Междуречие

В обманчивой тишине длительного вечера желалось утвердить мнимый покой, и не хоть бы когда, а именно сегодня. Сиреневые потемки услужливо покрывали провалы окон, за ними падали портьеры, которые как будто уже годились на то, чтоб протереть об них измученные осязаемой уличной пылью ладони. Генрих плеснул себе в стакан воды, достал изощренную хрусталевую рюмку и наполнил сливками из кувшина, стерев оброненные капли. Иоганн улыбнулся особо взвинченным образом. Теперь однако казалось, что раньше многие движения его губ являлись чем-то вроде сдерживаемой истерики, которая со временем там благополучно и застыла. Рюмка была принята из рук отточенным жестом. - Вводится запрет на самое дорогое? - Не нарушаем, - подтвердил Генрих. На деле самое дорогое пригубило молочный продукт и возвратило стекляшку на место, подняв глаза к потолку. У источника электрического света возникали перебои в работе, а кому-то вынуждено приходилось не допустить сбоя далеко за рубежом человеческих сил. Чем вот не сверхчеловек, думалось Генриху, причем откуда не ждали. Видел ли он прежнего себя в этом теле, тогда как пред глазами его вовсе не полагалось вершиться такому. Эти ли пальцы второпях выводили на линованом листке шифровку "ушел гулять во дворе, уроки выполнил, вернусь в начале седьмого", и кололи согнутой булавкой к дверному проему. Генрих не знал, можно ли простить данный обман, и нужно ли вообще это прощение. В разуме кружились глупые ассоциации с подснежниками и малочисленные списки русских имен, узнанные из соответственных ведомств. - Назови одну первую букву. - Не заигрывайся, - на лице промелькнуло нечто схожее с беспечностью. Угадывать имя не представлялось никакой возможности, резона уговаривать того хотя бы немного отдыхать - тем более. Зато появилась потребность ненароком не доломать его равновесие. Генрих встал за спиной Иоганна и погладил его по голове. Поступок почти нельзя было причислить к соблюдению означенного равновесия, но вполне можно списать на состояние аффекта проверенного товарища. Не каждый день узнаешь о своей профпригодности. Иоганн не стал отстраняться, даже позволил тяжести расслаблено навалиться на плечи. Полночь преображалась в легкую и ласковую, и разбитая резкость утра только яснее усилила получавшееся накануне восприятие.