Круги на воде

Обито провел руками по кроваво-красным волосам, тяжелым от влаги, распутывая пряди. Нагато никак не отреагировал на вторжение в личное пространство. Он рассеянно смотрел куда-то в темноту. Обито знал этот взгляд. Тысячу раз видел это в отражении зеркал. «Веди меня к Рин, Нагато, веди меня к ней…» Круги на воде расплывались, и каждый раз, когда он их видел, Обито вспоминал красную макушку. Являлся в Амегакуре затем, не предупреждая, чтобы снова взъерошить алые пряди. Нагато был равнодушен, лишь изредка вздрагивая от внезапного появления — такова участь лидера страны и организации. Обито не просил большего, проводя губами по холодным и жестким прядям. Находить утешение в чужом страдании и молчаливом понимании — роскошь. Пока они обсуждали свои дальнейшие планы, Обито время от времени замечал, что они оба улыбаются этому пониманию. Строя счастливый мир, почти что паракосм в фантазиях вместе с Нагато, Обито замечал что-то отдаленно похожее на жизнь, проявляющееся в отражении риннегана — это было утешением. Редким, но утешением. Обито приходит снова, запрыгивает на перекладину машины, в которой сидит, склонившись, измученный Нагато. Наиболее ценная его пешка. Король на шахматной доске. Обито снимает перчатку, обнажая здоровую кисть. Нежно прикасается ею к выступающим позвонкам на шее, похожим на округлые бусины, чувствуя под пальцами холодную и шероховатую кожу. Однажды Обито спросил, холодно ли Нагато. Спина Узумаки пульсировала рецепторами чакры, от которых веяло им самим, его сущностью. Нагато ухмыльнулся, равнодушно сказав, что с тех пор ему никогда не было холодно. Обито знал это. Он знал, что тот, кто был соединен со статуей Гедо, не нуждается в пище, в тепле. Нагато был живым трупом в большей степени, чем его марионетки. Но почему-то Обито тогда захотелось спросить. Учиха находил в этом извращенное удовольствие, которое, как ему казалось, понимал только он. Обито проводит руками по острым, пронзенным куройбо лопаткам, обтянутыми кожей и похожими на крылья. «Веди меня к Рин, Нагато… и будь со мной в моих снах». Именно тогда Обито впервые услышал слабый протест: — Мадара, что ты делаешь? Он отшатнулся, быстро, резко, словно от огня. Захохотал, хрипло, мальчишеским голосом ответил: — Тоби потеплел к Лидеру-сама. Последняя надежда. В сущности, ничего боле у него и нет. Что плохого в любови? Особенно, если объект воздыхания — почти мёртв. Находится где-то там, в межмирье и смотрит сквозь пространство и время. Мертвец не будет сопротивляться. Мертвец всё примет, молча и без лишних вопросов. Обито долго смотрел на риннеган. Утопал в нем, словно под гендзюцу. Осторожно положив большие руки на впалые щеки, он коротко поцеловал; холодные и потрескавшиеся, почти бесцветные губы не разомкнулись. Обито и не настаивал: не это главное. Да и Нагато был похож на ледяную статую: он хрупкий, готовый распасться от неосторожного движения. Риннеган нужен целым и невредимым. Как и сам Нагато — хватит с него. Однажды Обито всë-таки ответили. Робко и неловко. Но ему и этого вполне себе хватало. Никогда он не прикасался к Тендо — не хотел причинить вреда. Поглаживая бороздки меж рëбер, прикасался к самому Нагато, тонкий нос и полную нижнюю губу, Обито иногда замечал, как появляет и тут же исчезает лёгкая улыбка. Еë сменило болезненное, холодное и отстраненное выражение лица. Как всегда — Нагато смотрит в пустоту, и Обито — вместе с ним. После, возвращаясь в Кири все больше и больше убеждался, что не хочет возвращать Мадару к жизни. Потому что хотел оставить любимую куклу себе. Забрать все её чувства к людям, оставить — только к себе. Осознавая это, стремился больше к нему, одновременно с этим коря себя: ведь если бы не чувства к человечеству Нагато бы не был таким. И озабоченный собственными желаниями, Обито не заметил, как подтолкнул божество к желанию отказаться от своего титула, хотя бы перед смертью увидеть новый мир, в котором — надежда и доверие. В один миг всё переменилось. Мировоззрение, опорой которому был Нагато, постепенно рушилось, как и постепенно улетучивалось ощущение предсказуемости и контролируемости событий. Окружающая его действительность снова стала непонятной и чуждой. Глядя на белые волосы, Обито чувствовал разочарование; на улыбку — обиду, личную и задевающую все фибры итак покалеченной души. Всматриваясь в собственное отражение он ощущал невыносимую чужеродность имплантированного риннегана.