожимает плечами Дилюк. Кэйа смотрит на волосы в хвосте и испытывает непреодолимое желание дернуть за них, со всей своей силы, чтобы хоть как-то отомстить за обиду. — Да и тебе вроде как нравится, когда тебя используют в своих целях, разве нет? Подумаешь, побыл инструментом не родителей, а Серых Стражей, чтобы заставить этих вельмож с серебряными ложками в задницах немного расшевелиться. Как ощущения? — Ты меня заразил этой дрянью! — хрипит Кэйа и заходится кашлем, на что Дилюк хмурится и с силой впихивает ему бокал с водой и разведёнными в нём травами. — Ты, сукин сын, да я… — Нестрашно. Рана совсем маленькая, почти царапина. И ты держишься молодцом. Пока не начал слышать голоса — это называется «Зов» — ещё не всё потеряно, — он отворачивается от него, смотря в стену. Беззащитный, уязвимый. Можно взять любую острую палку и вонзить ее в позвоночник или под доспех, ударить в шею, свернуть ее… От досады Кэйа жмурится, и из уголков глаз мягко соскальзывают слезы. Дилюк поворачивается, вздыхая, и внезапно для него берет холодную руку в свои, сняв перед этим перчатки. — Я, к сожалению, не могу обещать тебе яблоневый сад на краю Вал Руайо с эльфами в качестве прислуги, но обещаю, что ты увидишь тот самый Штормовой Берег, о котором просил меня рассказать. Кэйа замирает, смотря на него с подушек, и Дилюк улыбается, чувствуя, как он начинает слабо сжимать его руку. То, как он обхватывает его указательный палец, кажется Серому Стражу очаровательным, ровно до тех пор, пока он, не вложив в свое движение максимум из оставшихся сил, не выворачивает его до характерного хруста. Дилюк вовремя клацает зубами, чтобы не выпустить из глотки добротный матерный ор; от боли он краснеет, медленно ведя головой, и жмурится, пока губы Кэйи растягиваются в улыбке. — Я тебе их все переломаю, — шипит он. — Все до одного. Вместо яблоневого сада. Он слышит, как на языке у Дилюка рождается что-то грязное, но он вовремя кусает себя за язык и лишь выдыхает натужно: — Твоя правда. — А когда пальцев не останется, тогда я стяну с тебя штаны и… — Давай не забегать так далеко, — сжав горящую болью руку другой, он делает пару вдохов и снова смотрит на Кэйю. — Так, значит, я получил твоё согласие? — А оно что-то весит? Моё согласие? Не этих двух бесхребетных червяков, с которыми я делю одну фамилию, и не Императрицы? — Ба, какие обороты. Тебе что, уже лучше? Кэйа щурится и выразительно смотрит на его руку. Помолчав, он вздыхает. — Ты должен понимать, что в случае моего согласия ты лишишься спокойного сна. — Не думаю, что ты окажешься хуже, чем поход на Глубинные Тропы и похлёбка, которую мы там ели на протяжении нескольких месяцев, — хмыкает он. Приказав ему отдыхать, Дилюк поднимается и уходит из комнаты. Не без доли злорадства орлесианские Серые Стражи встречают новость о том, что суровый и жестокий страж-констебль из Ферелдена крайне неуклюже сломал себе палец о письменный стол. Однако потом они узнают, что герцог Альберих, один из любимцев императорского двора, решил присоединиться к ним, и улыбки быстро исчезают с их лиц.